Но более отчетливо вспоминался Уатт, скупивший акции, уничтоживший отца, его мать, его жизнь.
Сколько же лет он жил в надежде отомстить!
Однако это все в прошлом. Сегодня прошлое теряло свою силу.
Джошуа уже собирался войти в отель, когда вдруг заметил огромную, легкоузнаваемую машину, припаркованную на маленьком пятачке в нескольких ярдах от основной стоянки.
«Бомба».
Он опять спустился по ступенькам и улыбнулся ее манере припарковывать автомобиль. Хани, должно быть, где-то поблизости.
Он забыл обо всем и поспешил к «Бомбе».
Как всегда, она была не закрыта и переполнена всяким утилем. Ему, вероятно, придется нанять пару служанок, которые следили бы за порядком, закрывали дверцы, включали сигнализацию.
Когда он закончит все формальности с Эстеллой Уатт, то вернется сюда, чтобы дождаться Хани и просить ее выйти за него замуж.
Но когда он снова подошел к отелю, Хани спускалась по лестнице. Она замерла на третьей ступеньке, побледнела, охваченная испугом.
Теперь он наконец-то вспомнил, почему ему так долго не давала покоя ее улыбка. Наконец-то понял, кто она.
Та самая Сесилия Уатт, которую он повстречал в больнице.
Хани приблизилась к нему, но он отшатнулся.
Достаточно было лишь один раз взглянуть в его глаза, чтобы протянутая для рукопожатия рука замерла.
Господи, с самого начала она знала, кто он. Она чувствовала, что имеет над ним определенную власть, уже тогда, в момент их первой встречи, знала, что может смягчить его характер, и воспользовалась своей властью. Для этого она стала более привлекательной, приблизилась к нему и заманила в ловушку.
Все, что она делала, все, что говорила, было заведомой ложью. Он влюбился в нее как дурак.
Грубо схватив ее за руку, он повлек Хани вниз по ступенькам.
— Джошуа, что случилось?
— Ты хочешь знать, что произошло? Скажи мне свое имя — Сесилия? Или ты используешь, или используют тебя. Она предупреждала его, что не отстанет. Свою игру она провела искуснее.
— Ты была хороша! Чертовски хороша! А выступление прошлой ночью просто великолепно! Не мудрено, что сбежала. Уверен, от смеха долго не могла уснуть.
Крупные слезы покатились по ее щекам.
— Нет. Я люблю тебя, Джошуа. Я действительно люблю тебя!
Не может быть!
— Ты говоришь это для того, чтобы получить все, что желаешь. Я был дураком, поверив тебе.
Она сняла солнцезащитные очки. Ее наполненные слезами глаза были огромными и выражали страдание, которому можно было бы поверить, если бы все это не было игрой.
Он схватил ее дрожащую руку и сунул в нее бумаги, подготовленные Миднайтом.
— Вот тебе и оплата за труды. — Потом быстро достал из кармана черную бархатную коробочку. А вот еще кое-что. Я всегда одариваю женщин, с которыми сплю, а потом расстаюсь. — Сердитое лицо потемнело от злости, голос стал неузнаваемо колким. — Я заплатил гораздо больше, чем обычно, ну и пусть. Радуйся. Ты это заслужила… Хани.
Она побледнела, в глазах потемнело. Она рванулась к нему. Побоявшись, что она сейчас рухнет, он поддержал ее.
— Джошуа, нет… Ты не прав. Пожалуйста, поверь мне.., я.., прошлой ночью я хотела во всем признаться, но боялась это сделать. Позволь мне объяснить.
— Мне наплевать на твои враки. Я собираюсь уничтожить твоего отца. — Джошуа почти сипел. Но знай, тебя мне хочется уничтожить еще больше.
Он резко развернулся и ушел.
— Джошуа, пожалуйста… — звала она в отчаянии, но слезы мешали говорить.
Когда она опять с болью выкрикнула его имя, ему показалось, что что-то царапнуло его сердце, как будто крючком зацепили за мягкую ткань и резко рванули.
Самым трудным было уходить от нее прочь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Черный огонь пожирал душу Джошуа. Ему казалось, что он уже миновал ад, но сейчас было еще хуже. Демоны, терзавшие его раньше и возбуждавшие все дурное, слетелись разом.
Он не брился два дня. Он не приступал к работе. Он только пил.
Не то чтобы виски помогало. Спирт лишь разжигал ненависть, бередил боль, обостряя недовольство собой.
Ему хотелось возненавидеть Хани. Нет, Сесилию! Ему хотелось ненавидеть себя, поэтому он начал утро, откупорив наиболее крепкий напиток.
Однако спиртное оказывало обратное действие он желал ее все больше. По какой-то причине Миднайт избрал для приезда именно этот день (или, скорее, вторую половину дня), когда алкогольный туман слегка рассеялся, а ненавистное желание видеть ее обострилось. Джошуа приветствовал Миднайта приказом прибегнуть к любым действиям, лишь бы раздавить Уатта и Сесилию.
Миднайт вырвал у него из рук бутылку, пошел в ванную и вылил остатки в раковину, приговаривая:
— Э, нет! Я ее не трону, потому что ты любишь ее, ты — саморазрушитель чертов.
Джошуа подошел к бару и откупорил другую бутылку.
— Тогда ты уволен.
— О нет. Ты не можешь меня уволить! — Миднайт поднял с кресла свою кожаную куртку. — Потому что я ухожу. Я не собираюсь здесь слоняться и наблюдать, как ты превращаешься в уличного пьянчужку, вместо того чтобы попытаться понять она это сделала из-за того, что у нее не было иного выхода.
— Если ты все так правильно понимаешь в моей любовной истории, что ж в своей никак не разберешься? Ты все еще любишь Лейси, но теперь Дугласа нет, а парень, который убил его, следит за ней и за ее ребенком. Счета Дугласа заморожены, а я один из тех, кто помогает ей, кто достал ей эти треклятые паспорта и билеты в Бразилию.
Миднайт побелел, как простыня.
— Чтоб тебя черт побрал! Кто ты после этого, если вмешиваешься в жизнь Лейси за моей спиной?
После того, что она сделала, ей награда по заслугам.
— Она заслужила смерти?
— Отстань от Лейси!
— Ты не прав по отношению к ней.
— Нет, я был не прав, когда поверил тебе.
Джошуа застыл, слыша непримиримый гнев в голосе своего друга.
Оба смотрели друг на друга с нескрываемым презрением, каждый был убежден, что нанес другому удар в спину. Только когда, набросив на плечи пиджак, Миднайт с негодованием покинул его дом, сознание Джошуа достаточно прояснилось, чтобы понять — между ними произошла серьезная размолвка. Он попытался устремиться за ним по лестнице вниз, но ничего из этого не вышло: ноги подгибались. В тот момент, когда Джошуа с трудом добрался до входной двери, Миднайт уже отъехал на своей быстрой новенькой машине красного цвета.
Джошуа ощущал себя виноватым в их ссоре, его охватило жуткое предчувствие. Он позвонил в офис Миднайта, но его там не было. Дома тоже не было.
Джошуа стоял у окна спальни и отпивал большими глотками прямо из бутылки. Дом казался блекло-серым, чертовски пустым — как его душа.
Поскольку для Хитер здесь было не лучшее место, он попросил дочь переехать к матери хотя бы до конца лета.
Он посмотрел из окна на дом, где жила Хани.
Она — причина всех бед; из-за нее он расстался с дочерью, поссорился с Миднайтом. Какого черта ей здесь делать? Неужели она решила обосноваться в этом доме навсегда, чтобы мучить и мучить его?
Он опять отпил из бутылки. Послышался дверной звонок.
Это, должно быть, Миднайт. Решил возобновить защиту Сесилии Уатт.
Дьявол! Теперь Джошуа боялся видеть своего друга, потому что в таком настроении, как сейчас, он выведет его из себя.
Джошуа подошел к стерео и включил музыку, чтобы не слышать ни биения своего сердца, ни дверного звонка.
Он подскочил, когда небольшая галька стукнула в оконное стекло и сработала сигнализация. Без рубахи, в старых джинсах неуклюже спустился он по лестнице, как огромное, темноволосое, измученное животное.
Хани стояла посреди фойе с расцарапанным запястьем и, держа в руке острый осколок стекла, смотрела на него. Как всегда, в зеленом.
Ее голос был низким и напуганным, однако вполне слышен в грохоте стерео.
— Выключи свою сигнализацию. Это всего лишь я.
— Черта с два. Пусть полиция разберется с тобой.
— Опять наручники? Не думаю, что это сейчас актуально.
— Иди к черту, — вырвалось у него.
Она улыбнулась той улыбкой, которая так часто вспоминалась ему.
— Эй, да идти-то не нужно. Я уже здесь. — Она медленно приблизилась к лестнице, будто так же, как и он, боялась находиться рядом.
Она похудела, и это ей не шло. Как же она изменилась за неделю: лицо приобрело серый оттенок, под тусклыми глазами круги, огненно-рыжие волосы стали какими-то пегими. В одежде царил беспорядок. Дешевые браслетики были плохо подобраны. Ему не нравилась ее цветастая блузка.
— Ты выглядишь ужасно, — упрямо заметил он. — Что тебе нужно?
— Джошуа, я пришла, потому что тебе — как ты заявил — скорее хотелось уничтожить меня, чем моего отца.
Он сипло засмеялся.
— Барашек на заклание.
— Ты когда-то говорил, что взял бы меня на пару ночей без оговорок. Ну так что же, я отдаюсь тебе, но не причиняй вреда ему.
Он окинул ее нахальным взглядом.
— Я воспользовался тобой, помнишь? А сейчас ты торгуешься… Ты непривлекательно выглядишь.
С чего это ты решила, будто все еще меня интересуешь?
— Потому что я так чувствую, Джошуа. Я знаю, ты по-прежнему хочешь меня.
О боже праведный, она права. Неужто она создана для того, чтобы мучить его, чтобы заставить его терять последние крохи здравого смысла?
Прошла неделя с тех пор, как он был с ней, неделя с тех пор, как узнал, кто она на самом деле.
Семь дней адской пытки.
— Черт с тобой! Проваливай к себе домой! — Но в своем воображении он раздел ее донага.
— Нет! — Она сбросила шляпу так, что та пропланировала к лестнице. Когда она шагнула к нему, ему захотелось схватить ее, подмять. Вместо этого он собрался с силами и начал, спотыкаясь, подниматься в свою спальню.
— Если умненькая, то уйдешь.
— У меня нет выбора, Джошуа, — прошептала она ему вслед. — Я играю ва-банк.
Он тоже играл ва-банк. Ему хотелось, чтобы ничто не смутило его: ни ужас ее положения, ни ее все еще призывное тело, ни его страстное желание схватить и наказать ее.
— Ты хотел возмездия, не так ли? Возьми меня.
Попользуйся мной. Надругайся надо мной. Действуй по своей схеме.
Он пытался оторвать взор от округлостей ее роскошного тела, от ее нежного рта, но сердце билось неровно, и ком подступил к горлу. Она предложила ему себя.
Когда она сделала еще несколько шагов к нему, он уловил запах жасмина (этот запах пьянил сильней, чем ликер).
— Джошуа, пожалуйста…
В нем что-то дрогнуло, и он схватил ее, бросил на кровать. Затем навалился всем телом, подминая под себя. Ее кожа как мягкий хлопок, губы — такие соблазнительные, теплое дыхание, аромат духов.
Остатки здравого смысла в его затуманенном мозгу подсказывали, что надо отпустить ее. Но он больше не слушал никаких внутренних увещеваний. Она слишком хороша. Она слишком хорошо пахнет. Все остальное с той же силой, как раньше, разжигало плоть.
Он повернул ее лицо к себе.
— Ты знаешь, почему я вынужден ненавидеть тебя…
— Разве это имеет какое-то значение? — прошептала она, пытаясь изобразить улыбку. Губы дрожали.
— Твой отец убил моего отца! Отель Уатта когда-то принадлежал моему отцу. Хантер отнял его.
Он отнял все. Мой отец остался на улице, спился.
Мы с матерью были обречены на страдания. Отец решил рискнуть. Однажды он пил и чистил ружье.
Ружье выстрелило прямо в голову. Возможно, было самоубийство. Об этом я никогда не узнаю. — На минуту он замолчал. Его голос дрогнул. — Я.., я нашел его. Мне было одиннадцать. Я обвинил себя, потому что не раз видел его мучения и желал ему смерти.
— О Джошуа… Мне так жаль, — с нежностью проговорила она.
Всю его жизнь он мечтал о нежности, кротости, мягкости.., о любви. Она же умело пробуждала тягу к этим качествам, и это приводило его в ярость.
— Черт тебя подери! Мой отец умер, потому что твой отец уничтожил его. Мать умерла следом.
Хантер Уатт погрузил меня в ад. Потом пришла ты и довершила…
Она нежно застонала. Страх и желание отразились в его глазах.
— Но я же не знала об этом. — Она нежно дотронулась до его лица, но он оттолкнул ее руку. — Но больше всего я сожалею, что ты так мучаешься.
— Я тебе не верю! — воскликнул он. — Ты — лгунья! Тебе наплевать на меня!
— Нет…
Но он не мог больше слушать ее ложь. Лишь только она начинала говорить, им овладевала ярость, разливавшаяся как черное масляное пятно.
Но так же росло и его желание. Он знал, что не должен трогать ее, он знал, что, пока не поздно, следовало бы выгнать ее вон. Но он ничего не может сделать с собой. Уже слишком поздно.
Бери, или возьмут тебя. Используй, или используют тебя. Разрушай, или разрушат тебя. Она преподнесла ему тот же урок.
Ее тело лежало под ним. Он знал, что может воспользоваться ею, если захочет. Он с трудом стянул с себя джинсы. Затем раздел ее, грубо расстегивая блузку. А она смотрела на него большими испуганными глазами.
Когда они остались голыми, он схватил ее руку и положил себе на бедро.
— Ну, погладь меня, — прошептал он. — Ты знаешь, как мне нравится. Притворись, что тебе это тоже нравится.
Используй, или используют тебя. Он отбросил ее руку и, грубо обняв ее, приблизился губами к ее губам, собираясь сделать ей больно. Но когда она поцеловала его с невыразимой нежностью (как будто своей душевностью стремилась смягчить его гнев), казалось, она хотела раствориться в нем. Теперь ему представлялось, что он в каком-то волнующем сне, и свирепость пошла на убыль, и он уже не в силах причинить ей зло. Некое чувство (гораздо более сильное, чем ненависть) делало его мягче.
Как же мог он причинить ей зло, если сейчас хотел лишь одного — быть с ней? Поэтому он бормотал нежные, волнующие признания и целовал ее заплаканные глаза. Она обхватила ногами его бедра и взывала овладеть ею. Касаниями он разжигал ее страсть до тех пор, пока она не изогнулась в томительном желании, пока ее жертвенность не стала страстью.
Он не спешил; решив начать игру языком, он медленно пробовал ее на вкус, пока она не содрогнулась в экстазе, а он наслаждался этой игрой. Некоторое время спустя он прижал ее к себе и наконец вошел в нее, в ее мягкую обволакивающую плоть. Она пылала и содрогалась в экстазе. Безумно хороша. Такая неукротимая и энергичная. Он знал, что уже никогда не сможет ее забыть.
И позднее, в полной тишине, они не отпускали друг друга. Наконец он откинулся на спину и стал осознавать, что происходит, вспомнил, кто она для него. Сесилия Уатт! Как же он может, зная ее имя, все еще ее желать? Она — дочь убийцы его отца. И каждое ее слово — ложь. Каждый ее поцелуй — всего лишь игра.
Если он так глуп, чтобы желать ее, то какой же он дурак, если позволяет ей иметь над ним власть.
Срывающимся и хриплым голосом он попробовал заговорить:
— Отправляйся домой, Сесилия. Ты хорошо поработала, но этого мало. Я все равно не раздумал поприжать твоего папашу.
Она не сдержала крик обиды, крик негодования.
Он отвернулся от нее и лежал неподвижно, показывая полное безразличие. Она поднялась, собрала свою одежду и выбежала вон.
Как только она ушла, дом стал холоднее и пустыннее, его охватило чувство одиночества. Он ощущал себя раненым зверем, чье сердце вырвано.
Ужасающая тишина сводила с ума.
В это время зазвонил телефон, и автоответчик перехватил звонок.
Телефон зазвонил еще раз.
Что-то подтолкнуло его поднять трубку.
Голос совсем незнакомый. Женский.
Он застыл, слушая отрывистые слова, едва ли они доходили до сознания.
— Страшная автомобильная катастрофа… Его машина перевернулась… Более часа пришлось вырезать его автогеном. На пересечении улицы Мартина Каунти и моста «Золотые Ворота»…
Миднайт находился в отделении интенсивной терапии — при смерти.
И Джошуа с ужасом понял, что в этом его вина.
Как никогда, ему нужна была Хани, чтобы преодолеть этот кошмар. Он схватил трубку и набрал ее номер, но когда она услышала его голос, то могла только издать горький, безнадежный стон.
Она проговорила лишь одно слово — Джошуа.
Потом в трубке воцарилась тишина.
Перед глазами прошел последний бурный час, что они вместе провели в постели. Она оказывала на него непостижимой силы эротическое влияние, разжигавшее его страсть, желание и агонию. Эта сила перекрывала то, что называется ненавистью, и поддерживала то, что перерастало в любовь.
Какой же он упрямый дурак, если не смог простить ее, если не желает признать, что не может без нее прожить и дня.
Но слишком поздно.
Она ушла навсегда. Он выгнал ее, так же как выгнал и Миднайта, устремившегося навстречу своей гибели.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
— Туда нельзя проходить!
К черту запреты. К черту эти больницы с их нелепыми правилами.
Джошуа разъяренно прорвался через кристально чистые двери. Три медсестры в перчатках, масках и белом облачении бросились ему наперерез, но Джошуа растолкал их.
Это было последним препятствием. Теперь он увидел Миднайта, лежавшего с серым лицом недвижно на окровавленной простыне под жутко ярким светом ламп. Что-то внутри Джошуа оборвалось.
Доктора и медсестры говорили приглушенным, напряженным шепотом, суетливо готовя Миднайта к операции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12