— Позвольте вас спросить, Николай Семенович, вы читали манифест этих «преступников» и программу спасения России?
— Читал, — тихо кивнул епископ.
— Что вы нашли в ней преступного? — наступил генерал.
— Но ведь они хотели вернуться к социалистическому прошлому, — не очень уверенно и сдержанно ответил епископ.
— То есть сохранить Союз, как единое государство, сохранить советскую власть, как власть народа, не попустить того, извините, бардака, в который превратили Горбачев и вся его шайка демократов некогда великую страну, — весомо сказал Якубенко. Прямые гордые глаза его глядели пристально и строго. — Скажите, владыко, вам нравится то положение, в котором находится в настоящее время наша страна и наш народ? Только честно: ваш ответ не услышит господин Редигер. — Он почему-то подчеркнуто называл мирскую фамилию патриарха Алексия второго.
— Положение, конечно, не завидное, — уклончиво ответил епископ. — Но ведь Ельцин обещает, что трудности временные.
— И вы ему верите, как миллионы безмозглых баранов, загипнотизированных сионистской продажной прессой и растлевающим циничным телевидением, верили Горбачеву, которого теперь называют Иудой. Шесть лет верили. А теперь проклинают, православные. Вот бы кого отлучить от церкви вашему Редигеру. И это было бы справедливо. А не благословлять восходящих на трон авантюристов. Что же касается социалистического прошлого, которое так неистово обливают грязью сторонники реставрации дикого капитализма, все эти лжедемократы, «пятая колонна», то хотите вы того или нет, а к нему вернется наш народ, когда опомнится, очнется от сионистского дурмана. Только это будет социализм подлинный, без глупых искажений, не хрущевский-брежневский и не горбачевский. Это будет подлинная демократия и советская власть, которую Ельцин фактически упразднил. Жаль, что все придется начинать сначала, на развалинах, на руинах, в которые спешат до основания разорить страну лакеи и агенты ЦРУ.
Предчувствуя накал страстей — а также и более острые и откровенные разговоры в эти месяцы происходили в каждом доме по всей Руси великой, — Алексей Петрович решил своим вмешательством, как хозяина, если и не потушить, то хотя бы смягчить беседу, и незаметно наполнил рюмки.
— Друзья, — сказал он с веселой и вежливой улыбкой, — мы как-то от поэзии сбились на прозу и совсем забыли или не заметили, что наши рюмки давно ожидают тоста. Я хочу вернуть вас к стихам, которые прочитал владыко, и предлагаю тост за воскресение России! Она не погибнет!
— За скорое воскресенье, — сказал Якубенко и протянул свою рюмку к рюмке епископа. Невольная вежливая улыбка скользнула по алым губам владыки и затерялась в густых дебрях бороды. Он сказал:
— Ее воскресенье начнется с духовного возрождения. Люди стосковались по вере. Без веры человеку нельзя, противоестественно его происхождению и сути, как и всему человеческому. Вера — это добро и созидание. Безверие — это зло, произвол и разрушение. Апостол Иоанн сказал: «Всякий делающий зло, ненавидит свет и не идет к свету, чтоб не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге сделаны».
Алексей Петрович решил перехватить инициативу и направить разговор в нейтральное русло. Но неожиданно для него заговорил епископ, как бы продолжая «скользкую» тему. Он уставил холодный, хотя и вежливый взгляд на генерала и спросил все тем же ровным без интонации голосом:
— Скажите, Дмитрий Михеевич, почему вы как-то с нажимом называете святейшего патриарха его мирской фамилией? Тут вы в чем-то… как бы вам пояснить, заблуждаетесь…
— Почему? — переспросил генерал спокойно рассудительно. — Недавно я прочитал в газете «Земщина» — сейчас много разных газет и газетенок наплодилось, — так вот в ней в № 60 за этот год со ссылкой на корреспондента ТАСС Кузнецова — не знаю, товарища или господина — сообщается о поездке вашего патриарха в Соединенные Штаты и его выступлении в синагоге. И в своей проповеди патриарх говорил об антисемитизме в нашей стране — заметьте: не о сионизме, который сейчас захватил чуть ли не все газеты, журналы, радио, телевидение, кино, но и все экономические сферы: биржи, смешанные предприятия, посреднические кооперативы, проник в высшие сферы власти, — а о надуманном антисемитизме.
— Насколько мне известно, его святейшество патриарх выступал не в синагоге, а перед религиозными лидерами еврейских общин США, — уточнил епископ.
— Это одно и то же, — возразил генерал. — Главная суть выступления или своего рода проповеди, в которой патриарх призывал единению иудаизма и православия, то есть что проповедовал так шумно рекламируемый сионистской прессой небезызвестный поп Мень. И вообще, мне кажется, это темная личность, странное пятно в русской православной церкви. Вы не находите?
— А вы были знакомы с отцом Александром Менем? — вопросом на вопрос уклонился епископ.
— Знаком по его телевизионным выступлениям. Ведь он был «звездой» на тель-авивдении, вроде Аллы Пугачевой. И после смерти остается такой.
«Это Троянский конь в православии», — подумал епископ Хрисанф о Мене, которого как при жизни, так и после смерти сионистская пресса и особенно телевидение делают новоявленным апостолом. Это было его личное мнение, как и мнение многих его коллег духовного звания. Но вслух об этом не решались говорить, опасаясь вызвать гнев и недовольство некоторых членов священного синода. Он лукавил и не был откровенным в своем ответе генералу:
— Вы извините меня, Дмитрий Михеевич, но я должен вам напомнить русский обычай: о покойниках плохо не говорят. — И какая-то странная длинная улыбка шевельнулась на его алых губах.
— Знаю, но это касается тех случаев, когда покойник еще тепленький. Вы вот, и не только вы, уж на что плохо говорите о покойнике Сталине. Я плохо говорил и буду говорить о покойниках Брежневе и Хрущеве, и вы не сделали мне замечания на сей счет.
— Да ведь это разное. Надо принять во внимание трагическую мученическую смерть отца Александра, — напомнил епископ.
— Таких трагических смертей в наше время в одной только Москве ежедневно бывает десятки. И никто не возводит эти невинные жертвы в разряд великомучеников. Я подчеркиваю — невинных. А в отношении Меня я не могу сказать слово «невинный», потому что убийство это довольно загадочное. Во всяком случае, это чистейшая уголовщина, а не политическая акция, как об этом всенародно на всю страну заявил Ельцин еще до начала следствия.
— Да, я помню, я сидел тогда у телевизора. Это было легкомысленное заявление Бориса Николаевича, — примирительно вставил Иванов.
— Как и другие подобные его заявления, — сказал все так же возбужденный Якубенко. — Но дело не в Ельцине в данном случае. Я говорил о господине Редигере и Мене, об их теории интеграции иудаизма в православие. Сионисты сделали Меня русским святым великомучеником. А патриарх? Он кто таков?
— Патриарха избрал поместный собор русской православной церкви, — напомнил епископ и добавил: — Между прочим, на альтернативной основе.
— Ельцина тоже избрали на альтернативной основе, — небрежно поморщился генерал: — А теперь его избиратели положили зубы на полку и стыдливо раскаиваются. А иные и публично обзывают себя дураками. Я вот в связи с Менем задаю себе и вам вопрос: вы можете представить, чтоб в синагоге в должности раввина — русского, а в мечети в должности муллы — украинца или белоруса? Может быть такой анекдот? — Он сделал торжествующую паузу, переводя озорной взгляд с епископа на Иванова. Епископ вежливо улыбнулся, а Алексей Петрович ответил:
— Едва ли?
— А в православной церкви — пожалуйста, сколько угодно евреев в православных алтарях в должности не только рядовых попов, но, мне говорили, и архиереев.
— Принявшие православие. И это не возбраняется, — почтительно уточнил епископ. — Вы тоже можете принять иудаистскую веру или ислам, если пожелаете.
— Возможно, веру могу поменять, но должность раввина или муллы я не получу, это уже точно. Такое возможно только в русской православной церкви.
— Наша церковь самая терпимая, а учение Христа мы понимаем и воспринимаем, как символ добра, — не повышая голоса продолжал епископ, стараясь увести генерала со скользкой дорожки. — В основе всех религий, исключая разве что иудаизм, заложены нравственные и духовные принципы, призыв к добру и созиданию, всечеловеческой любви, будь то христианство, ислам или буддизм.
— А иудаизм вы исключаете? — спросил Иванов. — Почему?
— Иудаизм — это все-таки своего рода кодекс эгоистического высокомерия, проповедь национальной исключительности, человеконенавистничества, — ответил как-то вяло, словно походя епископ, очевидно, опасаясь новой атаки генерала и не желая ее принимать. А Якубенко и в самом деле не упустил случая.
— Так почему же патриарх ратует за интеграцию православия с иудаизмом? Где тут логика и здравый смысл? — Решительные, возбужденные слова срывались с его губ.
— У нас общие исторические корни, общие пророки. Наши апостолы были евреями. Возьмите Библию — «Ветхий Завет», он иудейского происхождения. Бог един. И если хотите, то и сама Библия — есть уже, как вы выразились, интеграция: «Ветхий Завет» и Евангелие, — начал епископ весьма вяло и неохотно, роняя спокойные слова.
— Я не специалист в вашем деле и не могу судить о Библии, с которой я не знаком, — угрюмо проговорил Якубенко. — В этой части Алексей Петрович может быть вашим оппонентом.
— С Алексеем Петровичем мы находим общий язык, — дружественно и благодушно улыбнулся владыка.
— Не всегда, владыка, и не во всем, — возразил Иванов и тоже улыбнулся мимолетной вежливой улыбкой. — Я, к примеру, не считаю «Ветхий Завет» священной книгой. Вот вы, владыко, совершенно справедливо определили иудаизм, как кодекс эгоистического высокомерия и человеконенавистничества. Я читал некоторые работы советских авторов о сущности иудаизма и могу по ним иметь свое мнение. Но ведь этот цинизм и жестокость, то есть человеконенавистничество содержится в «Ветхом Завете». Совсем другое — Евангелие. Это действительно нравственный кодекс, проповедь добра и неприятие зла. Не случайно многие высказывания апостолов из Евангелия вошли в нашу речь и жизнь крылатыми выражениями. Десять Божьих заповедей: не убий, не укради, чти отца своего и мать, не лжесвидетельствуй, люби ближнего своего как самого себя.
— Возлюби правду и ненавидь беззаконие, — вставил епископ, воспользовавшись паузой. — Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится.
— Это уже непосредственно по адресу Хрущева и Брежнева, — не утерпел генерал и улыбнулся со злорадством.
— Так ведь учение Христа и его апостолов не имеет пределов ни во времени, ни в пространстве. Потому оно и бессмертно, — сказал епископ. — Разве не современно звучат слова Иоанна: «Дети! Последнее время. И как вы слышали, что придет Антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаем из того, что последнее время. Они вышли от нас, но не были наши: ибо если б они были наши, то остались бы с нами, но они вышли, и через то открылось, что не все наши».
Владыка процитировал дословно по памяти, умолк и устремил умный почтительный взгляд в сторону старинной иконы на стене. Генерал подумал о нем: « Умен и хитер, хотя и противоречив этот владыка. Но противоречивость его, пожалуй, преднамеренная, показная. Он не откровенен до конца». Сказал вслух:
— Применительно к нашим дням я понимаю, что антихристы, о которых говорит Иоанн, уже явились к нам в образе оборотней, вроде Горбачева, Ельцина, Яковлева и других. Ведь в самом деле: они же вышли от нас, но никогда не были наши, а только прикидывались нашими. А теперь все открылось: и двуликость, и предательство.
Владыко удовлетворительно заулыбался, но большие глаза его под нависшими нехмуренными бровями были печальны.
— Как сказано в священном писании, «предаст же брат брата на смерть, и отец сына и восстанут дети на родителей, и умертвят их». Вот чего я боюсь, друзья мои, — сказал епископ и горестно вздохнул. — Будем уповать на Господа Бога нашего, да услышит наши молитвы и не допустит… — И вдруг умолк, торопливо взглянул на часы, поднялся, высокий, монументальный, поправил панагию и сказал:
— Однако же, друзья, мне пора и честь знать. Мне было приятно с вами, и коль мы вели речь об Евангелие и апостолах, то позвольте мне на прощание напомнить вам слова проповеди богослова Иоанна: «Возлюбленные! Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь… Пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем… В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся не совершенен в любви».
— Владыка, на дорожку чаю или кофе? Я сейчас сделаю, — предложил Иванов и торопливо встал из-за стола.
— Благодарствую, Алексей Петрович, меня ждут.
Иванов проводил епископа Хрисанфа до прихожей. Одеваясь, владыка вполголоса обронил по адресу генерала:
— Симпатичный ваш друг, откровенный и с убеждениями. А душа его страдает и болит, и боль его понятна и объяснима. Ведь разрушено и растоптано все, чему он жизнь отдал. Идеал растоптан и вера. Но Россия не погибнет, она воскреснет. Вы ему внушите эту мысль. Я был искренне рад познакомиться с Дмитрием Михеевичем. Надеюсь, что эта первая встреча не будет последней: нам есть о чем поговорить.
Епископ достал из своего «дипломата» папку для бумаг и подал Иванову:
— Здесь обещанное: статья Льва Николаевича Толстого.
— Благодарю вас, владыка, звоните и заходите. Всегда рад вас видеть.
3
— Ну что ты скажешь о владыке? — спросил Алексей Петрович Дмитрия Михеевича, когда они остались вдвоем.
— Он свое дело знает: видал, как шпарит по памяти целые главы из Евангелия. Памятью его Бог не обидел, да и умом тоже. Об антихристах — это довольно метко сказано. И в самом деле — то, что творится сейчас в стране, похоже на какую-то бесовщину, на кошмарный сон.
— У этой бесовщины есть своя история. Возьми Достоевского «Бесы», который у нас долгие годы был как бы под запретом, прочти, если не читал, а коли читал, освежи в памяти, прикинь к нашему времени. И ты увидишь и поймешь, что идеи всемирного разрушения, нравственной деградации, духовного распада, зародились еще в средневековье и не в России. К нам они пришли оттуда, из-за бугра, куда нас теперь насильно толкают прорабы перестройки. Хрисанф правильно говорил: без веры человеку нельзя, противоестественно. Сеятели зла всегда, во все времена пытались убить в людях веру, растоптать.
— Этим занимались прежде всего масоны задолго до семнадцатого года, — вспомнил генерал.
— А потом уже открыто, с цинизмом и жестокостью большевики, разные троцкие, свердловы, губельманы, который Емельян Ярославский. И Ленин в том числе.
— Давай оставим Ленина в покое, — решительно запротестовал генерал.
— Почему ж? Надо быть объективным и не выбрасывать из песни слов. Я боялся, что вы с владыкой схватитесь на Ленине и поссоритесь. У русской православной церкви есть основательные, справедливые претензии к Ленину. Этот пунктик, скажу тебе, — несмываемое пятно на иконописном лике великого мыслителя, которого, как ты знаешь, я уважаю и не принадлежу к шайке нынешних его испроворгателей. Хотя монументов ему не создавал. Мне претило его обожествление, доходившее до глупостей.
— В этом мы друг друга не переубедили, а с епископом я бы вообще не стал обсуждать ленинский вопрос. Но ты обратил внимание, как он ограждает своих от критики — патриарха и даже Меня.
— Это его долг. Для него патриарх, что для тебя твой министр или президент.
— И что? Я первого не уважаю, а второго презираю и говорю это вслух. Зачем лукавить?
— У них все по-другому. Может, в душе он не разделяет того, что проповедовал Мень, и не уважает патриарха. Но у них субординация строгая: воля старшего для нижестоящего — закон. Тем более воля святейшего. Ты только вдумайся в титул — патриарх святейший. Значит, выше святого, начальник над святым.
— Какой там закон, — с пренебрежением усомнился Дмитрий Михеевич. — По-моему, этот рыжий Гапон плевал на закон, на всех святых и святейших. У него митинговый зуд экстремиста. А ведь тоже в депутаты пролез на альтернативной основе. Голосовали за него православные бараны. Надеюсь, владыко не обиделся на меня, но ты же знаешь — я не умею дипломатничать, не обучен.
— Тебя он хорошо понял, сказал, что душа у тебя ноет от боли за судьбу Отечества.
— За судьбу Союза, — поправил генерал. — Он прав, твой владыко: душа измучена, кровоточит. Да разве только у меня? Мы мало думали о душе. А душа — это вера, без нее человек превращается в двуногое животное, дикое, агрессивное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Читал, — тихо кивнул епископ.
— Что вы нашли в ней преступного? — наступил генерал.
— Но ведь они хотели вернуться к социалистическому прошлому, — не очень уверенно и сдержанно ответил епископ.
— То есть сохранить Союз, как единое государство, сохранить советскую власть, как власть народа, не попустить того, извините, бардака, в который превратили Горбачев и вся его шайка демократов некогда великую страну, — весомо сказал Якубенко. Прямые гордые глаза его глядели пристально и строго. — Скажите, владыко, вам нравится то положение, в котором находится в настоящее время наша страна и наш народ? Только честно: ваш ответ не услышит господин Редигер. — Он почему-то подчеркнуто называл мирскую фамилию патриарха Алексия второго.
— Положение, конечно, не завидное, — уклончиво ответил епископ. — Но ведь Ельцин обещает, что трудности временные.
— И вы ему верите, как миллионы безмозглых баранов, загипнотизированных сионистской продажной прессой и растлевающим циничным телевидением, верили Горбачеву, которого теперь называют Иудой. Шесть лет верили. А теперь проклинают, православные. Вот бы кого отлучить от церкви вашему Редигеру. И это было бы справедливо. А не благословлять восходящих на трон авантюристов. Что же касается социалистического прошлого, которое так неистово обливают грязью сторонники реставрации дикого капитализма, все эти лжедемократы, «пятая колонна», то хотите вы того или нет, а к нему вернется наш народ, когда опомнится, очнется от сионистского дурмана. Только это будет социализм подлинный, без глупых искажений, не хрущевский-брежневский и не горбачевский. Это будет подлинная демократия и советская власть, которую Ельцин фактически упразднил. Жаль, что все придется начинать сначала, на развалинах, на руинах, в которые спешат до основания разорить страну лакеи и агенты ЦРУ.
Предчувствуя накал страстей — а также и более острые и откровенные разговоры в эти месяцы происходили в каждом доме по всей Руси великой, — Алексей Петрович решил своим вмешательством, как хозяина, если и не потушить, то хотя бы смягчить беседу, и незаметно наполнил рюмки.
— Друзья, — сказал он с веселой и вежливой улыбкой, — мы как-то от поэзии сбились на прозу и совсем забыли или не заметили, что наши рюмки давно ожидают тоста. Я хочу вернуть вас к стихам, которые прочитал владыко, и предлагаю тост за воскресение России! Она не погибнет!
— За скорое воскресенье, — сказал Якубенко и протянул свою рюмку к рюмке епископа. Невольная вежливая улыбка скользнула по алым губам владыки и затерялась в густых дебрях бороды. Он сказал:
— Ее воскресенье начнется с духовного возрождения. Люди стосковались по вере. Без веры человеку нельзя, противоестественно его происхождению и сути, как и всему человеческому. Вера — это добро и созидание. Безверие — это зло, произвол и разрушение. Апостол Иоанн сказал: «Всякий делающий зло, ненавидит свет и не идет к свету, чтоб не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге сделаны».
Алексей Петрович решил перехватить инициативу и направить разговор в нейтральное русло. Но неожиданно для него заговорил епископ, как бы продолжая «скользкую» тему. Он уставил холодный, хотя и вежливый взгляд на генерала и спросил все тем же ровным без интонации голосом:
— Скажите, Дмитрий Михеевич, почему вы как-то с нажимом называете святейшего патриарха его мирской фамилией? Тут вы в чем-то… как бы вам пояснить, заблуждаетесь…
— Почему? — переспросил генерал спокойно рассудительно. — Недавно я прочитал в газете «Земщина» — сейчас много разных газет и газетенок наплодилось, — так вот в ней в № 60 за этот год со ссылкой на корреспондента ТАСС Кузнецова — не знаю, товарища или господина — сообщается о поездке вашего патриарха в Соединенные Штаты и его выступлении в синагоге. И в своей проповеди патриарх говорил об антисемитизме в нашей стране — заметьте: не о сионизме, который сейчас захватил чуть ли не все газеты, журналы, радио, телевидение, кино, но и все экономические сферы: биржи, смешанные предприятия, посреднические кооперативы, проник в высшие сферы власти, — а о надуманном антисемитизме.
— Насколько мне известно, его святейшество патриарх выступал не в синагоге, а перед религиозными лидерами еврейских общин США, — уточнил епископ.
— Это одно и то же, — возразил генерал. — Главная суть выступления или своего рода проповеди, в которой патриарх призывал единению иудаизма и православия, то есть что проповедовал так шумно рекламируемый сионистской прессой небезызвестный поп Мень. И вообще, мне кажется, это темная личность, странное пятно в русской православной церкви. Вы не находите?
— А вы были знакомы с отцом Александром Менем? — вопросом на вопрос уклонился епископ.
— Знаком по его телевизионным выступлениям. Ведь он был «звездой» на тель-авивдении, вроде Аллы Пугачевой. И после смерти остается такой.
«Это Троянский конь в православии», — подумал епископ Хрисанф о Мене, которого как при жизни, так и после смерти сионистская пресса и особенно телевидение делают новоявленным апостолом. Это было его личное мнение, как и мнение многих его коллег духовного звания. Но вслух об этом не решались говорить, опасаясь вызвать гнев и недовольство некоторых членов священного синода. Он лукавил и не был откровенным в своем ответе генералу:
— Вы извините меня, Дмитрий Михеевич, но я должен вам напомнить русский обычай: о покойниках плохо не говорят. — И какая-то странная длинная улыбка шевельнулась на его алых губах.
— Знаю, но это касается тех случаев, когда покойник еще тепленький. Вы вот, и не только вы, уж на что плохо говорите о покойнике Сталине. Я плохо говорил и буду говорить о покойниках Брежневе и Хрущеве, и вы не сделали мне замечания на сей счет.
— Да ведь это разное. Надо принять во внимание трагическую мученическую смерть отца Александра, — напомнил епископ.
— Таких трагических смертей в наше время в одной только Москве ежедневно бывает десятки. И никто не возводит эти невинные жертвы в разряд великомучеников. Я подчеркиваю — невинных. А в отношении Меня я не могу сказать слово «невинный», потому что убийство это довольно загадочное. Во всяком случае, это чистейшая уголовщина, а не политическая акция, как об этом всенародно на всю страну заявил Ельцин еще до начала следствия.
— Да, я помню, я сидел тогда у телевизора. Это было легкомысленное заявление Бориса Николаевича, — примирительно вставил Иванов.
— Как и другие подобные его заявления, — сказал все так же возбужденный Якубенко. — Но дело не в Ельцине в данном случае. Я говорил о господине Редигере и Мене, об их теории интеграции иудаизма в православие. Сионисты сделали Меня русским святым великомучеником. А патриарх? Он кто таков?
— Патриарха избрал поместный собор русской православной церкви, — напомнил епископ и добавил: — Между прочим, на альтернативной основе.
— Ельцина тоже избрали на альтернативной основе, — небрежно поморщился генерал: — А теперь его избиратели положили зубы на полку и стыдливо раскаиваются. А иные и публично обзывают себя дураками. Я вот в связи с Менем задаю себе и вам вопрос: вы можете представить, чтоб в синагоге в должности раввина — русского, а в мечети в должности муллы — украинца или белоруса? Может быть такой анекдот? — Он сделал торжествующую паузу, переводя озорной взгляд с епископа на Иванова. Епископ вежливо улыбнулся, а Алексей Петрович ответил:
— Едва ли?
— А в православной церкви — пожалуйста, сколько угодно евреев в православных алтарях в должности не только рядовых попов, но, мне говорили, и архиереев.
— Принявшие православие. И это не возбраняется, — почтительно уточнил епископ. — Вы тоже можете принять иудаистскую веру или ислам, если пожелаете.
— Возможно, веру могу поменять, но должность раввина или муллы я не получу, это уже точно. Такое возможно только в русской православной церкви.
— Наша церковь самая терпимая, а учение Христа мы понимаем и воспринимаем, как символ добра, — не повышая голоса продолжал епископ, стараясь увести генерала со скользкой дорожки. — В основе всех религий, исключая разве что иудаизм, заложены нравственные и духовные принципы, призыв к добру и созиданию, всечеловеческой любви, будь то христианство, ислам или буддизм.
— А иудаизм вы исключаете? — спросил Иванов. — Почему?
— Иудаизм — это все-таки своего рода кодекс эгоистического высокомерия, проповедь национальной исключительности, человеконенавистничества, — ответил как-то вяло, словно походя епископ, очевидно, опасаясь новой атаки генерала и не желая ее принимать. А Якубенко и в самом деле не упустил случая.
— Так почему же патриарх ратует за интеграцию православия с иудаизмом? Где тут логика и здравый смысл? — Решительные, возбужденные слова срывались с его губ.
— У нас общие исторические корни, общие пророки. Наши апостолы были евреями. Возьмите Библию — «Ветхий Завет», он иудейского происхождения. Бог един. И если хотите, то и сама Библия — есть уже, как вы выразились, интеграция: «Ветхий Завет» и Евангелие, — начал епископ весьма вяло и неохотно, роняя спокойные слова.
— Я не специалист в вашем деле и не могу судить о Библии, с которой я не знаком, — угрюмо проговорил Якубенко. — В этой части Алексей Петрович может быть вашим оппонентом.
— С Алексеем Петровичем мы находим общий язык, — дружественно и благодушно улыбнулся владыка.
— Не всегда, владыка, и не во всем, — возразил Иванов и тоже улыбнулся мимолетной вежливой улыбкой. — Я, к примеру, не считаю «Ветхий Завет» священной книгой. Вот вы, владыко, совершенно справедливо определили иудаизм, как кодекс эгоистического высокомерия и человеконенавистничества. Я читал некоторые работы советских авторов о сущности иудаизма и могу по ним иметь свое мнение. Но ведь этот цинизм и жестокость, то есть человеконенавистничество содержится в «Ветхом Завете». Совсем другое — Евангелие. Это действительно нравственный кодекс, проповедь добра и неприятие зла. Не случайно многие высказывания апостолов из Евангелия вошли в нашу речь и жизнь крылатыми выражениями. Десять Божьих заповедей: не убий, не укради, чти отца своего и мать, не лжесвидетельствуй, люби ближнего своего как самого себя.
— Возлюби правду и ненавидь беззаконие, — вставил епископ, воспользовавшись паузой. — Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится.
— Это уже непосредственно по адресу Хрущева и Брежнева, — не утерпел генерал и улыбнулся со злорадством.
— Так ведь учение Христа и его апостолов не имеет пределов ни во времени, ни в пространстве. Потому оно и бессмертно, — сказал епископ. — Разве не современно звучат слова Иоанна: «Дети! Последнее время. И как вы слышали, что придет Антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаем из того, что последнее время. Они вышли от нас, но не были наши: ибо если б они были наши, то остались бы с нами, но они вышли, и через то открылось, что не все наши».
Владыка процитировал дословно по памяти, умолк и устремил умный почтительный взгляд в сторону старинной иконы на стене. Генерал подумал о нем: « Умен и хитер, хотя и противоречив этот владыка. Но противоречивость его, пожалуй, преднамеренная, показная. Он не откровенен до конца». Сказал вслух:
— Применительно к нашим дням я понимаю, что антихристы, о которых говорит Иоанн, уже явились к нам в образе оборотней, вроде Горбачева, Ельцина, Яковлева и других. Ведь в самом деле: они же вышли от нас, но никогда не были наши, а только прикидывались нашими. А теперь все открылось: и двуликость, и предательство.
Владыко удовлетворительно заулыбался, но большие глаза его под нависшими нехмуренными бровями были печальны.
— Как сказано в священном писании, «предаст же брат брата на смерть, и отец сына и восстанут дети на родителей, и умертвят их». Вот чего я боюсь, друзья мои, — сказал епископ и горестно вздохнул. — Будем уповать на Господа Бога нашего, да услышит наши молитвы и не допустит… — И вдруг умолк, торопливо взглянул на часы, поднялся, высокий, монументальный, поправил панагию и сказал:
— Однако же, друзья, мне пора и честь знать. Мне было приятно с вами, и коль мы вели речь об Евангелие и апостолах, то позвольте мне на прощание напомнить вам слова проповеди богослова Иоанна: «Возлюбленные! Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь… Пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем… В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся не совершенен в любви».
— Владыка, на дорожку чаю или кофе? Я сейчас сделаю, — предложил Иванов и торопливо встал из-за стола.
— Благодарствую, Алексей Петрович, меня ждут.
Иванов проводил епископа Хрисанфа до прихожей. Одеваясь, владыка вполголоса обронил по адресу генерала:
— Симпатичный ваш друг, откровенный и с убеждениями. А душа его страдает и болит, и боль его понятна и объяснима. Ведь разрушено и растоптано все, чему он жизнь отдал. Идеал растоптан и вера. Но Россия не погибнет, она воскреснет. Вы ему внушите эту мысль. Я был искренне рад познакомиться с Дмитрием Михеевичем. Надеюсь, что эта первая встреча не будет последней: нам есть о чем поговорить.
Епископ достал из своего «дипломата» папку для бумаг и подал Иванову:
— Здесь обещанное: статья Льва Николаевича Толстого.
— Благодарю вас, владыка, звоните и заходите. Всегда рад вас видеть.
3
— Ну что ты скажешь о владыке? — спросил Алексей Петрович Дмитрия Михеевича, когда они остались вдвоем.
— Он свое дело знает: видал, как шпарит по памяти целые главы из Евангелия. Памятью его Бог не обидел, да и умом тоже. Об антихристах — это довольно метко сказано. И в самом деле — то, что творится сейчас в стране, похоже на какую-то бесовщину, на кошмарный сон.
— У этой бесовщины есть своя история. Возьми Достоевского «Бесы», который у нас долгие годы был как бы под запретом, прочти, если не читал, а коли читал, освежи в памяти, прикинь к нашему времени. И ты увидишь и поймешь, что идеи всемирного разрушения, нравственной деградации, духовного распада, зародились еще в средневековье и не в России. К нам они пришли оттуда, из-за бугра, куда нас теперь насильно толкают прорабы перестройки. Хрисанф правильно говорил: без веры человеку нельзя, противоестественно. Сеятели зла всегда, во все времена пытались убить в людях веру, растоптать.
— Этим занимались прежде всего масоны задолго до семнадцатого года, — вспомнил генерал.
— А потом уже открыто, с цинизмом и жестокостью большевики, разные троцкие, свердловы, губельманы, который Емельян Ярославский. И Ленин в том числе.
— Давай оставим Ленина в покое, — решительно запротестовал генерал.
— Почему ж? Надо быть объективным и не выбрасывать из песни слов. Я боялся, что вы с владыкой схватитесь на Ленине и поссоритесь. У русской православной церкви есть основательные, справедливые претензии к Ленину. Этот пунктик, скажу тебе, — несмываемое пятно на иконописном лике великого мыслителя, которого, как ты знаешь, я уважаю и не принадлежу к шайке нынешних его испроворгателей. Хотя монументов ему не создавал. Мне претило его обожествление, доходившее до глупостей.
— В этом мы друг друга не переубедили, а с епископом я бы вообще не стал обсуждать ленинский вопрос. Но ты обратил внимание, как он ограждает своих от критики — патриарха и даже Меня.
— Это его долг. Для него патриарх, что для тебя твой министр или президент.
— И что? Я первого не уважаю, а второго презираю и говорю это вслух. Зачем лукавить?
— У них все по-другому. Может, в душе он не разделяет того, что проповедовал Мень, и не уважает патриарха. Но у них субординация строгая: воля старшего для нижестоящего — закон. Тем более воля святейшего. Ты только вдумайся в титул — патриарх святейший. Значит, выше святого, начальник над святым.
— Какой там закон, — с пренебрежением усомнился Дмитрий Михеевич. — По-моему, этот рыжий Гапон плевал на закон, на всех святых и святейших. У него митинговый зуд экстремиста. А ведь тоже в депутаты пролез на альтернативной основе. Голосовали за него православные бараны. Надеюсь, владыко не обиделся на меня, но ты же знаешь — я не умею дипломатничать, не обучен.
— Тебя он хорошо понял, сказал, что душа у тебя ноет от боли за судьбу Отечества.
— За судьбу Союза, — поправил генерал. — Он прав, твой владыко: душа измучена, кровоточит. Да разве только у меня? Мы мало думали о душе. А душа — это вера, без нее человек превращается в двуногое животное, дикое, агрессивное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34