Как это можно человеков с нечеловеком в одной палате держать!…
* * *
В рентгеновском кабинете был сумрак. Санитары уложили Человека на твердый, покрытый линолеумом стол.
— Легкий какой! — удивился один из них. — Прямо весу в нем нет!
— Начнем, — сказал Григорий Матвеевич и щелкнул выключателем на пульте рентгеновского аппарата.
Светящаяся в темноте стрелка поползла вверх, и сразу же вокруг одного из концов горизонтально расположенной рентгеновской трубки появился свет. Григорий Матвеевич увеличил напряжение, и по пластмассовому цилиндру трубки с треском поползли синие искры. Григорий Матвеевич выключил установку и включил свет.
— Что-нибудь не в порядке? — спросил Борис Федорович.
— Нет, нет, дело не в аппарате, — ответил Григорий Матвеевич. — Миша, протрите, пожалуйста, трубку спиртом. Не жалейте, не жалейте: Борис Федорович нам еще выпишет! — сказал он лаборанту.
Трубка сохла минут пятнадцать. Борис Федорович подсел к столу и стал рассматривать рентгенограммы, накладывая их на ярко освещенное матовое стекло.
Вот он, охотник, — сказал Борис Федорович, рассматривая одну из рентгенограмм. — Вы как раз ушли в отпуск, когда к нам его на самолете доставили.
— Медведь, говорят? — спросил Григорий Матвеевич. — Да… Ружье осечку дало, медведь его и подмял. Снял скальп, а потом руку правую стал жевать. Пока жевал, наш-то левой рукой нож вынул и вспорол мишке брюхо снизу вверх. Убить — убил, а вылезть из-под него не смог: сил не хватило… Двое суток пролежал под ним один в тайге, пока не нашли.
— Рука как?
— Кисть отняли. И челюсть дьявол мохнатый прихватил. Вот рентгенограмма, видите?
— Отохотился… Ну, Борис Федорович, можно приступать.
Григорий Матвеевич включил аппарат, и снова корона искр окружила трубку.
— Миша, — сказал после некоторого раздумья Григорий Матвеевич, — отнесем-ка больного в сторону. Аппарат сразу стал работать нормально. — Есть, — сказал Григорий Матвеевич. — Работает… Теперь больного на место.
Миша и Борис Федорович поставили столик с Человеком на прежнее место. Григорий Матвеевич включил аппарат, и сразу же раздались частые хлопки разрядов, а внутри пульта управления включился аварийный звонок.
— Рентгенограмму этого больного получить нельзя! — уверенно сказал Григорий Матвеевич, вытаскивая из-под головы Человека кассету с пленкой. — Может быть, дело в его странной одежде, а может быть… — Он не договорил. (Человек медленно открыл глаза. В полутемном кабинете они светились двумя яркими зелеными огнями, далекими и загадочными.) — Э, нет, это в нем самом дело!
— Но что же происходит с установкой? — спросил Борис Федорович.
— Воздух становится электропроводящим, ионизируется, что ли, — в раздумье проговорил Григорий Матвеевич. — Боюсь, что ему не врач нужен, а хороший слесарь…
Борис Федорович резко, повернулся и пошел к двери.
— А как же спирт? — спросил Григорий Матвеевич. Борис Федорович не ответил.
«ТАКОМУ ТАК И ГОВОРИТЬ!»
Наконец наступил долгожданный день — день последнего экзамена. С утра настроение Коли было омрачено.
— Тетя Фиса, — спросил он, проснувшись, — а где все-таки мой камень, что под кроватью лежал?
— Какой? — ответила, гремя умывальником, Анфиса Тимофеевна. — Тот, красный?
— Ну да, красный.
— Вставай скорее, поздно уж! Ишь, разоспался! По воду бы сходил, а то все я да я.
— Вы его взяли, да?
— Ну взяла, подумаешь! Будто твой камень денег стоит! Я тебе другой такой найду.
— Я из-за него, может, жизнью рисковал. Честное слово!
— Да разве я нарочно? Понимаешь, Коля, я им бочку парила…
— Бочку?
— Ну да, чтобы рыбий запах перебить. Раскалила и бросила в воду. Потом, когда ты стал его искать, посмотрела я туда-сюда, а камня и след простыл. Наверно, рассыпался или тот, зеленоглазый, забросил его куда-нибудь.
— Тетя Фиса, тетя Фиса, что вы наделали?!
— А сейчас что я могу сделать?… Я не думала…
Так и окончился ничем этот разговор, который Коле пришлось вспомнить при самых невероятных обстоятельствах.
Коля экзаменовался во второй подгруппе, с двенадцати часов дня. Экзамен был по химии — предмету, который в классе любили и знали. Все тревоги и опасения были связаны с ассистенткой, преподавательницей химии из другого класса, молодой, энергичной и решительной. Вопросы, которые она задавала, не были сложными, но в накаленной атмосфере экзамена они звучали, как выстрелы в пустой комнате.
Вторая подгруппа, которой стало известно, что «молодая химичка режет», долго рассаживалась за сдвинутыми в угол лабораторными столами.
— Ну, кто первый? — спросила «страшная» ассистентка. — Кто самый смелый?
— Можно мне? — тихо спросил Коля. Он подошел к столу, на котором были разложены маленькие квадратики — билеты последнего экзамена.
— Пустых билетов нет, — сказал второй ассистент, преподаватель физики, повторяя древнюю, как мир, остроту.
Все заулыбались, а Коля, взглянув на билет с круглой школьной печатью, радостно сказал:
— Двадцать второй!
Этот билет Коля повторил последним и хорошо помнил его. Он вышел к доске и стал рисовать точки — ядра с бегущими вокруг них такими же точками — электронами. Бойко ответил и на все другие вопросы, краем уха услышал: «Можно поставить „четыре“, и вышел. Это сказала его учительница по химии, у которой Коля был „четверочником“, правда твердым, но „четверочником“.
«Ну, „четыре“ так „четыре“, — подумал Коля. О медали не могло быть и речи: подводили другие предметы, в основном за девятый класс.
Коля разыскал Виталия и вместе с ним вышел из школы. Под баскетбольным кольцом, раз за разом забрасывая мяч в кольцо, прыгал Борис Рыбаков — комсорг их класса. Они присоединились к игре, и не прошло двадцати минут, как экзамен стал далеким; кровь стучала в висках, все трое тяжело дышали. Утомившись, они отошли в сторонку и разлеглись на траве.
— Ты куда пойдешь? — спросил Виталий Рыбакова.
— Хочу в мореходное училище.
— В Одессу?
Рыбаков кивнул.
— У него фамилия морская — Рыбаков, — лениво сказал Коля, глядя в небо и кусая травинку.
— Туда, наверно, конкурс будет огромный, — вздохнул Рыбаков.
— А если не пройдешь?
— Не пройду — все равно не вернусь. Пойду во флот, год поплаваю кем угодно, опять рискну. А вы куда, ребята?
Виталий не ответил. Коля сказал, по-прежнему глядя в небо:
— В институт попробую. Мне вот жалко как-то… Учились вместе, дружили. Мы вот с Виталькой с первого класса вместе. Шутка ли, десять лет! А теперь расходимся…
— Подумаешь, — сказал Виталий, — сегодня — со мной, завтра — с кем-нибудь другим… Друзья всегда будут. Ты это говоришь, потому что страшно одному идти в жизнь. А чего бояться? Конечно, не все будет гладко, но мы тоже не лыком шиты. Верно, Борька?
Борис открыл было рот, чтобы ответить, но тут его позвали, и он, схватив мяч, убежал.. И тогда Коля сказал:
— Виталий, дело есть… Идем ко мне.
Они спустились в овраг, подошли к дому, Анфиса Тимофеевна в этот день не работала и с утра возилась у плиты, которую в свое время собрал Коля из обрезков железа, старой чугунной плиты и водосточных труб. Плита была похожа на катер с высокой трубой. Из трубы валил дым, сыпались искры.
— Ну, Коля, — спросила Анфиса Тимофеевна, — как твои дела?
— Наверно, «четыре», — ответил Коля.
— Почему же «четыре»?
— А я у нее никогда «пятерок» не получал. Как будто все ответил…
— Ну, а ты, Виталий? Слыхала я, медаль получишь?
— Нет, не получу, да мне она и не нужна, — ответил Виталий. — Я все равно в любой институт сдам.
— Сдаст, — подтвердил Коля, и в его голосе, может быть, только любящее сердце Анфисы Тимофеевны уловило маленькую, совсем маленькую нотку зависти. — Виталий сдаст, — продолжал Коля, — он умеет отвечать. Я тоже иногда как будто и знаю, а ответить не умею. Виталька напористый… Я тоже напористый, но по мне это как-то не видно.
Ребята вошли в дом, а Анфиса Тимофеевна тяжело опустилась на скамейку у плиты. Все, о чем она мечтала, свершилось. Она, малограмотная женщина, поставила на ноги хорошего парня, и вот он, взрослый, о чем-то своем толкует с Виталием, которого она тоже знала мальчишкой. Она видела, что мешает им, но не обижалась на них; на сердце было как-то по-особенному спокойно. На мгновение мелькнуло: «А кто ты ему?… Мать!» — уверенно ответила она сама себе.
С Виталием Коля делился всем и всегда, а Виталий, несмотря на самые убедительные доказательства, говорил только «может быть»… И это его неверие удерживало Колю от рассказа о незнакомце. Может быть, Коля так и не открыл бы Виталию свою тайну, если бы тот не предложил ему принести на выпускной вечер свой магнитофон.
— Мы здорово поем всем классом, вот ты и запишешь на память.
Коля принес магнитофон, поставил его на стол, и они, поминутно отнимая друг у друга отвертку, стали его просматривать. Коля впаял вырванное Человеком сопротивление, поправил свернутую набок головку записи-воспроизведения и включил магнитофон. Динамик спокойно гудел, лента перематывалась, но записи не было слышно. Потом раздался уже знакомый Коле гудок паровоза.
— Работает, — сказал Коля, протянув руку, чтобы выключить магнитофон.
И вдруг в динамике возник какой-то странный звук. Коля насторожился. Из динамика понеслись то гневные, то радостные звуки. Кто-то говорил на незнакомом языке. Эта гортанная, свистящая речь ничем не напоминала русскую. Вскоре она оборвалась.
Коля подождал, пока кончится пленка, потом перемотал ее и, заложив кусочком бумаги то место, с которого начиналась удивительная речь, поменял бобины местами. И снова непонятные звуки.
— Ну, я пойду, — сказал Виталий. — Понимаю, секрет-Коля догнал Виталия у шоссе.
— — Ты пойми, Виталька, тут такое дело… В общем, был у нас один человек. Очень странный, такой странный, что, может быть, он из другого мира…
— Может быть, — сказал Виталий, и Коля, огорченно махнув рукой, побрел домой.
— Тетя Фиса, — сказал он, — Человек-то наш говорил! Я его записал!
— Да ведь ничего слышно не было!
— А вот послушайте. — Коля включил магнитофон и прогнал пленку справа налево и слева направо. И тетя Фиса, наморщив лоб, уверенно сказала:
— Он… Такому так и говорить!
ДМИТРИЙ ДМИТРИЕВИЧ МИХАНТЬЕВ
Коля уложил магнитофон в спортивный чемоданчик, надел приготовленный Анфисой Тимофеевной новый полотняный костюм и отправился на станцию. Новый костюм несколько стеснял Колю; казалось, все смотрят и говорят: «Ишь, бездельник, вырядился! Это в будний-то. день!» Костюм был сшит к выпускному вечеру, но сегодня Анфиса Тимофеевна сама предложила его надеть.
— К людям идешь, — сказала она.
Приехав в город, Коля зашел в ближайшую телефонную будку и набрал номер, который ему дал Михантьев. Трубку тотчас же сняли. Коля услышал чрезвычайно приятный женский смех, потом тот же голос спросил:
— Да-а?…
— Это Ростиков с вами говорит, — крикнул Коля в трубку. — Мне товарища Михантьева позвать нужно. Можно Михантьева позвать?
— Ах, Михантьева? Он, видите ли, в другом корпусе… А вам он очень нужен?
— Он дал мне этот номер и сказал…
— Михантьев дает этот номер всем. Всем!
— Но как же тогда?…
— Лучше всего приезжайте. Наш адрес вы знаете? Девятого Мая, семьдесят, вход с Малаховского.
С особенным чувством вошел Коля в здание научно-исследовательского института, в котором работал Михантьев. Он ведь и сам мечтал стать физиком, научным работником.
Здесь сыграли свою роль научно-фантастические романы, статьи в популярных журналах, рассказы школьных преподавателей. Сыграли свою роль и те изумительные творения науки и техники, которые со свистом и ревом проносились по утрам в его родном небе, бороздили дальние моря, раскалывали горы, меняли русла рек и производили массу другой интереснейшей и героической работы. Он жил возле станции, и каждая новинка железнодорожного транспорта вплеталась в его жизнь. Новый электровоз, синий, коренастый, без дыма и шума, огни электросварки, сиявшие на строящемся переходном мосту, ножовка с метровой ручкой для распиливания рельсов, имели не меньшее значение для Коли, чем фотографии замысловатых приборов, поднятых -со дна Ледовитого океана. И вот он в институте, и перед ним какая-то, вероятно, очень ученая женщина.
— Я бы хотел видеть Михантьева, — робко сказал Коля, — Дмитрия Дмитриевича. Он мне велел позвонить… Вот… — Он достал из нагрудного кармана листок, который дал ему Михантьев.
Наталья Степановна, секретарь-машинистка, мельком взглянула на листок.
— Одну минутку…
Она подняла трубку внутреннего телефона и сказала номер.
— Дмитрий Дмитриевич? У меня сейчас сидит один юноша. Говорит, что вы его вызывали… Нет, нет, я с ним не беседовала. Семен Яковлевич? Семен Яковлевич болен… Да, симпатичный… Нет, не влюбилась, он еще маленький…
— Дмитрий Дмитриевич сейчас придет, — сказала Наталья Степановна, вешая трубку, — посидите немного. — Она выдвинула ящик стола и погрузилась в чтение какой-то книги.
Дверь широко распахнулась, и вошел Дмитрий Дмитриевич. Тогда, в лесу, Коля не успел рассмотреть его и, пожалуй, не узнал бы, встретившись с ним на улице. Худой, носатый, стремительный, он сразу понравился Коле.
— А, Николай Ростиков? Отмечай пропуск, и пойдем потолкуем.
Они прошли по коридору и оказались в небольшой пустой комнате. Сбоку была дверь в лабораторию. Через узенькую щель Коля успел заметить какой-то причудливо изогнутый прибор, выкрашенный в серо-голубую краску. Слышалось какое-то журчание, запах горящего металла.
— Что там? — спросил Коля.
— Там? Лаборатория… А что, интересно?
— Очень…
— Как-нибудь в другой раз покажу. Ну?… Принес? Показывай свой метеорит.
— Откуда вы знаете?… Я потерял его, то есть я точно не могу сказать, что это был метеорит… Я нашел камень…
Волнуясь и путаясь в ворохе воспоминаний, Коля рассказал все. Дмитрий Дмитриевич долго молчал, затем сказал негромко:
— Не верить не хочу. Мне приятно тебе верить…Действительно, меня тебе обманывать нечего, незачем; Ведь так? Но мне кажется, что сейчас нужно отделить твою находку там, в лесу, от появления этого твоего незнакомца. Камень, пропавший камень! Что с ним, где он? Исчез, растворился в бочке, рассыпался? Ведь его я и искал… Яму, воронку твою, придется осмотреть с величайшей тщательностью. Может быть, сохранились осколки…
— Я виноват…
— В крайнем случае мы соберем землю перед твоим домом, там, где опрокинулась бочка, и, я думаю, сумеем отделить «небесное» от «земного». Это не просто, но можно. Давай свой адрес, я подъеду к тебе и…
— А незнакомец? Разве он вас не интересует?
— С Человеком твоим сложнее… Я не биофизик и, сказать по правде, не очень… А, Коля?
— Не верите?…
— Ты говоришь, что он горячий? А температуру измерял?
— Нет, но стоило только прикоснуться к нему…
— Этого мало! Если ты настаиваешь, я его, конечно, поищу, но найти его будет, пожалуй, трудновато: не говорит, не слышит и вдобавок горячий…
— Он говорит! Я, кажется, записал его на пленку.
— Записал? Но ты же мне сам…
— А все-таки записал, только не пойму, как это получилось. Я записывал его, и ничего не было слышно. А вчера вот включил, и там оказалась запись, Я принес ее. — Коля поставил магнитофон на стол.
— Это твой магнитофон? Сам сделал?
— Сам…
Коля включил магнитофон, и, когда грохочущая речь незнакомца наполнила комнату, дверь, ведущая в лабораторию, приоткрылась и показалась чья-то поцарапанная, с припухшими глазами физиономия.
— Иди сюда, Глеб, — позвал Дмитрий Дмитриевич. — Это по твоей части… Вот познакомься, Коля. Глеб также любитель звукозаписи, только с танцевально-музыкальным уклоном. — Дмитрий Дмитриевич усмехнулся.
Глеб прослушал запись и сказал:
— Так это же задом наперед!
— Да? Вы так думаете? Пожалуйста! — Коля поменял бобины местами и опять включил магнитофон.
— Ну-ка, дай мне, — попросил Глеб. Он отключил мотор и стал прокручивать бобину рукой, но звуки были по-прежнему неразборчивы.
— Чудеса! — сказал Глеб и бросился назад в лабораторию, где неожиданно замолкло жужжание какого-то прибора.
Михантьев посмотрел ему вслед и проговорил:
— Только в одном случае возможен этот эффект… Скажи, Коля, ты записывал при обычной скорости?
— Да, и ничего не получилось. Губами он все время двигал, все время… Потом я поставил на перемотку, а он поломал магнитофон, а когда пришел Виталий — это мой друг…
— Постой, постой, а какая у тебя в магнитофоне скорость перемотки?
— Два метра в секунду, но Виталий…
— Не перебивай! А воспроизводишь при какой скорости?
— Двадцать сантиметров в секунду, приблизительно.
— Так… Теперь слушай внимательно. Скажи, при перемотке могла быть включена кнопка записи? Твоя конструкция это допускает?
— У меня она все время включена. Я ведь перед записью все равно стираю.
— Знаешь, что ты записал? Ты записал ультразвук! Теперь все понятно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
* * *
В рентгеновском кабинете был сумрак. Санитары уложили Человека на твердый, покрытый линолеумом стол.
— Легкий какой! — удивился один из них. — Прямо весу в нем нет!
— Начнем, — сказал Григорий Матвеевич и щелкнул выключателем на пульте рентгеновского аппарата.
Светящаяся в темноте стрелка поползла вверх, и сразу же вокруг одного из концов горизонтально расположенной рентгеновской трубки появился свет. Григорий Матвеевич увеличил напряжение, и по пластмассовому цилиндру трубки с треском поползли синие искры. Григорий Матвеевич выключил установку и включил свет.
— Что-нибудь не в порядке? — спросил Борис Федорович.
— Нет, нет, дело не в аппарате, — ответил Григорий Матвеевич. — Миша, протрите, пожалуйста, трубку спиртом. Не жалейте, не жалейте: Борис Федорович нам еще выпишет! — сказал он лаборанту.
Трубка сохла минут пятнадцать. Борис Федорович подсел к столу и стал рассматривать рентгенограммы, накладывая их на ярко освещенное матовое стекло.
Вот он, охотник, — сказал Борис Федорович, рассматривая одну из рентгенограмм. — Вы как раз ушли в отпуск, когда к нам его на самолете доставили.
— Медведь, говорят? — спросил Григорий Матвеевич. — Да… Ружье осечку дало, медведь его и подмял. Снял скальп, а потом руку правую стал жевать. Пока жевал, наш-то левой рукой нож вынул и вспорол мишке брюхо снизу вверх. Убить — убил, а вылезть из-под него не смог: сил не хватило… Двое суток пролежал под ним один в тайге, пока не нашли.
— Рука как?
— Кисть отняли. И челюсть дьявол мохнатый прихватил. Вот рентгенограмма, видите?
— Отохотился… Ну, Борис Федорович, можно приступать.
Григорий Матвеевич включил аппарат, и снова корона искр окружила трубку.
— Миша, — сказал после некоторого раздумья Григорий Матвеевич, — отнесем-ка больного в сторону. Аппарат сразу стал работать нормально. — Есть, — сказал Григорий Матвеевич. — Работает… Теперь больного на место.
Миша и Борис Федорович поставили столик с Человеком на прежнее место. Григорий Матвеевич включил аппарат, и сразу же раздались частые хлопки разрядов, а внутри пульта управления включился аварийный звонок.
— Рентгенограмму этого больного получить нельзя! — уверенно сказал Григорий Матвеевич, вытаскивая из-под головы Человека кассету с пленкой. — Может быть, дело в его странной одежде, а может быть… — Он не договорил. (Человек медленно открыл глаза. В полутемном кабинете они светились двумя яркими зелеными огнями, далекими и загадочными.) — Э, нет, это в нем самом дело!
— Но что же происходит с установкой? — спросил Борис Федорович.
— Воздух становится электропроводящим, ионизируется, что ли, — в раздумье проговорил Григорий Матвеевич. — Боюсь, что ему не врач нужен, а хороший слесарь…
Борис Федорович резко, повернулся и пошел к двери.
— А как же спирт? — спросил Григорий Матвеевич. Борис Федорович не ответил.
«ТАКОМУ ТАК И ГОВОРИТЬ!»
Наконец наступил долгожданный день — день последнего экзамена. С утра настроение Коли было омрачено.
— Тетя Фиса, — спросил он, проснувшись, — а где все-таки мой камень, что под кроватью лежал?
— Какой? — ответила, гремя умывальником, Анфиса Тимофеевна. — Тот, красный?
— Ну да, красный.
— Вставай скорее, поздно уж! Ишь, разоспался! По воду бы сходил, а то все я да я.
— Вы его взяли, да?
— Ну взяла, подумаешь! Будто твой камень денег стоит! Я тебе другой такой найду.
— Я из-за него, может, жизнью рисковал. Честное слово!
— Да разве я нарочно? Понимаешь, Коля, я им бочку парила…
— Бочку?
— Ну да, чтобы рыбий запах перебить. Раскалила и бросила в воду. Потом, когда ты стал его искать, посмотрела я туда-сюда, а камня и след простыл. Наверно, рассыпался или тот, зеленоглазый, забросил его куда-нибудь.
— Тетя Фиса, тетя Фиса, что вы наделали?!
— А сейчас что я могу сделать?… Я не думала…
Так и окончился ничем этот разговор, который Коле пришлось вспомнить при самых невероятных обстоятельствах.
Коля экзаменовался во второй подгруппе, с двенадцати часов дня. Экзамен был по химии — предмету, который в классе любили и знали. Все тревоги и опасения были связаны с ассистенткой, преподавательницей химии из другого класса, молодой, энергичной и решительной. Вопросы, которые она задавала, не были сложными, но в накаленной атмосфере экзамена они звучали, как выстрелы в пустой комнате.
Вторая подгруппа, которой стало известно, что «молодая химичка режет», долго рассаживалась за сдвинутыми в угол лабораторными столами.
— Ну, кто первый? — спросила «страшная» ассистентка. — Кто самый смелый?
— Можно мне? — тихо спросил Коля. Он подошел к столу, на котором были разложены маленькие квадратики — билеты последнего экзамена.
— Пустых билетов нет, — сказал второй ассистент, преподаватель физики, повторяя древнюю, как мир, остроту.
Все заулыбались, а Коля, взглянув на билет с круглой школьной печатью, радостно сказал:
— Двадцать второй!
Этот билет Коля повторил последним и хорошо помнил его. Он вышел к доске и стал рисовать точки — ядра с бегущими вокруг них такими же точками — электронами. Бойко ответил и на все другие вопросы, краем уха услышал: «Можно поставить „четыре“, и вышел. Это сказала его учительница по химии, у которой Коля был „четверочником“, правда твердым, но „четверочником“.
«Ну, „четыре“ так „четыре“, — подумал Коля. О медали не могло быть и речи: подводили другие предметы, в основном за девятый класс.
Коля разыскал Виталия и вместе с ним вышел из школы. Под баскетбольным кольцом, раз за разом забрасывая мяч в кольцо, прыгал Борис Рыбаков — комсорг их класса. Они присоединились к игре, и не прошло двадцати минут, как экзамен стал далеким; кровь стучала в висках, все трое тяжело дышали. Утомившись, они отошли в сторонку и разлеглись на траве.
— Ты куда пойдешь? — спросил Виталий Рыбакова.
— Хочу в мореходное училище.
— В Одессу?
Рыбаков кивнул.
— У него фамилия морская — Рыбаков, — лениво сказал Коля, глядя в небо и кусая травинку.
— Туда, наверно, конкурс будет огромный, — вздохнул Рыбаков.
— А если не пройдешь?
— Не пройду — все равно не вернусь. Пойду во флот, год поплаваю кем угодно, опять рискну. А вы куда, ребята?
Виталий не ответил. Коля сказал, по-прежнему глядя в небо:
— В институт попробую. Мне вот жалко как-то… Учились вместе, дружили. Мы вот с Виталькой с первого класса вместе. Шутка ли, десять лет! А теперь расходимся…
— Подумаешь, — сказал Виталий, — сегодня — со мной, завтра — с кем-нибудь другим… Друзья всегда будут. Ты это говоришь, потому что страшно одному идти в жизнь. А чего бояться? Конечно, не все будет гладко, но мы тоже не лыком шиты. Верно, Борька?
Борис открыл было рот, чтобы ответить, но тут его позвали, и он, схватив мяч, убежал.. И тогда Коля сказал:
— Виталий, дело есть… Идем ко мне.
Они спустились в овраг, подошли к дому, Анфиса Тимофеевна в этот день не работала и с утра возилась у плиты, которую в свое время собрал Коля из обрезков железа, старой чугунной плиты и водосточных труб. Плита была похожа на катер с высокой трубой. Из трубы валил дым, сыпались искры.
— Ну, Коля, — спросила Анфиса Тимофеевна, — как твои дела?
— Наверно, «четыре», — ответил Коля.
— Почему же «четыре»?
— А я у нее никогда «пятерок» не получал. Как будто все ответил…
— Ну, а ты, Виталий? Слыхала я, медаль получишь?
— Нет, не получу, да мне она и не нужна, — ответил Виталий. — Я все равно в любой институт сдам.
— Сдаст, — подтвердил Коля, и в его голосе, может быть, только любящее сердце Анфисы Тимофеевны уловило маленькую, совсем маленькую нотку зависти. — Виталий сдаст, — продолжал Коля, — он умеет отвечать. Я тоже иногда как будто и знаю, а ответить не умею. Виталька напористый… Я тоже напористый, но по мне это как-то не видно.
Ребята вошли в дом, а Анфиса Тимофеевна тяжело опустилась на скамейку у плиты. Все, о чем она мечтала, свершилось. Она, малограмотная женщина, поставила на ноги хорошего парня, и вот он, взрослый, о чем-то своем толкует с Виталием, которого она тоже знала мальчишкой. Она видела, что мешает им, но не обижалась на них; на сердце было как-то по-особенному спокойно. На мгновение мелькнуло: «А кто ты ему?… Мать!» — уверенно ответила она сама себе.
С Виталием Коля делился всем и всегда, а Виталий, несмотря на самые убедительные доказательства, говорил только «может быть»… И это его неверие удерживало Колю от рассказа о незнакомце. Может быть, Коля так и не открыл бы Виталию свою тайну, если бы тот не предложил ему принести на выпускной вечер свой магнитофон.
— Мы здорово поем всем классом, вот ты и запишешь на память.
Коля принес магнитофон, поставил его на стол, и они, поминутно отнимая друг у друга отвертку, стали его просматривать. Коля впаял вырванное Человеком сопротивление, поправил свернутую набок головку записи-воспроизведения и включил магнитофон. Динамик спокойно гудел, лента перематывалась, но записи не было слышно. Потом раздался уже знакомый Коле гудок паровоза.
— Работает, — сказал Коля, протянув руку, чтобы выключить магнитофон.
И вдруг в динамике возник какой-то странный звук. Коля насторожился. Из динамика понеслись то гневные, то радостные звуки. Кто-то говорил на незнакомом языке. Эта гортанная, свистящая речь ничем не напоминала русскую. Вскоре она оборвалась.
Коля подождал, пока кончится пленка, потом перемотал ее и, заложив кусочком бумаги то место, с которого начиналась удивительная речь, поменял бобины местами. И снова непонятные звуки.
— Ну, я пойду, — сказал Виталий. — Понимаю, секрет-Коля догнал Виталия у шоссе.
— — Ты пойми, Виталька, тут такое дело… В общем, был у нас один человек. Очень странный, такой странный, что, может быть, он из другого мира…
— Может быть, — сказал Виталий, и Коля, огорченно махнув рукой, побрел домой.
— Тетя Фиса, — сказал он, — Человек-то наш говорил! Я его записал!
— Да ведь ничего слышно не было!
— А вот послушайте. — Коля включил магнитофон и прогнал пленку справа налево и слева направо. И тетя Фиса, наморщив лоб, уверенно сказала:
— Он… Такому так и говорить!
ДМИТРИЙ ДМИТРИЕВИЧ МИХАНТЬЕВ
Коля уложил магнитофон в спортивный чемоданчик, надел приготовленный Анфисой Тимофеевной новый полотняный костюм и отправился на станцию. Новый костюм несколько стеснял Колю; казалось, все смотрят и говорят: «Ишь, бездельник, вырядился! Это в будний-то. день!» Костюм был сшит к выпускному вечеру, но сегодня Анфиса Тимофеевна сама предложила его надеть.
— К людям идешь, — сказала она.
Приехав в город, Коля зашел в ближайшую телефонную будку и набрал номер, который ему дал Михантьев. Трубку тотчас же сняли. Коля услышал чрезвычайно приятный женский смех, потом тот же голос спросил:
— Да-а?…
— Это Ростиков с вами говорит, — крикнул Коля в трубку. — Мне товарища Михантьева позвать нужно. Можно Михантьева позвать?
— Ах, Михантьева? Он, видите ли, в другом корпусе… А вам он очень нужен?
— Он дал мне этот номер и сказал…
— Михантьев дает этот номер всем. Всем!
— Но как же тогда?…
— Лучше всего приезжайте. Наш адрес вы знаете? Девятого Мая, семьдесят, вход с Малаховского.
С особенным чувством вошел Коля в здание научно-исследовательского института, в котором работал Михантьев. Он ведь и сам мечтал стать физиком, научным работником.
Здесь сыграли свою роль научно-фантастические романы, статьи в популярных журналах, рассказы школьных преподавателей. Сыграли свою роль и те изумительные творения науки и техники, которые со свистом и ревом проносились по утрам в его родном небе, бороздили дальние моря, раскалывали горы, меняли русла рек и производили массу другой интереснейшей и героической работы. Он жил возле станции, и каждая новинка железнодорожного транспорта вплеталась в его жизнь. Новый электровоз, синий, коренастый, без дыма и шума, огни электросварки, сиявшие на строящемся переходном мосту, ножовка с метровой ручкой для распиливания рельсов, имели не меньшее значение для Коли, чем фотографии замысловатых приборов, поднятых -со дна Ледовитого океана. И вот он в институте, и перед ним какая-то, вероятно, очень ученая женщина.
— Я бы хотел видеть Михантьева, — робко сказал Коля, — Дмитрия Дмитриевича. Он мне велел позвонить… Вот… — Он достал из нагрудного кармана листок, который дал ему Михантьев.
Наталья Степановна, секретарь-машинистка, мельком взглянула на листок.
— Одну минутку…
Она подняла трубку внутреннего телефона и сказала номер.
— Дмитрий Дмитриевич? У меня сейчас сидит один юноша. Говорит, что вы его вызывали… Нет, нет, я с ним не беседовала. Семен Яковлевич? Семен Яковлевич болен… Да, симпатичный… Нет, не влюбилась, он еще маленький…
— Дмитрий Дмитриевич сейчас придет, — сказала Наталья Степановна, вешая трубку, — посидите немного. — Она выдвинула ящик стола и погрузилась в чтение какой-то книги.
Дверь широко распахнулась, и вошел Дмитрий Дмитриевич. Тогда, в лесу, Коля не успел рассмотреть его и, пожалуй, не узнал бы, встретившись с ним на улице. Худой, носатый, стремительный, он сразу понравился Коле.
— А, Николай Ростиков? Отмечай пропуск, и пойдем потолкуем.
Они прошли по коридору и оказались в небольшой пустой комнате. Сбоку была дверь в лабораторию. Через узенькую щель Коля успел заметить какой-то причудливо изогнутый прибор, выкрашенный в серо-голубую краску. Слышалось какое-то журчание, запах горящего металла.
— Что там? — спросил Коля.
— Там? Лаборатория… А что, интересно?
— Очень…
— Как-нибудь в другой раз покажу. Ну?… Принес? Показывай свой метеорит.
— Откуда вы знаете?… Я потерял его, то есть я точно не могу сказать, что это был метеорит… Я нашел камень…
Волнуясь и путаясь в ворохе воспоминаний, Коля рассказал все. Дмитрий Дмитриевич долго молчал, затем сказал негромко:
— Не верить не хочу. Мне приятно тебе верить…Действительно, меня тебе обманывать нечего, незачем; Ведь так? Но мне кажется, что сейчас нужно отделить твою находку там, в лесу, от появления этого твоего незнакомца. Камень, пропавший камень! Что с ним, где он? Исчез, растворился в бочке, рассыпался? Ведь его я и искал… Яму, воронку твою, придется осмотреть с величайшей тщательностью. Может быть, сохранились осколки…
— Я виноват…
— В крайнем случае мы соберем землю перед твоим домом, там, где опрокинулась бочка, и, я думаю, сумеем отделить «небесное» от «земного». Это не просто, но можно. Давай свой адрес, я подъеду к тебе и…
— А незнакомец? Разве он вас не интересует?
— С Человеком твоим сложнее… Я не биофизик и, сказать по правде, не очень… А, Коля?
— Не верите?…
— Ты говоришь, что он горячий? А температуру измерял?
— Нет, но стоило только прикоснуться к нему…
— Этого мало! Если ты настаиваешь, я его, конечно, поищу, но найти его будет, пожалуй, трудновато: не говорит, не слышит и вдобавок горячий…
— Он говорит! Я, кажется, записал его на пленку.
— Записал? Но ты же мне сам…
— А все-таки записал, только не пойму, как это получилось. Я записывал его, и ничего не было слышно. А вчера вот включил, и там оказалась запись, Я принес ее. — Коля поставил магнитофон на стол.
— Это твой магнитофон? Сам сделал?
— Сам…
Коля включил магнитофон, и, когда грохочущая речь незнакомца наполнила комнату, дверь, ведущая в лабораторию, приоткрылась и показалась чья-то поцарапанная, с припухшими глазами физиономия.
— Иди сюда, Глеб, — позвал Дмитрий Дмитриевич. — Это по твоей части… Вот познакомься, Коля. Глеб также любитель звукозаписи, только с танцевально-музыкальным уклоном. — Дмитрий Дмитриевич усмехнулся.
Глеб прослушал запись и сказал:
— Так это же задом наперед!
— Да? Вы так думаете? Пожалуйста! — Коля поменял бобины местами и опять включил магнитофон.
— Ну-ка, дай мне, — попросил Глеб. Он отключил мотор и стал прокручивать бобину рукой, но звуки были по-прежнему неразборчивы.
— Чудеса! — сказал Глеб и бросился назад в лабораторию, где неожиданно замолкло жужжание какого-то прибора.
Михантьев посмотрел ему вслед и проговорил:
— Только в одном случае возможен этот эффект… Скажи, Коля, ты записывал при обычной скорости?
— Да, и ничего не получилось. Губами он все время двигал, все время… Потом я поставил на перемотку, а он поломал магнитофон, а когда пришел Виталий — это мой друг…
— Постой, постой, а какая у тебя в магнитофоне скорость перемотки?
— Два метра в секунду, но Виталий…
— Не перебивай! А воспроизводишь при какой скорости?
— Двадцать сантиметров в секунду, приблизительно.
— Так… Теперь слушай внимательно. Скажи, при перемотке могла быть включена кнопка записи? Твоя конструкция это допускает?
— У меня она все время включена. Я ведь перед записью все равно стираю.
— Знаешь, что ты записал? Ты записал ультразвук! Теперь все понятно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23