Как же так? Ведь вот, вы сами пишете: "Вчера я провел вечер у хасидов". Кто эти "хасиды", как вы их называете? К какой секте они принадлежат?
Рабинович спокойно ответил, что, по его сведениям, хасиды - не секта и что у евреев вообще никаких сект нет.
– Откуда же у них берутся какие-то особые танцы? В вашем дневнике сказано: "Я плясал вместе с ними их хасидский "танец". Что это за танец такой?
– Ничего особенного! Выпьют по рюмочке и веселятся: кто поет, кто в ладоши хлопает, остальные пляшут...
– Где это происходило? Где вы познакомились с этой сектой?
Рабинович замялся. Не хотелось впутывать в дело совершенно непричастных лиц... Он ответил, что попросту забыл, где это происходило.
– Жаль, что у вас так коротка память! - сказал следователь с саркастической усмешкой. - Вы бы могли вспомнить много интересного! Вот, например, в конце вашего дневника имеется запись: "Сегодня весь день посвятил ритуалу... Сегодня я уб..." Вспомните, что вы хотели написать после этого "уб"?..
Рабинович разглядывал запись, но никак не мог вспомнить, что он хотел написать.
– Та-ак! - протянул следователь с глубоким вздохом. - Так никак не можете припомнить? Может быть, эта картинка поможет вам восстановить в памяти недописанное слово?
Следователь взял со стола потрепанную книжку. То была знаменитая "Агада", фамильная ценность семьи Шапиро. Открыв ее на странице, где была помещена замечательная иллюстрация - заклание Исаака, следователь передал книгу Рабиновичу и стал внимательно следить: какое впечатление эта иллюстрация производит на Рабиновича?
Никакого впечатления. Рабинович явно не понимал.
Следователь повторил вопрос:
– Не напоминает ли вам чего-нибудь эта картина? И вообще, не будете ли вы любезны объяснить нам значение этого символа?
Рабинович признался, что ничего не понимает и видит эту картинку впервые в жизни.
– В первый раз? Тогда вы, может быть, прочтете пару строк - и вам станет ясно?
Он бы с удовольствием сделал это, но (при этом Рабинович почему-то покраснел)... не может, к сожалению, прочесть...
– Почему?
– Потому что я по-еврейски читать не умею! Чиновники были поражены...
– Вы не умеете читать по-еврейски?!
– Ни читать, ни писать, ни говорить!
Если бы Рабинович оказался чудовищем с семью пальцами на руках и ногах, он и тогда не произвел бы на следователей более сильного впечатления, чем последним заявлением. Как же так? Еврей, изучающий историю "ритуала", "догматы", лично участвующий в выпечке мацы, пляшущий с хасидами, имеет наглость уверять, что не знает еврейского языка! Ни читать, ни писать, ни говорить?! Ну и ну! Хорош гусь! С ним придется, видать, повозиться!..
Следователь поднялся с места, поправил пенсне и обратился к помощнику:
– Обвиняемый заявляет, что не знает еврейского языка. Ни писать, ни читать, ни говорить не умеет!
Слово "обвиняемый" Рабинович услыхал впервые. Стало быть, он-то и есть обвиняемый? В чем же его обвиняют? Уж не в ритуальном ли убийстве? Рабинович понял, что вляпался в какую-то нелепую, им самим сочиненную, трагикомедию. Но не это его смутило. Он знал, что достаточно будет ему назвать свое настоящее имя, чтобы все это гнилое "обвинение" рассыпалось в праx... Ему казалось несравненно более важным то, что люди с серьезным видом городят обвинительный вздор на основании смехотворных показаний и в то же время упускают из виду подлинных преступников! Неужто же его сегодняшние разоблачения не вразумили их? Ведь это - неглупые люди, ищущие правду? Неужто они не захотят сбросить со своих глаз пелену бесстыдной лжи о "ритуале"?..
Занятый своими мыслями, Рабинович даже не слыхал заключительного слова следователя, убеждавшего "обвиняемого" бросить "ломать комедию" и проникнуться мыслью, что чистосердечное признание ничего, кроме пользы, не принесет единоверцам Рабиновича.
– Почему мы, например, открыто говорим о наших сектах? - сказал в заключение следователь.
Но вся тирада была впустую, Рабинович заявил категорически, что сообщил всю правду и другой правды не знает.
И, уверенный в своей правоте, Рабинович с поразительным хладнокровием отнесся к сообщению следователя о том, что его для его же пользы переводят в тюрьму, где у него будет возможность подумать, поумнеть и понять, что "настоящую правду" нельзя заменить фантастическим вымыслом...
Глава 41
НЕРВНАЯ ГОРЯЧКА
Бетти и сама не могла бы припомнить, что с ней было на другой день после памятной ночи...
Все пережитое пронеслось над ней ураганом и промелькнуло, как тяжелый, гнетущий сон...
Смутно припоминала она, что ее куда-то возили, что-то ей говорили, о чем-то спрашивали... Она, кажется, отвечала... Много лиц прошло перед ее глазами. Говорить она не могла. Какой-то клубок застрял в глотке, не давая возможности ни говорить, ни плакать.
Она грохнулась на стул и, вместо того чтобы плакать, расхохоталась. Хохотала она громко и безудержно до тех пор, пока хохот не перешел в рыдание...
И это не принесло облегчения. Наоборот, еще сильнее сжалось сердце. Хотелось рвать на себе волосы, колотить кулаками по голове...
– Тронулась барышня! - решил надзиратель.
– Тронулась! - подтвердил второй. И рассказал, что она ни за что не хотела выйти из подвала до тех пор, пока за ней не пришли двое надзирателей. - Ясно, тронулась!
– Сами вы тронулись! - произнес чей-то приятный голос. Кто это сказал? Ах, да! Тот старик с добрыми серыми глазами в белом мундире...
Этот старик произвел на Бетти сильное впечатление: она почуяла в нем человека, способного понять и посочувствоватъ ей.
Ей хотелось обо всем рассказать ему... Но она не могла произнести ни слова.
Человек встал. Взял ее руку. Пощупал пульс. Провел рукой по голове и попросил ее успокоиться... И говорил он таким добрым отеческим голосом...
– Не видите разве, что девушка больна? Доктора!
Ее куда-то везли... И на улице пахло гелиотропом и йодоформом...
***
Протекция - великая сила!
Давид и Сарра обегали весь город, подняли на ноги богатых родственников и хозяев. Были нажаты все пружины, и в конце концов дознались, что задержанную дочь Шапиро поутру перевезли в больницу. Но в какую именно?
Поднялась новая беготня по городу из одной больницы в другую. В каждой больнице Сарра чуть ли не на коленях умоляла сказать ей, где ее дочь.
Наконец, после долгих мытарств, удалось установить, что Бетти находится в еврейском госпитале.
Помчались туда. Да, действительно, Бетти находится здесь. Но сейчас к ней никого нельзя пускать. Утром - пожалуйте!
– Нельзя никак? Да ведь я - мать!
– Двадцать раз "мать"! Нельзя, и кончено!
– Господи, и что за люди! Ни капли жалости!
Вдруг Сарра увидала своего домашнего врача. Она обрадовалась ему, как отцу родному:
– Как хорошо, что вы здесь! Моя Бетти тут, больная! А меня не пускают к ней! Где это слыхано? Где это видано? Мать!
– Ш-ш-ш! - зашипел доктор. - Не кричите, не шумите!
– Что значит - не кричать? Не шуметь? Когда моя Бетти, мое дитя...
– Ваша Бетти, ваше дитя... Знаю! Я как раз от нее иду. Она больна, но опасности никакой нет. Нечего кричать и шуметь. Ваша дочь не на улице, а в больнице! А больница - не такое место, куда каждый может приходить и скандалить. Утром вас пустят к ней, а сейчас нельзя. Нель-зя!..
– Я понимаю! Что тут непонятного? Но почему никто не хочет войти в мое положение? Ведь я же - мать! Хоть одним глазком, хоть издали дайте посмотреть! Неужели вы, наш домашний доктор, свой человек, допустите такую несправедливость?
Доктор тщетно отбояривался, сердился, кричал. Но от Сарры не так легко отделаться! Кончилось тем, что доктор, хотя и с неимоверным трудом, выхлопотал для Сарры у администрации разрешение на ночевку. Он уже собирался ехать домой, но Сарра остановила его.
– Несчастье мое! Что вы еще хотите от меня?
– Вы едете домой? Потрудитесь заехать к нам и передать Давиду, что дочь в больнице, что я с ней, что опасности нет. И скажите ему, чтоб он присмотрел за Сёмкой... И сообщил бы шурину и всем. И чтоб он, ради Бога...
– Господи, откуда берутся такие матери?
Доктор схватился за голову и пустился с лестницы бегом.
***
В несколько дней Сарра стала в больнице своим человеком. Ухаживала за дочерью, измеряла температуру, вмешивалась в распоряжения врача, требовала объяснения, почему больной дают то, а не другое лекарство, и вообще распоряжалась "домашним врачом" по своему усмотрению.
Доктор ожил, когда Бетти стала поправляться, и не мог уже дождаться дня избавления от ее матери - этой пиявки в образе женщины.
Выздоровление Бетти шло медленно. Еле-еле дождались кризиса. И когда температура стала падать, выдержка Сарры сразу рухнула: она отошла в уголок и выплакала все накопившиеся слезы.
***
Легко и радостно было пробуждение Бетти.
Первым лицом, которое она увидела и узнала, было лицо матери. Оно сияло и отражало одновременно столько чувств, что нельзя было сказать, какое из них преобладает: страх, счастье, любовь, преданность, жалость, мольба?..
Бетти не могла не улыбнуться.
– Мама! - произнесла она тихо.
У матери чуть сердце не выскочило из груди.
– Чего тебе, Бетти?
Вторым лицом был доктор - старый знакомый, домашний врач...
– А где же отец? И что это за незнакомая комната? Где я? Почему так светло?
– Ш-ш-ш! - произнес доктор, приложив палец к губам. - Нельзя говорить! Нельзя думать! Спокойно лежать, и больше ничего!
Легко ему говорить - "лежать и не думать". А ей так хочется все знать. То, что она не дома, - это ясно. Но как она сюда попала?
Бетти закрывает глаза и понемногу начинает вспоминать - минуту за минутой - весь "тот" день.
Вот и папа забежал на минуту (ему, как всегда, некогда: служба!). Вот и Сёмка приехал вместе с доктором и сейчас едет с доктором же обратно... Даже тетя Тойба с дочерьми пришла. Их, правда, доктор сейчас же спровадил... Все знакомые и родные побывали, и только одного, одного человека не было! Этот "один" не менее дорог, а может быть, и дороже всех других; но его-то как раз и нет! Как узнать? Кого спросить? И почему никто ничего не говорит о нем? Как будто нарочно не упоминают его имени, будто сговорились все.
Мать уловила тревогу дочери и захотела ее как-нибудь успокоить.
– Знаешь, Бетти, кто тебя спрашивал? - заговорила Сарра и тотчас раскаялась: Бетти вся насторожилась, кровь прилила к лицу. Она сделала над собой нечеловеческое усилие и спросила спокойно:
– Кто?
– Ты думаешь, он один только раз был здесь, этот "шлим-мазл"?
– Какой "шлим-мазл"? - спросила Бетти упавшим голосом.
– А вот тот парень из Пинска! - ответила Сарра с деланной улыбкой. - Ты, наверно, помнишь его? В ту ночь... на улице...
Бетти помнит. Это - товарищ Рабиновича... Напрасно обрадовалась! Значит, "его" нет больше! И все молчат...
Мать понимала, какое имя хочет услышать Бетти, кого ищет ее взгляд. Что делать, если она вдруг спросит, где квартирант? Что сказать? Как долго можно замалчивать? Придется ведь открыть правду. Но как начать?
Сарра уже советовалась об этом с Давидом, с доктором и даже с Тойбой Фамилиант. Все в один голос заявили, что ни в коем случае нельзя говорить Бетти о квартиранте! Разве сама спросит. И то лучше солгать как-нибудь, подготовить ее, чтобы не огорошить ее правдой. Но Сарра знала свою дочь лучше всех. Она понимала, что Бетти не проведешь выдумками, и начала стороной:
– Прости Господи! Мне кажется, что чем больше у человека денег, тем большей свиньей он становится... К чему миллионы, когда у человека нет сердца?.. Я говорю о его тетке, об этой миллионерше...
У Бетти тревожно забилось сердце.
– На что берегут эти миллионы? На тот свет, что ли, заберут их?
"Да, да! Нет его! Нет!" - мелькнуло в голове Бетти.
– Я знаю... - продолжала Сарра, - если бы у меня был миллион и моего племянника заподозрили в таком преступлении, я бы, кажется, на другой день прилетела и сыпала бы деньгами! Десять тысяч - так десять! Пятьдесят - так пятьдесят! Взяла бы его на поруки! Как могут богачи скупиться, когда речь идет о спасении жизни! Взяли человека невинного, чистого, как стеклышко, и превратили в разбойника, убийцу!..
Бетти почувствовала, как огромная тяжесть свалилась у нее с души: "Значит - жив!"
И, поняв, сообразив, в чем дело, она выпытала у матери понемногу все подробности.
Но вместо того чтобы горевать, убиваться, Бетти в первый раз после болезни рассмеялась! Глаза загорелись прежним огнем...
– Тебе смешно, Бетти? Не правда ли? Рабинович - убийца! Ха-ха-ха!
Бетти не отвечала. Тысячи цветов распустились в душе Бетти, и тысячи птиц пели на разные лады:
– Он жив! Он жив! Он жив!
Часть вторая
Глава 1
ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ
Когда Рабинович и Попов затеяли рискованную комедию обмена именами и документами, перед ними встал вопрос: как обставить с внешней стороны свою жизнь, чтобы родные ни о чем не подозревали?
Они сообщили друг другу необходимые подробности о своем прошлом, о семейном положении и т. п. и задумались над вопросом о переписке с родными.
План, придуманный Рабиновичем-настоящим, был прост. Ничего не подозревающие родители будут адресовать свои письма по настоящим адресам сыновей: Попову - в центральный город России, а Рабиновичу - в университетский город "черты"; адресаты, получив письма, будут пересылать их друг другу по месту пребывания. Ответы на письма, согласно плану, должны следовать тем же порядком: корреспонденция подлинного Попова должна пересылаться подлинному Рабиновичу - в центр, а оттуда - в Т-скую губернию, а корреспонденция Рабиновича - через Попова - в "черту еврейской оседлости".
Возникало, однако, опасение, что письма могут ненароком попасть в ненадлежащие руки и выдать товарищей.
Рабинович-подлинный посоветовал Попову написать домой о том, что в университете имеется целых три Попова и, как назло, все - Григории. Рабинович же сообщит своим родным, что в университете у него однофамильцев видимо-невидимо...
Ввиду такого обстоятельства сыновья попросят писать им по адресу почтамта "до востребования", проставляя вместо фамилии одни лишь инициалы!
– Браво, Гершко! - воскликнул в восторге Попов. - Талмудическая у тебя голова, черт возьми!
– Ну там талмудическая или не талмудическая, а, кажется, это будет неплохо! - сказал Рабинович.
И приятели расстались, очень довольные друг другом.
План был составлен на славу. Все пошло как по-писаному, Поповы писали сыну в центр, Рабиновичи - в черту, а почта, не вдаваясь в рассуждения, пересылала письма по два раза в оба конца.
И вдруг что-то застопорило, механизм подозрительно заскрипел и машина на полном ходу остановилась!
Подлинный Рабинович, студент университета, вдруг перестал получать письма от своего коллеги - дантиста "Рабиновича". Заказные письма, телеграммы, заклинания и ругательства - все было вотще: дантист не откликался! Подлинный Рабинович сходил с ума от неизвестности.
Одновременно и Поповы стали бомбардировать письмами своего Гришу. Рабинович-настоящий аккуратнейшим образом пересылал их по назначению, но они, никем не востребованные, покоились в почтамте вместе с письмами Рабиновича, адресованными Грише.
"Одно из двух, - жаловались Рабиновичи в письмах к сыну, - если ты, не дай Бог, нездоров, то мог бы, кажется, попросить кого-нибудь черкнуть пару слов или протелеграфировать, и тогда кто-нибудь из нас приехал бы к тебе, хоть это и не так просто - бросить работу и сунуться в город, где еврею и переночевать нельзя... Или... с тобой что-либо случилось?.. Не хочется верить! Одним словом, Гершель, мы решили ждать еще одну неделю. И если в течение этого времени от тебя письма не будет, то либо отец, либо я вынуждены будем приехать - узнать, что с тобой".
Письмо это принадлежало перу старшего брата Гершки, Авраам-Лейба Рабиновича, человека женатого, занятого вместе с отцом работой по транспортированию товаров...
Но приехать ни отцу, ни брату не привелось, так как в тот самый день, когда было отослано это письмо, нежданно-негаданно арестовали обоих Рабиновичей - старика с сыном, к немалому изумлению всего местечка.
– Как это возможно? Реб Мойше Рабинович не такой еврей, чтоб торговать краденым, а сын его не из тех, что вмешиваются в политику...
– В чем же дело??
Глава 2
РЕБ МОЙШЕ РАБИНОВИЧ ЕДЕТ СПАСАТЬ СЫНА
Все разъяснилось довольно скоро. Еще до того, как выпустили обоих арестантов, местечко было осведомлено о причине ареста и загудело, как потревоженная стая ос.
Дознались обо всем из газет, впервые опубликовавших полностью имя преступника. Сначала упоминалось глухо о "еврее-дантисте". Потом было напечатано черным по белому, что он - шкловский мещанин, слушатель зубоврачебной щколы, Герш Мовшевич Рабинович.
Волнение, охватившее все местечко, не поддается описанию! Новости сыпались градом, одна другой убийственнее...
– Все это ерунда! - утверждали оптимисты. - Ничего, кроме позора! На глазах всей Европы! В наше время, когда даже в таком медвежьем углу, как наше местечко, имеется железная дорога, прогимназия и даже кинематограф!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Рабинович спокойно ответил, что, по его сведениям, хасиды - не секта и что у евреев вообще никаких сект нет.
– Откуда же у них берутся какие-то особые танцы? В вашем дневнике сказано: "Я плясал вместе с ними их хасидский "танец". Что это за танец такой?
– Ничего особенного! Выпьют по рюмочке и веселятся: кто поет, кто в ладоши хлопает, остальные пляшут...
– Где это происходило? Где вы познакомились с этой сектой?
Рабинович замялся. Не хотелось впутывать в дело совершенно непричастных лиц... Он ответил, что попросту забыл, где это происходило.
– Жаль, что у вас так коротка память! - сказал следователь с саркастической усмешкой. - Вы бы могли вспомнить много интересного! Вот, например, в конце вашего дневника имеется запись: "Сегодня весь день посвятил ритуалу... Сегодня я уб..." Вспомните, что вы хотели написать после этого "уб"?..
Рабинович разглядывал запись, но никак не мог вспомнить, что он хотел написать.
– Та-ак! - протянул следователь с глубоким вздохом. - Так никак не можете припомнить? Может быть, эта картинка поможет вам восстановить в памяти недописанное слово?
Следователь взял со стола потрепанную книжку. То была знаменитая "Агада", фамильная ценность семьи Шапиро. Открыв ее на странице, где была помещена замечательная иллюстрация - заклание Исаака, следователь передал книгу Рабиновичу и стал внимательно следить: какое впечатление эта иллюстрация производит на Рабиновича?
Никакого впечатления. Рабинович явно не понимал.
Следователь повторил вопрос:
– Не напоминает ли вам чего-нибудь эта картина? И вообще, не будете ли вы любезны объяснить нам значение этого символа?
Рабинович признался, что ничего не понимает и видит эту картинку впервые в жизни.
– В первый раз? Тогда вы, может быть, прочтете пару строк - и вам станет ясно?
Он бы с удовольствием сделал это, но (при этом Рабинович почему-то покраснел)... не может, к сожалению, прочесть...
– Почему?
– Потому что я по-еврейски читать не умею! Чиновники были поражены...
– Вы не умеете читать по-еврейски?!
– Ни читать, ни писать, ни говорить!
Если бы Рабинович оказался чудовищем с семью пальцами на руках и ногах, он и тогда не произвел бы на следователей более сильного впечатления, чем последним заявлением. Как же так? Еврей, изучающий историю "ритуала", "догматы", лично участвующий в выпечке мацы, пляшущий с хасидами, имеет наглость уверять, что не знает еврейского языка! Ни читать, ни писать, ни говорить?! Ну и ну! Хорош гусь! С ним придется, видать, повозиться!..
Следователь поднялся с места, поправил пенсне и обратился к помощнику:
– Обвиняемый заявляет, что не знает еврейского языка. Ни писать, ни читать, ни говорить не умеет!
Слово "обвиняемый" Рабинович услыхал впервые. Стало быть, он-то и есть обвиняемый? В чем же его обвиняют? Уж не в ритуальном ли убийстве? Рабинович понял, что вляпался в какую-то нелепую, им самим сочиненную, трагикомедию. Но не это его смутило. Он знал, что достаточно будет ему назвать свое настоящее имя, чтобы все это гнилое "обвинение" рассыпалось в праx... Ему казалось несравненно более важным то, что люди с серьезным видом городят обвинительный вздор на основании смехотворных показаний и в то же время упускают из виду подлинных преступников! Неужто же его сегодняшние разоблачения не вразумили их? Ведь это - неглупые люди, ищущие правду? Неужто они не захотят сбросить со своих глаз пелену бесстыдной лжи о "ритуале"?..
Занятый своими мыслями, Рабинович даже не слыхал заключительного слова следователя, убеждавшего "обвиняемого" бросить "ломать комедию" и проникнуться мыслью, что чистосердечное признание ничего, кроме пользы, не принесет единоверцам Рабиновича.
– Почему мы, например, открыто говорим о наших сектах? - сказал в заключение следователь.
Но вся тирада была впустую, Рабинович заявил категорически, что сообщил всю правду и другой правды не знает.
И, уверенный в своей правоте, Рабинович с поразительным хладнокровием отнесся к сообщению следователя о том, что его для его же пользы переводят в тюрьму, где у него будет возможность подумать, поумнеть и понять, что "настоящую правду" нельзя заменить фантастическим вымыслом...
Глава 41
НЕРВНАЯ ГОРЯЧКА
Бетти и сама не могла бы припомнить, что с ней было на другой день после памятной ночи...
Все пережитое пронеслось над ней ураганом и промелькнуло, как тяжелый, гнетущий сон...
Смутно припоминала она, что ее куда-то возили, что-то ей говорили, о чем-то спрашивали... Она, кажется, отвечала... Много лиц прошло перед ее глазами. Говорить она не могла. Какой-то клубок застрял в глотке, не давая возможности ни говорить, ни плакать.
Она грохнулась на стул и, вместо того чтобы плакать, расхохоталась. Хохотала она громко и безудержно до тех пор, пока хохот не перешел в рыдание...
И это не принесло облегчения. Наоборот, еще сильнее сжалось сердце. Хотелось рвать на себе волосы, колотить кулаками по голове...
– Тронулась барышня! - решил надзиратель.
– Тронулась! - подтвердил второй. И рассказал, что она ни за что не хотела выйти из подвала до тех пор, пока за ней не пришли двое надзирателей. - Ясно, тронулась!
– Сами вы тронулись! - произнес чей-то приятный голос. Кто это сказал? Ах, да! Тот старик с добрыми серыми глазами в белом мундире...
Этот старик произвел на Бетти сильное впечатление: она почуяла в нем человека, способного понять и посочувствоватъ ей.
Ей хотелось обо всем рассказать ему... Но она не могла произнести ни слова.
Человек встал. Взял ее руку. Пощупал пульс. Провел рукой по голове и попросил ее успокоиться... И говорил он таким добрым отеческим голосом...
– Не видите разве, что девушка больна? Доктора!
Ее куда-то везли... И на улице пахло гелиотропом и йодоформом...
***
Протекция - великая сила!
Давид и Сарра обегали весь город, подняли на ноги богатых родственников и хозяев. Были нажаты все пружины, и в конце концов дознались, что задержанную дочь Шапиро поутру перевезли в больницу. Но в какую именно?
Поднялась новая беготня по городу из одной больницы в другую. В каждой больнице Сарра чуть ли не на коленях умоляла сказать ей, где ее дочь.
Наконец, после долгих мытарств, удалось установить, что Бетти находится в еврейском госпитале.
Помчались туда. Да, действительно, Бетти находится здесь. Но сейчас к ней никого нельзя пускать. Утром - пожалуйте!
– Нельзя никак? Да ведь я - мать!
– Двадцать раз "мать"! Нельзя, и кончено!
– Господи, и что за люди! Ни капли жалости!
Вдруг Сарра увидала своего домашнего врача. Она обрадовалась ему, как отцу родному:
– Как хорошо, что вы здесь! Моя Бетти тут, больная! А меня не пускают к ней! Где это слыхано? Где это видано? Мать!
– Ш-ш-ш! - зашипел доктор. - Не кричите, не шумите!
– Что значит - не кричать? Не шуметь? Когда моя Бетти, мое дитя...
– Ваша Бетти, ваше дитя... Знаю! Я как раз от нее иду. Она больна, но опасности никакой нет. Нечего кричать и шуметь. Ваша дочь не на улице, а в больнице! А больница - не такое место, куда каждый может приходить и скандалить. Утром вас пустят к ней, а сейчас нельзя. Нель-зя!..
– Я понимаю! Что тут непонятного? Но почему никто не хочет войти в мое положение? Ведь я же - мать! Хоть одним глазком, хоть издали дайте посмотреть! Неужели вы, наш домашний доктор, свой человек, допустите такую несправедливость?
Доктор тщетно отбояривался, сердился, кричал. Но от Сарры не так легко отделаться! Кончилось тем, что доктор, хотя и с неимоверным трудом, выхлопотал для Сарры у администрации разрешение на ночевку. Он уже собирался ехать домой, но Сарра остановила его.
– Несчастье мое! Что вы еще хотите от меня?
– Вы едете домой? Потрудитесь заехать к нам и передать Давиду, что дочь в больнице, что я с ней, что опасности нет. И скажите ему, чтоб он присмотрел за Сёмкой... И сообщил бы шурину и всем. И чтоб он, ради Бога...
– Господи, откуда берутся такие матери?
Доктор схватился за голову и пустился с лестницы бегом.
***
В несколько дней Сарра стала в больнице своим человеком. Ухаживала за дочерью, измеряла температуру, вмешивалась в распоряжения врача, требовала объяснения, почему больной дают то, а не другое лекарство, и вообще распоряжалась "домашним врачом" по своему усмотрению.
Доктор ожил, когда Бетти стала поправляться, и не мог уже дождаться дня избавления от ее матери - этой пиявки в образе женщины.
Выздоровление Бетти шло медленно. Еле-еле дождались кризиса. И когда температура стала падать, выдержка Сарры сразу рухнула: она отошла в уголок и выплакала все накопившиеся слезы.
***
Легко и радостно было пробуждение Бетти.
Первым лицом, которое она увидела и узнала, было лицо матери. Оно сияло и отражало одновременно столько чувств, что нельзя было сказать, какое из них преобладает: страх, счастье, любовь, преданность, жалость, мольба?..
Бетти не могла не улыбнуться.
– Мама! - произнесла она тихо.
У матери чуть сердце не выскочило из груди.
– Чего тебе, Бетти?
Вторым лицом был доктор - старый знакомый, домашний врач...
– А где же отец? И что это за незнакомая комната? Где я? Почему так светло?
– Ш-ш-ш! - произнес доктор, приложив палец к губам. - Нельзя говорить! Нельзя думать! Спокойно лежать, и больше ничего!
Легко ему говорить - "лежать и не думать". А ей так хочется все знать. То, что она не дома, - это ясно. Но как она сюда попала?
Бетти закрывает глаза и понемногу начинает вспоминать - минуту за минутой - весь "тот" день.
Вот и папа забежал на минуту (ему, как всегда, некогда: служба!). Вот и Сёмка приехал вместе с доктором и сейчас едет с доктором же обратно... Даже тетя Тойба с дочерьми пришла. Их, правда, доктор сейчас же спровадил... Все знакомые и родные побывали, и только одного, одного человека не было! Этот "один" не менее дорог, а может быть, и дороже всех других; но его-то как раз и нет! Как узнать? Кого спросить? И почему никто ничего не говорит о нем? Как будто нарочно не упоминают его имени, будто сговорились все.
Мать уловила тревогу дочери и захотела ее как-нибудь успокоить.
– Знаешь, Бетти, кто тебя спрашивал? - заговорила Сарра и тотчас раскаялась: Бетти вся насторожилась, кровь прилила к лицу. Она сделала над собой нечеловеческое усилие и спросила спокойно:
– Кто?
– Ты думаешь, он один только раз был здесь, этот "шлим-мазл"?
– Какой "шлим-мазл"? - спросила Бетти упавшим голосом.
– А вот тот парень из Пинска! - ответила Сарра с деланной улыбкой. - Ты, наверно, помнишь его? В ту ночь... на улице...
Бетти помнит. Это - товарищ Рабиновича... Напрасно обрадовалась! Значит, "его" нет больше! И все молчат...
Мать понимала, какое имя хочет услышать Бетти, кого ищет ее взгляд. Что делать, если она вдруг спросит, где квартирант? Что сказать? Как долго можно замалчивать? Придется ведь открыть правду. Но как начать?
Сарра уже советовалась об этом с Давидом, с доктором и даже с Тойбой Фамилиант. Все в один голос заявили, что ни в коем случае нельзя говорить Бетти о квартиранте! Разве сама спросит. И то лучше солгать как-нибудь, подготовить ее, чтобы не огорошить ее правдой. Но Сарра знала свою дочь лучше всех. Она понимала, что Бетти не проведешь выдумками, и начала стороной:
– Прости Господи! Мне кажется, что чем больше у человека денег, тем большей свиньей он становится... К чему миллионы, когда у человека нет сердца?.. Я говорю о его тетке, об этой миллионерше...
У Бетти тревожно забилось сердце.
– На что берегут эти миллионы? На тот свет, что ли, заберут их?
"Да, да! Нет его! Нет!" - мелькнуло в голове Бетти.
– Я знаю... - продолжала Сарра, - если бы у меня был миллион и моего племянника заподозрили в таком преступлении, я бы, кажется, на другой день прилетела и сыпала бы деньгами! Десять тысяч - так десять! Пятьдесят - так пятьдесят! Взяла бы его на поруки! Как могут богачи скупиться, когда речь идет о спасении жизни! Взяли человека невинного, чистого, как стеклышко, и превратили в разбойника, убийцу!..
Бетти почувствовала, как огромная тяжесть свалилась у нее с души: "Значит - жив!"
И, поняв, сообразив, в чем дело, она выпытала у матери понемногу все подробности.
Но вместо того чтобы горевать, убиваться, Бетти в первый раз после болезни рассмеялась! Глаза загорелись прежним огнем...
– Тебе смешно, Бетти? Не правда ли? Рабинович - убийца! Ха-ха-ха!
Бетти не отвечала. Тысячи цветов распустились в душе Бетти, и тысячи птиц пели на разные лады:
– Он жив! Он жив! Он жив!
Часть вторая
Глава 1
ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ
Когда Рабинович и Попов затеяли рискованную комедию обмена именами и документами, перед ними встал вопрос: как обставить с внешней стороны свою жизнь, чтобы родные ни о чем не подозревали?
Они сообщили друг другу необходимые подробности о своем прошлом, о семейном положении и т. п. и задумались над вопросом о переписке с родными.
План, придуманный Рабиновичем-настоящим, был прост. Ничего не подозревающие родители будут адресовать свои письма по настоящим адресам сыновей: Попову - в центральный город России, а Рабиновичу - в университетский город "черты"; адресаты, получив письма, будут пересылать их друг другу по месту пребывания. Ответы на письма, согласно плану, должны следовать тем же порядком: корреспонденция подлинного Попова должна пересылаться подлинному Рабиновичу - в центр, а оттуда - в Т-скую губернию, а корреспонденция Рабиновича - через Попова - в "черту еврейской оседлости".
Возникало, однако, опасение, что письма могут ненароком попасть в ненадлежащие руки и выдать товарищей.
Рабинович-подлинный посоветовал Попову написать домой о том, что в университете имеется целых три Попова и, как назло, все - Григории. Рабинович же сообщит своим родным, что в университете у него однофамильцев видимо-невидимо...
Ввиду такого обстоятельства сыновья попросят писать им по адресу почтамта "до востребования", проставляя вместо фамилии одни лишь инициалы!
– Браво, Гершко! - воскликнул в восторге Попов. - Талмудическая у тебя голова, черт возьми!
– Ну там талмудическая или не талмудическая, а, кажется, это будет неплохо! - сказал Рабинович.
И приятели расстались, очень довольные друг другом.
План был составлен на славу. Все пошло как по-писаному, Поповы писали сыну в центр, Рабиновичи - в черту, а почта, не вдаваясь в рассуждения, пересылала письма по два раза в оба конца.
И вдруг что-то застопорило, механизм подозрительно заскрипел и машина на полном ходу остановилась!
Подлинный Рабинович, студент университета, вдруг перестал получать письма от своего коллеги - дантиста "Рабиновича". Заказные письма, телеграммы, заклинания и ругательства - все было вотще: дантист не откликался! Подлинный Рабинович сходил с ума от неизвестности.
Одновременно и Поповы стали бомбардировать письмами своего Гришу. Рабинович-настоящий аккуратнейшим образом пересылал их по назначению, но они, никем не востребованные, покоились в почтамте вместе с письмами Рабиновича, адресованными Грише.
"Одно из двух, - жаловались Рабиновичи в письмах к сыну, - если ты, не дай Бог, нездоров, то мог бы, кажется, попросить кого-нибудь черкнуть пару слов или протелеграфировать, и тогда кто-нибудь из нас приехал бы к тебе, хоть это и не так просто - бросить работу и сунуться в город, где еврею и переночевать нельзя... Или... с тобой что-либо случилось?.. Не хочется верить! Одним словом, Гершель, мы решили ждать еще одну неделю. И если в течение этого времени от тебя письма не будет, то либо отец, либо я вынуждены будем приехать - узнать, что с тобой".
Письмо это принадлежало перу старшего брата Гершки, Авраам-Лейба Рабиновича, человека женатого, занятого вместе с отцом работой по транспортированию товаров...
Но приехать ни отцу, ни брату не привелось, так как в тот самый день, когда было отослано это письмо, нежданно-негаданно арестовали обоих Рабиновичей - старика с сыном, к немалому изумлению всего местечка.
– Как это возможно? Реб Мойше Рабинович не такой еврей, чтоб торговать краденым, а сын его не из тех, что вмешиваются в политику...
– В чем же дело??
Глава 2
РЕБ МОЙШЕ РАБИНОВИЧ ЕДЕТ СПАСАТЬ СЫНА
Все разъяснилось довольно скоро. Еще до того, как выпустили обоих арестантов, местечко было осведомлено о причине ареста и загудело, как потревоженная стая ос.
Дознались обо всем из газет, впервые опубликовавших полностью имя преступника. Сначала упоминалось глухо о "еврее-дантисте". Потом было напечатано черным по белому, что он - шкловский мещанин, слушатель зубоврачебной щколы, Герш Мовшевич Рабинович.
Волнение, охватившее все местечко, не поддается описанию! Новости сыпались градом, одна другой убийственнее...
– Все это ерунда! - утверждали оптимисты. - Ничего, кроме позора! На глазах всей Европы! В наше время, когда даже в таком медвежьем углу, как наше местечко, имеется железная дорога, прогимназия и даже кинематограф!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26