Пытаюсь за что-нибудь ухватиться — уж очень неловко и неудобно чувствовать себя в состоянии невесомости. А тут еще ремень слабо затянут, к тому же на педалях не оказалось контрящих ремешков.
Положение странное: земля оказалась над головой. Значит, повис «вверх колесами». Ручка вибрирует, никак ее не захватить, бросает из стороны в сторону. Убран газ, дан снова, но ничего не получается: педали не достать, руль поворота бездействует. Мало того, фишка рассоединилась, и радиосвязь прервалась.
Виток за витком, к земле. Машина неуправляема. Высота три тысячи метров, две с половиной, полторы… Земля мелькает где-то рядом. Ах, Арцеулов, победивший штопор! Отважный и решительный сокол, подскажи, что должен делать пилот в подобной ситуации на истребителе типа «аэрокобра»?
Мысль работает быстро, четко. Под комбинезон холодными мурашками заползает страх: еще два-три витка и, как говорят пилоты, «полон рот земли». Мозг в какие-то мгновения успевает перебрать советы, инструкции, рекомендации, читанные в приказах, слышанные от бывалых «пилотяг». Нет, ничего дельного так и не вспомнилось. Да и некогда вспоминать. Выход один…
Рывком хватаю справа красную ручку — и дверца кабины в мгновение, ока отваливается. В кабину гудя врывается тугая струя воздуха. Миг — и замок привязных ремней открыт. Какая-то сила выхватывает меня из кабины.
Собравшись в комок, выкатываюсь на правую плоскость и соскальзываю с нее в бездну. И тут вижу, как самолет из перевернутого перешел в обычный штопор…
Над головой вспухает белый купол. Скорость падения уменьшилась, упругая сила начинает медленно раскачивать, как на качелях.
Где же самолет? Не видно. Земля приближается. Хорошо различаются зеленые и желтые прямоугольники огородов, серая лента проселочной дороги и сбегающие с пригорка к небольшой речушке квадратики домов. И вдруг замечаю свой истребитель. Он неслышно, осенним листом, плавно снижаясь, идет к земле. Летит так, будто управляет им искусный пилот. И так же плавно, осторожно отвернув от домов, плюхается на чей-то огород.
Из ближайших хат стали выскакивать люди, к самолету что есть мочи спешит детвора, от детишек стараются не отстать женщины, спотыкаясь, бегут за ними и старики.
Земля рядом. Подтягиваю стропы… Удар. Парашют плавно накрывает подсолнухи.
За частоколом подсолнухов виднеются ровные ряды зеленых кустиков — помидоры. С другой стороны растет картофель. Быстренько собираю парашют и спешу к самолету: до него рукой подать — метров пятьдесят. Он лежит цел-целехонький, как ни в чем не бывало. Только крылья опущены будто у подстреленного орла. Жаль стало: как же, загубил такую машину!
Взваливаю парашют на согнутую от горя спину, выхожу по тропинке на улицу. На душе кошки скребут. Голову опустил: что же будет теперь? Не иначе, судить станут. Не оправдаться…
До крайних домов станицы еще не дошел, а уж навстречу пылит полуторка, притормозила. Из кабины выскакивает Григорий Клименко.
— Ты куда это собрался?
— В тюрьму, куда ж еще! — отвечаю, а у самого к горлу подкатывается ком.
— Ладно тебе, садись, горемыка!..
Забрался я в кузов, сел на парашют. Как доложить начальству, что сказать?
И тут же собственный ответ готов: «Правду скажи! Подробно объясни, как все произошло».
…Машина подкатила прямо на старт, к командному пункту. Командир полка здесь же. Только вскинул руку к виску и начал Докладывать, Исаев жестом остановил меня:
— Иди к Покрышкину. Пускай он решение принимает! Подошел к майору, доложил.
— Ну что? Иди, продумай свой полет, хорошенько проанализируй, а на разборе доложишь. Там и разберемся.
Полеты продолжались. Но недолго.
Ушел я в тень, отыскал укромное местечко, сел на бугорок, призадумался. Вспомнились все подробности, детали почти по минутам. Уже и на обед ребята пошли, а мне не до еды. Подошли друзья Виктор Жердев и Николай Карпов:
— Брось горевать, Костя! Живой остался, а это не так уж и плохо. Подкрепиться пора, еда остынет.
За обедом явно для того, чтобы отвлечь товарища от мрачных мыслей, Андрей Труд, с присущим ему юморком, рассказал, как мой полет «виделся» с земли. Андрей несомненно работает на публику, и ребята от души смеются.
— Смотрю, — говорит Андрей, — Костик выполнил все горизонтали, пошел на вертикали. Я и говорю Покрышкину: «Смотри, командир, сейчас наш казак кувыркаться с норовистой кобылки будет: уж очень он фигуру „размазал“, скорость на подходе к верхней точке — нуль!..» Что-то отвлекло нас и когда снова взглянули, «кобра» уже крутилась в штопоре… Тут Покрышкин спокойно, чтобы это спокойствие передалось и летчику, говорит по радио: «Ничего страшного, мол. Выводи энергичнее!»
Но Костя не мог слышать этого, у него отсоединился разъемник — радиофишка. Наушники сорвало с головы, и они болтались по кабине. Во-вторых, находясь в состоянии, близком к невесомости, оторванный от органов управления, он ничего сделать не мог, разве что воспользоваться последним шансом на спасение.
А рассказчик продолжал:
— Но вот самолет, выйдя из штопора, стал с небольшим углом с высоты 500 — 600 метров планировать. Покрышкин видит это и спокойно произносит в микрофон: «Плавненько, плавненько выводи!..» А Труд бьет его по плечу: «Глянь-ка, командир! Чуть повыше: „солдат“ наш уже на веревках болтается!» Взглянул Александр Иванович, а метрах в пятистах от самолета купол парашюта висит. Покрышкин не на шутку разволновался и закурить ищет. Это при его-то выдержке и хладнокровии! Но тут Покрышкина вдруг вызвали на командный пункт. А несколько минут спустя шестерка истребителей, ведомая им, пошла на взлет и легла курсом на Мысхако.
Перед вечером, когда усталое солнце склонилось к горизонту, когда в остывающем воздухе резко запахло чебрецом и полынью, стало совсем тихо вокруг. Будто и нет никакой войны. Живи, наслаждайся!.. Может, это просто сон? Может, и не надо куда-то идти, что-то объяснять?
Хожу сам не свой, спотыкаюсь, как лунатик. Зашел в землянку — «тактическую академию», сел на привычное место. Ребята молчат.
Появляется Покрышкин. Начинает разбор. Говорил мало, только по существу. Первому дал слово мне.
Поборов смятение и волнение, стал коротко, а главное, честно, откровенно излагать, как все было, проанализировал свои ошибки, высказал мнение о причине случившегося.
За то, что привязался только поясным ремнем, Покрышкин похвалил. Объяснил еще раз: плечевые ремни «подтягивают» пилота к спинке сиденья и мешают осмотрительности. А вот за то, что привязался слабо, дал взбучку. И снова объяснил всем, что происходит с летчиком в подобном случае.
А я сидел, опустив голову, ждал «приговора». И вдруг слышу:
— Учитывая честность и откровенность Сухова, учитывая правильно сделанный им анализ ошибок, считаю возможным не отстранять его от полетов. — И, обращаясь к комэску первой эскадрильи Григорию Речкалову, произнес фразу, услышав которую я готов был плясать: — Планировать на полеты!
Много лет спустя, получив письмо от бывшего сослуживца, работника штаба капитана Александра Викторовича Прилипко, ныне Героя Социалистического Труда, узнал, что Покрышкину пришлось вести упорный бой с руководством полка, доказывая, что потерпевшего аварию ни в коем случае не следует изгонять из части, ибо случившееся не следует квалифицировать как неспособность летать.
После этого случая авиаспециалисты взялись за молодых по-настоящему. Инженер эскадрильи Кожевников требовал, чтобы они досконально изучили материальную часть. Проводил занятия, на которых не только изучали теорию, но и выясняли, что на практике должны делать в случае того или иного отказа. Проверял знание оборудования самолета, грамотность пользования им в полете, в воздушном бою.
Некоторое время спустя летчики вновь сдавали зачеты по эксплуатации самолета, двигателя и оборудования, по правилам ведения радиообмена.
…Разбор окончен. Такой трудный день остался позади. Расходимся по своим квартирам в станице. Местные жители относятся к нам тепло, дружелюбно, стараются создать самые благоприятные условия для отдыха, приглашают за стол, угощают фруктами.
Сегодня хозяйка встретила меня с крынкой молока,
— Ешь, родимый, поправляйся! Нынче скучный ты. Знать, очень устал. Измаешься за день на своем ираплане, что и за неделю не отдохнешь…
Полина Никандровна Николаевская присела рядом.
— Может, чайку вскипятить? Говори. Мигом самовар поставлю…
Помолчала, повздыхала, потеребила пальцами бахрому чистой скатерти. Глаза ее повлажнели.
— Мой вот где-то под Ейском сейчас дерется с супостатом. Кто знает, может, наши казаки тоже вот так же на постой стали. Чья-то мать моего мужа обстирает и накормит. Да ведь мы все вроде как одной семьи люди… Одна родня, в общем…
Но мне было не до еды. Нелегкие думы не давали покоя. Стыд жег душу. Как же я так сплоховал…
Трудно все же было самому разобратья в психологии летчика. Один прилетит с боевого задания — глаза сияют, лицо пылает, движения порывисты. Торопится. Готов тотчас же повторный вылет совершить — вот только техники да механики осмотрят истребитель, дозаправят его, а вооруженны снарядят боекомплектом… Другой зарулит на стоянку — и еще долго сидит в кабине в глубокой задумчивости: то ли заново переживая уже оставшееся позади, то ли что-то вспоминая. Потом выберется из самолета, отойдет в сторонку, свернет самокрутку, закурит.
Прислушаешься иной раз к товарищам, докладывающим командиру подробности только что выполненного задания или проведенного воздушного боя, и начинаешь недоумевать: один недооценил противника, другой переоценил, третий «слона не заметил», хотя речь шла об одном и том же эпизоде. Винить тут некого: один так видит событие, факт, другой — по-иному.
Вот здесь-то и помогал разобраться во всем Александр Иванович. Он обстоятельно анализировал воздушный бой, подчеркивал его слабые стороны, характеризовал, кто и как вел себя в схватке с противником, какие замечены были недостатки, кто добился если не победы, то преимущества над противником и в чем оно выражалось, какой маневр целесообразно было выполнить, атакуя противника, и как следовало уходить из-под огня, коль оказался у врага в прицеле.
Различие взглядов на бой во многом объяснялось характером летчиков, разным восприятием происходящего. А пока начинающие истребители жадно прислушивались к рассказам бывалых фронтовиков, то и дело восхищавших нас своим бесстрашием, дерзостью и мастерством. Мы видели в них настоящих асов. Кумирами для нас были Павел Крюков, Валентин Фигичев, Александр Покрышкин, Николай Искрин, Вадим Фадеев… Но на кого все-таки равняться, на кого ориентироваться? Кого считать подлинным героем? — то и дело спрашивал себя. Того, кто на изрешеченном самолете вернулся из боя, или того. кто не подставлял себя под вражеские трассы, кто, разгадав замысел противника, сумел навязать ему свою волю и с честью выйти из всех передряг выполнить задачу, вернуться домой невредимым?
— Летчика-истребителя не собьют, если он всегда видит противника, — сказал однажды как резюме Александр Иванович. И фраза эта врезалась в мою память, осталась в ней навсегда. Об осмотрительности уже кое-что знал, кое-какие выводы сделал для себя по собственному опыту, хоть похвалиться им еще и не мог. А тут такой вывод, да еще из уст Покрышкина!..
Но речь уже шла не только о личной осмотрительности. Это качество стало, так сказать, коллективным. Летит группа — все видят летчики: что вокруг, выше, ниже. Идет бой — информацию дают друг другу, предупреждают, подсказывают, просят подсобить. Слышишь в эфире:
— Виктор! Вижу тебя. Тяни «худых» выше. Или:
— Жердев! Справа ниже — пара «худых» угрожает Ивашко. Атакуй! Прикрою…
Нетрудно представить, что какую-нибудь минуту спустя «худые», как фронтовики называли фашистские истребители Me-109 за тонкий фюзеляж, уже испытывали на себе и тактику, и меткость огня наших летчиков.
Мужание
Ровно два месяца — весь июнь и июль 1943 года — учил молодых пилотов Покрышкин, наставлял их, анализировал наиболее интересные бои, приводил характерные примеры из практики, четко разграничивал, как надо летать, атаковать и как не надо поступать в тех или иных ситуациях. Он любил порядок, требовал строгой дисциплины боя, а не бесшабашной удали, залихватских трюков, бравады. С интересом воспринималась его наука. Тем более, что он открывал такие секреты, о которых и не подозревали. В «старом» полку был И-16. А тут ведь новейший истребитель! Удастся ли овладеть машиной, можно ли подчинить ее себе и успешно воевать на ней?
А Покрышкин наставлял:
— Надо быстро оценивать складывающуюся воздушную обстановку, логично мыслить, мгновенно принимать единственно верное в той или иной ситуации решение. И не паниковать!
Говорил Александр Иванович спокойно. В голосе, в манере держаться, в доводах — уверенность, сила.
Как опознавать самолеты противника, строить маневр на атаку, с какой дальности открывать огонь, как выходить из-под вражеской трассы — все это брали для себя из богатой «копилки» нашего наставника, на счету которого было уже четыре сотни боевых вылетов и 29 лично сбитых вражеских самолетов.
— Удачливый! — говорят одни.
— Умелый! — отвечают другие, познавшие трудности, побывавшие в переделках, опаленные пороховым дымом бойцы…
В тишине фронтовой «академии» с подслеповатыми окнами и довольно ощутимой сыростью звучит ровный голос Покрышкина:
— Паника — наш первый враг! Иной вдруг как завопит: «Мессы!» Да еще протяжно, да еще несколько раз. Услышит такое «предупреждение» новичок и задергается в кабине, закрутится волчком, бросая взгляды на все триста шестьдесят градусов. А «мессеры» еще бог знает где — в десяти — пятнадцати километрах и в стороне. А чего кричать, чего паниковать? Куда полезнее сориентировать других, где противник — справа, слева или впереди, сколько самолетов…
Потом не раз слышали в полетах голос Александра Ивановича:
— «Худые» справа… Выше, слева — «фоккеры». Смотрите внимательно!..
Рассказывал однажды Александр Иванович, как он осваивал, изучал в полете трофейный Me-109, к каким выводам пришел, проверив его на воздушный бой с нашими истребителями. Характерно, что Покрышкин объективно оценивал противника, не скрывал истины, напоминал, что нам придется драться с сильными, хорошо обученными, опытными летчиками-истребителями, имеющими в своем распоряжении новейшую боевую технику, которая оснащена сильным и мощным вооружением. Он прямо и недвусмысленно подчеркивал: учитесь, овладевайте боевым мастерством, свой дух, свою жажду мести постарайтесь соединить с высокой выучкой. Только так можно стать бойцом, способным бить врага.
…Теория сочетается с практикой. Полеты, изучение техники, теория. Каждое утро, после завтрака — политинформация.
Прямо на аэродроме выступают то комиссар, то парторг или комсорг, коротко комментируется очередная сводка Совинформбюро. В перерывах между полетами собирает в кружок агитатор или комсорг наш Анатолий Лытаев, проведет беседу, прочитает две-три информации из газеты — и снова к самолетам.
Кто не летает или свое время уже «выбрал», тот работает на тренажере. Покрышкин настойчиво требует ежедневно тренироваться в прицеливании и «ведении огня». Уже стреляли из ШКАСа в капонире по макетам. Прицел на нем настоящий, самолетный. Теперь пулемет с тем самым прицелом, установленный на треноге, «путешествует» по окраинам аэродрома: то в одном месте поставят, то в другом, то дальше, то ближе — идет тренировка в прицеливании по реальным самолетам с расстояния 25, 50, 100 и 200 метров, под различными ракурсами отрабатывают глазомерное определение дальности до цели по величине проецируемого в прицеле изображения. А вот движущаяся цель — идущий на посадку самолет. Тренога стоит невдалеке от посадочного «Т», и поочередно отрабатывается глазомер…
Несколько дней подряд донимает Пал Палыч: требует так изучить район полетов и район боевых действий, чтобы на зачетах на память каждый мог на чистом листе бумаги изобразить все зигзаги передовой, линейные и площадные ориентиры, указать характерные особенности рельефа, расположение своих аэродромов и аэродромов противника, отметить зоны, прикрытые нашей зенитной артиллерией, и районы, сильно защищенные средствами вражеской противовоздушной обороны.
Изучается также и техника врага. У него появились здесь истребители «Фокке-Вульф-190». На них стоят двигатели воздушного охлаждения, и потому они несколько тупоносы. Вооружение очень сильное — четыре пушки. Есть и модифицированный вариант истребителя Ме-109 — пушечный, с усиленным двигателем. Он обозначен буквой «Ф». Появились также Ме-109-Г.
Усилил противник и вооружение бомбардировщика Хе-111: установил 13-миллиметровые пулеметы — два в штурманской кабине и один на турели у воздушного стрелка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Положение странное: земля оказалась над головой. Значит, повис «вверх колесами». Ручка вибрирует, никак ее не захватить, бросает из стороны в сторону. Убран газ, дан снова, но ничего не получается: педали не достать, руль поворота бездействует. Мало того, фишка рассоединилась, и радиосвязь прервалась.
Виток за витком, к земле. Машина неуправляема. Высота три тысячи метров, две с половиной, полторы… Земля мелькает где-то рядом. Ах, Арцеулов, победивший штопор! Отважный и решительный сокол, подскажи, что должен делать пилот в подобной ситуации на истребителе типа «аэрокобра»?
Мысль работает быстро, четко. Под комбинезон холодными мурашками заползает страх: еще два-три витка и, как говорят пилоты, «полон рот земли». Мозг в какие-то мгновения успевает перебрать советы, инструкции, рекомендации, читанные в приказах, слышанные от бывалых «пилотяг». Нет, ничего дельного так и не вспомнилось. Да и некогда вспоминать. Выход один…
Рывком хватаю справа красную ручку — и дверца кабины в мгновение, ока отваливается. В кабину гудя врывается тугая струя воздуха. Миг — и замок привязных ремней открыт. Какая-то сила выхватывает меня из кабины.
Собравшись в комок, выкатываюсь на правую плоскость и соскальзываю с нее в бездну. И тут вижу, как самолет из перевернутого перешел в обычный штопор…
Над головой вспухает белый купол. Скорость падения уменьшилась, упругая сила начинает медленно раскачивать, как на качелях.
Где же самолет? Не видно. Земля приближается. Хорошо различаются зеленые и желтые прямоугольники огородов, серая лента проселочной дороги и сбегающие с пригорка к небольшой речушке квадратики домов. И вдруг замечаю свой истребитель. Он неслышно, осенним листом, плавно снижаясь, идет к земле. Летит так, будто управляет им искусный пилот. И так же плавно, осторожно отвернув от домов, плюхается на чей-то огород.
Из ближайших хат стали выскакивать люди, к самолету что есть мочи спешит детвора, от детишек стараются не отстать женщины, спотыкаясь, бегут за ними и старики.
Земля рядом. Подтягиваю стропы… Удар. Парашют плавно накрывает подсолнухи.
За частоколом подсолнухов виднеются ровные ряды зеленых кустиков — помидоры. С другой стороны растет картофель. Быстренько собираю парашют и спешу к самолету: до него рукой подать — метров пятьдесят. Он лежит цел-целехонький, как ни в чем не бывало. Только крылья опущены будто у подстреленного орла. Жаль стало: как же, загубил такую машину!
Взваливаю парашют на согнутую от горя спину, выхожу по тропинке на улицу. На душе кошки скребут. Голову опустил: что же будет теперь? Не иначе, судить станут. Не оправдаться…
До крайних домов станицы еще не дошел, а уж навстречу пылит полуторка, притормозила. Из кабины выскакивает Григорий Клименко.
— Ты куда это собрался?
— В тюрьму, куда ж еще! — отвечаю, а у самого к горлу подкатывается ком.
— Ладно тебе, садись, горемыка!..
Забрался я в кузов, сел на парашют. Как доложить начальству, что сказать?
И тут же собственный ответ готов: «Правду скажи! Подробно объясни, как все произошло».
…Машина подкатила прямо на старт, к командному пункту. Командир полка здесь же. Только вскинул руку к виску и начал Докладывать, Исаев жестом остановил меня:
— Иди к Покрышкину. Пускай он решение принимает! Подошел к майору, доложил.
— Ну что? Иди, продумай свой полет, хорошенько проанализируй, а на разборе доложишь. Там и разберемся.
Полеты продолжались. Но недолго.
Ушел я в тень, отыскал укромное местечко, сел на бугорок, призадумался. Вспомнились все подробности, детали почти по минутам. Уже и на обед ребята пошли, а мне не до еды. Подошли друзья Виктор Жердев и Николай Карпов:
— Брось горевать, Костя! Живой остался, а это не так уж и плохо. Подкрепиться пора, еда остынет.
За обедом явно для того, чтобы отвлечь товарища от мрачных мыслей, Андрей Труд, с присущим ему юморком, рассказал, как мой полет «виделся» с земли. Андрей несомненно работает на публику, и ребята от души смеются.
— Смотрю, — говорит Андрей, — Костик выполнил все горизонтали, пошел на вертикали. Я и говорю Покрышкину: «Смотри, командир, сейчас наш казак кувыркаться с норовистой кобылки будет: уж очень он фигуру „размазал“, скорость на подходе к верхней точке — нуль!..» Что-то отвлекло нас и когда снова взглянули, «кобра» уже крутилась в штопоре… Тут Покрышкин спокойно, чтобы это спокойствие передалось и летчику, говорит по радио: «Ничего страшного, мол. Выводи энергичнее!»
Но Костя не мог слышать этого, у него отсоединился разъемник — радиофишка. Наушники сорвало с головы, и они болтались по кабине. Во-вторых, находясь в состоянии, близком к невесомости, оторванный от органов управления, он ничего сделать не мог, разве что воспользоваться последним шансом на спасение.
А рассказчик продолжал:
— Но вот самолет, выйдя из штопора, стал с небольшим углом с высоты 500 — 600 метров планировать. Покрышкин видит это и спокойно произносит в микрофон: «Плавненько, плавненько выводи!..» А Труд бьет его по плечу: «Глянь-ка, командир! Чуть повыше: „солдат“ наш уже на веревках болтается!» Взглянул Александр Иванович, а метрах в пятистах от самолета купол парашюта висит. Покрышкин не на шутку разволновался и закурить ищет. Это при его-то выдержке и хладнокровии! Но тут Покрышкина вдруг вызвали на командный пункт. А несколько минут спустя шестерка истребителей, ведомая им, пошла на взлет и легла курсом на Мысхако.
Перед вечером, когда усталое солнце склонилось к горизонту, когда в остывающем воздухе резко запахло чебрецом и полынью, стало совсем тихо вокруг. Будто и нет никакой войны. Живи, наслаждайся!.. Может, это просто сон? Может, и не надо куда-то идти, что-то объяснять?
Хожу сам не свой, спотыкаюсь, как лунатик. Зашел в землянку — «тактическую академию», сел на привычное место. Ребята молчат.
Появляется Покрышкин. Начинает разбор. Говорил мало, только по существу. Первому дал слово мне.
Поборов смятение и волнение, стал коротко, а главное, честно, откровенно излагать, как все было, проанализировал свои ошибки, высказал мнение о причине случившегося.
За то, что привязался только поясным ремнем, Покрышкин похвалил. Объяснил еще раз: плечевые ремни «подтягивают» пилота к спинке сиденья и мешают осмотрительности. А вот за то, что привязался слабо, дал взбучку. И снова объяснил всем, что происходит с летчиком в подобном случае.
А я сидел, опустив голову, ждал «приговора». И вдруг слышу:
— Учитывая честность и откровенность Сухова, учитывая правильно сделанный им анализ ошибок, считаю возможным не отстранять его от полетов. — И, обращаясь к комэску первой эскадрильи Григорию Речкалову, произнес фразу, услышав которую я готов был плясать: — Планировать на полеты!
Много лет спустя, получив письмо от бывшего сослуживца, работника штаба капитана Александра Викторовича Прилипко, ныне Героя Социалистического Труда, узнал, что Покрышкину пришлось вести упорный бой с руководством полка, доказывая, что потерпевшего аварию ни в коем случае не следует изгонять из части, ибо случившееся не следует квалифицировать как неспособность летать.
После этого случая авиаспециалисты взялись за молодых по-настоящему. Инженер эскадрильи Кожевников требовал, чтобы они досконально изучили материальную часть. Проводил занятия, на которых не только изучали теорию, но и выясняли, что на практике должны делать в случае того или иного отказа. Проверял знание оборудования самолета, грамотность пользования им в полете, в воздушном бою.
Некоторое время спустя летчики вновь сдавали зачеты по эксплуатации самолета, двигателя и оборудования, по правилам ведения радиообмена.
…Разбор окончен. Такой трудный день остался позади. Расходимся по своим квартирам в станице. Местные жители относятся к нам тепло, дружелюбно, стараются создать самые благоприятные условия для отдыха, приглашают за стол, угощают фруктами.
Сегодня хозяйка встретила меня с крынкой молока,
— Ешь, родимый, поправляйся! Нынче скучный ты. Знать, очень устал. Измаешься за день на своем ираплане, что и за неделю не отдохнешь…
Полина Никандровна Николаевская присела рядом.
— Может, чайку вскипятить? Говори. Мигом самовар поставлю…
Помолчала, повздыхала, потеребила пальцами бахрому чистой скатерти. Глаза ее повлажнели.
— Мой вот где-то под Ейском сейчас дерется с супостатом. Кто знает, может, наши казаки тоже вот так же на постой стали. Чья-то мать моего мужа обстирает и накормит. Да ведь мы все вроде как одной семьи люди… Одна родня, в общем…
Но мне было не до еды. Нелегкие думы не давали покоя. Стыд жег душу. Как же я так сплоховал…
Трудно все же было самому разобратья в психологии летчика. Один прилетит с боевого задания — глаза сияют, лицо пылает, движения порывисты. Торопится. Готов тотчас же повторный вылет совершить — вот только техники да механики осмотрят истребитель, дозаправят его, а вооруженны снарядят боекомплектом… Другой зарулит на стоянку — и еще долго сидит в кабине в глубокой задумчивости: то ли заново переживая уже оставшееся позади, то ли что-то вспоминая. Потом выберется из самолета, отойдет в сторонку, свернет самокрутку, закурит.
Прислушаешься иной раз к товарищам, докладывающим командиру подробности только что выполненного задания или проведенного воздушного боя, и начинаешь недоумевать: один недооценил противника, другой переоценил, третий «слона не заметил», хотя речь шла об одном и том же эпизоде. Винить тут некого: один так видит событие, факт, другой — по-иному.
Вот здесь-то и помогал разобраться во всем Александр Иванович. Он обстоятельно анализировал воздушный бой, подчеркивал его слабые стороны, характеризовал, кто и как вел себя в схватке с противником, какие замечены были недостатки, кто добился если не победы, то преимущества над противником и в чем оно выражалось, какой маневр целесообразно было выполнить, атакуя противника, и как следовало уходить из-под огня, коль оказался у врага в прицеле.
Различие взглядов на бой во многом объяснялось характером летчиков, разным восприятием происходящего. А пока начинающие истребители жадно прислушивались к рассказам бывалых фронтовиков, то и дело восхищавших нас своим бесстрашием, дерзостью и мастерством. Мы видели в них настоящих асов. Кумирами для нас были Павел Крюков, Валентин Фигичев, Александр Покрышкин, Николай Искрин, Вадим Фадеев… Но на кого все-таки равняться, на кого ориентироваться? Кого считать подлинным героем? — то и дело спрашивал себя. Того, кто на изрешеченном самолете вернулся из боя, или того. кто не подставлял себя под вражеские трассы, кто, разгадав замысел противника, сумел навязать ему свою волю и с честью выйти из всех передряг выполнить задачу, вернуться домой невредимым?
— Летчика-истребителя не собьют, если он всегда видит противника, — сказал однажды как резюме Александр Иванович. И фраза эта врезалась в мою память, осталась в ней навсегда. Об осмотрительности уже кое-что знал, кое-какие выводы сделал для себя по собственному опыту, хоть похвалиться им еще и не мог. А тут такой вывод, да еще из уст Покрышкина!..
Но речь уже шла не только о личной осмотрительности. Это качество стало, так сказать, коллективным. Летит группа — все видят летчики: что вокруг, выше, ниже. Идет бой — информацию дают друг другу, предупреждают, подсказывают, просят подсобить. Слышишь в эфире:
— Виктор! Вижу тебя. Тяни «худых» выше. Или:
— Жердев! Справа ниже — пара «худых» угрожает Ивашко. Атакуй! Прикрою…
Нетрудно представить, что какую-нибудь минуту спустя «худые», как фронтовики называли фашистские истребители Me-109 за тонкий фюзеляж, уже испытывали на себе и тактику, и меткость огня наших летчиков.
Мужание
Ровно два месяца — весь июнь и июль 1943 года — учил молодых пилотов Покрышкин, наставлял их, анализировал наиболее интересные бои, приводил характерные примеры из практики, четко разграничивал, как надо летать, атаковать и как не надо поступать в тех или иных ситуациях. Он любил порядок, требовал строгой дисциплины боя, а не бесшабашной удали, залихватских трюков, бравады. С интересом воспринималась его наука. Тем более, что он открывал такие секреты, о которых и не подозревали. В «старом» полку был И-16. А тут ведь новейший истребитель! Удастся ли овладеть машиной, можно ли подчинить ее себе и успешно воевать на ней?
А Покрышкин наставлял:
— Надо быстро оценивать складывающуюся воздушную обстановку, логично мыслить, мгновенно принимать единственно верное в той или иной ситуации решение. И не паниковать!
Говорил Александр Иванович спокойно. В голосе, в манере держаться, в доводах — уверенность, сила.
Как опознавать самолеты противника, строить маневр на атаку, с какой дальности открывать огонь, как выходить из-под вражеской трассы — все это брали для себя из богатой «копилки» нашего наставника, на счету которого было уже четыре сотни боевых вылетов и 29 лично сбитых вражеских самолетов.
— Удачливый! — говорят одни.
— Умелый! — отвечают другие, познавшие трудности, побывавшие в переделках, опаленные пороховым дымом бойцы…
В тишине фронтовой «академии» с подслеповатыми окнами и довольно ощутимой сыростью звучит ровный голос Покрышкина:
— Паника — наш первый враг! Иной вдруг как завопит: «Мессы!» Да еще протяжно, да еще несколько раз. Услышит такое «предупреждение» новичок и задергается в кабине, закрутится волчком, бросая взгляды на все триста шестьдесят градусов. А «мессеры» еще бог знает где — в десяти — пятнадцати километрах и в стороне. А чего кричать, чего паниковать? Куда полезнее сориентировать других, где противник — справа, слева или впереди, сколько самолетов…
Потом не раз слышали в полетах голос Александра Ивановича:
— «Худые» справа… Выше, слева — «фоккеры». Смотрите внимательно!..
Рассказывал однажды Александр Иванович, как он осваивал, изучал в полете трофейный Me-109, к каким выводам пришел, проверив его на воздушный бой с нашими истребителями. Характерно, что Покрышкин объективно оценивал противника, не скрывал истины, напоминал, что нам придется драться с сильными, хорошо обученными, опытными летчиками-истребителями, имеющими в своем распоряжении новейшую боевую технику, которая оснащена сильным и мощным вооружением. Он прямо и недвусмысленно подчеркивал: учитесь, овладевайте боевым мастерством, свой дух, свою жажду мести постарайтесь соединить с высокой выучкой. Только так можно стать бойцом, способным бить врага.
…Теория сочетается с практикой. Полеты, изучение техники, теория. Каждое утро, после завтрака — политинформация.
Прямо на аэродроме выступают то комиссар, то парторг или комсорг, коротко комментируется очередная сводка Совинформбюро. В перерывах между полетами собирает в кружок агитатор или комсорг наш Анатолий Лытаев, проведет беседу, прочитает две-три информации из газеты — и снова к самолетам.
Кто не летает или свое время уже «выбрал», тот работает на тренажере. Покрышкин настойчиво требует ежедневно тренироваться в прицеливании и «ведении огня». Уже стреляли из ШКАСа в капонире по макетам. Прицел на нем настоящий, самолетный. Теперь пулемет с тем самым прицелом, установленный на треноге, «путешествует» по окраинам аэродрома: то в одном месте поставят, то в другом, то дальше, то ближе — идет тренировка в прицеливании по реальным самолетам с расстояния 25, 50, 100 и 200 метров, под различными ракурсами отрабатывают глазомерное определение дальности до цели по величине проецируемого в прицеле изображения. А вот движущаяся цель — идущий на посадку самолет. Тренога стоит невдалеке от посадочного «Т», и поочередно отрабатывается глазомер…
Несколько дней подряд донимает Пал Палыч: требует так изучить район полетов и район боевых действий, чтобы на зачетах на память каждый мог на чистом листе бумаги изобразить все зигзаги передовой, линейные и площадные ориентиры, указать характерные особенности рельефа, расположение своих аэродромов и аэродромов противника, отметить зоны, прикрытые нашей зенитной артиллерией, и районы, сильно защищенные средствами вражеской противовоздушной обороны.
Изучается также и техника врага. У него появились здесь истребители «Фокке-Вульф-190». На них стоят двигатели воздушного охлаждения, и потому они несколько тупоносы. Вооружение очень сильное — четыре пушки. Есть и модифицированный вариант истребителя Ме-109 — пушечный, с усиленным двигателем. Он обозначен буквой «Ф». Появились также Ме-109-Г.
Усилил противник и вооружение бомбардировщика Хе-111: установил 13-миллиметровые пулеметы — два в штурманской кабине и один на турели у воздушного стрелка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39