И может быть, именно поэтому жена относилась к нему с уважением, щадила его, обходясь с ним не так грубо, как с его детьми, и ценила его, насколько это возможно было для женщины, которая сама не видела радости, жестоко маялась, работая как вол на такую огромную семью, на целую ораву детей своих и чужих.
Возможно, особое отношение к отцу было вызвано и тем уважением, которым, как ей приходилось наблюдать, ее муж пользовался в городе, хотя все знали, что он далеко не богат, еле зарабатывает на хлеб. Была она, как мы уже говорили, женщиной неглупой, но обозленной, несдержанной в гневе, она отличалась непосредственностью - что на уме, то и на языке. Точно так же, как отец никогда не мешал ее словоизлиянию, так и она не мешала ему в его делах - читать книги, играть в шахматы и вести беседы. А беседовал отец с людьми исключительно просвещенными, начитанными, можно сказать сливками тогдашней переяславской интеллигенции. Это была целая группа ревнителей просвещения, которые заслуживают, чтобы их перечислили поименно и изобразили каждого в отдельности с его манерами и характером.
Первым должен быть описан "Коллектор", рыхлый человек, но зато умница и, по мнению многих, не без вольнодумства, хоть и носил он длинную капоту и густые пейсы. Нохум Рабинович отзывался о нем, как о человеке "глубоком и знающем". Они могли сидеть целыми днями вдвоем и беседовать, беседовать без конца. Откуда бралось у них столько тем для разговоров? "Коллектор" приходил с книгой, иногда брал книгу у отца. Мачеха прозвала его "колтун" за то, что у него была всклокоченная борода, но в городе его называли "Коллектор". Он торговал выигрышными билетами, саксонскими и брауншвейгскими. Носил темные очки (у него были больные глаза), зимой и летом ходил в глубоких калошах; сапог не носил - только белые чулки и калоши. Это был большой бедняк и невероятный оптимист. Он не сомневался, что кто-либо из его клиентов рано или поздно выиграет главный выигрыш, тогда и он в накладе не останется. А выиграет, говорил он, не кто иной, как Нохум Рабинович. Он в этом убежден, потому что никто так не нуждается в крупном выигрыше, как реб Нохум Рабинович... Возможно, что то же самое "Коллектор" предсказывал и другим своим клиентам. А у него их было много, - почти весь город имел выигрышные билеты. Нохум Рабинович верил в него, как в чудотворца, и вместе с ним надеялся на главный выигрыш, как на пришествие мессии. Он вздыхал, все ожидая, что вот-вот придет "Коллектор" с радостной вестью: "Поздравляю, реб Нохум! Вы выиграли двадцать пять тысяч!.."
Герой этой биографии помнит, что каждый раз при последнем тираже последней серии отец места себе не находил, вздыхал чаще, чем обычно, зевал и потягивался как в лихорадке. Вместе с отцом лихорадило и Шолома, который ждал счастливого дня, быть может с большим нетерпением, чем отец. Он был уверен, что не кто иной, как его отец, является первым кандидатом на главный выигрыш. Тут снова вспоминался ему клад его приятеля Шмулика. О выигрыше он думал целыми днями. Он знал на память все номера отцовских билетов. Он видел их во сне. Ему не верилось, что бог может быть таким жестоким. Неужели ему, творцу вселенной, жалко, если выиграет отцовский номер? Ведь сделать ему это так легко, что легче и быть не может. Сидя на лавочке, у ворот, Шолом видит еще издали "Коллектора", шагающего в своих больших калошах прямо к ним, и бежит доложить об этом отцу. "Идет!" - "Кто?" - "Коллектор!" - "Ну так что же?" - "Ведь сегодня последний день тиража!" - говорит Шолом и замечает, как побледнело желтое морщинистое лицо отца. В его озабоченных глазах появился огонек и сразу потух.
"Коллектор" приходит запыхавшийся, у него астма. "Пусть при нем и останется!" - говорит мачеха. Прежде чем поздороваться, он должен перевести дыхание. Отец его ни о чем не спрашивает. Если б что-нибудь было, он бы и сам сказал... А тот садится, сдвигает шапку на затылок, вытирает полой вспотевший лоб и рассказывает новость: сегодня жарко - сил нет. Ужасно печет. Затем следует пауза. Оба молчат. Наконец "Коллектор" развязывает засаленный, красный в зеленых пятнах, пахнущий селедкой платок. В этот платок у него завернуты всякие таблицы выигрышей. Дрожащими волосатыми руками вынимает он большой лист бумаги со множеством цифр и ищет, ищет сквозь темные очки. Ага, нашел! Он уставляется своими темными очками в отца:
– Ваш номер, реб Нохум, кажется, если я не ошибаюсь, шестнадцать тысяч триста восемьдесят четыре?
– Не понимаю, почему вы меня спрашиваете, - отвечает отец с улыбкой, - вам это и без меня известно. Все номера на память знаете.
– На память, говорите вы! Возможно! Итак, вы говорите, шестнадцать тысяч триста восемьдесят четыре?
Он смотрит сквозь темные очки и водит пальцем по испещренной цифрами бумаге. Шолом чувствует - вот-вот у него сердце выскочит из груди. Ну, когда же мы узнаем! Но над "Коллектором" не каплет. Он говорит не спеша:
– Ваш номер, реб Нохум, выиграл... Да, выиграл...
Шолом видит, как по лицу отца пробегает желтое облачко и тут же исчезает. А самому ему хочется взвизгнуть, закричать "кукареку!", но он сдерживается и ловит каждое слово "Коллектора":
– Выиграли... Но выигрыш небольшой. Совсем маленький выигрыш. За вычетом комиссионных и прочих расходов наберется, наберется...
Шолом чуть не теряет сознание.
– Наберется... Восемь рублей шестьдесят. Следует с вас, если, я не ошибаюсь, двенадцать пятьдесят, и от прежнего, если вы помните, осталось три восемьдесят. Итого, следовательно, шестнадцать тридцать. Итак, вы остаетесь мне должны, очевидно, семь семьдесят. Не так ли? Теперь вы, должно быть, хотите приобрести новый билет - я вам дам. Выбирайте себе, реб Нохум, какой хотите номер. На этот раз вы, бог даст, обязательно выиграете! Это так же верно, слышите, как то, что сегодня вторник на белом свете. Уже? Выбрали? Какой номер? Восемь тысяч шестьсот тринадцать? Ну, дай бог счастья, в добрый час! Что ты смотришь так, этакий ты прока-азник? - обращается он к Шолому, по-особенному растягивая последнее слово. Как у тебя подвигаются "Хвалебные песни" сорва-анец ты этакий!
"Хвалебные песни" Нафтоля-Герца Вейзеля Вейзель (Вессели) Н. Г. (1725 - 1805) - поэт и филолог, жил в Германии, писал на древнееврейском языке.

- это книжка, которую "Коллектор" принес "сорва-анцу" для чтения вместе с другими книгами - Адама Гакогена Лебенсона Лебенсон А. Б. (псевдоним - Адам Гакоген) (1794 - 1878), уроженец Виленской губернии - поэт и грамматик древнееврейского языка.

, Калмана Шульмана Шульман Калман (1819 - 1899), уроженец Могилевской губернии - писатель и переводчик на древнееврейский язык; перевел "Парижские тайны", труды по истории и др.

и реб Ицхок-Бера Левинсона Левинсон И. Б. (1788 - 1860), уроженец Волынской губернии - писатель и поборник просвещения русского еврейства.

. Шолом глотал их, сидя на лавочке у ворот. Отец был очень рад, что сын читает такие книги, и только допытывался, понимает ли он хотя бы что-нибудь из прочитанного. Шолому стыдно сказать, что он понимает. Как это можно говорить об этом с отцом? За него отвечает "Коллектор": "Он прекрасно понимает, этот прока-азник. Почему бы ему не понимать? Вот Maпy и Смоленскина Смоленский Перец (1842 - 1885), уроженец Могилевской губернии - писатель, публицист и редактор на древнееврейском языке; поборник национализма.

, видите ли, ему еще рановато читать, этому малышу, рановато", - так заканчивает "Коллектор". И именно потому, что "Коллектор" сказал, "рановато", у "малыша" появилась особенная охота прочитать книги этих писателей. И он украдкой, чтобы никто не видел, принялся за Maпy и за Смоленскина.
Первый еврейский роман "Сионская любовь" Maпy он проглотил с начала до конца за одну субботу, лежа на чердаке, волнуясь и пылая, как соломенная крыша. Он плакал горькими слезами над участью несчастного Амнона, громко всхлипывая, и смертельно влюбился в божественно прекрасную Томор, не меньше, чем сам герой романа, если не сильнее еще. Он видел ее во сне и разговаривал с ней языком "Песни песней", держал ее в объятиях и целовал...
. . . . . .
Весь следующий день влюбленный Шолом бродил как тень, со страшной головной болью, окончательно потеряв аппетит, что было загадкой для мачехи. "Медведь в лесу подох - не иначе", - сказала она и начала дознаваться, почему это парень перестал есть.
Увлеченье "Сионской любовью" кончилось вот как. От постояльцев, останавливавшихся у них, Шолому перепадала кое-какая мелочь за беготню по поручениям. На эти деньги Шолом купил бумаги, сшил из нее тетрадь, разлиновал все странички с обеих сторон и принялся писать роман по образцу "Сионской любви" Maпy. Собственный роман. Он рабски следовал за Maпy и по языку, и по стилю, и по общему плану. Но назвал он свой роман не "Сионская любовь", а "Дщерь Сиона", и героев его звали не Амнон и Томор, а Соломон и Суламифь. И так как днем времени не хватало - полдня нужно провести в хедере, полдня помогать в доме, то Шолом решил использовать для писания ночь. Он присел к лампе и стал писать. Мелкими буковками он писал, пока... пока мачеха не услышала какой-то скрип и не увидела света. Она встала с постели, подкралась босиком и, увидев пишущего Шолома, подняла гвалт, от которого весь дом проснулся в страхе - подумали, что пожар. Оказалось, весь шум был из-за выгоревшего керосина! "Керосин они будут жечь? Гореть нам не сгореть, боже милостивый! Пожар, эпидемию, холеру, смерть бы на вашу голову!"
Отец, понятно, забрал похищенную "Сионскую любовь" вместе с неоконченным романом "Дщерь Сиона", автор которого ожидал суровой расправы. Кончилось, однако, тем, что отец прежде всего показал "Дщерь Сиона" "Коллектору", и тот надивиться не мог почерку, языку и красноречию автора. Он так ущипнул "прока-азника", что у него остался синяк на щеке.
– Вы и понятия не имеете, реб Нохум, что это за сокровище. Покарай меня бог, если вы понимаете это! Из него кое-что выйдет! Вот увидите, из него будет толк! Иди-ка сюда, сорва-анец этакий, дай-ка я ущипну как следует твои красные пампушки, сто чертей тебе в бок!

48
УДАЧНЫЕ ЗЯТЬЯ

Русский мировой судья поучает евреев. - Лейзер-Иосл и Магидов зятья - игрушки. - Тысяча страниц талмуда наизусть

Кроме "Коллектора", частыми посетителями дома Нохума Рабиновича были так называемые "удачные зятья" - настоящая золотая молодежь, сливки местной интеллигенции.
У каждого города свои обычаи и моды. В Переяславе в те времена была мода на зятьев. У тамошних обывателей это было чем-то вроде спорта. Они были готовы истратить последнюю копейку - только раздобыть хорошего зятя. Привозили этот "товар" большей частью с чужой стороны. Редко кто выдавал свою дочь за местного. Разве уж тот, у кого совсем денег не было. Кто, однако, мог и хотел дать хорошее приданое за дочерью, привозил себе из Польши или из Литвы не зятя, а картинку, - каждый по своему вкусу и состоянию.
Так, дядя Пиня привез себе зятька и вовсе не из столь отдаленных мест - всего лишь из Лубен. Это был юноша, целиком погруженный в "Писание", бесплотный дух, не знавший даже, что такое деньги. Тетя Хана для своей красавицы дочери привезла зятя из Яготина, молодца, которого можно было бы показывать по билетам. Он был не слишком умен, не слишком учен, зато красив. В субботу после свадьбы, когда молодую чету водили в синагогу, а потом домой, люди давили друг друга, чтобы посмотреть и решить, кто из них красивей. Оценки давали вслух, во весь голос. Одни утверждали, что она красивее. Другие - что он. И "он" и "она" это слышали, краснели и становились еще красивее. Родителям ничего больше и не требовалось - выбор оказался удачным, "товар" понравился, и весь город говорит о них. Что еще нужно для популярности? Случалось, люди даже дрались из-за зятьев. Это не значит, что они лупили друг друга палками, упаси бог. Просто отцы бранились и спорили насчет того, чей зять лучше, матери же показывали друг другу кукиши, а иногда дело доходило до пощечин. Мировой судья Романовский - умница, понимавший по-еврейски, разнимал их и читал нотации. Что с ним поделаешь - нееврей! Как может нееврей понять, сколько наслаждения в том, чтобы привести зятя в синогогу, усадить его, одетого с иголочки, на самое почетное место у восточной стены всем напоказ, купить для него почетный выход к торе, чтоб он взошел на амвон и с блеском отбарабанил отдел из библии и чтоб женщины толпились у оконца женского отделения и спрашивали: "Где он? Который?" Нет, нееврею этого не понять, будь он семи пядей во лбу.
Большей частью, однако, "товар" быстро изнашивался, блекнул и становился будничным, как любой товар, который со временем ветшает и выходит из моды. Год, два - и бывший великолепный зять, вчерашний "принц", игрушка, становился таким же, как и все. У него пробивалась бородка и на нем уже заметно было бремя повседневных забот. Просто жалость брала, когда бывший блестящий зять, вчерашний "принц", который, кажется, только в прошлую субботу был выставлен у восточной стены напоказ всем, уступал место новому зятю - игрушке, новому "принцу" и уже сам с завистью смотрел на него, а его юная жена, которая совсем недавно выглядела "королевой", жалась вместе с другими женщинами к оконцу женского отделения синагоги и спрашивала, как все: "Где он? Который?" Вот так-то и все на свете! Здесь бы следовало изречь что-нибудь вроде: "Поколение уходит - поколение приходит", уместно было бы заняться немного философией человеческой жизни, но так как мы уже начали рассказывать об удачных зятьях, то и пойдем дальше своим путем.
Двое из числа удачных зятьев были, можно сказать, исключением из правила. Они сохранили в городе Переяславе весь свой блеск еще долго после свадьбы, не выцвели, как все другие зятья, и не так быстро вышли из моды. Одного из них звали Лейзер-Иосл, другого - Магидов. Первого привез из Корсуни богатый торговец кожей, у которого была не слишком красивая дочь, но зато большие деньги. Второго выписал откуда - то из Литвы богатый подрядчик, поставлявший казне лошадей. От него зять получил и первое и второе: и красивую жену, лакомый кусочек, и порядочное приданое, не считая подарков, полного содержания и прочих благ. Когда привезли этих женихов, город ходуном ходил. Свадьбы же сыграли такие, что их до сих пор помнят и долго еще не забудут. Об этих свадьбах говорили не только в городе и пригородах, но даже в других городах, во всей округе. Шутка ли, во сколько обошлись две эти свадьбы! Составили ли удачные зятья счастье своих жен - это разговор особый. Насколько нам известно, одна из невест впоследствии развелась с мужем, прижив с ним несколько детей, и уехала в Америку. Муж другой - теперь не то учитель, не то посредник по брачным делам, а может быть, то и другое вместе, - об этом с уверенностью трудно сказать, достоверно только, что он большой бедняк. Но мы говорим не о нынешнем времени, а о происходившем давно, мы говорим о прошлом. Тогда отец и мать, то есть тесть и теща, были от радости на седьмом небе. Тещи хвастались друг перед другом своими "находками", выражаясь иносказательно. Одна похвалилась перед женщинами, что принесла в синагогу "рубашечку для свитка святой торы"; тогда вторая выразилась еще острее, будто она "внесла самый свиточек в святой ковчежец" (из-за "рубашечки" "свиточки" и святой ковчег превратился в "ковчежец").
И действительно, у них было чем похвалиться. Лейзер-Иосл был вундеркиндом. Утверждали, что этот юноша знал наизусть тысячу страниц талмуда. Не девятьсот девяносто девять, а ровно тысячу! О библии толковать нечего! А как он знал древнееврейский! И какой говорун! И почерк у него был на редкость! А сам - огонь, шутник, уморит кого угодно! Втихомолку, впрочем, поговаривали, что и он не без изъяна: не прочь, мол, пропустить молитву, посты не очень строго соблюдает, носит с собой носовой платок по субботам и не избегает женщин. Такое можно было услышать о нем в доме дяди Пини, например. Все это, однако, ничто в сравнении с тысячью страниц талмуда, которые он знал наизусть.
Второй зять - Магидов - тоже был вундеркиндом. Он тоже знал тысячу страниц талмуда наизусть; не девятьсот девяносто девять, а тысячу! Тоже был докой в библии, знал грамматику и древнееврейский, обладал даром слова. Но этот не был шутником, как Лейзер-Иосл. Наоборот, он уж слишком много философствовал, мудрил, мозги у него были набекрень. Что бы ему ни сказали, все у него выходило наоборот. Упрямец - выходец из Литвы!
Разумеется, Нохум Рабинович не упустил случая и попросил зятьев проэкзаменовать его маленького "знатока библии", а также посмотреть, как этот "сорванец" Шолом пишет по-древнееврейски. Зятья решили, что сорванец и в самом деле сорванец, и нельзя ему зря пропадать. Нужно позаботиться о том, чтобы он нашел свое место в жизни, нужно, чтобы он стал человеком, они расхваливали его наперебой, утверждая, что трудно даже предвидеть, какое чудо может со временем выйти из этого сорванца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38