Возьмите все, кроме машины. Машина взята напрокат, причем -фирмой, и если он ее не вернет в целости и сохранности, его потом выебут во все дыры. Я прошипела ему в лицо:
— ТЫ, БЛЯДЬ, ТОЧНО ДЕБИЛ… МЫ ДАЖЕ НЕ БУДМ ТЕБЯ УБИВАТЬ, НЕ ЗАСЛУЖИВАЕШЬ ТАКОЙ ЧЕСТИ.
Не хотелось растрачивать идеальное в потенциале убийство на такое дерьмо на палочке.
Марти с улыбочкой забирает бумажник. Я подумываю о том, чтобы выдернуть ключи из замка зажигания. Просто так, по приколу. Но потом думаю: ладно, хрен с ним. Мне уже неинтересно. Мы выскакиваем из машины. Наша «отметочка» уносится прочь. Я так думаю, ему придется полчасика покружить по окрестностям, прежде чем он сумеет найти съезд на шоссе. Мы возвращаемся к нашему грузовичку — но по дороге делаем небольшой привал. Уединяемся в какой-то заброшенной вахтерской будке: страстно целуемся и хватаем друг друга за все места. Лихорадочный жар наполняет замкнутое пространство, когда мы ебемся, как старшеклассники на первом свидании. Смеемся над этим дебилом, который так трясся над тачкой за средства фирмы. Странные все-таки попадаются люди. Запала хватило на несколько дней. А потом снова возник этот зуд. Настойчивый. Неодолимый.
Мы часто мотались по пригородным шоссе. Охотились на автостопщиков. Брали всех, кто пытался нас стопить. Сажали посерединке на переднем сидении. Сжимали с обеих сторон. Никогда не планировали ничего заранее. Игра проходила спонтанно, по вдохновению. Мы ехали молча, наслаждаясь богатством потенциальных возможностей. Дрожа в предвкушении. Инстинктивно подлаживаясь друг под друга.
Меня всегда поражало, как, вообще, людям хватает смелости подсаживаться к кому-то в машину. Самим лезть в ловушку. В это подвижное гиблое место на четырех колесах. Хотя я сама постоянно так ездила. Садилась к любому, кто вызывался меня подвести. Но я — это я. У меня был мотив. Был стимул. Я знала, на что иду. И была готова к любым неожиданностям. Причем, готова гораздо лучше, чем потенциальный убийца. Газовый баллончик, нож — всегда при себе. Угроза для психики — их психики, разумеется. Дразнила их. Распаляла всякими недвусмысленными намеками. Короткие юбки. Ярко красные губы. Ждала первого же неверного движения. Мне нужен был повод. Причина и оправдание. Чтобы брызнуть им в морду газом. Пырнуть ножом. Напугать.
Мы гадали по карте, как по И-Цзын. Открывали наугад, бросали ключи от машины. Куда упало, туда и ехали. Кабина грузовичка, Кони-Айленд сознания. Ад, где вечные сумерки. Россыпь красных, белых и золотых огней по бесконечному шоссе. Мили и мили пути — в никуда. Потеряться в пространстве — идеальное местоположение. Запертые, как в ловушке, в часовом поясе, где время стоит. Стальной кокон. Металлическая утроба.
Сегодня охотимся на Голливуд Хилз. Подбираем девчонку. Выскочила на дорогу прямо перед нашим грузовичком. Чуть ли не под колеса бросилась. Вся в истерике. Хрупкая черная девочка, совсем молоденькая. Подросток. Машет руками. Зовет на помощь. Судя по платью — официантка. Останавливаемся, сажаем ее к себе на переднее сидение. Я говорю: успокойся, — глажу ее по волосам. Двое каких-то белых — может быть, даже копы, — силой забрали ее с автобусной остановки у кафетерия в Уоттсе, где она работает, и усадили к себе в машину. Грозили ей пистолетом. Говорили, пристрелят, если она не отсосет обоим. Она отсосала. Потом ее выкинули из машины. Просит подбросить ее обратно на автобусную остановку. Домой она не пойдет. Лучше вернется в кафе и подменит кого-нибудь на полсмены. Чтобы было какое-то оправдание. Если папа узнает, что произошло, он придет в ярость. А папу лучше не злить.
В Уоттс мы ехали молча. Мы с Марти оба отрывались на ее страхе. Одна только мысль, чтобы сейчас развернуться, увезти девчонку обратно в холмы и повторишь ее давешний кошмар — этого было уже достаточно. Мы высадили ее на автобусной остановке и поехали домой. Единственный добрый и человечный поступок вымотал нас обоих почище всякого злодеяния.
Как и все джанки, мы крепко подсели. На адреналин. Адреналин — тоже наркотик. С высокой степенью привыкания. А потом прежней дозы становится мало, и в следующий раз ты закидываешься двойной. Потому что иначе не вставит. Под конец меня все заебало. Надоело подбирать жалкие крохи в погоне за тенью страха.
Мы оба были еще не готовы запятнать руки кровью, нарушив шестую заповедь. Но при этом всегда подстрекали друг друга переступить черту. Пусть даже по отношению друг к другу. Марти психовал. Говорил, что я промываю ему мозги, посылаю ему потайные сигналы, внушаю ему скверные мысли. Добиваюсь, чтобы он меня убил. Он мог сидеть в другой комнате, и вдруг ни с того ни с сего начинал орать, чтобы я прекратила его провоцировать… Ебать ему мозги. Дразнить. Вынуждать к действию. Я разыгрывала из себя святую невинность. Говорила, что ему надо бы голову подлечить. Что я понятия не имею, о чем он толкует. Он был законченной сволочью. И он знал, что я делаю. Пугаю его до усрачки. Дразню его своей силой. Силой, которую он так хотел сломить. И ненавидел себя за это. Он был в ловушке. Мы оба были в ловушке.
Мы поехали в пустыню. Надо было что-то решать. Нам уже было не так интересно друг с другом. Былая спонтанность иссякла. Даже наши опасные игры сделались предсказуемыми. Приехали на ранчо Потерянных Голов. Когда-то здесь было все зелено, но теперь зелень засохла. Грязная извилистая дорога вела на вершину. По обочинам — ржавые шевроле, едва различимые в жухлых зарослях конских каштанов. Теперь — укрытия для луговых собачек и змей. Решили припарковаться и выйти пройтись, попинать песочек. Искупаться в сухой жаре. Мертвая тишина. Глубокое дыхание. Внутри все разбухает. Лихорадка. Горизонт расширяется и сжимается. Тепловые волны. Воздушная рябь. А потом — ЩЕЛК. У него в руке — нож. Марти хватает меня, валит на землю. Песчаная буря. Пылевой дьявол. Он опускается на колени рядом со мной. Волосы падают на один глаз. Рука — у меня на горле. Я задыхаюсь. Обратный отсчет до смерти. Нож, приставленный к грудине. Готовый вонзиться. Выход в астрал. Выброс адреналина. Кажется, я схожу с ума. Ослепленная вожделением. Мелкий дождь с чистого неба. Дождинки целуют лицо. Сладкие слезы небес брызжут на щеки. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя… как мантра. Шепотом. Марти падает на меня, мы содрогаемся в унисон.
19
Прихожу в себя в приемной больницы. Вокруг суетятся люди в голубом. Три врача и парочка медсестер. Капельницу с глюкозой уже поставили. Вторая рука — вся исколота. Сначала вводили мне стимуляторы, чтобы привести в чувства. Потом — наркоту, чтобы я отрубилась. Злобный плод рвет меня изнутри. Ребенок Розмари возвращается. Надо вырезать его на фиг. Убить. Пока он не убил меня. Колотит крошечными кулачками — рвется наружу. Дьявольское отродье, нечестивый кошмар… царапается в животе. Сейчас точно пропорет. От бедра до бедра. Надо вытащить маленького мерзавца из его потайного укрытия. Слышишь меня? Ты забурился не в тот тоннель. Всех чужаков — уничтожить.
Кошмар на операционном столе. Где-то на середине наркоз прекращает действовать. Лохмотья окровавленной кожи вывернуты наружу, обнажая беззащитную плоть. Зрение и слух возвращаются разом, выбивая меня в астрал. Я как будто парю над столом и смотрю на себя сверху, но в то же время я все-все чувствую. Все тело — сплошная боль. Беззвучный крик. Делайте, что хотите, но только избавьте меня от боли. Немая молитва богам — покровителям медицины. «Помилуй меня, О Господи, яви милосердие Свое…» В милосердии отказано. Кажется, что проходят часы, пока я зависаю над этой кровавой бойней, делаю вид, что раскаиваюсь во всех грехах — еще бы вспомнить их все, — и заклинаю всех богов, и богинь, и даже самого Повелителя Тьмы, умоляю избавить меня от этой бесконечной агонии. Хирургическое изнасилование. Вивисекция.
Я и представить себе не могла, как это больно, когда срастаются мягкие ткани. Неделя на морфине. Не помогает. То прихожу в себя, то проваливаюсь в беспамятство. Лихорадочный сон. Заторможенный ступор. Полное оцепенение. Кошмарные галлюцинации. Как будто меня похищают инопланетяне, оплодотворяют, зондируют, режут меня по живому. Так страшно.
Выписываюсь из больницы. Условное освобождение — на условиях полуторамесячного воздержания. Последний гвоздь, вбитый в гроб нашей с Марти совместной жизни. При одной только мысли о том, что кто-то будет заботиться обо мне, мне становится дурно. Я сразу злюсь. Замыкаюсь в себе. Обижаюсь. Веду себя как последняя сука. Начинаю бросаться на всех. Это ты во всем виноват — твой неуемный член. Когда я в таком состоянии, я не люблю, чтобы кто-то ко мне прикасался, смотрел на меня, пытался заговорить. Я хочу лишь одного: чтобы меня оставили в покое. Больной котенок, забившийся в угол кровати. Оставьте его — он поправится сам. Я сказала ему, что нам надо расстаться. Может, когда-нибудь мы опять будем вместе. Когда я приду в себя. А сейчас я вообще никакая. Он психанул. Собрал вещи. Уехал. Я себя ненавидела. Не надо было так делать. Но я не могла иначе.
А потом начался полтергейст. Как это бывает в присутствии подростков с тяжелым случаем сексуальной фрустрации. Вокруг окон и дверей возникали причудливые геометрические фигуры, составленные из цветных огней — знаки, что что-то пытается либо проникнуть в дом, либо, наоборот, уйти. Внутренние стеклянные перегородки разбивались сами по себе, усыпая весь пол осколками. Почтальон говорил о каких-то серых тенях на крыльце у передней двери. Ему было страшно подняться на три ступеньки. Сказал, что не будет носить мне почту.
На пустыре за домом начали появляться таинственные огни. Соседский пес часами сидел и выл на моей подъездной дорожке или носился за собственным хвостом. По ночам из-под кровати доносились приглушенные голоса. Меня явно кто-то преследовал. Может быть, это была я сама. Или душа моего абортированного ребенка. Давала мне знать, что она все еще здесь. Никуда не делась. Упрямо цепляется за ту единственную форму жизни, которую знает. Ад бесконечных возможностей, убитых в зародыше.
Две недели спустя мне позвонил брат Марти. Он давно уже не жил с нами, не в силах смотреть на наше прогрессирующее вырождение. В общем, он позвонил и сказал, что Марти в реанимации. Авария. На шоссе Малибу. Грузовичок — в лепешку. Рулевая колонка пропорола печень. Отбиты почки, сломаны ребра, тазовая кость раздроблена. Врачи не знают, выживет он или нет. Пассажиру во второй машине повезло меньше. Мгновенная смерть. У водителя — тяжелая черепно-мозговая травма, но он наверняка выкарабкается. Сказал, чтобы я не приезжала в больницу. Марти — в коме. Может, вообще никогда не очнется. Еще рано делать прогнозы. Помочь я ничем не могу. Остается лишь ждать.
Шестьдесят три дня Марти провел в отделении интенсивной терапии на системе жизнеобеспечения. Его печень была разорвана надвое. Он перенес несколько сложнейший операций и столько переливаний крови, сколько не делали никому за всю историю больницы. Но он прорвался. Такого упертого парня ничто не убьет. Зато теперь у него появился лишний повод для гордости — шрам от грудины до тазовой кости. Родители остальных жертв аварии, которые подали на него в суд за неосторожное вождение, послужившие причиной смерти и тяжелых увечий, отказались от обвинения. Сказали, что он и так настрадался достаточно. И до сих пор, кстати, страдает. Сейчас у него уже третья операция по замене бедренной кости. Спустя столько лет. Но он ни разу не жаловался. Ни разу.
У Марти были уникальные отношения с болью. Боль для него была вроде как напоминанием о том, что он жив. Подтверждением, что он существует. Безопасная зона, где можно укрыться от всякой ответственности. Предельно сильная боль повергает тебя в состояние, близкое к дзэну, отсекая все остальное. Боль — величайший делитель. Она разделяет людей на тех, кто знает, как ее принять, очиститься ею, обрести в ней исцеление и чуть ли не радость, и тех, кто боится ее и избегает любой ценой. Пусть даже ценой смерти. Смертельно опасные травмы и раны, многочисленные операции — тот, кто прошел через это, знает. Тот, кто связал себя с болью, уже никогда не порвет эту связь.
Мне было едва за двадцать, а я уже перенесла несколько операций на связки и на суставы, мне удалили кисту, вырезали аппендицит, сделали криохирургию, у меня был аборт с частичным разрывом маточных труб, и я два года прожила с Марти — два года дразнила смерть. Мы оба умели терпеть боль с улыбкой, и очень гордились этим своим умением — как знаком некоей оскорбительной для других отваги, которую у нас не могли отнять ни машины, ни люди. Мы были очень живучие. Уничтожить нас было нельзя. Разве только разбить на кусочки и искрошить их в пыль. К чему мы, собственно, и стремились всю жизнь — методично уничтожали себя. Плевали дьяволу в морду. Срали в рожу истории.
Робкий подросток-латинос с задатками хищника, чьи жаркие руки влили в меня новые силы. Стала думать, что делать дальше. Что-то уже назревало — я это чувствовала. По ночам меня мучили страхи. Я боялась, что мое стремление к смерти скоро перехлестнет через край, закрутит вихрь магнетической энергии, который притянет ко мне не того мерзавца. Палачей для себя выбираем не мы. Они выбирают нас сами.
Воскресенье, раннее утро. Стук в дверь. Джонни. Нашел меня через каких-то знакомых наших общих знакомых еще по Нью-Йорку. Глупая улыбка от уха до уха. Проходит без приглашения. Какой-то весь дерганный, мутный с бодуна. Только что из Сан-Педро, где отсиживался, скрываясь от копов. До меня доходили слухи, что когда я уехала из Нью-Йорка, он вдарился в жуткий — двухгодичный — запой. Устроил из нашей прежней квартиры святилище: увешал все стены фотками, где мы вдвоем, рамки для фоток раскрасил собственной кровью, а перед ними поставил свечи, только вместо подсвечников взял мои старые туфли, которые я там оставила. В Южную Калифорнию он приехал через Флориду — после того скверного случая с пожилой проституткой, которую он подобрал на Таймс-Сквер.
Он обернул вокруг шеи бирманского питона, сел в машину и поехал на юг. Домой, в Санкт-Петербург. По пути грабил маленькие супермаркеты и бакалейные лавки, автозаправки и банки в Южной Джорджии. Брал понемножку — чтобы хватало на героин, к которому он пристрастился, предположительно, под воздействием моего внезапного отъезда. На полпути он передумал и поехал за запад, спасаясь от жары.
Даже в таком состоянии он был практически неотразим. Смотришь — не оторвешься. Просто боишься отвести взгляд. Потому что не знаешь, что он отколет в следующую минуту. Он завораживал, как горящее здание, как передача про хирургическую операцию, как вскрытие трупа пришельца. Обаятельная скотина.
У него с собой было немного китайского белого. Мне до сих пор удавалось воздерживаться от герыча. Никогда его не потребляла. Видела, что он творит с людьми. Годы, выпавшие из жизни — растраченные на бесполезную гонку. Совершенно не нужные траты. Перманентный ступор. Приход — отходняк, приход — отходняк. Жалко тратить на это время. Он все-таки уговорил меня вмазаться. Типа в жизни надо попробовать все. Это как знак приобщения. Как первый косяк. Меня вырубило мгновенно. Пришла в себя и сразу же побежала блевать. Он стоял надо мной и смеялся. Сказал, что с первого раза такое почти у всех. Что потом я привыкну. Мне даже понравится блевать. Я сказала ему: пошел на хуй. Это был первый и последний раз. Больше я к этой гадости не притронусь. Хотя я рада, что я попробовала. Излечилась от праздного любопытства.
Я более— менее оклемалась только на следующее утро. Джонни -в постели рядом со мной. Приподнялся на локте. Смотрит, ухмыляется. Я проспала почти сутки. Потерянные двадцать три часа. Даже не помню, трахались мы или нет. Мне пока еще было нельзя. После аборта. Оставалась только надеяться, что он не пихал свой огромный хуй в мой нежный и хрупкий цветок. Скотина. Еще улыбается… Я ору: убирайся отсюда. И никогда больше не приходи, никогда. Забудь мой адрес. Уходи. Если ты не уйдешь прямо сейчас, я вызову копов и сдам тебя на хрен. Он улыбается, целует меня в лоб, одевается и уходит. Мудак.
20
Я продала то немногое, чем мы с Марти успели обзавестись за время нашей совместной жизни. Всю мебель, стерео, мои книги, записи и почти всю одежду. Мне надо было бежать из Лос-Анджелеса. Немедленно. Пока у нас опять не закрутилось с Джонни. Денег хватило как раз на билет до Европы в один конец.
Амстердам. Психоделический Диснейленд из секс-шопов, тату-салонов и целых кварталов бесконечных витрин, где выставляются стареющие проститутки. Мне там сразу понравилось. Мой город. Мой. Травкой можно разжиться на каждом углу. Совершенно легально. Сотни кафешек и баров, где оттягиваются туристы, художники, будущие художники, киношники всех мастей и прочие формы дегенеративной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17