! Что какая-то подозрительная личность… а газеты…
— Э, — сказал Пацулка.
— Ерунда! — рассмеялся Брошек.
— Кто же верит газетам? — басом добавил Влодек.
— Да кто их вообще читает? — беспечно пропищала Ика.
— Та-ак, — пробормотал себе под нос великан и устремил невидящий взгляд на реку.
Ребята же, делая вид, что даже не глядят в его сторону, внимательно к нему присматривались. И то, что они увидели, не очень-то им понравилось. Незнакомец перестал улыбаться, и на его лице ни с того ни с сего появились грозное выражение и загадочная отчужденность. Из-под полуопущенных темных век сверкали черные глаза.
«Да уж, — подумала Ика, — еще неизвестно, кто из них хуже — странный тощий старик или мерзкий толстяк. Похоже, они друг друга стоят».
— Благодарю за информацию. До свидания, — сказал помрачневший великан и повернулся к ребятам спиной.
А ребята пошли своей дорогой, не забывая внимательно глядеть по сторонам, дабы не прозевать появления очередной подозрительной личности.
— Старик пошел к Вевюрчакам, — сообщила Ика, когда они уже подходили к дому.
— Зачем? — спросил Влодек.
— И что это вообще значит? — задумчиво произнес Брошек, поднимаясь на веранду, с которой Катажина обозревала горы, долины, реку, небо и лес и откуда, честно говоря, видела одного только Влодека.
Настало время менять дежурных. По списку была очередь Пацулки, поэтому он сходил за книжкой и пледом, уселся на веранде и стал слушать, как Ика докладывает о последних событиях великому Альберту. Разумеется, в ее докладе нашлось место и для заметки в газете — которую Альберт решительно одобрила, — однако основное внимание Ика, конечно же, уделила странному великану.
И лишь вскользь упомянула о спешащем в Вятрув автомобиле.
За обеими встречами на мосту Катажина наблюдала с веранды и поэтому попросила лишь подробно изложить содержание состоявшихся там бесед. С помощью товарищей — и прежде всего Брошека — до сведения Катажины были доведены не только все подробности бесед, но и даже все недомолвки.
— А что тем временем поделывал Толстый? — спросил в заключение Брошек.
— Толстый приготовил завтрак на пять персон, все смолотил и заснул. Полчаса назад я подходила к сараю. Протяжный храп и прерывистый свист. Слышно на всю округу.
— Сходится, — пробормотал Брошек. — Это он.
— А как тебе второй, дорогой Альберт? — поинтересовалась Ика.
— Гм, — задумалась Альберт.
А немного погодя изложила свое мнение.
— Этого великана необходимо включить в список подозреваемых. Пока все свидетельствует против него. Во-первых: садистское обращение с транспортным средством, что представляет характер его владельца в самом дурном свете. Во-вторых: заявился он сюда в связи с известным «открытием». В-третьих: собирается здесь задержаться, больше того — хочет поселиться как можно ближе к часовне. Правда, он с таким неприкрытым интересом выспрашивал всякие подробности, что это может свидетельствовать о его невиновности…
— Ну? — оживился Брошек.
— …тем не менее, — продолжала Альберт, — этого не следует принимать во внимание.
— Почему, интересно? — спросила Ика исключительно для того, чтобы что-нибудь спросить.
— Да потому, — с бесстрастной жестокостью ответила Альберт, — что у него не было никакого резона что-то скрывать от детей.
— Где ты, позволь узнать, увидала детей ? — грозным басом спросил Влодек.
Катажина смутилась, покраснела и осеклась. Но светлый ум Альберта немедленно ее выручил.
— Дети — это релятивное определение, — снисходительно объяснила она.
— Какое? — удивился Влодек.
— Релятивное, или относительное, — пояснила Катажина. — Все зависит от места наблюдения, от точки зрения. Теория относительности Эйнштейна, например…
— О Господи! Говори по-человечески, Каська! — разозлилась Ика.
— Ладно, буду по-человечески, — великодушно согласилась Альберт. — Приведу пример из жизни. В первой книжке папы Брошека есть такая фраза: «Доктор был пожилым человеком с седыми висками. Ему уже перевалило за тридцать».
— А что тут такого? — удивился Влодек.
— Не задавай дурацких вопросов! — рассердился Брошек. — Моему предку тогда еще и двадцати не исполнилось, и ему, как и нам сейчас, казалось, что тридцать лет — уже старость. А теперь, когда самому стукнуло сорок, он считает себя молодым. Чем не теория относительности, а, Альберт? — И Брошек рассмеялся, видя, как вытягивается физиономия Влодека.
— Допустим, — милостиво согласилась Альберт. — Таким образом, для двухметрового старикана даже наш Влодек… гм… недоросток. Кстати, а сколько ему может быть лет?
— Шестьдесят, не меньше! — решительно заявил Влодек.
— Все ясно, — констатировал Брошек. — В его глазах наши предки — молокососы. А мы, не исключая пана Влодзимежа, — просто щенки. Я прав, Альберт?
— Пожалуй, — задумчиво сказала Альберт.
— Гм, — скептически хмыкнул Пацулка.
— Поэтому, значит, он на нас посматривает сверху вниз? — догадалась Ика. — Ну что ж, придется заставить его нас бояться.
— Э! — бурно запротестовал Пацулка. Мало того: он постучал толстым пальцем по вылинявшим под дождем веснушкам на лбу и иронически поморщился.
Ику такое поведение возмутило.
— Кончай умничать! — воскликнула она и добавила со зловещей ухмылкой: — Твоя песенка уже спета. В воскресенье ты будешь изжарен и съеден. Что передать родным?
Пацулка, казалось, опешил. Затем, пожав плечами, махнул рукой. Ика торжествующе улыбнулась, но Брошек не замедлил испортить ей торжество.
— Никого заставлять себя бояться мы не будем, — сказал он. — Оно дело говорит. Нельзя отпугивать преступников. Больше того: я считаю, что, пока подозреваемых не так уж много, надо к каждому из них приставить по одному человеку, которые постараются войти к ним в доверие. Кто согласен взять на себя Толстого?
Никто не отозвался.
Наконец Брошек — очевидно, под грузом добровольно принятого решения — тяжело вздохнул.
— Я готов, — сказал он и снова вздохнул.
— Ну а я, — сказала Ика, — беру на себя Мерзкую Жердь.
Пацулка посмотрел на часы: без одной минуты двенадцать. Ну конечно, никто не вспомнил, что пора заняться обедом! Он хотел было по своему обыкновению изобразить полуденный радиосигнал, но почему-то раздумал. Шуточки насчет воскресного обеда ему не очень-то нравились, поэтому, дабы не спровоцировать новых замечаний подобного рода, он только сунул Ике под нос свои часы.
— Ну конечно, — пробормотала Ика, — уже двенадцать. У Пацулки часы в желудке. Каська, пошли на кухню. Позволь Альберту немного передохнуть.
Влодек после продолжавшейся добрых несколько минут внутренней борьбы принял поистине героическое решение.
— Я иду с вами, — сказал он Катажине. — Так уж и быть, почищу картошку.
— На каких условиях? — настороженно осведомилась Ика.
— Безо всяких условий, — проворковал Влодек и посмотрел прямо в Катажинины голубые глаза.
Неудивительно, что у Катажины подкосились коленки, и сердце радостно и тревожно забилось. Альберт промолчал, а сентиментальная душа Катажины распевала победный гимн.
— Ох, Влодек, — прошептала Катажина.
— О Боже! — воскликнула Ика. — Идете вы или нет?
Таким образом на веранде остались только Брошек с Пацулкой.
Шел мелкий нудный беспросветный дождик — настоящая морось. Водосточная труба на этот раз исполняла мелодию, поразительно похожую на храп Толстого. Ветер унялся, и лес молча затаился в сырой тишине, словно огромный равнодушный к дождю зверь.
Брошек, услышав монотонный напев трубы, поморщился. «Какой же я идиот, — подумал он. — И кто меня за язык тянул? Вкрасться с доверие к Толстому! Безнадежное дело, я только опозорюсь. Или схлопочу от подозреваемого по шее. И вообще ничего из этого не выйдет…»
— Эй, — сказал Пацулка.
Погруженный в свои мрачные мысли, Брошек его не услышал. Тогда Пацулка протянул руку и положил на стол перед ним измятый листок.
— Эй! — выразительно повторил он.
Брошек очнулся и склонился над клочком бумаги.
— Что это? — спросил он.
Пацулка ткнул в листок пальцем. Затем на веранде раздалось пыхтенье изнемогающего мопеда, вслед за чем баритоном зарычал мотор автомобиля.
Брошек все понял и покраснел от стыда.
— Кто там приехал? — послышался усталый голос Икиной мамы.
Над верандой со стуком распахнулось окошко.
— Если это опять Пацулка, — загремело сверху, — требую немедленно выкрутить из него свечи и припарковать под мостом.
— Хи-хи, — засмеялся Пацулка, а окно снова стукнуло — на этот раз закрываясь.
— Это в самом деле Пацулка? — тоскливо спросила Икина мама.
— Да, — сказал Брошек.
— Не давать ему больше бензина, — зевая, сказала мама.
— Есть не давать бензина! — завопил Брошек. И, хлопнув Пацулку по плечу, уже тише добавил: — С меня сто грамм ирисок, старик.
Пацулка протестующе замотал головой.
Брошек онемел от изумления: неужели Пацулка в приливе дружеских чувств готов отказаться от ирисок? Но Пацулка не замедлил внести в этот вопрос ясность.
— «Раковые шейки», — застенчиво шепнул он.
Брошек облегченно вздохнул.
— Идет, — сказал он. — И спасибо тебе — ты настоящий друг.
Пацулка действительно повел себя очень благородно. Ведь именно на Брошека была возложена обязанность записывать номера всех транспортных средств, а он напрочь об этом забыл. Ладно бы хоть не записал номер только направлявшегося в Вятрув автомобиля — это бы еще было простительно. Но номер мопеда! Позор!
К счастью, Пацулка ничего никогда не забывал, а стало быть, вспомнил и про обязанности Брошека.
— Я все думаю, — с искренним восхищением сказал Брошек, — что из тебя в конце концов вырастет? И никак не могу решить: гений или чудовище?
Пацулка улыбнулся и скромно потупился, однозначно давая понять, каково его мнение на этот счет.
— Пожалуй, ты прав, — с завистью вздохнул Брошек и задумался.
А Пацулка с чувством заслуженного удовлетворения погрузился в чтение книги. Брошек переписал в специально заведенный блокнот оба номера, затем составил довольно подробное описание внешности Толстого и Тонкого, а также бегло набросал портреты пассажиров автомобиля.
«На всякий случай», — подумал он.
Внезапно Пацулка оторвался от книги и насторожился.
— Ух, — сказал он.
Брошек проследил за его взглядом и обмер.
«Как это могло случиться? — лихорадочно соображал он. — Как и когда?»
А дело было в том, что Толстый, которому полагалось спать в сарае, издавая характерный протяжный храп, перемежающийся прерывистым свистом, неожиданно появился на опушке. Он стоял под мокрым кустом орешника с большой корзиной в руке. Из леса он вышел бесшумно — ни одна ветка не хрустнула. Затем, оглядевшись по сторонам и ни на секунду не задержавшись взглядом на доме и веранде — будто их вообще не существовало, — направился к своему сараю.
Брошек бросился в кухню.
— Каська! — воскликнул он строгим прокурорским тоном. — Ты хорошо смотрела за сараем?
— Да, — сказала Катажина.
— Тогда каким чудом Толстый сейчас возвращается из леса?
— Этого не может быть! — прошептала Катажина.
И, подбежав к окну, с изумлением уставилась на Толстого, который, подойдя к сараю, открыл скрипучую дверь и исчез за нею.
— Идиотка! — сказала себе Катажина голосом Альберта. — В сарае же есть окно, выходящее в лес. Идиотка, кретинка!
— Да ведь ничего не случилось, — неуверенно пробормотал Влодек.
— Конечно, — поддержал его Брошек, — ничего не случилось. Не волнуйся, Альберт. Я выпытаю у этого типа, что за чудеса он вытворяет.
— Чудес не бывает, — пробормотала безутешная Альберт и принялась растирать желтки для майонеза.
Брошек уныло побрел на веранду. Пообещать вытянуть у Толстого объяснение его странного поведения было несложно, но как это осуществить?
— Пацулка, — сказал он нерешительно. — Как, по-твоему, можно расколоть этого типа?
— Гм, — задумался Пацулка.
Тем временем Толстый вышел из сарая и стал устанавливать под свисающим краем крыши примус. Рядом стояла принесенная из леса корзина.
Пацулка привстал; глаза его сверкали.
— Эй! — сказал он.
Между тем Толстый зажег примус, поставил на огонь сковородку, положил на нее кусок масла. В руке у него сверкнул нож. Пацулка вскочил и втянул ноздрями воздух.
— Ну? — спросил он у своего носа.
На сковородке что-то зашипело. Сквозь стену мороси к веранде поплыл легкий дымок.
— Рыжики, — протяжно прошептал Пацулка.
Брошека внезапно озарило.
— Пацулка, — сказал он. — Пока еще неизвестно, турист Толстый или злоумышленник. Но что он любит поесть, это точно.
— Рыжики, — восхищенно повторил Пацулка.
— Не считаешь ли ты, — продолжал Брошек, — что роль «доверенного лица» Толстого была бы в самый раз для тебя? У вас есть общие интересы…
Глаза Пацулка сверкнули. Они ни секунды не колебался.
— Ну, — сказал он. — Рыжики.
И с места набрал третью скорость; Брошек едва успел схватить его за рукав.
— А дежурство? — спросил он.
— Э! — махнул рукой Пацулка, давая понять, что глупей вопрос трудно придумать.
— Хотя… пожалуй, ты прав, — пробормотал Брошек. — Оттуда еще удобнее следить за часовней.
Пацулка снисходительно усмехнулся. Потом на мгновенье исчез в кладовке и тут же вернулся.
В правой руке он держал изрядную горбушку — добрую четверть испеченного пани Вевюрчак каравая. Хлеб этот, по мнению всех, кто его хоть раз пробовал, можно было смело считать одним из главных кулинарных чудес света.
— Понятно, — шепнул Брошек. — Обменный фонд.
Пацулка весело ему подмигнул и покатился в сторону сарая. Хотя катился он в гору, скорость его движения — вопреки законам физики — неуклонно возрастала.
Толстый недоброжелательно на него покосился, когда же Пацулка вплотную приблизился к сковородке, угрожающе топнул ногой.
По мокрому лугу звуки голосов разносились с великолепной отчетливостью.
— Чего надо? — прорычал Толстый. — Ну, чего?
Однако Пацулка невозмутимо сунул ему под нос свою горбушку.
Брошек с восхищением наблюдал, как Толстый повел носом, потом поглядел на Пацулку, потом еще раз шумно втянул воздух и… указал Пацулке место возле сковороды с бодро шипящими рыжиками.
«Нет, Пацулка и вправду великий человек!» — подумал Брошек.
И действительно: не прошло и пяти минут, как два толстяка принялись в молчаливом согласии поглощать жареные рыжики, заедая их кусками хлеба, который они обмакивали в жир на сковородке.
А Брошек — хотя ему было совсем не до рыжиков, хотя он должен был усердно изображать, будто ничто, кроме происходящего на страницах книги, его не интересует, — все же разок-другой проглотил слюну.
Ему показалось, что время до обеда тянулось неимоверно долго.
После обеда отец рассказал дурацкий анекдот про плывущих на океанском лайнере обезьяну и попугая, на который даже никто не поставил.
Взгляд у него, однако, был несколько более осмысленный, чем накануне, и Ика предположила, что он заканчивает работу и, возможно, вскоре проявит желание разобраться в истории с анекдотами.
Между тем возникли некоторые сложности с Пацулкой: он, как дежурный, должен был обедать на веранде.
Икина мать поинтересовалась причиной столь странного новшества таким равнодушным тоном, что сразу стало понятно, как ей хочется узнать, в чем дело. Но ребята были готовы к подобному вопросу.
— Он слишком много болтает, мама, — пожаловалась Ика.
— Просто слова никому не дает сказать, — подтвердила Катажина.
— В последнее время у него появилась привычка петь за едой, — сообщил Влодек.
— Он приговорен к изгнанию, — закончил Брошек.
Отец не понял, о чем речь; мама же обвела всех внимательным взглядом и закусила губу.
— Понятно, — сказала она со зловещей улыбкой. — У детей должны быть свои тайны.
Для блага общего дела оскорбительное замечание пропустили мимо ушей.
Обед закончился в половине третьего. Затем целых двадцать минут ушло на мытье посуды; Влодек, потеряв терпение, раскокал стакан и отбил кусок тарелки.
В три часа на дежурство заступил Брошек. В три двадцать около дома появился тощий великан, а четыре минуты спустя возле сарая разгорелся скандал.
Вначале ничто не предвещало бури.
Толстый сидел на пороге сарая, переваривал рыжики и тупо смотрел в пространство.
На веранде Пацулка, Влодек, Катажина и Ика играли в «кинга», а Брошек читал книжку — для вида, конечно. Он поглядывал то на Пацулку, то на Толстого, и в душе его росла тревога. Брошека волновал вопрос, кто кого перехитрил: они Толстого или Толстый их? Попался он на приманку в виде горбушки хлеба — или Пацулка клюнул на жареные рыжики? Удастся ли Пацулке вкрасться в доверие к Толстому — или Толстый охмурит Пацулку?
Пока Брошек размышлял над этой проблемой, поблизости раздался топот тяжелых туристских башмаков. По дорожке со стороны реки приближался мрачный худой великан. На этот раз он сам волок на себе свой огромный узел, вышагивая с грацией верблюда и сопя и пыхтя, как целая колонна перегруженных мопедов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26