не взять ли с собой кого-нибудь из слуг, чтобы вместе с ним совершить объезд границ? Нет, не было смысла; он производил этот осмотр каждый день, на протяжение всей жизни, с тех пор как ему исполнилось двенадцать лет, и поэтому не захотел тащить с собой людей в ночь.До сих пор дождь шел мелкий, теплый, почти приятный — особенно после жаркого дня, к концу которого старик немного подустал. Одет он был в одежду из плотной, непромокаемой ткани, шел быстро, почти автоматически проверяя каждый пограничный камень. Уже давным-давно в душе его жило чувство единства с этой землей.С грустью он думал:«На этом поле мой отец выращивал яблони, а теперь, кроме овцеводства, оно ни на что не пригодно. В Тендаре с каждым днем все больше развивается производство шерсти; на земледелии никто из нас так и не разбогател, а вот на овцеводстве, пожалуй, это может получиться».Горько было выгонять с земель арендаторов, которые столько лет обрабатывали земли Сторнов, но оставить их здесь умирать от голода на мертвых землях он тоже не мог. Как ни крути, а делать это заставляла суровая необходимость. Только так у всех них будет шанс на процветание.Пастухов ему требовалось совсем немного, к тому же он твердо решил, что наберет их из числа приближенных.«Да, так на самом деле всем будет лучше, — думал Сторн, — успокаивая себя. — Мы не сможем угнаться за требованиями дня, цепляясь за старое. В Нижних Землях или где-нибудь еще они, если повезет, найдут себе участки для земледелия. Фабрикантам в городах требуются хорошие рабочие. Их сыновья и жены могут устроиться прислугой в городских домах. Действительно, так будет лучше, чем цепляться, как голодные животные, за обесплодившие фермы».Он не заметил, как дождь пошел сильнее, и лишь теперь вдруг осознал, что с неба сыплет мокрый снег. Старик поскользнулся и упал, но поднялся вновь. Снег теперь повалил такой густой, что ему пришлось сунуть руки в карманы плаща и продолжать путь, оглядывая нанесенный пожаром ущерб и запоминая увиденное.Пройдя довольно долго, Сторн начал жалеть, что не разрешил Ленизе приготовить ему горячий ужин перед сном, вода просачивалась даже сквозь толстую ткань плаща.Ему показалось, что в темноте мелькнул огонек, причем в таком месте, где, как пелось в старинной балладе, «огня не могло быть следа». «Разве что, — с юморком подумал он, — это коровы принесли огоньку пастухам». Его первой реакцией была не тревога, а любопытство. Сторн решил подойти ближе, посмотреть, не зажжется ли тот вновь; возможно, это был лишь уголек, но в ночи он был виден издалека.Но огонь больше не появлялся, и теперь Сторн не был уверен, видел ли он его вообще. Это мог быть блик от звезд на каком-то металлическом предмете. Вспомнился случай, произошедший с ним в молодости, когда он поднял тревогу, увидев в ночи искру, оказавшуюся отблеском лунного света на пряжке ремня и висящем на нем ноже какого-то пастуха.С того самого дня его всегда одолевали сомнения. Эти чувства постоянно конфликтовали в его душе с прочно укоренившейся привычкой поднимать тревогу при виде огня в неположенном месте. Ему приходилось сдерживать себя, чтобы сначала разобраться, что происходит, а затем уж звать подмогу. Будь то пожар, вражеская армия или бандиты — в любом случае он должен был сперва оценить степень опасности.Осторожно сойдя с дороги, старик двинулся в направлении огня. Теперь тот вновь виднелся впереди, то угасая, то вновь разгораясь по мере приближения, и Сторн ощутил гордость, что его зрение такое же острое, как и несколько десятков лет назад. Теперь оно подсказало ему, что огонь этот — не что иное, как блик на стекле.Но блик — от чего, Зандру его побери?! Сквозь тучи не мог пробиться ни звездный, ни лунный свет. Лишь несколько его арендаторов были настолько богаты, чтобы иметь застекленные окна. Он осторожно подошел к дому и обнаружил, что тот хоть и был безлюдным, но где-то внутри его горел огонек — в нарушение строжайших приказов, запрещавших разводить открытый огонь без крайней необходимости. И именно его слабый отсвет заметил он в ночи.Ступив на деревянный порог, мучительно заскрипевший под ногами, старик вошел внутрь. От тепла сразу стало удивительно хорошо, но закон оставался законом, а опасность опасностью; придется потушить огонь, чтобы уберечь этих людей от штрафа и неприятной беседы с начальником пожарной охраны. Вблизи огня от его одежды повалил пар. И вдруг Сторн отскочил назад с широко раскрытыми от ужаса глазами, когда его руки наткнулись на что-то висящее под потолком, на ощупь напоминающее тело.«Неужели все они повесились? Но почему?»Сторн опять пошел вперед, заставив себя подойти ближе, чтобы в слабом свете костра разглядеть то, чего боялся увидеть. И тут из груди его вырвался вздох облегчения. Это были лишь плащи, подвешенные под стропилами на просушку.Затушив огонь песком из корзины, стоявшей рядом, он стал ждать фермера, чтобы прочитать ему нотацию о недопустимости разведения открытого огня по ночам. Но где же эти люди, ушедшие в ночь и оставившие огонь без присмотра? Он мог побиться об заклад, что шляются они неспроста, хотя мог и ошибаться.Но через некоторое время, когда никто не пришел, он вновь отправился на улицу, в холод, чтобы закончить обход. Погода становилась все хуже и хуже — мокрый снег валил все сильнее, и лорд Сторн подумал, что самое разумное было бы оставить все до утра и вернуться обратно — провести ночь у очага одного из арендаторов, а проверку границ и подсчет убытков от пожара закончить завтра. Как это ему пришло в голову, что можно оценить ущерб в темноте в такую бурю? Не пускает ли он пыль в глаза молодому Хамерфелу? Но нет, когда он выходил, дождь был мелкий и приятный, к тому же ему хотелось побыть одному на свежем воздухе.Теперь ветер зловеще завывал, и опыт подсказывал, что пора искать убежище. Одно дело гордость, другое — безрассудство.Лучше всего было бы зайти на ближайшую ферму. Там жил человек по имени Джеред, уже лет двадцать — тридцать арендовавший землю. Ферму приходилось закрывать, и ему уже было послано предупреждение. Но тот, насколько известно было лорду Сторну, не торопился сниматься с насиженного места. Идти было тяжело. Сапоги промокли после того, как он наступил в лужу и зачерпнул воды; стекавшая по голеням жижа уже пропитала чулки. Через какое-то время старик увидел светившую в окне Джереда лампу и, подумав, что трудно представить себе более желанное зрелище, громко крикнул, дабы оповестить о своем прибытии прежде, чем стучаться в дверь.Молодой человек с закрытым черной повязкой глазом, с рваной шляпой на голове, придававшей ему свирепый и дикий вид, открыл ему дверь. Сторн не помнил, чтобы раньше когда-нибудь его видел.— Чего тебе надо? — подозрительно спросил он. — Разве не должны добропорядочные люди в этот забытый богом час лежать в постели?— У меня дело к Джереду, — сказал Сторн. — Насколько мне помнится — это его дом, а ты кто такой?— Эй, дед! — мрачно крикнул молодой человек. — Здесь тебя спрашивают.Джеред, сутулый, толстый и низкорослый человек, одетый в старую мятую куртку домотканого сукна, показался в дверях. На лице его было тревожное выражение, но увидев Сторна, он тут же просиял.— Мой господин! — воскликнул он. — Какая честь для меня! Заходите скорее, не стойте на холоде.Через несколько минут Сторн уже сидел на лавке у очага, а его промокшая одежда и сапоги клубились паром от тепла.— Извините, что у меня нет для вас вина, мой лорд, но, может быть, выпьете подогретого сидра?— С удовольствием, — ответил Сторн. Его поразила доброта, с которой его принимают после того, как он через своего комиссара предупредил крестьянина, что тот должен оставить ферму. Глубоко же укоренилась в этих людях преданность клану; в конце концов большинство из них приходилось ему отдаленными родственниками, а привычка уважительного отношения к главе клана и господину была очень древней. Когда принесли горячего сидра, он с удовольствием отхлебнул.— А этот угрюмый одноглазый юноша, который открыл мне дверь, — твой внук? — спросил он, вспомнив, как тот назвал фермера дедом.Но в ответ Джеред сказал:— Это пасынок моей старшей дочери от второго брака. Он мне не родственник. Его отец умер четыре года назад. Я приютил парня, потому что больше идти ему некуда. Семья отца подалась на юг — искать работу в Нескье на шерстяной мануфактуре, но он говорит, что не хочет быть безземельником, поэтому остался здесь… — Тут в его голосе зазвучало беспокойство. — Говорит он, конечно, грубо, но вы же знаете нынешнюю молодежь — все только чешут языком и ничего не хотят делать.— Хотел бы я поговорить с кем-нибудь из этих молодых, выяснить, что у них на уме, — проворчал Сторн, глянув вверх, на старый чердак, куда скрылся угрюмый юноша. Но Джеред лишь вздохнул.— Его почти никогда нет дома, болтается со своими дружками. Вы же понимаете, ваи дом: эта молодежь всегда думает, что может изменить мир. А сейчас, даже не мечтайте, что мы отпустим вас домой в такую погоду. Вы ляжете на мою кровать, а мы с женой устроимся здесь, у огня. Моя младшая дочь тоже сейчас с нами, им пришло указание оставить ферму, но Бран — это муж Мари — не хочет, а у них четверо ребятишек, которым нет еще и пяти лет, а десять дней назад Мари родила еще двойню, поэтому я поселил всех у себя, что еще мне оставалось делать?Сторн начал отказываться, но Джеред настаивал:— И вовсе никаких беспокойств, ваи дом. Все равно в плохую погоду мы всегда спим здесь, на кухне, а сейчас жена постелет свежие простыни и даст вам лучшее одеяло.С этими словами он провел лорда Сторна в крохотную спальню. Почти всю комнату занимала огромная кровать с периной и стеганым одеялом; кроме того, на ней лежали старые, латаные, но очень чистые подушки. Престарелая жена Джереда помогла Сторну снять промокшую одежду и выдала ему взамен ветхую, но тоже очень чистую ночную рубашку. Парик повесили в изголовье, а одежду сложили на скамье. Старуха укрыла его одеялом и ушла, почтительно пожелав ему спокойной ночи. Наконец-то Сторну удалось согреться, и он перестал дрожать. Он успокоился, слушая, как дождь со снегом стучит в окна. Вскоре он заснул. День выдался длинный. 16 Дом Маркоса хоть и был невелик, но Эрминии при свете лампы он показался очень уютным. За стенами стояла беззвездная ночь. Небо затянули тяжелые, дождевые тучи, стремительно гонимые ветром и отливающие собственным призрачным светом. За невысокой каменной оградой виднелись стены Хамерфела, которые тендарские друзья Аластера наверняка назвали бы «романтическими развалинами». Гейвин, к неудовольствию Маркоса, назвал их так уже трижды, поэтому Флории пришлось тихонько толкнуть его в бок и неодобрительным взглядом заставить замолкнуть.Дом, хоть и не просторный, прекрасно противостоял ненастью. Состоял он всего из одной комнаты с низким потолком, обставленной узкими лавками, на одной из которых сейчас сидела Эрминия и сушила у огня промокшие ноги.У стены стоял стол и несколько крепких деревянных стульев. Больше ничего. На стол Маркое постелил старую вышитую льняную скатерть и поставил потемневшие от времени серебряные кубки. Он принес еды и вина для женщин.— Как бы я хотел, чтобы все это происходило в Большом Зале Хамерфела, госпожа, — стал извиняться он, но Эрминия лишь покачала головой.— Тот, кто отдает лучшее, что у него есть, поистине по-королевски щедр, даже если это «лучшее» — всего лишь пол-охапки соломы. А твой дом гораздо лучше.Гейвин присел на коврик у ног Эрминии у очага, где его окатывали волны живительного тепла. По другую сторону сидела на лавке Флория, надев поверх тонкой белой одежды — униформы работника Башни — плотное бархатное платье. Эрминии тоже пришлось переодеться, потому что ее костюм для верховой езды вымок до нитки. Медяшка устроилась на полу, положив голову на колени хозяйке. Конн занял один из стульев, а Маркос нерешительно стоял возле другого, заметно нервничая, — очевидно до сих пор не совсем веря в то, что принимает у себя саму герцогиню Хамерфел. В глубине комнаты, позади стола, располагалось еще человек пять. И еще с полдюжины набилось в сени, откуда с любопытством заглядывали в комнату, пытаясь хоть краем глаза увидеть, что творится внутри. Среди них, как знала Эрминия, были люди, ходившие вместе с Конном в первый набег и слышавшие, как он был объявлен полноправным наследником Хамерфела. Когда Маркос попросил их внимания и представил им Эрминию, они приветствовали ее ликующими возгласами, от которых задрожали старые чердачные стропила, вспугнув с насиженных мест стаю летучих мышей. От радостного приема у Эрминии стало тепло на душе, хотя она прекрасно понимала, что вовсе не она тому причиной. Но даже в этом случае она знала наверняка: Конн заслужил такую встречу, и то, что эти люди, прожившие двадцать лет без законного господина, и по сей день оставались преданны Хамерфелам — его заслуга.«А в Тендаре я никогда не думала о них. Стыдно. Значит, теперь я должна о них заботиться. С помощью короля Айдана…»Тут она сонно подумала, а что же в действительности может сделать после стольких лет. Затем, вздохнув, она вспомнила: все равно Конн не был их полноправным герцогом, эта честь была закреплена за ее старшим сыном, хотя отцовский меч по-прежнему носил Конн. И приветствие это, по закону предназначавшееся Аластеру, только продлевало веру людей в то, что они должны следовать за Конном. Если же это было выражение их личной преданности Конну, а вовсе не дому Хамерфелов, впереди могла ждать всех новая беда. Эрминия переживала за обоих сыновей, одного она всю свою жизнь лелеяла, другого — всю жизнь оплакивала.Однако эти тяжкие думы не соответствовали моменту, и, увидев мрачное лицо Конна, женщина подумала, не прочитал ли он ее мысли и не то же ли самое заботит его самого? Эрминия подняла бокал и произнесла:— Какое удовольствие вновь видеть тебя в родных местах, дорогой мой сын. Я пью за день, когда дом твоего отца будет заново отстроен и двери Большого Зала распахнуться перед тобой и твоим братом.Медяшка, не снимая головы с ног Эрминии, завиляла хвостом, словно присоединяясь к тосту.«Где-то сейчас наша старушка Ювел?» — подумала Эрминия.Конн тоже поднял бокал и встретился взглядом с матерью.— Всю свою жизнь с тех пор, как себя помню, мама, и даже думая, что ты умерла, в мечтах я хотел видеть тебя здесь, этот вечер для нас воистину радостный, несмотря на бушующую на улице непогоду. Да будет воля богов, чтобы это был лишь первый из нескончаемых столь же радостных праздников. — Конн выпил и поставил бокал. — Как жаль, что с нами нет сейчас Аластера, чтобы порадоваться всем вместе. Это по праву его праздник, но этот день скоро придет. Тем временем, Маркос, как думаешь, — не послать ли за сыном Джериана? Он хорошо играет на рриле Арфе.

, а четыре дочери старика могли бы нам станцевать… эй, Маркос? Куда он подевался? — Он оглядел комнату, ища приемного отца.— Не надо никого беспокоить, мой дорогой, — сказала Эрминия. — Мне не нужна торжественная встреча, я рада, что наконец очутилась в своей стране, и больше мне ничего не надо. К тому же мне очень жаль, что мы доставляем старому Маркосу столько хлопот, его дом слишком мал, чтобы вместить так много людей. Мы с Флорией за пять дней проделали трудное путешествие, и все, в чем мы нуждаемся, — это теплая постель. А если понадобится музыка, то с нами Гейвин, который может спеть, — добавила она, ласково улыбнувшись молодому музыканту. — Но посмотри, похоже, там пришел к тебе человек… — заметила Эрминия, увидев, как высокий дородный мужчина машет Конну из конца комнаты, где показался и Маркос.Конн встал со стула.— Позвольте, я узнаю, чего он хочет.Не выпуская бокала из рук, он подошел к вновь прибывшему, внимательно выслушал, а затем повернулся так стремительно, что даже вино расплескалось из бокала. Лицо его было хмурым и сердитым. Какое-то мгновение поколебавшись, Конн развернулся и крикнул:— Люди Хамерфела!Все мгновенно обратили взоры к нему. Те, кто был в комнате, выжидательно смотрели, те же, кто толпился у двери, прошли внутрь, располагаясь у очага и скромно рассаживаясь по краям лавок, где сидели женщины.— Прислужники Сторна вышли в поход! А мы-то думали, что в такое ненастье они будут сидеть по домам. Нет, этой услуги они нам не оказали. Собаки Сторна рыщут по дорогам и в дождь и в снег, а сейчас они разоряют хозяйство старого арендатора, который не заслужил такого отношения! Пойдемте, мужчины, положим этому конец!Он повернулся к дверям, и все мужчины, надевая на ходу плащи, с воинственными возгласами устремились за ним. Через несколько минут к женщинам подошел Маркос и сказал:— Высокочтимые дамы, мой господин приносит извинения, но ему действительно нужно идти, он просит вас сейчас ложиться спать, а завтра утром он все объяснит.— Я слышала, как он говорил, Маркос, — произнесла Эрминия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26