Предоставленное самому себе и людям, которым оно было небезразлично, стекольное производство функционировало в ровном ритме и выдавало год за годом одно и то же количество изделий. Однако для человека такого склада, как Эдмунд Легрендж, этого дохода хватало лишь на поддержание существования, тогда как ему хотелось бы прогреметь как новому Дарэмскому Ламбтону, спускающему по семьдесят тысяч фунтов в год. В действительности же он теперь остался практически без гроша.
Сейчас, подойдя к столу и нависнув над ним, он спросил:
– Ты имеешь представление о расходах текущего года?
Она сделала судорожный глоток и тихо ответила:
– Поскольку я весь год, как и четыре года до этого, не вижу бухгалтерских книг, ты не можешь ожидать от меня ответа на свой вопрос. Он, стоя в прежней позе, проворчал:
– Бухгалтерия – не женское дело.
– В таком случае, расходы меня не касаются.
– Вот как? – Он перешел на насмешливый тон. – Тогда я сделаю тебе приятное. Я доверю это занятие тебе. Почему, как ты думаешь, мне именно сейчас позарез понадобилось восемь тысяч? Просто потому, что эту сумму затребовали кредиторы. И, между прочим, это их только усмирит, но не заставит слезть с нашей шеи. А что, если сразу поставить их на место? Хочешь заняться этим, дражайшая Розина?
Она схватилась за горло. Она полагала, что деньги потребовались ему отчасти для того, чтобы построить отдельный стекольный цех, о котором он твердил уже не один год. Сырьем для него было бы битое стекло, и продукция стоило бы дешево. Многие стекольные компании прибегали к такой практике, запрещенной законом. Закон запрещал также применять бой кронгласа, хотя он значительно улучшал качество бутылочного стекла.
Ограничения, накладываемые на стекольную промышленность, разоряли ее отца, особенно в те времена, когда акциз был так велик, что увеличение производства было равнозначно краху всего дела, а его зятя даже после снятия акцизных ограничений приводили просто в бешенство.
Но восемь тысяч фунтов! Куда же подевалась прибыль? Она уронила руку на серебряную пряжку пояса и, ухватившись за нее для большей уверенности, спросила:
– Что стало с прибылью?
– Боже правый! – Он закатил глаза, но успел заметить, как она зажмурилась от его богохульства, и вспомнил, что с ней нельзя перегибать палку. Он не без труда боролся с соблазном причинить ей боль, высмеять, даже когда речь шла о серьезных вещах, как сейчас.
Он вытащил из-за отворота рукава надушенный носовой платок и промокнул себе лоб. Потом снова опустился в свое кресло и спокойно ответил:
– Приходится платить работникам. Все дорожает – рабочие руки, сырье, все! Даже водоросль, перерабатываемая на золу, даже баржи, доставляющие ее. Все!
Он умолк, положил локоть на край стола, опустил подбородок на ладонь. Через некоторое время он произнес с деланной покорностью:
– Если к концу месяца у меня не будет этих денег, то, боюсь, делу уже не поможешь.
В комнате повисла тишина. Воздух застыл. Огоньки свечей перестали колебаться, единственным движением осталось стекание воска на серебряные блюдечки хрустальных подсвечников.
Он опустил глаза, приказав себе сохранять смиренный вид, изображать терпение, не двигаться. Наконец шорох ее платья подсказал ему, что она встала. Тогда поднялся и он, проявив учтивость, подобающую супругу, только что с приятностью отужинавшему в обществе жены, распахнул перед ней дверь и, как лакей, оставил руку на дверной ручке, пока она не миновала ее. Он не пошел за ней, так как знал, что она направится прямиком к себе. Закрыв дверь, он вернулся за стол и щедро плеснул себе еще бренди, который вылакал в два глотка. Потом поджал губы и стал постукивать по ним кончиками пальцев.
Он был доволен результатом. Ему даже не пришлось прибегать к крупнокалиберному орудию, то есть упоминать Аннабеллу. Прояви Розина больше упрямства, он был бы вынужден на нее надавить, а лучшим средством для этого был ребенок. Хватит на сегодня Аннабеллы! Даже упоминание этого имени действовало сейчас ему на нервы. Случившееся днем здорово его напугало. Что, если девчонка ненароком проболтается Розине об увиденном? Розина, несомненно, сбежит и потребует развода, чего ему совсем не хотелось, поскольку жена была насосом, качавшим деньги из единственного не иссякшего источника – своей матери.
Для Розины не было тайной, что он устраивает на своей половине карточные игры, но она не подавала виду, что ей известно больше, так как не располагала доказательствами. Он полагал, что обставляет эту сторону своей жизни с максимальной осмотрительностью, так как приглашал женщин только тогда, когда был уверен, что жена далеко уехала. Ему и в голову не приходило, что среди слуг могут оказаться предатели. Руку, дающую еду и питье, причем щедро, не кусают. Однако эта циничная философия не распространялась на Элис, которая при возможности без всякого снисхождения перерезала бы ему горло. Он считал большим везением, что она всегда отлучалась вместе с хозяйкой.
Он покинул столовую, пересек холл, зашел в гостиную и, присев за столик у окна, сделал несколько пометок.
«Фабрика, 5 тысяч фунтов». Для расплаты с самыми насущными деловыми долгами требовалась именно эта сумма, а не восемь тысяч, но этим его долги не исчерпывались. «Г.Б., тысяча гиней». На данный момент Бостон, проклятый выскочка, удовлетворится и этим. Либо ему везет, как тысяче чертей, либо он водит его за нос. Только зачем прикидываться сыну производителя ножниц, выросшему среди нечистот, а теперь роскошествующему в загородном особняке и корчащему из себя вельможу, вхожего в клубы миллионеров?
«Лейтон, триста гиней». Написав это, Эдмунд оживился: сумма предназначалась для покупки новой лошади для охоты. Проклятый Лейтон не откроет ворот своей конюшни, пока не получит наличные. Эдмунд уже полгода помирал по этой лошади, словно это была женщина, а не бессловесная тварь.
«Портной, сто фунтов». Эти деньги успокоят привереду, который не хотел, чтобы Эдмунд одевался у него, однако боялся ему отказать, зная, что одного слова того будет достаточно, чтобы сильно сократить его клиентуру.
«Блант, двести гиней». «Блант» – фамилия его кухарки, муж которой был кузнецом, а также участвовал в кулачных боях. Эдмунд Легрендж питал большое уважение к Джеймсу Бланту. Благодаря ему он уже много лет выигрывал кое-какие денежки. Через две недели Бланту предстояло сразиться с Крэггом-«быком» из Шилдса. Соперники стоили один другого и могли продержаться полсотни раундов, однако Эдмунд готов был поставить пятьдесят против пятнадцати, что его фаворит одержит победу.
Он сделал еще одну пометку. На бумаге появилось имя «Джесси», рядом с которым он написал «100 фунтов». Потом, склонив голову набок и улыбнувшись, он изменил «100» на «200». Он всегда был щедр со своими женщинами, поэтому, в частности, они и соревновались за его внимание.
Получив общую сумму, он сжег бумагу в пламени свечи, после чего, откинувшись в кресле, удовлетворенно кивнул. Лично ему оставалась добрая тысяча; этого хватит, чтобы пока перебиться.
Он не сомневался, что деньги будут, но мысль о дочери испортила его торжество.
Завтра утром он встанет раньше обычного и принесет ей подарки; она получит пони, нравится это Розине или нет. Девчонке пора научиться ездить верхом. Надо будет почаще с ней видеться, чаще демонстрировать свою привязанность. Необходимо сделать все, даже невозможное, чтобы она забыла увиденное днем.
Глядя на темнеющий сад, он с немалым удивлением обнаружил, что дневное происшествие взволновало и его. Мысль о том, что он может лишиться любви дочери – о возможности утратить ее уважение он не задумывался, – заставила его поежиться от страха. Ощущение было незнакомое, так как раньше ему не приходилось чего-либо бояться. Он знал, что девочка питала некоторые чувства к Розине, но его она и подавно обожала, и он задался вопросом, какие последствия возымеет изменение ее отношения к нему после сегодняшней сцены. Ответ не заставил себя ждать, но он только презрительно махнул рукой, ведь людей, которые переставали его любить или становились бесполезными ему, он вышвыривал из своей жизни, причем с гарантией, что вышвыриваемый, будь он хозяин жизни или пария, станет долго зализывать раны.
3
Аннабелла все еще завтракала, когда к ней в комнату вошла мать в сопровождении Элис и Каргилла, тащившего множество свертков.
– С днем рождения, милая!
– Спасибо, мама!
– С днем рождения, мисс Аннабелла!
– Спасибо, Элис.
Приняв поздравления, она взялась за свертки. С детской непосредственностью она начала с самого объемистого, в котором обнаружила куклу в чудесном платье, присланную тетей Эммой и дядей Джеймсом. Она вскричала: «Какая красота, мама!» – однако предпочтение отдала негритенку, моргавшему, стоило потянуть за веревочку. Отец побывал в ее комнате еще до того, как она поднялась, и оставил музыкальную шкатулку с двумя мелодиями и этого моргающего негритенка. Столь раннее появление отца сперва лишило ее дара речи, но он рассмешил ее, прошептав:
– Мне нельзя у тебя оставаться: сейчас как раз просыпаются слуги, и если они увидят меня в такую рань, то хлопнутся в обморок. – Он указал на дверь. – Появись сейчас твоя Уотфорд, ее придется откачивать.
Она представила себе, как Уотфорд и остальные слуги падают в обморок от столь раннего пробуждения ее отца, и зажала ладонями рот, чтобы не рассмеяться. Пока ее тельце сотрясалось от загнанного внутрь смеха, отец произнес странные слова:
– Вот так, смейся подолгу и громко, смейся надо всем, не поддавайся Богу. Будь веселой.
Он помахал ей в дверях и оставил со смешанными чувствами: ей по-прежнему хотелось смеяться, но одновременно она недоумевала, почему не надо поддаваться Богу. Смешливое настроение пересилило, и она самозабвенно играла с новой куклой и музыкальной шкатулкой, пока не пришла Уотфорд, чтобы одеть ее и накормить завтраком.
Сейчас она разбирала материнские подарки: полдюжины носовых платочков с красивой вышивкой – Розина была мастерицей по этой части, книга сказок Ханса Кристиана Андерсена и дневник в красной кожаной обложке с узорным серебряным замочком и ключиком.
– Мама! – Девочка поцеловала Розину. – Что за прелесть!
Потом свой подарок вручила Элис. Это была Библия. Проснувшееся в ней перед вчерашней вечерней ванной бунтарство взыграло и сейчас: разумеется, Элис может подарить только Библию! Она испугалась, что при этой мысли снова засмеется, как смеялась ранним утром вместе с отцом.
Вперед выступила Уотфорд. Ее подарок представлял собой перочистку в красном вышитом чехольчике, за которую ее сердечно поблагодарила не только Аннабелла, но и Розина. Подарок как нельзя кстати, но, к сожалению, сегодня им не удастся воспользоваться, так как этот праздничный день начнется для Аннабеллы с посещения окрестностей бабушкиного дома.
Сколько она ни сопровождала мать к бабушке, ей так ни разу и не удалось у нее побывать: когда до коттеджа оставалось совсем немного, мать поручала дочь Уотфорд и они резвились, пока Розина отсутствовала. Розина объясняла это тем, что бабушка стара и плохо себя чувствует; впрочем, по словам Уотфорд, старушка дважды в неделю посещала церковь, хотя по воскресеньям, когда туда отправлялось все семейство, ее нельзя было там застать.
Аннабелла видела свою бабушка всего два раза. Бабушка была высокой дамой в черном, с бледным лицом. Девочка предполагала, что детям вообще не разрешается видеться с их бабушками и дедушками, пока им не исполнится десять лет…
К одиннадцати часам она была одета и ждала прогулки через парк. День выдался солнечный и теплый, но поверх голубенького шелкового платьица на нее все равно надели кремовый плащ, а на голову – соломенную шляпку с широкими полями, чтобы солнце не опалило ей личика.
Сидя в гостиной в кресле с золотой вышивкой, едва касаясь ногами пола, она, сложив руки на коленях, ждала появления матери из кабинета, где та беседовала со слугами, и снова вспоминала клубничное поле и нищих детей. Пока мать будет у бабушки, она могла бы опять свернуть туда; если дети окажутся на прежнем месте, она даст им несколько пенсов, чтобы они купили у кухарки еды. Она уже собиралась посоветоваться об этом с Уотфорд, дожидавшейся в холле, но вовремя вспомнила, что нянька назвала детей плохими, и решила дождаться матери и попросить мелочь у нее.
Так она и поступила, чем положила начало цепочке событий, которым предстояло изменить ее жизнь.
– Ты заждалась, милая? Я задержалась.
– Ничего, мама, я сидела и размышляла.
– О! О чем же ты размышляла? – спросила Розина, натягивая белую шелковую перчатку на свою длинную кисть.
– О нищих детях, мама.
– О нищих детях? – Розина вопросительно подняла голову.
– Да, о нищих, которые от голода едят клубнику. Ты не дашь мне несколько пенсов, мама?
Розина, собиравшаяся застегнуть перчатку, прервала свое занятие и спросила:
– Зачем тебе деньги? Тебе хочется что-то купить?
– Нет, мама, это для нищих детей, чтобы они могли купить у кухарки еды.
– Купить у кухарки?.. – Розина присела на диванчик с изогнутыми ножками и, глядя на Аннабеллу, попросила: – Расскажи мне об этих нищих детях и о кухарке.
Положение осложнилось. Ей пришлось бы упомянуть Уотфорд, но она не хотела, чтобы мать злилась на няньку, поэтому начала так:
– Я вчера очень плохо поступила: я играла в галерее, увидела на клубничном поле детей и побежала к ним, потому что мне захотелось с ними поиграть. Но они были такие испуганные и голодные, что я посоветовала им попросить еды у кухарки, а они ответили, что не могут этого сделать, потому что у них нет денег, а кухарка дает поесть только тем, у кого есть пенсы. Вот я и подумала, что в мой день рождения было бы хорошо дать им несколько пенни…
Она испуганно смолкла; мать была рассержена. Прикоснувшись к ее колену, Аннабелла пролепетала:
– Прости меня, мама. Я никогда больше не стану выходить без Уотфорд.
Розина взяла ее ручку и, поглаживая, сказала:
– Все в порядке, дорогая. Не беспокойся, я дам тебе монет для этих детей, но тебе придется немного подождать. Я вернусь через минуту.
Так вот, значит, что произошло вчера! Ребенок на время исчез, и челядь сбилась с ног, разыскивая его. Но торговать едой!.. Какой ужас! Возмутительно!
– Пришлите ко мне миссис Пейдж! – приказала Розина Харрису, вытянувшемуся у двери.
Едва она опустилась за письменный стол в кабинете, как появилась миссис Пейдж.
– Войдите и затворите дверь.
– Что-то случилось, мадам?
– Случилось, и немало, миссис Пейдж. Известно ли вам… – Она сделала паузу, сверля экономку взглядом. – Мне нужен правдивый ответ. Так известно ли вам, что кухарка продает еду, нашу еду, нищим?
Правдивый ответ должен был быть следующим: «Известно, мадам. Я знаю, что она этим занимается, но так поступают все в доме, начиная с Харриса. Об этом наверняка известно и вам. Без этого нигде не обходится. Без приработка никак нельзя».
Однако ответ, данный срывающимся голосом, прозвучал так:
– Про… продает еду?! Кухарка? Нет, мадам, мне об этом ничего не известно.
– В таком случае, мне остается лишь заключить, что вы, миссис Пейдж, халатно относитесь к своим обязанностям, в которые входит приглядывание за женской частью прислуги. Да будет вам известно, кухарка продает еду голодающим и берет по пенни за порцию с несчастных, иногда вынужденных жить на вырубках.
– О мадам! – Миссис Пейдж посерела и пробормотала: – Не могу в это поверить! Вам наверняка кто-то солгал.
– Моя дочь не лжет, миссис Пейдж.
– Мисс Аннабелла?!
– Да, Аннабелла, которая вчера оказалась предоставлена сама себе и обнаружила на клубничном поле голодных детей. Так что, миссис Пейдж, сведения самые что ни на есть надежные. Приведите сюда эту женщину!
– Кухарку, мадам?
– Именно, миссис Пейдж. Впрочем, лучше вызовите Харриса, а сами не отлучайтесь.
Харрису Розина сказала:
– Харрис, приведите, пожалуйста, кухарку.
Харрис хотел было, совсем как Пейдж, переспросить: «Кухарку, мадам?» – но вовремя опомнился. Впрочем, его переполняло негодование: для подобных поручений существовали Ривз, Фейл и Каргилл. Тем не менее он поспешно удалился. Через короткое время перед госпожой предстала изумленная кухарка.
– Вы продаете еду людям с вырубок? Кухарка была застигнута врасплох. Как на это ответить? Что наговорила Пейдж? Она разинула рот, снова закрыла, а потом пробормотала:
– Случается, мадам.
– Что именно вы продаете?
– Объедки, которые иначе пошли бы на корм свиньям.
– Выходит, за объедки, годные только свиньям, вы берете с бездомных по пенни?
– Понимаете, мадам, если не брать с них плату, то они повалят толпами!
– И верно! А как они вообще сюда попадают? Неужели Хортон впускает их в ворота?
– Нет, мадам, они пробираются по восточной аллее, сзади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41