Можно было бы радоваться жизни, если бы не эта идиотская история с сараем и капралом.
— Ты прав, — поразмыслив, сказал Влодек. — Надо признаться, и не откладывая.
— Что мы сейчас и сделаем, — кивнул Брошек. — Вон и девчонки возвращаются, и Пацулка катится.
Вскоре Влодеку и Брошеку удалось осуществить свое намерение. Правда, этому предшествовало несколько тягостных минут ожидания. Им пришлось, стиснув зубы, вынести торжественную церемонию вручения цветов родителям, в завершение которой в честь отца и по его пожеланию была исполнена заздравная песнь:
Фармакодинамика, фармакодинамика,
Слава, слава!
Метилксантин, метилксантин,
Слава, слава!
После двукратного исполнения этого гимна родители поблагодарили детей за цветы и отправились на первую в этом сезоне совместную прогулку.
Мама «на всякий случай» прихватила с собой корзинку для грибов, что в любой другой день испортило бы отцу (ненавидевшему собирать грибы) настроение, однако этот день был особый, и ничто не могло его омрачить.
Пацулка внезапно почувствовал острую потребность чего-нибудь перекусить и удалился в кухню, откуда через несколько минут вернулся с бутербродом, состоявшим из куска хлеба с повидлом и сыром, украшенного сверху ломтиками огурца в меду.
Подкрепившись, Пацулка сказал:
— У меня все в порядке. Я говорил с ним. — Потом, устремив суровый взгляд на Брошека и Влодека, спросил: — Ну?
Воцарилась пренеприятная тишина. Только тут девочки заметили, какие мрачные физиономии у их друзей.
— Что случилось, Влодечек? — встревожилась Катажина. — Ты заболел?
— Мгм… гм… понимаешь, — забормотал Влодек.
— Немедленно объясни, в чем дело, — приказала Брошеку Ика.
Брошек покраснел как пион, но, набравшись решимости, выпалил:
— Мы оба отвратительно себя чувствуем. Хуже некуда. Но не потому, что заболели, а из-за того…
И в пяти коротких фразах изложил причину их отвратительного самочувствия.
Последовавший за этим оглушительный взрыв хохота заставил обоих смущенно потупиться. Девочки буквально рыдали от смеха, а Пацулку пришлось долго колотить по спине — так он кашлял, давился и синел.
— Так нам и надо, — шепнул Брошек Влодеку.
Влодек ничего не ответил.
Наконец все успокоились. Пример подал Пацулка. Он внезапно перестал смеяться, и лицо его приняло серьезное выражение.
— Внимание, — сказал он. — Он уже здесь.
На веранде мгновенно стало тихо. Ребята увидели приближающийся со стороны Соколицы автомобиль. Он летел как на крыльях; не оставалось сомнений, что это — первая ласточка чудесного воскресного дня, когда дороги заполняются сотнями мотоциклов, автомобилей и велосипедов, а также пешеходов, преспокойно вышагивающих под плакатами типа: «Помните: шоссе — не место для прогулок!»
В появлении этоо автомобиля, который оказался обыкновенной серой «октавией», таким образом, не было ничего удивительного. Он бы преспокойно проехал мимо, если б не неожиданная авария: двигатель вдруг хрипло закашлял, зафыркал, загудел и примерно в сотне метров от моста заглох. Машина остановилась, из нее вышел водитель и, открыв капот, стал копаться в моторе.
— Да-а-а, — протянула Ика. — Не везет машинам в Черном Камне.
— Случайное совпадение, — многозначительно заметила Альберт.
Пацулка посмотрел на часы, проглотил последний кусок бутерброда и решительно встал.
— Хватит трепаться! — резко сказал он. — Не забывайте о правилах приличия. В доме за рекой уже собирают вещи. Поря идти прощаться. С «октавией» разберемся позже.
Эпизод с капралом Стасюреком явно был забыт, поэтому даже Брошек позволил себе слабо улыбнуться.
— Сдается мне, Пацулка, — сказал он, — что сегодня ты произнес больше слов, чем за всю свою сознательную жизнь.
Пацулка смерил его презрительным взглядом.
— Чем говорить глупости, лучше не говорить вообще, — буркнул он.
Девочки решили, что прощание с новыми знакомыми требует специальной подготовки. Правда, на этот раз они вертелись перед зеркалом не больше двух минут, после чего вся пятерка поспешил вниз, к мосту.
Брошек посмотрел на часы: было восемь минут десятого… Залитая солнцем долина Черного Камня выглядела просто восхитительно.
— До чего же тут у нас красиво! — заметил Пацулка, на минутку остановившись на мосту.
— Ну, — в один голос подтвердили остальные, и никто даже не заметил комизма ситуации: в тот момент всеобщее внимание было сосредоточено на серой «октавии», водитель которой продолжал возиться с забастовавшим мотором.
— Кончайте пялить глаза, — проворчал Пацулка.
Во дворе дома под красной черепицей заканчивались приготовления к отъезду. Правда, пан Краличек еще сидел за завтраком, а панна Эвита, хотя был уже одета и накрашена, только начинала причесываться, но все чемоданы были в багажнике, пани Краличек рассчитывалась с хозяевами, а пан Адольф — свеженький, безупречно выбритый, щегольски одетый и благоухающий — кружил по двору с типичным нетерпением водителя, которому хочется поскорей почувствовать в руках руль, а под ногой — педаль газа.
Вероятно, поэтому в глазах пана Адольфа (хотя гостей он встретил очень приветливо) промелькнула досада.
Зато супруги Краличек были искренне растроганы.
— Ах, как это мило! Как вы внимательны! — восклицала пани Краличек чуть ли не со слезами на глазах.
А раскрасневшийся от волнения пан Ендрусь извлек из дорожной сумки весь запас сладостей и торжественно принялся угощать ребят. Видно было, что супруги не избалованы таким вниманием.
Естественно, началась страшная суматоха. Пани Краличек расцеловала девочек, пан Краличек кинулся пожимать руки мальчикам, а Ике и Альберту даже поцеловал ручки, заставив Ику снисходительно улыбнуться, а Катажину — залиться румянцем. Потом девочки заглянули к панне Эвите; Альберт задержалась в комнате, а Ика почти сразу же вышла из дома и на две-три минуты куда-то исчезла. Мальчики тем временем приблизились к машине, и пан Ендрусь с паном Адольфом стали демонстрировать им двигатель. Точнее, пан Адольф со знанием дела описывал его устройство, а пан Ендрусь ему усердно поддакивал.
Пани Краличек решила пополнить прощальное угощение и, сбегав к хозяйке, вернулась с подносом, на котором стояло пять блюдечек клубники со сметаной.
— Говорил я вам, — саркастически рассмеялся пан Адольф, — что мы, возможно, уедем еще засветло?
— Не волнуйся, дорогой, — довольно резко отозвалась пани Краличек. — Эвита возится еще только с третьим локоном.
— Да, вы же не знаете, что вчера случилось! — воскликнула вдруг Альберт. — Вечером, когда здесь были туристы, опять обокрали чаосвню.
— Ну да?! — удивился пан Краличек.
— Невероятно! — изумился пан Адольф.
А пани Краличек не произнесла ни слова, зато побледнела как полотно: казалось, она вот-вот потеряет сознание.
— Надо же, — с горечью заметил пан Адольф, — людям дают возможность побыть на природе, а они черт-те чем занимаются.
— В Швеции… — начал пан Краличек.
— Ендрусь! — крикнула его жена. — Помолчи, ради Бога!
Пан Краличек удивился и испугался.
— Что с тобой, Зося? — спросил он.
— У меня начинается мигрень, — прошептала пани Краличек и скрылась в глубине дома.
Пан Ендрусь поспешил за ней; на его глуповатой физиономии появилось выражение столь искреннего беспокойства, что Ика незаметно ткнула Альберта локтем в бок.
— Не очень-то подходящая пара, — шепнула она. — Но, кажется, любят друг друга…
— Как же это произошло? Хоть какие-нибудь следы остались? Думаете, это кто-нибудь из туристов? — Пан Адольф забросал ребят вопросами, на которые, разумеется, не получил вразумительных ответов.
Клубника была уже съедена, когда супруги Краличек вновь появились во дворе. Пани Краличек пыталась улыбаться, а пан Краличек старательно делал вид, что все в порядке.
— Ну? — спросил он. — Где же Эвита? Зосенька хочет ехать…
— Эвита! — закричал пан Адольф, садясь за руль. — Едем!
— Минутоцку, минутоцку, — отозвался хорошо знакомый голос. — Еще один локонцик и корзиноцка с Царусем, и…
И вдруг раздался ее полный ужаса вопль:
— Царусь! Где Царусь?! Царусь, собаценька, где ты?!
И на пороге появилась сама панна Эвита с искаженным от страха и отчаяния лицом. Над левым ухом болталась светлая неподколотая прядь волос, прекрасные глаза были полны слез. В руках она держала корзиночку Чаруся, трагическим жестом указывая вовнутрь.
Корзиночка была пуста!
— Умоляю! — кричала сквозь слезы панна Эвита. — Поисците его! Он утонет! Или убезит! Или его загрызут собаки! Или дикие коски!
Супруги Краличек и пан Адольф обреченно вздохнули. Было ясно: без Чаруся им не уехать. И все трое, дабы оказать помощь рыдающей панне Эвите, нехотя вылезли из машины, в которую уже успели усесться.
Пятеро молодых людей бросились на поиски пропавшего щенка куда энергичнее, чем эти трое. Девочки побежали в дом, мальчики принялись обшаривать сарай и садик, а взрослые путались у них под ногами, призывая Чаруся голосами, в которых все заметнее слышалось раздражение.
После нескольких минут лихорадочных и беспорядочных поисков Ика и Альберт решительно заявили, что в доме Чарусь спрятаться не мог. Поиски сосредоточились в дровяном сарае, на сеновале и на заднем дворе. Панна Эвита рыдала все жалобнее, пан Ендрусь что-то бормотал себе под нос, а на щеках пана Адольфа выступил кирпичного цвета румянец. Панна Эвита, всхлипывая, заявила, что без Чаруся шагу отсюда не сделает, что он — ее единственная настоящая любовь, и без него ей вообще жить не хочется.
— А если он упал в реку? — с холодной усмешкой спросил пан Адольф и скрылся в сарае.
— Тогда я сама бросусь в воду! — зарыдала панна Эвита и упала пани Краличек на грудь.
Но в этот момент где-то возле машины раздался едва слышный писк.
— Тихо! — крикнула Ика.
Все замолчали, а Пацулка полез под машину поглядеть, нет ли там собачки. Жалобный писк повторился.
— Он здесь! — воскликнула панна Эвита, подбегая к машине.
— Тут его нет! — прокричал из-под машины Пацулка.
— И тут нету! — объявил Брошек, осмотревший салон автомобиля.
— Наверно, он в багажнике! — крикнула Альберт.
— Точно! В багажнике! — подтвердила Ика.
Пан Адольф, пулей вылетевший из сарая, завопил:
— Чепуха!
Но панна Эвита, мучимая тревогой за своего любимца, не обратила внимания на это восклицание. Молниеносно вытащив ключ из замка зажигания, она открыла багажник и принялась вышвыривать из него чемоданы и несессеры, в чем ей усердно помогали Брошек и Ика.
— Эвита! — крикнул пан Адольф. — Прекрати!
И кинулся к ней, но споткнулся о Пацулку, который как раз вылезал из-под машины, и растянулся на земле. Пацулка пронзительно заверещал; пани Краличек, бросившись к нему, испуганно закричала:
— Господи! Адольф, что ты сделал бедному ребенку?
Багажник уже почти опустел, а Чаруся все еще не было видно. Наконец панна Эвита схватила лежавший на самом дне последний сверток.
Пан Адольф с трудом поднимался на ноги, Пацулка выл как милицейская сирена, панна Эвита рыдала, а Ика так неловко взяла у нее из рук сверток, что разорвала бумагу, в которую он был завернут.
— Ой! — воскликнула она. — Что это? Какая-то доска!
В эту секунду, будто по тревоге, поднятой Пацулкой, к воротам подкатила пепельная «октавия». Из нее вышел водитель — толстый коротышка в светлом костюме с веселыми глазами и безукоризненно выбритыми щеками.
— Вы не скажете, как доехать до Вятрува? — спросил он.
Никто, однако, не обратил на него внимания, потому что бумага в руках у Ики — не без ее помощи — совсем порвалась. И тогда пани Краличек пронзительно закричала:
— Что это? Ендрусь! Гляди!
— Нет Царуся! — судорожно всхлипывала панна Эвита. — Где Царусь?
Пани Краличек тем временем окончательно высвободила таинственный сверток из бумаги, и в лучах яркого солнца заиграли краски хорошо известной всем картины.
— Картина! — воскликнула пани Краличек. — Картина из часовни!
— Не нузны мне никакие картины! — рыдала Эвита. — Мне нузен Царусь!
Пан Краличек — в отличие от жены — соображал довольно туго, но тут и он кое-что понял. Лицо его налилось кровью, и он яростно взревел:
— Картина? Как она сюда попала?!
И перевел гневный взгляд на пана Адольфа.
— Как сюда попала картина? Может, тебе что-нибудь об этом известно? Может быть, и тут без тебя не обошлось? Может быть, ты наконец объяснишь, почему повсюду, где мы бываем, обязательно что-то пропадает? Отвечай! — зарычал он. — Отвечай, не то убью!
Пан Адольф побледнел. Пытаясь уклониться от занесенных над его головой кулаков пана Краличека, он попятился, но наткнулся на стоящих за его спиной Брошека и Влодека, которые с двух сторон схватили его за руки. Пан Адольф изо всех сил рванулся, но… безрезультатно.
— Ты вор! — орал пан Краличек. — Подлый… подлый ворюга!
До драки дело, к счастью, не дошло: пани Краличек и панна Эвита (которая вдруг забыла про Чаруся) вцепились в разъяренного пана Ендруся.
— Пустите, щенки, — прохрипел пан Адольф, на локтях которого все еще висели Брошек и Влодек.
— Отпустите его, граждане, — благодушно сказал водитель «октавии», подходя к пану Адольфу.
Затем он легким движением деликатно отстранил рвущегося в бой пана Краличек и улыбнулся панне Эвите.
Все разом умолкли. Выглянувшая из окна хозяйка испуганно перекрестилась. Пан Адольф, обретя свободу, даже не пошевелился. Только его красивое лицо позеленело и покрылось крупными каплями пота.
А водитель «октавии» произнес с любезной улыбкой:
— Наконец-то, пан Адольф! Какая приятная встреча! С поличным, при свидетелях… почти на месте преступления. Долго, однако, я ждал этой минуты.
— К-кто вы т-такой? — заикаясь, пробормотал пан Адольф.
Ика, Альберт, Брошек и Влодек с восхищением смотрели на водителя «октавии», который еще накануне щеголял в весьма странном наряде, был небрит, вел себя по-хамски и получил от них — впрочем, вполне заслуженно, — прозвище Толстого.
— Кто вы такой? — повторил пан Адольф.
— Хе, — сказал Пацулка.
— Поручик Веселый, к вашим услугам, — весело сказал бывший Толстый. — Поручик Веселый из воеводского управления милиции, отдел по борьбе с уголовными преступлениями. Попрощайтесь с друзьями. Прошу в машину.
— Пан поручик, мы знать ничего не знали, — затараторила пани Краличек. — Мы правда не знали… Этот человек нас обманул… злоупотребил нашим доверием…
— Похоже, не только вашим, — заметил поручик, подхватывая под руку внезапно пошатнувшуюся панну Эвиту.
Однако она не грохнулась в обморок, а, отстранив поручика, подошла к пану Адольфу.
— Ты вор? — прошептала она. — Ответь!
Пан Адольф отвечать явно не собирался. Он смотрел в землю и молчал.
Эвита растерянно прижала ладони к вискам.
— Вор, — беззвучно произнесла она. — Настоящий вор…
И, ничего больше не сказав, пошла к дому. Только тут всем стало ясно, что не Чарусь был главным в ее жизни. У пани Краличек задрожали губы. Она побежала вслед за Эвитой, обняла ее, и обе скрылись за дверью.
— Я не буду ни с кем прощаться, — с трудом выговорил пан Адольф и полез в «октавию», где сидели двое в темных костюмах.
Через пять минут «октавия» с поручиком Веселым, паном Адольфом и двумя незнакомцами в темных костюмах свернула на шоссе, ведущее в Соколицу.
Прежде чем уехать, поручик успел сообщить ребятам, что часов в двенадцать заедет за своими вещами, а заодно привезет магистра Потомка. А также намекнул, что рассчитывает на какое-нибудь «угощеньице»: какао с пенкой или кофе по-турецки.
— Будет и то, и другое, — пообещал Пацулка.
Ключи поручик попросил отдать капралу Стасюреку (который по его приказанию стережет сарай), на что Влодек смущенно ответил, что это уже сделано.
После отъезда «октавии» в доме под красной черепичной крышй делать стало нечего. Ика слазила в погреб за Чарусем, которого спрятала туда в первую минуту всеобщего замешательства, и вручила щенка панне Эвите. Панна Эвита горько и беспомощно расплакалась; пани Краличек стала тихо и ласково ее успокаивать, но ни она, ни Чарусь не могли утешить бедняжку. Супруги Краличек, впрочем, сами были настолько потрясены, что тоже нуждались в утешении.
— Я как чувствовала! — твердила пани Краличек. — Что-то мне не давало покоя! Но разве такое могло прийти в голову…
А пан Краличек, казалось, все еще не мог поверить в случившееся.
— Я так его любил, — тупо повторял он. — Так любил… Так ему доверял…
Наконец он немного пришел в себя и заметил молча стоявших рядом ребят.
— Значит… значит, это вы! — с горечью сказал он. — Вот они, ваши прощальные цветы…
Всем стало ужасно неловко.
— Ну, знаете!.. — воскликнула Ика.
— Вас мы просто полюбили, — прошептал Брошек.
Пан Краличек только махнул рукой, вздохнул и принялся молча собирать раскиданные по двору вещи.
Ребятам не оставалось ничего иного, кроме как — из уважения к чужому горю — удалиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26