Хлопнула дверь парадного входа, несколько минут спустя открылась дверь в кухню. Но вошла не Грейс – Аджи.
– Ага. Ну, привет, – проговорила она.
– Привет.
Как ни странно, тетя ни разу не видела Эндрю с тех пор, как они беседовали в то утро в ее комнате пятнадцать месяцев назад. Она была удивлена переменой, произошедшей в нем. Хотя Эндрю казался таким же худощавым, как и прежде, он выглядел крупнее, как-то выше ростом и определенно немного старше, как будто со времени той встречи прошло пять или шесть лет.
– Поднимись и взгляни на ребенка.
– Но… – Эндрю заколебался, глаза его расширились от удивления.
– Она этого хочет… и ждет вас. Знаете, как пройти?
– Нет.
– По лестнице наверх, а там – вторая дверь справа. Проходя мимо пожилой женщины, он остановился и улыбнулся ей. Глядя на лицо Эндрю, преображенное улыбкой почти до неузнаваемости, Аджи в какой-то мере смогла понять, как этому суровому шотландцу удалось покорить сердце ее племянницы.
Как раз утром того дня Грейс сказала ей, что Эндрю еще ни разу не держал ребенка на руках, и Аджи решила поправить это противоестественное положение, пригласив Эндрю и Грейс с малышом в свой дом. Но теперь необходимость быть соучастницей подобного обмана отпала. Однако тетя все же сказала Эндрю:
– Если будете когда-нибудь в Ньюкасле, можете заходить. После пяти часов я почти всегда дома. Телефон – Темпл 3567. Легко запомнить – 3567.
Его лицо посерьезнело – Эндрю понял, что означает это произнесенное отрывистым голосом импровизированное приглашение.
– Спасибо.
Он продолжал стоять, и тогда Аджи приказала:
– Идите. Поднимайтесь наверх – и давайте по-быстрому.
Он никогда не был в этом доме за пределами кухни, а находясь снаружи, особо не разглядывал интерьер Уиллоу-ли; работая в саду, он никогда не смотрел в окна… Теперь же роскошь и комфорт холла, убранство гостиной, которое он увидел в открытую дверь, временно притупило чувство собственного достоинства и природную надменность. Она привыкла ко всему этому богатству, и все же выбрала его и полюбила… сильно полюбила. Помедлив секунду, Эндрю взбежал по ступенькам. А вообще – что значили все эти кресла и ковры? Они не принесли Грейс счастья – только он, Эндрю, оказался в состоянии сделать это. И только он сможет приносить ей радость и в дальнейшем.
Вторая дверь справа была открыта. Грейс стояла посередине с ребенком в руках. Эндрю медленно вошел. Когда он приблизился к Грейс, она протянула ему сына. Эндрю посмотрел на белоснежные пеленки и, заколебавшись, показал на свою рабочую одежду.
– Возьми его.
Он взял ребенка… Это был его сын… его сын. Эндрю искал какое-то сходство между собой и этими смеющимися глазами, этим пускающим пузыри и издающим булькающие звуки ротиком и чувствовал, как начинают дрожать бедра, потом колени и, наконец, руки. Грейс, наблюдавшая за ним, тихо засмеялась.
– Правда, красивый? – негромко спросила она.
– Как и его мама… возьми его… Я… я…
Она снова засмеялась и положила малыша в кроватку.
Они стояли бок о бок и смотрели на ребенка до тех пор, пока Грейс не вложила в его ручки шерстяную утку и, коснувшись его щеки, не проговорила:
– Спокойной ночи, дорогой, спокойной ночи.
Эндрю ничего не сказал: вид малыша в кроватке приковал его внимание, и когда Грейс погасила верхний свет и позвала его, он повернулся к ней с некоторым усилием.
Они стояли лицом к лицу в тусклом свете комнаты. Дверь была закрыта: прекрасная возможность броситься в объятия друг друга, но ни Эндрю, ни Грейс не сделали ничего подобного. Хотя желание было почти непреодолимым, Грейс не могла заставить себя любить Эндрю в этих стенах, и каким-то странным образом ощущала подобное нежелание и в нем. Она нежно улыбнулась ему; все, что было у нее на сердце, отражалось в ее глазах.
Грейс коснулась его щеки так же, как несколькими минутами ранее коснулась щеки ребенка. Эндрю взял ее руку и прижал к губам. У Грейс перехватило дыхание, будто он поцеловал ее в губы. Уже не полагаясь более на свое благоразумие, она отвернулась и направилась к двери. Он медленно последовал за ней.
Когда они спустились вниз, тети Аджи нигде не было видно. В кухне Грейс снова предложила:
– Я сделаю тебе чай.
– Нет, нет, не беспокойся. Когда я приду домой, у матери будет все приготовлено.
– Как она?
– У нее все в порядке. Сейчас перешивает мою юбку, – он криво усмехнулся и провел рукой по своей щеке. – Ты знаешь, что я буду играть на волынке на Новый Год?
– Нет. О, Эндрю, и где же?
– Здесь на вечеринке в школе.
– Не может быть!.. Когда это было решено?
– Об этом говорили уже много недель, но я согласился только на днях. Подумал, что это нужно для людей, которые работают на пункте гражданской обороны, и что на новогоднем празднике… ты… ты можешь быть там.
– Я очень хотела бы прийти. Да, Эндрю, я приду… Посмотреть на тебя в этой твоей юбке, – она засмеялась. – Значит, на Новый Год?
– Похоже, что от меня хотят именно этого.
– Тогда я обязательно приду. Тетя Аджи останется еще на несколько дней, если я попрошу. И, Эндрю… – Грейс сделала паузу и, понизив голос до шепота, продолжала – Я постараюсь изо всех сил прийти к тебе завтра, сегодня я просто не смогла.
Эндрю взял ее за руку.
– Я буду ждать, – он на миг опустил глаза, повернул ее руку и сжал своими ладонями. – Если тебе не удастся прийти завтра, и если на новогоднем вечере мы не сможем поговорить, я должен сказать тебе… я должен встать на воинский учет.
– Эндрю! – воскликнула она, пораженная новостью. – Но я думала, что поскольку ты полную неделю занят сельскохозяйственными работами, то тебе положена отсрочка.
– Я так тоже думал. Но раз уж начали призывать и женщин, то я считаю, это мой долг.
– О, Эндрю… Эндрю, – Грейс была так встревожена, что не могла больше ничего сказать. Ей стало страшно за его жизнь и не по себе при мысли об одиночестве, которое она начнет ощущать, зная, что Эндрю уже нет там, на холмах.
– Твоя мать знает?
– Нет, я пока не сказал ей.
– А ты сам хочешь?
– Хочу… идти на войну? – он поморщился. – Нет, конечно, не хочу. Втыкать в других парней штыки и вышибать им мозги? Идти на войну? – с жаром проговорил Эндрю и покачал головой. – Нет, звуки волынки не вызывают у меня чувства близости к родовому клану. Я не отношусь к воинствующим шотландцам, хотя и горжусь тем, что принадлежу к этой нации. Но война… – он вновь покачал головой.
– О, Эндрю.
Из его эмоционального ответа Грейс поняла, что он относится к войне глубоко отрицательно. До сих пор они не обсуждали ничего, кроме личных отношений, – их встречи были слишком короткими и драгоценными – но сейчас Грейс видела, что Эндрю наверняка задумывался и о другом: как и всем молодым людям, ему предстояло воевать по-настоящему, а не только играть в солдатики, подобно Дональду и полковнику Фарли. О, нет – она покачала головой – по-видимому, она несправедлива к этим двоим, потому что, если немцы все же вторгнутся в Англию, то и Дональд, и Фарли, несомненно, тоже 338 пойдут сражаться. Но вероятность вторжения представлялась пока далекой и маловероятной, и ее муж, и Фарли, как и большинство других мужчин, просто играли в войну, как будто это была невероятных размеров игрушка, которой можно забавляться без риска быть высмеянным.
– Я как-нибудь должен поговорить с тобой, – с чувством произнес Эндрю.
– А когда это будет? Я имею в виду: когда ты должен встать на учет?
– Третьего января. Но после этого меня могут не призывать еще много недель.
– О, Эндрю, – снова проговорила Грейс и в следующий момент оказалась в его объятиях. Их губы встретились. Это был короткий, сильный, страстный поцелуй. Но все кончилось, так и не успев начаться, – Эндрю вышел, быстро прикрыв за собой дверь, чтобы не нарушить светомаскировку. Грейс прислонилась к двери и закрыла лицо рукой. А что, если его убьют, и она останется одна? Без Эндрю даже ребенок не избавит ее от одиночества.
Аджи осталась еще на несколько дней, и Грейс отправилась на новогодний вечер. Перегородки, разделявшие три классных комнаты, отодвинули. Все стулья, стоявшие по периметру, были заняты пришедшими на праздник. В центре помещения развлекались те, кому нравилось танцевать лансье, «амбарный» танец или шотландский рил. В самый разгар веселья, смеха и танцев Грейс подумала об Аджи и почувствовала угрызения совести: тетя тоже могла наслаждаться праздником, и просить ее задержаться, чтобы присмотреть за ребенком, особенно в канун Нового Года, было неудобно. Но та заверила, что даже в новогодний вечер не нужно ничего, кроме постели и книги, да, пожалуй, стакана горячего виски с сахаром.
Хотя Грейс видела, как Дональд смеется, подшучивает над тем или иным участником праздника, она чувствовала, что все это не доставляет ему удовольствия – мероприятие было для него слишком шумным. К тому же ни одна церковная служба, ни какая другая вечеринка или танцы не привлекали до сих пор такого количества участников – возбуждение, вызванное войной, армейская форма, неуверенность в том, удастся ли встретить следующее Рождество, привели в школу всю деревню.
Грейс пока нигде не видела Эндрю. Без пяти двенадцать все взялись за руки, и стены школы, казалось, раздвинулись от звуков «Доброго старого времени». Когда часы пробили двенадцать, мистер Бленкинсоп высоко поднял свою скрипку и закричал:
– Тихо! Тихо, вам говорят!… Слушайте! Идет!
И вдруг откуда-то, как бы приближаясь со стороны холмов, послышались звуки волынки: Эндрю направлялся по главной улице к школе. Сердце Грейс затрепетало в каком-то непонятном волнении. Все ближе и ближе раздавались протяжные звуки его инструмента. На лицах людей, окружавших Грейс, было написано ожидание того момента, когда волынщик появится из-за занавеса светомаскировки, чтобы наградить его приветственными возгласами и аплодисментами. Все взгляды были устремлены в конец холла. В этой атмосфере смешалось все – и сентиментальность, и чувство патриотизма, и привычка, и дань традиции, пусть даже и традиции другого народа. Сердце Грейс забилось сильнее: помимо всего прочего, она знала, что этот волынщик принадлежит ей. Он играл для нее одной, и ей одной нес он Новый Год. Чья-то рука отодвинула в сторону занавес, и люди взорвались приветствиями: в зал, высоко подняв голову, размеренным шагом вошел Эндрю Макинтайр. Юбка его колыхалась от движения.
Грейс охватило чувство собственнической гордости: Эндрю – ее Эндрю – смотрелся просто замечательно. В юбке он казался как-то выше ростом, он был красивым, сильным и выглядел даже воинственным. Но только выглядел – он не хотел идти на войну, он ненавидел войну.
Волынщик обошел помещение кругом и остановился в центре его, прямо напротив Грейс. Но это не бросилось в глаза, поскольку рядом с ней стояли десятки людей.
Эндрю закончил мелодию, и в этот момент кто-то заслонил его от Грейс. Люди толпились и кричали:
– С Новым Годом! С Новым Годом! Пусть он придет еще много раз! Будь проклят Гитлер! Мы вывесим свое белье сушиться на линии Зигфрида!
Она снова увидела Эндрю минут через десять. Он небрежно направился к ней. Он смеялся, и Грейс заметила, что у него блестят глаза. Возможно, он опрокинул стаканчик-другой, подумала она и поймала себя на мысли, что, как это ни смешно, она до сих пор не знала, пьет ли он вообще.
– А ты правда принадлежишь к какой-нибудь родовой общине, Эндрю? – поинтересовался юный Баркер, сын трактирщика.
– Родовой общине? Пожалуй, – Эндрю горделиво выпятил грудь. – Клан Макинтайров.
Те, кто стоял ближе, рассмеялись. Эндрю Макинтайр был отличным волынщиком, и в этот вечер он находился в прекрасной форме. Никто не помнил, чтобы он прежде был в таком хорошем настроении.
– А боевой клич у вас есть? – спросил мальчишка.
– Есть. Круачан! Круачан!
– И что это значит?
– Ну, он произошел от названия одной горы.
– И ты когда-нибудь кричал его?
– О, разумеется. Как только увижу кого-нибудь из клана Кэмпбеллов.
– Кэмпбеллов? А почему?
– О! Потому что они надули нас с землей, мошенники, – теперь Эндрю говорил с преувеличенным шотландским акцентом, и все вокруг смеялись. – Мы сделали ошибку: стали давать им деньги вместо одного снежного кома да одного белого теленка.
– Скажешь тоже! Не слушай его, парень, он тебя надувает, – наперебой советовали юному Баркеру.
– Нет, нет. Это сущая правда. Раз в год Макинтайры платили за свою землю белым теленком и снежным комом, и это было еще не так давно. Но как только они стали платить деньгами, аренда сразу возросла.
– О, сказки он рассказывает, что надо. Ей-богу, молодец! А как играет на волынке, а? Никогда бы не поверил…
Грейс слышала эти разговоры, и сердце ее переполняла гордость. Эндрю был не просто рабочим на ферме, он был Эндрю Макинтайром, членом клана. Он обладал тем, чего не имели другие, – родовыми традициями. Но что такое клан? Каждый шотландец принадлежал клану, фактически эти люди и являлись одним большим кланом. Она посмеялась над собой. С престижными традициями или нет – она все равно любила бы Эндрю Макинтайра…
В половине первого ночи, когда жена священника начала разносить закуски, Эндрю Макинтайр подошел к ней и пригласил на танец. В этом не было ничего особенного: в новогоднюю ночь все равны – священник и крестьянка, трактирщик и юрист. И Грейс впервые танцевала со своим возлюбленным. Оба держались легко, их ноги переступали в такт, и по мере того, как танец все больше увлекал их, они рисковали забыться окончательно. Они поменялись партнерами, затем снова оказались вместе и уже не отрываясь смотрели друг на друга. Лица Грейс и Эндрю были полны молодости и любви, они перестали замечать окружающих. Никто не обращал на них внимания – Новый Год есть Новый Год – пожалуй, за исключением одного человека, доктора Купера. Он заглянул на несколько минут посмотреть, как веселятся жители деревни, и его внимание было немедленно приковано к Грейс Рауз и молодому Эндрю Макинтайру, облаченному в юбку. Каким-то образом эти двое прекрасно подходили друг другу.
Очевидно, Эндрю почувствовал опасность, потому что после танца он покинул зал, не преминув перед этим сообщить некоторым из присутствующих, в том числе и Грейс:
– Мне надо возвращаться домой – мать будет ждать первого новогоднего гостя.
Почти в то же самое время, как Эндрю покинул школу, туда пришел Бертран Фарли. Его сопровождали еще два офицера, и если у Грейс были сомнения насчет того, выпил ли Эндрю, то при взгляде на Бертрана Фарли такого вопроса не возникало: тот был явно навеселе.
Грейс отнюдь не показалось, что приход трех офицеров слегка охладил пыл веселящихся и поубавил непринужденности в общении: мужчины несколько утихомирились, а женщины вспомнили, как следует вести себя согласно правилам этикета. Но продолжалось это недолго – все-таки Новый Год! – и вскоре двое из трех офицеров уже танцевали.
Когда Бертран Фарли пригласил Грейс танцевать, ей очень хотелось отказать ему. Эндрю ушел – праздник для нее окончился. Она хотела вернуться домой, но Дональда нигде не было видно, а идти без него она не могла. Несколько пар глаз были устремлены на Грейс и Бертрана – людям было любопытно увидеть, как жена священника поступит с подвыпившим сыном полковника-адвоката. Грейс решила, что лучше будет уступить: если она откажет, то он, пожалуй, с пьяной настойчивостью начнет убеждать ее принять приглашение.
Они беспорядочно кружились в вальсе совсем недолго, затем Фарли притворно громко вздохнул и, наклонившись к лицу Грейс, зашептал:
– Знаете, что? Когда я первый раз увидел вас, я сказал себе: «Она, наверное, потрясающе танцует». Я сказал: «Когда-нибудь я буду с ней танцевать». Знаете, что?.. Я думаю, вы самая красивая женщина в Нортумберленде… честно.
Он остановился и потянул за собой Грейс. Она ничего не ответила, тогда он сказал:
– Вы мне не верите? – Его и без того выпуклые глаза сейчас, казалось, были готовы вылезти из орбит.
– Мы будем танцевать дальше?
Танцующих было так много, что инцидент остался незамеченным.
– Послушайте… – Фарли настойчиво привлек Грейс к себе. – Я знаю девушек… я знаю женщин, всех сортов, всех классов. О, да, малыш Бертран немало повидал.
Его движения снова стали замедляться, и Грейс сказала:
– Нам лучше сесть.
– Нет, нет, – он начал вальсировать быстрее – Я не пьян, не думайте, что я пьян. Я выпил немного. Канун нового года… нет… уже первый день нового года. Идет война – вам это известно? В любой момент малыш Бертран может уйти на фронт и погибнуть, и тогда вы пожалеете о том, что не были ласковы с ним.
– Вы перестанете говорить глупости, или я сяду сама? Вместо ответа Фарли начал танцевать еще быстрее.
Но когда он споткнулся, и Грейс чуть не упала вместе с ним, она силой остановила его и холодно сказала:
– Я думаю, нам все-таки лучше сесть.
– Хорошо, хорошо, все, что пожелаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28