Итак, он направил прожектор на мадемуазель Кору, и слепящий свет ударил ей в лицо. Я сперва понадеялся, что он на этом остановится, однако из-за выпитого шампанского, нахлынувших воспоминаний о восхищении, которое она вызывала, и тридцати потерянных годах, как только она почувствовала на себе луч прожектора и увидела, что на нее обращены все взоры, ей и в самом деле показалось, что она на сцене и владеет залом, а это чувство, когда оно возвращает ся, должно быть, сильнее всего остального. Одну руку она уперла в живот, а другую подняла над головой и щелкала пальцами, будто кастаньетами - оле, оле! - я не знаю, что именно она танцевала, было ли это фламенко, пасодобль, танго или румба, да и она сама скорее всего этого не знала, но она принялась покачивать бедрами и вертеть задом, а учитывая ее возраст, ничего худшего с ней не могло случиться, а то, что она этого не понимала, делало ситуацию еще ужасней. Сравнить это можно только с жестокостью по отношению к животным. Вокруг раздались смешки, но не злобные, скорее от неловкости или растерянности. Но и это было еще не все. Внезапно она повернулась к Цаду и сделала ему какой-то знак, а этот негодяй тут же сообразил и остановил пластинку - он был счастлив, как последняя сволочь, ведь ему удается сделать настоящую пакость. В этот момент парень, сидевший неподалеку от нас, крикнул мне:
- Сказал бы своей бабуле, что это уж слишком.
Я повернулся было к нему, чтобы разбить ему рожу, но тут я услышал голос мадемуазель Коры по микрофону:
- Эту песню я посвящаю Марселю Беда.
Эти слова меня просто парализовали. Я еще не был Марселем Беда, и это имя вообще знали только она да я, но у меня одеревенели все мышцы, я превратился в соляную статую, так это, кажется, называется.
Мадемуазель Кора сжимала в руке микрофон, а Цад подскочил к пианино. Мои губы скривились в насмешливой улыбке, я всегда прикрываюсь этой улыбкой, когда нет выхода из положения.
Ай да персики в корзинке
У красотки аргентинки!
Подходите, не зевайте,
Что хотите выбирайте.
Не знаю, сколько минут она пела эту песню. Наверное, меньше, чем мне показалось, потому что в таких случаях время всегда играет с нами злые шутки. Мне показалось, лет тридцать.
Шальная подружка Шепнет вам на ушко: "Попробуй, как сладко, Как кожица гладка, И кончик тугой
Под нежной рукой".
Когда она пела "кончик тугой", то делала жест рукой, словно касаясь его. Подонок в желтой рубашке, что сидел поблизости от нас, сперва заорал, глядя на меня:
- Хватит! Мы хотим танцевать!
- Не надо мешать артистам, - так я ему сказал. - С тобой ничего не случится, если ты немного подождешь. А потом ты у меня еще запляшешь, обещаю!
Он шагнул в мою сторону. Сидевшая с ним девчонка, у которой сиськи были в два раза больше обычного, удержала его.
- Я не собираюсь тебе мешать зарабатывать себе на жизнь, альфонсик, -сказал он мне. - Но мотай отсюда.
Мне так захотелось дать ему в глаз, что я даже испытал некоторое удовлетворение от того, что сумел сдержаться. Всегда получаешь большое удовольствие, когда удается сдержаться.
Тем временем мадемуазель Кора допела песню, и ей от всего сердца зааплодировали: можно будет снова танцевать. Даже Цад, видно, испугался, что она еще будет петь, потому что поторопился поставить пластинку и сам пригласил мадемуазель Кору на танец. А ребят тоже можно понять: они заплатили по сорок франков каждый, чтобы тут посидеть и потанцевать, а не для того, чтобы помочь ей отдаться своим воспоминаниям.
Цад мигом переключил свет на зеленый, и его совсем не стало видно, только в полутьме маячили его фосфоресцирующий скелет и шапокляк, пока он танцевал с мадемуазель Корой, крепко сжимая ее в объятиях, чтобы она только не начала снова изображать звезду.
Мадемуазель Кора ликовала. Она откинула голову, прикрыла глаза и напевала про себя, а этот подонок Цад наклонял над ней свой фосфоресцирующий скелет и свой череп с нахлобученным шапокляком. Рон Фиск орал "get it green" своим голосом аншлюса. Я, правда, точно не знаю, что значит слово "аншлюс", но тщательно храню его в памяти, чтобы вставить, когда надо обозначить что-то, не имеющее названия.
Я пошел к стойке и хлопнул две рюмки водки, краешком глаза я видел, что Цад отвел мадемуазель Кору на ее место и даже поцеловал ей руку, чтобы показать, что он обучен хорошим манерам, о которых теперь забыли. Я тут же побежал назад, наступал мой черед. Мадемуазель Кора стоя допивала шампанское.
- Все, хватит, мадемуазель Кора, мы пошли.
Она тихонько покачивалась, и мне пришлось ее поддержать.
- Не могли бы мы пойти куда-нибудь, где танцуют яву?
- Я не знаю, где ее танцуют, да, по правде говоря, и знать не хочу.
Я жестом подозвал официанта, и когда он подошел, она попыталась заплатить. Я этого не хотел, однако справиться с ней не смог. Она очень настаивала, и я снова понял, что она меня принимает за того, за своего дружка в годы оккупации. Она, видно, привыкла тогда платить за этого подонка, которого любила, и теперь настаивала как бы в память о нем. В конце концов я сдался, я не хотел лишать ее удовольствия.
- У меня кружится голова…
Я взял ее под руку, и мы двинулись к выходу. Проходя мимо микрофона, она замедлила шаг, улыбаясь как провинившийся ребенок, но я удержал ее -уф! - слава богу, мы вышли на улицу. Я усадил ее в свое такси.
- Извините, мадемуазель Кора, я забыл кое-что на столике.
Я снова вошел в бар и, пуская в ход локти, протиснулся среди танцующих к типу, вякнувшему: "Сказал бы своей бабуле, что это уж слишком" и "Я не собираюсь мешать тебе зарабатывать себе на жизнь, но мотай отсюда". Парень был из того же теста, что и я, причем отменный экземпляр, крепко скроенный, сразу видно, такому палец в рот не клади, спуску никому не даст, да еще и волосы у него были такие же светлые, как у меня, и это сходство еще больше меня раззадорило, выходит, дважды стоило свести с ним счеты. Он попытался было врезать мне первый, но я так ловко дал ему в глаз, что с тех пор, когда приходится кого-либо бить, такого удовольствия я уже никогда больше не испытываю - как известно, живешь только раз. Правда, я тоже получил несколько оплеух, потому что он был с приятелем из Магриба, и из-за этого я не мог дать тому сдачи, я ведь не расист, если не хочешь быть сволочью, драться можно только с французами.
Когда я уже собрался выходить, я увидел, что мадемуазель Кора не осталась сидеть в такси, она пошла за мной и пыталась вновь взять микрофон, но Цад не давал ей его, и хозяин заведения тоже вмешался и схватил ее сзади. Конечно, она одна выпила всю бутылку шампанского, но дело было не только в этом, словно вся ее пропащая жизнь вновь захватила ее и бороться с этим было свыше ее сил. На меня это произвело такое сильное впечатление/что я совсем перестал ее стыдиться. К тому же, если тебе удалось кого-то как следует избить, чувствуешь себя всегда лучше. Цад держал микрофон на вытянутой руке, а хозяин, Бенно, волок мадемуазель Кору к двери, и все, кто танцевал на площадке, смеялись - таковы уж были здешние завсегдатаи и такова была эта танцплощадка. Короче, жалкое заведение. Я был в отличной форме. Когда я поравнялся с Цадом, он крикнул мне, ничуть не стесняясь присутствия мадемуазель Коры:
- Чтобы духа твоей Фреель' здесь больше не было, хватит!
Французская певица 20-х годов.
Я по-свойски положил ему руку на плечо:
- Дай ей еще раз спеть.
- О нет, здесь тебе не благотворительная программа для ветеранов, черт возьми!
Тогда я повернулся к Бенно и поднес ему к носу кулак, и он сразу высказался в пользу исторического компромисса:
- Хорошо, пусть споет еще раз, а потом вы мотаете отсюда, и чтобы ты сюда больше ни ногой.
И он сам объявил:
- По всеобщей просьбе в последний раз поет знаменитая звезда эстрады. Он обернулся ко мне. Я подсказал ему ее имя. Цад наклонился над микрофоном:
- Кора Ламенэр.
Раздалось шиканье, но его заглушили аплодисменты, хлопали главным образом девушки, им было неловко за нее.
Мадемуазель Кора взяла микрофон.
Ее осветили прожектором, и Цад встал позади нее. Он снял с головы свой шапокляк, прижал его к сердцу и стоял так, склонившись за спиной мадемуазель Коры, словно отдавая дань ее былой славе.
- Я спою для человека, который здесь присутствует…
Снова раздались шиканье, и свист, и аплодисменты, но скорее просто из желания приколоться. Они и слыхом не слыхали про Кору Ламенэр, но, вероятно, подумали, что это имя известное. Правда, один парень заорал:
- Мы хотим де Фюнеса! Мы хотим де Фюнеса! А другой крикнул:
- Верните деньги, верните деньги!
Но на них зашикали, и мадемуазель Кора запела, и надо сказать, что голос был лучшее, чем она обладала.
Не навек, не жди, Крошка-милашка, Не навек, не жди, Ла-ла, ла-ла, Сладкие деньки, Жаркие ночки, Коротки денечки, Крошка-милашка, Ночки-денечки Так коротки…
На этот раз ее слушали в полном молчании. Лицо ее было освещено белым лучом прожектора, всю ее можно было разглядеть во всех подробностях, и было что-то значительное в ее облике, ничего не скажешь. Если долгие годы чем-то занимаешься, то это умение не теряешь. Я стоял рядом с толстяком Бенно, он обливался потом и все время вытирал лоб платком, а Цад, стоя сзади, склонился своим скелетом над мадемуазель Корой. Мадемуазель Кора повернулась ко мне, протянула руку в мою сторону, и когда я услышал слова ее песни, единственное, что мне оставалось, чтобы отвлечь от себя внимание, это улыбнуться.
Милый ангел нежданный,
Белокурый и странный,
Улыбается мне.
И светлы его очи,
Точно белые ночи
В чужедальней стране…
Вдруг она умолкла. Я не понял, допела ли она песенку до конца или прервала пение, потому что забыла слова или по каким-то другим причинам, которых я не знал, да и не должен был знать, а знала только она. На этот раз она удостоилась настоящих аплодисментов, а не таких, как в первый раз, для проформы. Я тоже хлопал вместе со всеми, и все на меня смотрели. А Бенно ей даже руку поцеловал, но при этом не забывал деликатно подталкивать ее к выходу, все повторяя, чтобы доставить ей удовольствие:
- Браво, браво! Примите мои поздравления. У вас был триумфальный успех. Это все на моей памяти. Великая эпоха! Табу, Греко, Красная Роза! Я думал, вы были еще куда раньше!
И от облегчения, которое он испытал от того, что они были уже у самого выхода, ему захотелось переплюнуть самого себя:
- Ах, если бы можно было соединить на одной афише Пиаф, Фреель, Дамна и вас, мадемуазель…
Он снова оказался в трудном положении.
- Кора Ламенэр, - подсказал я ему.
- Да, да, Кора Ламенэр… Есть имена, которые нельзя забыть!
И он даже пожал мне руку, настолько он был за исторический компромисс.
Наконец мы оказались на улице.
18
Я поддержал мадемуазель Кору, которую шатало скорее от волнения, чем от выпитого шампанского.
- Уф! - вырвалось у нее, и она схватилась рукой за сердце, чтобы показать, что задыхается.
Она поцеловала меня, потом откинулась назад, не снимая своих рук с моих плеч, чтобы получше меня разглядеть, поправила мне волосы - все это она сделала ради меня и теперь хотела убедиться, что я ею горжусь. В эту минуту она была похожа на расшалившуюся девчонку, которая знает, что вела себя не так, как надо, и мне очень захотелось дать ей оплеуху, я едва сдержался. Чак говорит, что чувствительность - одна из десяти казней египетских.
- Вы были потрясающи, мадемуазель Кора. Жаль не выступать, имея такой голос.
- Молодежь утратила этот навык. Теперь поют по-другому. Они орут, и все.
- Им необходимо орать, более чем необходимо, мадемуазель Кора.
- Я думаю, что настоящая песня еще вернется. Надо запастись терпением и научиться ждать. Она вернется. Для меня все остановилось на Превере. Марианн Освальд первой стала его петь, это было в 1936-м. И она запела:
Хмельна
Волна
Вина…
Я прикрыл ей рот рукой, но ласково. Она весело засмеялась, потом глубоко вздохнула и вдруг стала грустной.
- Превер умер, и Раймон Кено тоже, а вот Марианн Освальд все еще жива, я видела ее на днях в ресторане "Лютеция"…
Никогда еще не встречал человека, который бы знал столько имен, мне совершенно неизвестных. А потом она добавила с упрямым видом:
- Жанровая песня все равно вернется. В нашей профессии надо уметь ждать.
Я усадил ее в такси и поехал на большой скорости. Она молча глядела вперед. Я поглядывал время от времени на нее, ожидая, что это случится: она плакала. Я взял ее за руку, не зная, что сказать.
- Я была посмешищем!
- Вовсе нет, что это вам взбрело в голову!
- Мне очень трудно привыкнуть к моему теперешнему положению, Жанно.
- Все еще вернется, мадемуазель Кора, просто вы сейчас попали в плохой период, но надо уметь ждать. Все в какой-то момент попадали в плохие периоды, с вашей профессией это неизбежно.
Она меня не слушала. Она еще раз повторила:
- Мне очень трудно привыкнуть к моему теперешнему положению, Жанно. Я едва не сказал, что согласен с ней, что возраст не знает жалости, но было лучше дать ей выговориться.
- Слишком рано начинается молодость, к ней привыкаешь, Жанно, а потом, когда тебе стукнет пятьдесят и надо менять привычки…
Она была вся мокрая от слез. Я открыл ее сумочку, вынул платок и дал ей его. Аргументов у меня больше не было. Я готов был сделать для нее что угодно, буквально что угодно, потому что это было не личное чувство, а куда большее, куда более общее, что-то касающееся порядка вещей в мире.
- Неправда, что мы стареем, Жанно, но люди требуют этого от нас. Нас заставляют играть эту роль, не спрашивая нашего мнения на этот счет. Я была посмешищем.
- Нам на это наплевать, мадемуазель Кора. Если ты не имеешь права быть в какой-то момент посмешищем, то и жизни нет.
- Третий возраст, так они это называют, Жанно. Она помолчала. Я сделал бы для нее все что угодно.
- Это очень несправедливо. Если ты музыкант, играешь на пианино или скрипке, то можешь этим заниматься до восьмидесяти лет, но если ты женщина, то прежде всего и все время имеешь дело с цифрами. Тебя вычисляют. Да, и первое, что делают с женщиной, это ее обсчитывают.
- Это изменится, мадемуазель Кора. Надо уметь ждать.
Но у меня не хватало нужных доводов. И чтобы врать, надо быть оптимистом.
- Правда, что годы берут нас в залог, мадемуазель Кора. Но вы не должны позволять себе привыкать к этому. Послушайте, Жанна Либерман написала книгу в самозащиту: "Старости не существует" в серии "Прожитое". Заглавие говорит само за себя, эта женщина в свои семьдесят девять лет кидала нож. В 1972 году имела черный пояс айкидо и занималась кун-фу, а в восемьдесят два года она увлекалась восточными единоборствами. Можете сами навести справки. Об этом писали в газете "Франс-суар".
Она продолжала плакать, но вместе с тем и улыбалась.
- Ты чудной парень, Жанно. И на редкость милый. Никогда не встречала такого. Мне с тобой очень хорошо. Надеюсь, ты это делаешь не только по долгу службы в вашем SOS.
Не знаю, что она имела против Телефона доверия, но она снова начала рыдать. Может быть, оттого, что шампанское перестало действовать и она снова оказалась одна. Я сжал ей руку.
- Мадемуазель Кора, мадемуазель Кора, - твердил я. Она прислонила голову к моему плечу.
- Женщине так трудно остаться молодой…
- Мадемуазель Кора, вы вовсе не старая. Сегодня шестьдесят пять лет, со всеми новыми средствами, которыми располагает медицина, это не то, что прежде. Даже социальное страхование вам платит в случае болезни. Теперь ведь на Луну летают, черт подери…
- Все кончено, все кончено…
- Вовсе нет. Что кончено? Почему кончено? Есть знаменитое высказывание, которое гласит: пока жизнь не угасла, есть надежда. Надо, чтобы вам написали новые песни, и вас окружат поклонники.
- Я не об этом говорю.
- Де Голль был королем Франции в восемьдесят два года, а мадам Симона Синьоре, которой примерно столько же лет, сколько вам, сыграла главную роль в каком фильме? "Вся жизнь впереди". Да, "Вся жизнь впереди", мадам Синьоре около шестидесяти, и она получила "Оскара", настолько это было правдиво. У нас у всех жизнь впереди, даже у меня, хотя у меня на этот счет нет никаких претензий, клянусь вам.
Я нежно прижал ее к себе, обняв за плечи, - надо уметь себя ограничивать. Впрочем, руки всегда оказываются короче, чем надо. Мне это было даже приятно, я интересовался одним существом, а не всеми истребляемыми животными особями!
- Вы ничего не подписали, мадемуазель Кора. Вы не поставили своей подписи, вы не давали вашего согласия на тот возраст, который вам дает жизнь.
- Надо быть вдвоем, - сказала она.
- Вдвоем или в группе из тридцати человек, как угодно.
- Группа из тридцати человек! Какой ужас!
- Это не я, а радио и телек советуют заниматься этим группами по тридцать человек, мадемуазель Кора.
- Что ты несешь, Жанно? Этого не может быть!
- Если этим заниматься индивидуально, каждый сам по себе, то получился бы настоящий бордель. Ведь надо очистить половину Бретани.
- А, ты говоришь о пролитой нефти…
- Да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
- Сказал бы своей бабуле, что это уж слишком.
Я повернулся было к нему, чтобы разбить ему рожу, но тут я услышал голос мадемуазель Коры по микрофону:
- Эту песню я посвящаю Марселю Беда.
Эти слова меня просто парализовали. Я еще не был Марселем Беда, и это имя вообще знали только она да я, но у меня одеревенели все мышцы, я превратился в соляную статую, так это, кажется, называется.
Мадемуазель Кора сжимала в руке микрофон, а Цад подскочил к пианино. Мои губы скривились в насмешливой улыбке, я всегда прикрываюсь этой улыбкой, когда нет выхода из положения.
Ай да персики в корзинке
У красотки аргентинки!
Подходите, не зевайте,
Что хотите выбирайте.
Не знаю, сколько минут она пела эту песню. Наверное, меньше, чем мне показалось, потому что в таких случаях время всегда играет с нами злые шутки. Мне показалось, лет тридцать.
Шальная подружка Шепнет вам на ушко: "Попробуй, как сладко, Как кожица гладка, И кончик тугой
Под нежной рукой".
Когда она пела "кончик тугой", то делала жест рукой, словно касаясь его. Подонок в желтой рубашке, что сидел поблизости от нас, сперва заорал, глядя на меня:
- Хватит! Мы хотим танцевать!
- Не надо мешать артистам, - так я ему сказал. - С тобой ничего не случится, если ты немного подождешь. А потом ты у меня еще запляшешь, обещаю!
Он шагнул в мою сторону. Сидевшая с ним девчонка, у которой сиськи были в два раза больше обычного, удержала его.
- Я не собираюсь тебе мешать зарабатывать себе на жизнь, альфонсик, -сказал он мне. - Но мотай отсюда.
Мне так захотелось дать ему в глаз, что я даже испытал некоторое удовлетворение от того, что сумел сдержаться. Всегда получаешь большое удовольствие, когда удается сдержаться.
Тем временем мадемуазель Кора допела песню, и ей от всего сердца зааплодировали: можно будет снова танцевать. Даже Цад, видно, испугался, что она еще будет петь, потому что поторопился поставить пластинку и сам пригласил мадемуазель Кору на танец. А ребят тоже можно понять: они заплатили по сорок франков каждый, чтобы тут посидеть и потанцевать, а не для того, чтобы помочь ей отдаться своим воспоминаниям.
Цад мигом переключил свет на зеленый, и его совсем не стало видно, только в полутьме маячили его фосфоресцирующий скелет и шапокляк, пока он танцевал с мадемуазель Корой, крепко сжимая ее в объятиях, чтобы она только не начала снова изображать звезду.
Мадемуазель Кора ликовала. Она откинула голову, прикрыла глаза и напевала про себя, а этот подонок Цад наклонял над ней свой фосфоресцирующий скелет и свой череп с нахлобученным шапокляком. Рон Фиск орал "get it green" своим голосом аншлюса. Я, правда, точно не знаю, что значит слово "аншлюс", но тщательно храню его в памяти, чтобы вставить, когда надо обозначить что-то, не имеющее названия.
Я пошел к стойке и хлопнул две рюмки водки, краешком глаза я видел, что Цад отвел мадемуазель Кору на ее место и даже поцеловал ей руку, чтобы показать, что он обучен хорошим манерам, о которых теперь забыли. Я тут же побежал назад, наступал мой черед. Мадемуазель Кора стоя допивала шампанское.
- Все, хватит, мадемуазель Кора, мы пошли.
Она тихонько покачивалась, и мне пришлось ее поддержать.
- Не могли бы мы пойти куда-нибудь, где танцуют яву?
- Я не знаю, где ее танцуют, да, по правде говоря, и знать не хочу.
Я жестом подозвал официанта, и когда он подошел, она попыталась заплатить. Я этого не хотел, однако справиться с ней не смог. Она очень настаивала, и я снова понял, что она меня принимает за того, за своего дружка в годы оккупации. Она, видно, привыкла тогда платить за этого подонка, которого любила, и теперь настаивала как бы в память о нем. В конце концов я сдался, я не хотел лишать ее удовольствия.
- У меня кружится голова…
Я взял ее под руку, и мы двинулись к выходу. Проходя мимо микрофона, она замедлила шаг, улыбаясь как провинившийся ребенок, но я удержал ее -уф! - слава богу, мы вышли на улицу. Я усадил ее в свое такси.
- Извините, мадемуазель Кора, я забыл кое-что на столике.
Я снова вошел в бар и, пуская в ход локти, протиснулся среди танцующих к типу, вякнувшему: "Сказал бы своей бабуле, что это уж слишком" и "Я не собираюсь мешать тебе зарабатывать себе на жизнь, но мотай отсюда". Парень был из того же теста, что и я, причем отменный экземпляр, крепко скроенный, сразу видно, такому палец в рот не клади, спуску никому не даст, да еще и волосы у него были такие же светлые, как у меня, и это сходство еще больше меня раззадорило, выходит, дважды стоило свести с ним счеты. Он попытался было врезать мне первый, но я так ловко дал ему в глаз, что с тех пор, когда приходится кого-либо бить, такого удовольствия я уже никогда больше не испытываю - как известно, живешь только раз. Правда, я тоже получил несколько оплеух, потому что он был с приятелем из Магриба, и из-за этого я не мог дать тому сдачи, я ведь не расист, если не хочешь быть сволочью, драться можно только с французами.
Когда я уже собрался выходить, я увидел, что мадемуазель Кора не осталась сидеть в такси, она пошла за мной и пыталась вновь взять микрофон, но Цад не давал ей его, и хозяин заведения тоже вмешался и схватил ее сзади. Конечно, она одна выпила всю бутылку шампанского, но дело было не только в этом, словно вся ее пропащая жизнь вновь захватила ее и бороться с этим было свыше ее сил. На меня это произвело такое сильное впечатление/что я совсем перестал ее стыдиться. К тому же, если тебе удалось кого-то как следует избить, чувствуешь себя всегда лучше. Цад держал микрофон на вытянутой руке, а хозяин, Бенно, волок мадемуазель Кору к двери, и все, кто танцевал на площадке, смеялись - таковы уж были здешние завсегдатаи и такова была эта танцплощадка. Короче, жалкое заведение. Я был в отличной форме. Когда я поравнялся с Цадом, он крикнул мне, ничуть не стесняясь присутствия мадемуазель Коры:
- Чтобы духа твоей Фреель' здесь больше не было, хватит!
Французская певица 20-х годов.
Я по-свойски положил ему руку на плечо:
- Дай ей еще раз спеть.
- О нет, здесь тебе не благотворительная программа для ветеранов, черт возьми!
Тогда я повернулся к Бенно и поднес ему к носу кулак, и он сразу высказался в пользу исторического компромисса:
- Хорошо, пусть споет еще раз, а потом вы мотаете отсюда, и чтобы ты сюда больше ни ногой.
И он сам объявил:
- По всеобщей просьбе в последний раз поет знаменитая звезда эстрады. Он обернулся ко мне. Я подсказал ему ее имя. Цад наклонился над микрофоном:
- Кора Ламенэр.
Раздалось шиканье, но его заглушили аплодисменты, хлопали главным образом девушки, им было неловко за нее.
Мадемуазель Кора взяла микрофон.
Ее осветили прожектором, и Цад встал позади нее. Он снял с головы свой шапокляк, прижал его к сердцу и стоял так, склонившись за спиной мадемуазель Коры, словно отдавая дань ее былой славе.
- Я спою для человека, который здесь присутствует…
Снова раздались шиканье, и свист, и аплодисменты, но скорее просто из желания приколоться. Они и слыхом не слыхали про Кору Ламенэр, но, вероятно, подумали, что это имя известное. Правда, один парень заорал:
- Мы хотим де Фюнеса! Мы хотим де Фюнеса! А другой крикнул:
- Верните деньги, верните деньги!
Но на них зашикали, и мадемуазель Кора запела, и надо сказать, что голос был лучшее, чем она обладала.
Не навек, не жди, Крошка-милашка, Не навек, не жди, Ла-ла, ла-ла, Сладкие деньки, Жаркие ночки, Коротки денечки, Крошка-милашка, Ночки-денечки Так коротки…
На этот раз ее слушали в полном молчании. Лицо ее было освещено белым лучом прожектора, всю ее можно было разглядеть во всех подробностях, и было что-то значительное в ее облике, ничего не скажешь. Если долгие годы чем-то занимаешься, то это умение не теряешь. Я стоял рядом с толстяком Бенно, он обливался потом и все время вытирал лоб платком, а Цад, стоя сзади, склонился своим скелетом над мадемуазель Корой. Мадемуазель Кора повернулась ко мне, протянула руку в мою сторону, и когда я услышал слова ее песни, единственное, что мне оставалось, чтобы отвлечь от себя внимание, это улыбнуться.
Милый ангел нежданный,
Белокурый и странный,
Улыбается мне.
И светлы его очи,
Точно белые ночи
В чужедальней стране…
Вдруг она умолкла. Я не понял, допела ли она песенку до конца или прервала пение, потому что забыла слова или по каким-то другим причинам, которых я не знал, да и не должен был знать, а знала только она. На этот раз она удостоилась настоящих аплодисментов, а не таких, как в первый раз, для проформы. Я тоже хлопал вместе со всеми, и все на меня смотрели. А Бенно ей даже руку поцеловал, но при этом не забывал деликатно подталкивать ее к выходу, все повторяя, чтобы доставить ей удовольствие:
- Браво, браво! Примите мои поздравления. У вас был триумфальный успех. Это все на моей памяти. Великая эпоха! Табу, Греко, Красная Роза! Я думал, вы были еще куда раньше!
И от облегчения, которое он испытал от того, что они были уже у самого выхода, ему захотелось переплюнуть самого себя:
- Ах, если бы можно было соединить на одной афише Пиаф, Фреель, Дамна и вас, мадемуазель…
Он снова оказался в трудном положении.
- Кора Ламенэр, - подсказал я ему.
- Да, да, Кора Ламенэр… Есть имена, которые нельзя забыть!
И он даже пожал мне руку, настолько он был за исторический компромисс.
Наконец мы оказались на улице.
18
Я поддержал мадемуазель Кору, которую шатало скорее от волнения, чем от выпитого шампанского.
- Уф! - вырвалось у нее, и она схватилась рукой за сердце, чтобы показать, что задыхается.
Она поцеловала меня, потом откинулась назад, не снимая своих рук с моих плеч, чтобы получше меня разглядеть, поправила мне волосы - все это она сделала ради меня и теперь хотела убедиться, что я ею горжусь. В эту минуту она была похожа на расшалившуюся девчонку, которая знает, что вела себя не так, как надо, и мне очень захотелось дать ей оплеуху, я едва сдержался. Чак говорит, что чувствительность - одна из десяти казней египетских.
- Вы были потрясающи, мадемуазель Кора. Жаль не выступать, имея такой голос.
- Молодежь утратила этот навык. Теперь поют по-другому. Они орут, и все.
- Им необходимо орать, более чем необходимо, мадемуазель Кора.
- Я думаю, что настоящая песня еще вернется. Надо запастись терпением и научиться ждать. Она вернется. Для меня все остановилось на Превере. Марианн Освальд первой стала его петь, это было в 1936-м. И она запела:
Хмельна
Волна
Вина…
Я прикрыл ей рот рукой, но ласково. Она весело засмеялась, потом глубоко вздохнула и вдруг стала грустной.
- Превер умер, и Раймон Кено тоже, а вот Марианн Освальд все еще жива, я видела ее на днях в ресторане "Лютеция"…
Никогда еще не встречал человека, который бы знал столько имен, мне совершенно неизвестных. А потом она добавила с упрямым видом:
- Жанровая песня все равно вернется. В нашей профессии надо уметь ждать.
Я усадил ее в такси и поехал на большой скорости. Она молча глядела вперед. Я поглядывал время от времени на нее, ожидая, что это случится: она плакала. Я взял ее за руку, не зная, что сказать.
- Я была посмешищем!
- Вовсе нет, что это вам взбрело в голову!
- Мне очень трудно привыкнуть к моему теперешнему положению, Жанно.
- Все еще вернется, мадемуазель Кора, просто вы сейчас попали в плохой период, но надо уметь ждать. Все в какой-то момент попадали в плохие периоды, с вашей профессией это неизбежно.
Она меня не слушала. Она еще раз повторила:
- Мне очень трудно привыкнуть к моему теперешнему положению, Жанно. Я едва не сказал, что согласен с ней, что возраст не знает жалости, но было лучше дать ей выговориться.
- Слишком рано начинается молодость, к ней привыкаешь, Жанно, а потом, когда тебе стукнет пятьдесят и надо менять привычки…
Она была вся мокрая от слез. Я открыл ее сумочку, вынул платок и дал ей его. Аргументов у меня больше не было. Я готов был сделать для нее что угодно, буквально что угодно, потому что это было не личное чувство, а куда большее, куда более общее, что-то касающееся порядка вещей в мире.
- Неправда, что мы стареем, Жанно, но люди требуют этого от нас. Нас заставляют играть эту роль, не спрашивая нашего мнения на этот счет. Я была посмешищем.
- Нам на это наплевать, мадемуазель Кора. Если ты не имеешь права быть в какой-то момент посмешищем, то и жизни нет.
- Третий возраст, так они это называют, Жанно. Она помолчала. Я сделал бы для нее все что угодно.
- Это очень несправедливо. Если ты музыкант, играешь на пианино или скрипке, то можешь этим заниматься до восьмидесяти лет, но если ты женщина, то прежде всего и все время имеешь дело с цифрами. Тебя вычисляют. Да, и первое, что делают с женщиной, это ее обсчитывают.
- Это изменится, мадемуазель Кора. Надо уметь ждать.
Но у меня не хватало нужных доводов. И чтобы врать, надо быть оптимистом.
- Правда, что годы берут нас в залог, мадемуазель Кора. Но вы не должны позволять себе привыкать к этому. Послушайте, Жанна Либерман написала книгу в самозащиту: "Старости не существует" в серии "Прожитое". Заглавие говорит само за себя, эта женщина в свои семьдесят девять лет кидала нож. В 1972 году имела черный пояс айкидо и занималась кун-фу, а в восемьдесят два года она увлекалась восточными единоборствами. Можете сами навести справки. Об этом писали в газете "Франс-суар".
Она продолжала плакать, но вместе с тем и улыбалась.
- Ты чудной парень, Жанно. И на редкость милый. Никогда не встречала такого. Мне с тобой очень хорошо. Надеюсь, ты это делаешь не только по долгу службы в вашем SOS.
Не знаю, что она имела против Телефона доверия, но она снова начала рыдать. Может быть, оттого, что шампанское перестало действовать и она снова оказалась одна. Я сжал ей руку.
- Мадемуазель Кора, мадемуазель Кора, - твердил я. Она прислонила голову к моему плечу.
- Женщине так трудно остаться молодой…
- Мадемуазель Кора, вы вовсе не старая. Сегодня шестьдесят пять лет, со всеми новыми средствами, которыми располагает медицина, это не то, что прежде. Даже социальное страхование вам платит в случае болезни. Теперь ведь на Луну летают, черт подери…
- Все кончено, все кончено…
- Вовсе нет. Что кончено? Почему кончено? Есть знаменитое высказывание, которое гласит: пока жизнь не угасла, есть надежда. Надо, чтобы вам написали новые песни, и вас окружат поклонники.
- Я не об этом говорю.
- Де Голль был королем Франции в восемьдесят два года, а мадам Симона Синьоре, которой примерно столько же лет, сколько вам, сыграла главную роль в каком фильме? "Вся жизнь впереди". Да, "Вся жизнь впереди", мадам Синьоре около шестидесяти, и она получила "Оскара", настолько это было правдиво. У нас у всех жизнь впереди, даже у меня, хотя у меня на этот счет нет никаких претензий, клянусь вам.
Я нежно прижал ее к себе, обняв за плечи, - надо уметь себя ограничивать. Впрочем, руки всегда оказываются короче, чем надо. Мне это было даже приятно, я интересовался одним существом, а не всеми истребляемыми животными особями!
- Вы ничего не подписали, мадемуазель Кора. Вы не поставили своей подписи, вы не давали вашего согласия на тот возраст, который вам дает жизнь.
- Надо быть вдвоем, - сказала она.
- Вдвоем или в группе из тридцати человек, как угодно.
- Группа из тридцати человек! Какой ужас!
- Это не я, а радио и телек советуют заниматься этим группами по тридцать человек, мадемуазель Кора.
- Что ты несешь, Жанно? Этого не может быть!
- Если этим заниматься индивидуально, каждый сам по себе, то получился бы настоящий бордель. Ведь надо очистить половину Бретани.
- А, ты говоришь о пролитой нефти…
- Да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27