Или актрису.
— Она действительно могла писать и играть?
— Я плохой судья, — сказала миссис Лафайет, — но я знаю, что однажды она получила высший приз Тони как актриса на Бродвее и что другой раз ее пьеса была поставлена, хотя никогда так и не дошла до Бродвея. Так что, наверное, в ней есть что-то. Она всегда писала. И чтобы иметь возможность писать, она работала танцовщицей. При такой работе у нее оставались свободными дневные часы, чтобы писать.
— Говорила ли она когда-нибудь вам о своей семье?
— У нее есть мать. Но они разошлись напрочь. Ее мать никогда не верила в то, во что верила Джери-Ли.
— У вас есть адрес ее матери?
Она живет в маленьком городке на острове. Мой муж знает адрес. Я смогу взять, у него.
— Это помогло бы.
— В таком случае я достану адрес сегодня вечером. Мой муж сейчас летит в Майами на выступление.
— Вы видели Джейн после того, как заплатили за нее залог?
— Я пригласила ее на ленч в тот же день, как ее выпустили. Я предложила ей помощь, но она отказалась принять. Она сказала, что когда у нее будут деньги, она вернет сумму залога, которую я выложила в суде. Я сказала ей, что считаю ее дурой, потому что она занимается... тем, чем занималась тогда. Я предложила ей давать регулярно деньги, чтобы она могла бы сидеть и писать. Это не должно было наложить на нее никаких обязательств и связать ее никоим образом. Я обещала ей это, но она отказалась категорически.
— Как вы думаете, почему она это сделала?
— Потому что одно время мы были любовницами. И, возможно, она не поверила мне, когда я сказала — никаких обязательств с ее стороны.
— Она была лесбиянкой?
— Нет. Я лесбиянка. Она — нет. Было бы все гораздо проще для всех нас, если бы она тоже была ею. Она бисексуальна. Мне понадобилось много времени, чтобы понять, что ее реакция на наш с ней секс была чисто физиологической. Для меня же тут была и любовь, и физиология, Я действительно любила ее.
— Вы согласились бы, тем не менее, помочь ей, если бы она не возражала?
— Да. Но она никогда не примет мою помощь.
— Почему вы так уверенно это говорите?
— Потому что я ее знаю. У нее есть эта идиотская безумная идея насчет женской свободы и независимости. Она не примет помощь ни от кого — ни от мужчины, ни от женщины. Она рассталась с богатым мужем по той же самой причине. Она хочет все сделать сама, всего добиться самостоятельно и быть признанной именно в таком качестве — как писатель.
Он молча слушал, и многое, что было для него загадкой, сейчас прояснялось, становилось понятным.
— Послушайте, — продолжала Лисия, — она отлично знает, где я живу.
Один ее телефонный звонок — и я примчусь на помощь, где бы я ни была, в какое бы время она ни позвонила, но посмотрите, что она предпочла натворить, лишь бы не снимать телефонную трубку.
— Однажды она вам позвонила. Может быть, позвонит еще.
— Дважды уже звонила, — сказала женщина, и в ее глазах появился странный блеск. — Третьего звонка не будет.
Впервые с момента приезда на Восточное побережье Милстейн почувствовал себя увереннее: он стал надеяться. Возможо, это было связано с тем, что он ехал к месту рождения Джейн. Ехал он в арендованном автомобиле по прекрасной дороге. Экспресс-шоссе, которое вело на остров, ничем не отличалось от платных шоссе в Калифорнии, разве что за окном машины лежали снежные поля. Он свернул, повинуясь указателю, сообщающему, .что вы въезжаете в Порт Клер.
Через пятнадцать минут он уже притормозил перед домом Джери-Ли.
Дом выглядел солидно и комфортабельно-И соседние дома были ему под стать — респектабельный район проживания среднего класса. Только одно выделяло дом Рэндолов: на окнах были опущены жалюзи, а подъезд к крыльцу не расчищен от снега. Дом казался пустым.
Он вышел из машины и, утопая в снегу, подошел к двери. Нажал на дверной колокольчик, услышал, как в доме раздался его чистый звук, но никто не ответил.
Неожиданно раздался шум подъезжающей машины. Милстейн оглянулся. К его машине подъехала полицейская патрульная. Молодой патрульный высунулся из окна своей машины и спросил:
— Что вы тут делаете, мистер?
— Я хотел бы повидать миссис Рэндол.
— Ее нет дома.
Милстейн стал пробираться по снегу обратно, к машине.
— Это я и сам могу понять. Вы не могли бы мне сказать. где она находится?
— Нет.
— Вы появились здесь буквально через две минуты после того, как я подъехал к дому. У вас хорошо налаженная система слежения за порядком в городе.
— Один из соседей сообщил о вас сразу же, как только вы остановили машину у дома.
— Может быть, вы смогли бы помочь мне, — Милстейн извлек из кармана бумажник и показал патрульному полицейский значок.
— Да, сэр! — сказал патрульный с готовностью.
— Мне крайне важно встретиться с миссис Рэндол.
— Боюсь, вам не повезло, сэр. Она вышла снова замуж около двух месяцев назад и в настоящее время они с мужем поехали в один из этих длительных круизов вокруг света. Они не вернутся сюда до лета.
— Увы...
— Могу ли я быть вам еще в чем-то полезным?
— Нет, офицер, благодарю вас.
Детектив Милстейн закрыл свою записную книжку и положил ее в карман.
— Это все, что я узнал, доктор Слоун. Я рассказал вам все.
— Я никогда не верил ее рассказам о сестре.
— Я тоже не верил.
— Теперь картина заболевания начинает проясняться. Она вовсе не пыталась покончить свою жизнь самоубийством. В действительности она пыталась убить свои мечты. Каким-то образом она начала понимать — или чувствовать — что талант, которым она обладает, ее неординарность, исключительность, я бы сказал, делает для нее невозможной жизнь в обществе с другими людьми, настроенными откровенно обывательски. Со своей стороны общество попыталось загнать ее в привычные для себя рамки. Но девушка не смогла пересилить себя. Единственное, что ей оставалось, — убить Джери-Ли.
И тогда она бы стала — как все.
— Вы обогнали меня, доктор, в своем анализе и в своих рассуждениях!
— сказал Милстейн. — Но что же теперь произойдет с ней?
— Мы ее выпишем, — сказал он сухо. — У нас нет никаких оснований задерживать ее здесь. Главной причиной ее направления и поступления к нам были наркотики. Сейчас, после проведенного лечения, она не принимает наркотиков. Мы сделали все, что могли. Согласитесь. Но у нас нет ни возможностей, ни средств, чтобы сделать больше. Мы просто не можем предоставить ей то, в чем она сейчас нуждается.
— Я понимаю... Скажите, доктор, что произойдет, если она снова сорвется?
— Она опять окажется у нас.
— Но на этот раз она может и на самом деле покончить с собой, разве не так?
— Вполне вероятно, — ответил доктор. — Но как я уже сказал, мы ничего не в состоянии сделать. Ужасно конечно, что нет буквально никого на свете, кто бы мог позаботиться о ней или, хотя бы, просто приглядывать за ней. Сейчас ей нужны друзья больше, чем все остальное в жизни. Но она отрезала себя от всех.
Доктор Слоун замолчал и некоторое время смотрел на детектива, как бы изучая и рассматривая его с каких-то своих, только ему одному известных и понятных позиций. Потом он добавил:
— Всех, кроме вас.
Милстейн почувствовал, что краснеет.
— И что бы вы хотели, чтобы я сделал? — спросил он требовательно, с вызовом, почти раздраженно. — Я уже говорил вам, что знаю девчонку едва-едва.
— Так было неделю назад, когда вы только приехали к нам. За прошедшее время вы узнали о ней значительно больше, чем она сама знает о себе.
— И все же я не понимаю, что я могу сделать, — упрямо повторил детектив.
— Вы могли бы помочь ей выстроить преграду между жизнью и смертью.
Милстейн не ответил.
— От вас не потребуется многого. Просто помогите ей обрести твердую почву под ногами, надежную базу, на которой она могла бы начать заново строить себя, прежнюю.
— Но это безумие!
— Не такое уж безумие. Между вами, вероятно, возникли какие-то особые связи. Она написала вам. И вы приехали. Хотя, согласитесь, вы вовсе не обязаны были делать этого. Вы могли бы просто послать письмо или вообще ничего не делать. Сейчас вы, как мне кажется, — единственный человек в мире, которому она безоговорочно доверяет.
— Доктор Слоун, я начинаю думать, что один из нас должен взять на себя ответственность. — Милстейн помолчал, подумал и уточнил, покачав головой:
— Или мы оба.
Глава 24
Милстейн вернулся после четырехчасового дежурства. Остановился в крохотной
прихожей, прислушиваясь к знакомому стуку пишущей машинки, но ничего не услышал. Вошел в гостиную, увидел дочь — она читала книгу — и спросил:
— А где Джери-Ли?
— У своего психоаналитика.
Он с недоумением уставился на нее, словно чего-то испугавшись или предчувствуя.
— Разве ее дни не вторник и четверг?
— Сегодня у них какая-то особая встреча.
— У нее что-то не так? — спросил Милстейн с тревогой.
— Нет, папа. Что-то как раз так! Ей пришло известие от агента из Нью-Йорка, которому она послала по рекомендации своей психоаналитички роман. Он нашел издателя, который заинтересовался книгой. Агент пишет, что издательство высылает ей приглашение приехать в Нью-Йорк и переговорить с ними о книге и обещает оплатить проезд.
Милстейн хмыкнул.
— Знаю я этих нью-йоркских дельцов. Пожалуй, лучше будет, если я сам выпишу чек. Как его зовут?
— Пол Гитлин, папа, — рассмеялась дочь. — И перестань, ради Бога!
Нельзя же быть таким уж заботливым. Джери-Ли сказала мне, что он работает только с самыми крупными писателями, такими, как Ирвин Уоллес или Гей Тейлз.
— И вовсе я не такой уж заботливый. С чего ты взяла? Просто мы не можем забывать, что прошло всего шесть месяцев, как она вышла из больницы.
— А ты вспомни, что она успела сделать за эти шесть месяцев. Не прошло и месяца, как она у нас появилась, а она уже получила работу ночного оператора в службе телефонной справочной. И благодаря этому смогла днем и писать, и даже посещать врача-психоаналитика. Написала два огромных киносценария, из которых один уже куплен «Юниверсалом». И теперь она практически закончила работу над романом и устроила его судьбу. Нет, папа, ты обязан отдать ей должное.
— Я и не собираюсь умалять ее достоинств. Я только не хотел" бы, чтобы она так расходовала себя.
— Да она в отличном состоянии. Она совершенно не похожа на ту женщину, что приехала .к нам. Это прекрасная — как внешне, так и внутренне — очаровательная, талантливая женщина!
— Она тебе действительно нравится?
Дочь кивнула.
— Я рад. В глубине души я беспокоился, как ты будешь чувствовать себя под одной крышей с ней, как отнесешься к незнакомому тебе человеку, да еще с такой сложной, непростой судьбой и не очень-то тогда здоровой.
— Должна признаться, что на первых порах я ревновала. Но потом поняла, как сильно она в нас нуждается. Она была словно дитя малое. И ей особенно необходимо и важно было наше одобрение. А потом она начала — тоже как дитя — расти у меня на глазах. Я наблюдала с интересом и любопытством, как из нее растет Женщина. Это просто захватило меня. Что-то вроде того, как распускается бутон в фильмах с замедленной съемкой — весь процесс на экране занимает считанные секунды. Она удивительный человек и совершенно особенная женщина. И ты, папа, — удивительный человек и совершенно особенный мужчина. Потому что увидел все это в ней, когда она была ничем и никем.
— Пожалуй, я бы что-нибудь выпил.
— Сейчас приготовлю и принесу.
Через минуту она вернулась, неся виски со льдом.
— Это помогает, — сказала ояа многозначительно.
— Угу.
— День был трудным?
— Как обычно. Скорее очень долгим. Она наблюдала, как он устраивается в своем любимом кресле.
— Ты знаешь, конечно, что скоро она собирается уезжать? Знаешь, папа? — спросила она осторожно.
Он молча кивнул.
— Ты сделал то, что и собирался сделать — вернул ей ее самое. Теперь она обрела силу. Научилась ходить. И хочет летать. Ты можешь поддерживать дитя, когда оно учится ходить. Но летать она должна учиться сама, без посторонней помощи. Тебе придется привыкнуть к этой мысли, папа. Тем более, что когда-нибудь и я захочу полететь.
— Я знаю, — сказал он, в голас его предательски дрогнул.
— Ты любишь ее, правда? Скажи, папа.
— Думаю, что да.
— Как странно. Я поняла это в тот момент, когда ты сказал мне, что летишь в Нью-Йорк повидать ее. Ты знаешь, она тоже любит тебя, но только совсем по-другому.
— Знаю.
— Прости, папа, — в уголках ее глаз появились слезы. — Не уверена, поможет ли тебе то, что я сейчас скажу, но есть нечто такое, что ты должен понять.
Джери-Ли совсем не такая, как.все мы. Она особенная и стоит как бы особняком, отдельно. Она никогда не сможет любить так, как обычно любим мы. Ее глаза обращены к другой звезде. Поэтому любит она то, что внутри нее самой, в то время как у нас то, что мы любим, всегда находится вне нас, в другом человеке... Я говорю путано, но я чувствую это, — она опустилась перед ним на колени.
Он обнял ее и прижался губами к ее щеке.
— Когда ты успела так вырасти и стать такой умной, доченька? — прошептал он.
— Нет, папа, это не потому что я умная. Наверно, я знаю это просто потому, что я женщина.
Солнце проникало сквозь бамбуковые занавеси на окнах и утепляло своим светом красные, желтые и коричневые тона, в которые были выкрашены стены кабинета.
В удобных, комфортабельных креслах друг против друга сидели две женщины. У окна, между ними, стоял маленький треугольный стол.
На подлокотнике кресла, в котором сидела врач-психоаналитик, было устроено приспособление для письма, напоминающее такие же на ученических скамьях.
— Волнуетесь? — спросила доктор Мартинец.
— Да. Очень. Но также и боюсь.
Доктор промолчала.
— Последний раз, когда я ездила на Восточное побережье, я чуть не сорвалась, — пояснила Джери-Ли.
— Тогда были другие обстоятельства.
— Да, я понимаю... но... А я сама? Изменилась ли, стала ли другой по сравнению с тем, какой была в тот раз?
— И да и нет. Вам следует всегда помнить, что тогда вы жили совершенно под иным грузом забот, на вас оказывало давление нечто другое.
Теперь этого груза нет, он просто не существует. И именно в этом смысле вы иная, вы изменились.
— Но я по-прежнему я.
— Сегодня вы стали больше сами собой, чем были тогда. И это хорошо.
По мере того как вы учитесь принимать себя такой, вы становитесь все сильнее и сильнее.
— Я звонила матери. Она предложила мне приехать и жить с ней то время, пока я буду работать над книгой. Она хочет, чтобы я познакомилась с ее новым мужем. Я еще не встречалась с ним.
— И как вы относитесь к этому приглашению? Вам хочется принять его?
— Вы знаете, как я отношусь к своей матери. В маленьких дозах она вполне ничего. Но через некоторое время мы с ней становимся как кошка с собакой.
— И вы опасаетесь, что так произойдет и на этот раз?
— Не знаю... Обычно она вполне нормально ведет себя, если я не ставлю ее перед очередной проблемой. И конечно, это, как правило, мои проблемы.
— Вполне возможно, что вы обе стали за это время более взрослыми, умудренными. Может быть, и она чему-то научилась, так же как научились вы.
— Значит, вы считаете, что мне следует пожить у нее?
— Я считаю, что вам следует подумать над этим. Я полагаю, что примирение с ней может стать очень важным моментом в вашем примирении с самой собой.
— Хорошо, я подумаю.
— Скажите, пожалуйста, как вы считаете, как долго продлится работа по завершению книги?
— По крайней мере, три месяца. Может быть, больше. И это — другая, новая проблема, которая сейчас волнует меня. У меня не будет вас, и мне не с кем будет беседовать, обсуждать свои проблемы.
— Я могу рекомендовать вам пару очень неплохих врачей там, где вы будете.
— Мужчин?
— А разве есть разница?
— Я знаю, что вроде бы не должно быть. Но есть. Во всяком случае, для меня. Те врачи, к которым я ходила до вас, относились ко мне так, словно я была ребенком и меня нужно только уговорить и умаслить, чтобы я стала разумной девочкой и вела себя как положено. Возможно, я ошибаюсь, но как мне кажется, здесь секс играет определенную роль.
— Признаться, я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать.
— Если бы я была домашней хозяйкой и все мои проблемы сводились бы к тем, о которых эти врачи привыкли вести разговоры, возможно, они и смогли бы стать моими врачами. Но я другая. Когда я говорила им, что не хочу выходить замуж или иметь детей, что единственное, чего я действительно хочу — это стать совершенно независимой, обеспечивать себя полностью, не полагаясь ни на кого, они просто переставали меня понимать. А я не хочу смириться с существованием, в котором мне всегда будет отводиться лишь зависимое положение. Я хочу при всех ситуациях сама делать выбор.
— В этом нет ничего плохого. Теоретически мы все имеет такое право.
— Теоретически. Но вы не хуже меня знаете, что это не так. И я знаю, что это не так. Один из врачей сказал мне как бы в шутку, что «могучий» секс выправит меня и успокоит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Она действительно могла писать и играть?
— Я плохой судья, — сказала миссис Лафайет, — но я знаю, что однажды она получила высший приз Тони как актриса на Бродвее и что другой раз ее пьеса была поставлена, хотя никогда так и не дошла до Бродвея. Так что, наверное, в ней есть что-то. Она всегда писала. И чтобы иметь возможность писать, она работала танцовщицей. При такой работе у нее оставались свободными дневные часы, чтобы писать.
— Говорила ли она когда-нибудь вам о своей семье?
— У нее есть мать. Но они разошлись напрочь. Ее мать никогда не верила в то, во что верила Джери-Ли.
— У вас есть адрес ее матери?
Она живет в маленьком городке на острове. Мой муж знает адрес. Я смогу взять, у него.
— Это помогло бы.
— В таком случае я достану адрес сегодня вечером. Мой муж сейчас летит в Майами на выступление.
— Вы видели Джейн после того, как заплатили за нее залог?
— Я пригласила ее на ленч в тот же день, как ее выпустили. Я предложила ей помощь, но она отказалась принять. Она сказала, что когда у нее будут деньги, она вернет сумму залога, которую я выложила в суде. Я сказала ей, что считаю ее дурой, потому что она занимается... тем, чем занималась тогда. Я предложила ей давать регулярно деньги, чтобы она могла бы сидеть и писать. Это не должно было наложить на нее никаких обязательств и связать ее никоим образом. Я обещала ей это, но она отказалась категорически.
— Как вы думаете, почему она это сделала?
— Потому что одно время мы были любовницами. И, возможно, она не поверила мне, когда я сказала — никаких обязательств с ее стороны.
— Она была лесбиянкой?
— Нет. Я лесбиянка. Она — нет. Было бы все гораздо проще для всех нас, если бы она тоже была ею. Она бисексуальна. Мне понадобилось много времени, чтобы понять, что ее реакция на наш с ней секс была чисто физиологической. Для меня же тут была и любовь, и физиология, Я действительно любила ее.
— Вы согласились бы, тем не менее, помочь ей, если бы она не возражала?
— Да. Но она никогда не примет мою помощь.
— Почему вы так уверенно это говорите?
— Потому что я ее знаю. У нее есть эта идиотская безумная идея насчет женской свободы и независимости. Она не примет помощь ни от кого — ни от мужчины, ни от женщины. Она рассталась с богатым мужем по той же самой причине. Она хочет все сделать сама, всего добиться самостоятельно и быть признанной именно в таком качестве — как писатель.
Он молча слушал, и многое, что было для него загадкой, сейчас прояснялось, становилось понятным.
— Послушайте, — продолжала Лисия, — она отлично знает, где я живу.
Один ее телефонный звонок — и я примчусь на помощь, где бы я ни была, в какое бы время она ни позвонила, но посмотрите, что она предпочла натворить, лишь бы не снимать телефонную трубку.
— Однажды она вам позвонила. Может быть, позвонит еще.
— Дважды уже звонила, — сказала женщина, и в ее глазах появился странный блеск. — Третьего звонка не будет.
Впервые с момента приезда на Восточное побережье Милстейн почувствовал себя увереннее: он стал надеяться. Возможо, это было связано с тем, что он ехал к месту рождения Джейн. Ехал он в арендованном автомобиле по прекрасной дороге. Экспресс-шоссе, которое вело на остров, ничем не отличалось от платных шоссе в Калифорнии, разве что за окном машины лежали снежные поля. Он свернул, повинуясь указателю, сообщающему, .что вы въезжаете в Порт Клер.
Через пятнадцать минут он уже притормозил перед домом Джери-Ли.
Дом выглядел солидно и комфортабельно-И соседние дома были ему под стать — респектабельный район проживания среднего класса. Только одно выделяло дом Рэндолов: на окнах были опущены жалюзи, а подъезд к крыльцу не расчищен от снега. Дом казался пустым.
Он вышел из машины и, утопая в снегу, подошел к двери. Нажал на дверной колокольчик, услышал, как в доме раздался его чистый звук, но никто не ответил.
Неожиданно раздался шум подъезжающей машины. Милстейн оглянулся. К его машине подъехала полицейская патрульная. Молодой патрульный высунулся из окна своей машины и спросил:
— Что вы тут делаете, мистер?
— Я хотел бы повидать миссис Рэндол.
— Ее нет дома.
Милстейн стал пробираться по снегу обратно, к машине.
— Это я и сам могу понять. Вы не могли бы мне сказать. где она находится?
— Нет.
— Вы появились здесь буквально через две минуты после того, как я подъехал к дому. У вас хорошо налаженная система слежения за порядком в городе.
— Один из соседей сообщил о вас сразу же, как только вы остановили машину у дома.
— Может быть, вы смогли бы помочь мне, — Милстейн извлек из кармана бумажник и показал патрульному полицейский значок.
— Да, сэр! — сказал патрульный с готовностью.
— Мне крайне важно встретиться с миссис Рэндол.
— Боюсь, вам не повезло, сэр. Она вышла снова замуж около двух месяцев назад и в настоящее время они с мужем поехали в один из этих длительных круизов вокруг света. Они не вернутся сюда до лета.
— Увы...
— Могу ли я быть вам еще в чем-то полезным?
— Нет, офицер, благодарю вас.
Детектив Милстейн закрыл свою записную книжку и положил ее в карман.
— Это все, что я узнал, доктор Слоун. Я рассказал вам все.
— Я никогда не верил ее рассказам о сестре.
— Я тоже не верил.
— Теперь картина заболевания начинает проясняться. Она вовсе не пыталась покончить свою жизнь самоубийством. В действительности она пыталась убить свои мечты. Каким-то образом она начала понимать — или чувствовать — что талант, которым она обладает, ее неординарность, исключительность, я бы сказал, делает для нее невозможной жизнь в обществе с другими людьми, настроенными откровенно обывательски. Со своей стороны общество попыталось загнать ее в привычные для себя рамки. Но девушка не смогла пересилить себя. Единственное, что ей оставалось, — убить Джери-Ли.
И тогда она бы стала — как все.
— Вы обогнали меня, доктор, в своем анализе и в своих рассуждениях!
— сказал Милстейн. — Но что же теперь произойдет с ней?
— Мы ее выпишем, — сказал он сухо. — У нас нет никаких оснований задерживать ее здесь. Главной причиной ее направления и поступления к нам были наркотики. Сейчас, после проведенного лечения, она не принимает наркотиков. Мы сделали все, что могли. Согласитесь. Но у нас нет ни возможностей, ни средств, чтобы сделать больше. Мы просто не можем предоставить ей то, в чем она сейчас нуждается.
— Я понимаю... Скажите, доктор, что произойдет, если она снова сорвется?
— Она опять окажется у нас.
— Но на этот раз она может и на самом деле покончить с собой, разве не так?
— Вполне вероятно, — ответил доктор. — Но как я уже сказал, мы ничего не в состоянии сделать. Ужасно конечно, что нет буквально никого на свете, кто бы мог позаботиться о ней или, хотя бы, просто приглядывать за ней. Сейчас ей нужны друзья больше, чем все остальное в жизни. Но она отрезала себя от всех.
Доктор Слоун замолчал и некоторое время смотрел на детектива, как бы изучая и рассматривая его с каких-то своих, только ему одному известных и понятных позиций. Потом он добавил:
— Всех, кроме вас.
Милстейн почувствовал, что краснеет.
— И что бы вы хотели, чтобы я сделал? — спросил он требовательно, с вызовом, почти раздраженно. — Я уже говорил вам, что знаю девчонку едва-едва.
— Так было неделю назад, когда вы только приехали к нам. За прошедшее время вы узнали о ней значительно больше, чем она сама знает о себе.
— И все же я не понимаю, что я могу сделать, — упрямо повторил детектив.
— Вы могли бы помочь ей выстроить преграду между жизнью и смертью.
Милстейн не ответил.
— От вас не потребуется многого. Просто помогите ей обрести твердую почву под ногами, надежную базу, на которой она могла бы начать заново строить себя, прежнюю.
— Но это безумие!
— Не такое уж безумие. Между вами, вероятно, возникли какие-то особые связи. Она написала вам. И вы приехали. Хотя, согласитесь, вы вовсе не обязаны были делать этого. Вы могли бы просто послать письмо или вообще ничего не делать. Сейчас вы, как мне кажется, — единственный человек в мире, которому она безоговорочно доверяет.
— Доктор Слоун, я начинаю думать, что один из нас должен взять на себя ответственность. — Милстейн помолчал, подумал и уточнил, покачав головой:
— Или мы оба.
Глава 24
Милстейн вернулся после четырехчасового дежурства. Остановился в крохотной
прихожей, прислушиваясь к знакомому стуку пишущей машинки, но ничего не услышал. Вошел в гостиную, увидел дочь — она читала книгу — и спросил:
— А где Джери-Ли?
— У своего психоаналитика.
Он с недоумением уставился на нее, словно чего-то испугавшись или предчувствуя.
— Разве ее дни не вторник и четверг?
— Сегодня у них какая-то особая встреча.
— У нее что-то не так? — спросил Милстейн с тревогой.
— Нет, папа. Что-то как раз так! Ей пришло известие от агента из Нью-Йорка, которому она послала по рекомендации своей психоаналитички роман. Он нашел издателя, который заинтересовался книгой. Агент пишет, что издательство высылает ей приглашение приехать в Нью-Йорк и переговорить с ними о книге и обещает оплатить проезд.
Милстейн хмыкнул.
— Знаю я этих нью-йоркских дельцов. Пожалуй, лучше будет, если я сам выпишу чек. Как его зовут?
— Пол Гитлин, папа, — рассмеялась дочь. — И перестань, ради Бога!
Нельзя же быть таким уж заботливым. Джери-Ли сказала мне, что он работает только с самыми крупными писателями, такими, как Ирвин Уоллес или Гей Тейлз.
— И вовсе я не такой уж заботливый. С чего ты взяла? Просто мы не можем забывать, что прошло всего шесть месяцев, как она вышла из больницы.
— А ты вспомни, что она успела сделать за эти шесть месяцев. Не прошло и месяца, как она у нас появилась, а она уже получила работу ночного оператора в службе телефонной справочной. И благодаря этому смогла днем и писать, и даже посещать врача-психоаналитика. Написала два огромных киносценария, из которых один уже куплен «Юниверсалом». И теперь она практически закончила работу над романом и устроила его судьбу. Нет, папа, ты обязан отдать ей должное.
— Я и не собираюсь умалять ее достоинств. Я только не хотел" бы, чтобы она так расходовала себя.
— Да она в отличном состоянии. Она совершенно не похожа на ту женщину, что приехала .к нам. Это прекрасная — как внешне, так и внутренне — очаровательная, талантливая женщина!
— Она тебе действительно нравится?
Дочь кивнула.
— Я рад. В глубине души я беспокоился, как ты будешь чувствовать себя под одной крышей с ней, как отнесешься к незнакомому тебе человеку, да еще с такой сложной, непростой судьбой и не очень-то тогда здоровой.
— Должна признаться, что на первых порах я ревновала. Но потом поняла, как сильно она в нас нуждается. Она была словно дитя малое. И ей особенно необходимо и важно было наше одобрение. А потом она начала — тоже как дитя — расти у меня на глазах. Я наблюдала с интересом и любопытством, как из нее растет Женщина. Это просто захватило меня. Что-то вроде того, как распускается бутон в фильмах с замедленной съемкой — весь процесс на экране занимает считанные секунды. Она удивительный человек и совершенно особенная женщина. И ты, папа, — удивительный человек и совершенно особенный мужчина. Потому что увидел все это в ней, когда она была ничем и никем.
— Пожалуй, я бы что-нибудь выпил.
— Сейчас приготовлю и принесу.
Через минуту она вернулась, неся виски со льдом.
— Это помогает, — сказала ояа многозначительно.
— Угу.
— День был трудным?
— Как обычно. Скорее очень долгим. Она наблюдала, как он устраивается в своем любимом кресле.
— Ты знаешь, конечно, что скоро она собирается уезжать? Знаешь, папа? — спросила она осторожно.
Он молча кивнул.
— Ты сделал то, что и собирался сделать — вернул ей ее самое. Теперь она обрела силу. Научилась ходить. И хочет летать. Ты можешь поддерживать дитя, когда оно учится ходить. Но летать она должна учиться сама, без посторонней помощи. Тебе придется привыкнуть к этой мысли, папа. Тем более, что когда-нибудь и я захочу полететь.
— Я знаю, — сказал он, в голас его предательски дрогнул.
— Ты любишь ее, правда? Скажи, папа.
— Думаю, что да.
— Как странно. Я поняла это в тот момент, когда ты сказал мне, что летишь в Нью-Йорк повидать ее. Ты знаешь, она тоже любит тебя, но только совсем по-другому.
— Знаю.
— Прости, папа, — в уголках ее глаз появились слезы. — Не уверена, поможет ли тебе то, что я сейчас скажу, но есть нечто такое, что ты должен понять.
Джери-Ли совсем не такая, как.все мы. Она особенная и стоит как бы особняком, отдельно. Она никогда не сможет любить так, как обычно любим мы. Ее глаза обращены к другой звезде. Поэтому любит она то, что внутри нее самой, в то время как у нас то, что мы любим, всегда находится вне нас, в другом человеке... Я говорю путано, но я чувствую это, — она опустилась перед ним на колени.
Он обнял ее и прижался губами к ее щеке.
— Когда ты успела так вырасти и стать такой умной, доченька? — прошептал он.
— Нет, папа, это не потому что я умная. Наверно, я знаю это просто потому, что я женщина.
Солнце проникало сквозь бамбуковые занавеси на окнах и утепляло своим светом красные, желтые и коричневые тона, в которые были выкрашены стены кабинета.
В удобных, комфортабельных креслах друг против друга сидели две женщины. У окна, между ними, стоял маленький треугольный стол.
На подлокотнике кресла, в котором сидела врач-психоаналитик, было устроено приспособление для письма, напоминающее такие же на ученических скамьях.
— Волнуетесь? — спросила доктор Мартинец.
— Да. Очень. Но также и боюсь.
Доктор промолчала.
— Последний раз, когда я ездила на Восточное побережье, я чуть не сорвалась, — пояснила Джери-Ли.
— Тогда были другие обстоятельства.
— Да, я понимаю... но... А я сама? Изменилась ли, стала ли другой по сравнению с тем, какой была в тот раз?
— И да и нет. Вам следует всегда помнить, что тогда вы жили совершенно под иным грузом забот, на вас оказывало давление нечто другое.
Теперь этого груза нет, он просто не существует. И именно в этом смысле вы иная, вы изменились.
— Но я по-прежнему я.
— Сегодня вы стали больше сами собой, чем были тогда. И это хорошо.
По мере того как вы учитесь принимать себя такой, вы становитесь все сильнее и сильнее.
— Я звонила матери. Она предложила мне приехать и жить с ней то время, пока я буду работать над книгой. Она хочет, чтобы я познакомилась с ее новым мужем. Я еще не встречалась с ним.
— И как вы относитесь к этому приглашению? Вам хочется принять его?
— Вы знаете, как я отношусь к своей матери. В маленьких дозах она вполне ничего. Но через некоторое время мы с ней становимся как кошка с собакой.
— И вы опасаетесь, что так произойдет и на этот раз?
— Не знаю... Обычно она вполне нормально ведет себя, если я не ставлю ее перед очередной проблемой. И конечно, это, как правило, мои проблемы.
— Вполне возможно, что вы обе стали за это время более взрослыми, умудренными. Может быть, и она чему-то научилась, так же как научились вы.
— Значит, вы считаете, что мне следует пожить у нее?
— Я считаю, что вам следует подумать над этим. Я полагаю, что примирение с ней может стать очень важным моментом в вашем примирении с самой собой.
— Хорошо, я подумаю.
— Скажите, пожалуйста, как вы считаете, как долго продлится работа по завершению книги?
— По крайней мере, три месяца. Может быть, больше. И это — другая, новая проблема, которая сейчас волнует меня. У меня не будет вас, и мне не с кем будет беседовать, обсуждать свои проблемы.
— Я могу рекомендовать вам пару очень неплохих врачей там, где вы будете.
— Мужчин?
— А разве есть разница?
— Я знаю, что вроде бы не должно быть. Но есть. Во всяком случае, для меня. Те врачи, к которым я ходила до вас, относились ко мне так, словно я была ребенком и меня нужно только уговорить и умаслить, чтобы я стала разумной девочкой и вела себя как положено. Возможно, я ошибаюсь, но как мне кажется, здесь секс играет определенную роль.
— Признаться, я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать.
— Если бы я была домашней хозяйкой и все мои проблемы сводились бы к тем, о которых эти врачи привыкли вести разговоры, возможно, они и смогли бы стать моими врачами. Но я другая. Когда я говорила им, что не хочу выходить замуж или иметь детей, что единственное, чего я действительно хочу — это стать совершенно независимой, обеспечивать себя полностью, не полагаясь ни на кого, они просто переставали меня понимать. А я не хочу смириться с существованием, в котором мне всегда будет отводиться лишь зависимое положение. Я хочу при всех ситуациях сама делать выбор.
— В этом нет ничего плохого. Теоретически мы все имеет такое право.
— Теоретически. Но вы не хуже меня знаете, что это не так. И я знаю, что это не так. Один из врачей сказал мне как бы в шутку, что «могучий» секс выправит меня и успокоит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51