На отлете виднелись склады.
Дружелюбно встретившие нас учлеты рассказали про учебу. Большинство инструкторов — бывшие летчики царской армии, лишь несколько человек — недавние выпускники этой школы.
Летать тогда учили, главным образом опираясь на физические данные курсанта, надо было иметь отличное зрение, слух, чувство равновесия. Самыми главными качествами считались воля и сообразительность. Ведь оборудование самолета состояло всего из нескольких приборов: контроля работы двигателя, показателя скорости, компаса и высотомера. Все остальные характеристики полета летчик должен был определять чутьем, проявлять сообразительность.
Каждому из нас, конечно, хотелось попасть к самому лучшему инструктору. Особенно восторженно учлеты говорили о начальнике вывозного отделения — первого на нашем пути к небу — Людвиге Юрашеке. Это немецкий летчик-интернационалист, перелетевший в Советскую Россию. Из рассказа Юрашека мы узнали, как это произошло. Однажды в расположении Первой конной армии С. М. Буденного приземлился немецкий самолет «Эльфауге». Из кабины вылез летчик, которого с интересом ждали буденновцы.
— Людвиг Юрашек, — стукнул себя в грудь немец. — Я — спартаковец.
Он рассказал, что за активную деятельность в рабочей организации был посажен в тюрьму. Когда на фронте не стало хватать летчиков, его, прошедшего летную подготовку, выпустили из заключения и доверили ему самолет. Получив задание, он полетел к линии фронта и… перелетел к нам.
— Хочу защищать Советы, революцию! — такими словами закончил свой рассказ Юрашек.
Вначале Людвиг занимался ремонтом самолетов. А когда освоился с новой обстановкой, командир стал посылать его на боевые задания. Юрашек проявил себя способным воздушным разведчиком, мастером бомбометания. После гражданской войны он пришел в наше училище инструктором.
О Юрашеке шла слава как о прекрасном летчике. Было известно также, что он не любит «маменькиных сынков». Чем отважнее и смелее учлет ведет себя в самолете, тем с большей охотой он с ним занимается.
Всех прибывающих учлетов он проверял в воздухе сам. Сначала смотрел, как новичок рулит машину, потом с каждым летал. В воздухе он делал резкие крены и развороты, наблюдал в зеркальце за поведением учлета Если убеждался, что парень теряется, плохо ориентируется в воздухе, зажимает ручку, то обычно говорил: «Слушай, молодой человек, аэроплан не для тебя. У тебя нет характера». То же самое Юрашек повторял на учебно-летном совете, и учлета отчисляли. Такая «методика», опиравшаяся не на науку, а на личные впечатления и авторитет, приводила иногда к ошибкам. Некоторые отчисленные курсанты упорно добивались, чтобы их допустили к обучению, и впоследствии становились хорошими летчиками.
Учиться мне довелось в первом вывозном отделении, которым командовал Юрашек. Моим инструктором , был его воспитанник Николай Иванович Астафьев, комсомолец, недавний выпускник Качи. Он тоже отбирал наиболее крепких курсантов, уверенно реагирующих на всякие неожиданности в полете. Поэтому и наша группа, состоявшая из пяти человек, не избежала потерь. Отчислены были неловкие, физически слабые ребята.
Все учлеты сами готовили машину к полету. Тогда применялись ротативные двигатели, при работе они выбрасывали касторовое масло, так что вся нижняя часть самолета и плоскости покрывались масляной пленкой, на нее садилась пыль. Нелегко было отмыть машину. Но еще тяжелее перекатить ее руками после посадки на старт. Рулить на работающем двигателе разрешалось только выпускникам. Преодоление этих трудностей способствовало закалке будущих летчиков, воспитанию у них трудолюбия.
Чем мне еще запомнился первый год учебы? Тогда, в 1926 году, вместе с нами, юнцами, готовились стать летчиками опытные кадровые командиры — краскомы, имевшие награды за гражданскую войну. Среди них Медянский, Рыженков, Скрипко, Коробов. Как правило, они избирались старшинами групп. Вначале и мы предложили, чтобы старшиной нашей группы стал краском Кустов — энергичный, опытный командир. Но инструктор попросил его не загружать. Второй краском Гриша Устинов сам заранее предупредил, чтобы его не выдвигали старшиной. Ливадии тоже отпросился. Я употребляю слова «попросил», «предупредил», потому что должности старшины классного и летного отделений были выборными. Когда краскомы отказались, то товарищи назвали мою кандидатуру. Командование утвердило ее.
Вспоминается первый полет с инструктором. Радостное солнечное утро. В груди все поет: я полетел! Это было блаженнейшее состояние. У меня, как говорят, «земля пошла кругом». Смотрю и думаю: как же я научусь сам летать, когда земля поворачивается — то поднимается, то опускается. Конечно, я никому не признался, боялся, что отстранят от полетов. Решил: посмотрю, что будет дальше. И все учлеты так помалкивали. Спросит инструктор что-нибудь, каждый отвечал: как же, видел, знаю.
Со второго полета ощущение вращения земли пропало. Мы поняли: смотреть надо на горизонт, тогда ясно видно, что самолет накреняется, а не земля. Сразу дела пошли лучше.
На Каче родилось много традиций. Например, тому, кто впервые выпускался в самостоятельный полет, привязывали на стойки самолета красные флажки, чтобы все видели: он летит первый раз. И если из кармана инструктора торчат кончики флажков, значит, сегодня кто-то идет в самостоятельный. А они специально так делали, чтобы «подразнить» учлетов.
Все сроки нам были известны, вывозную программу закончили, значит, скоро выпуск в самостоятельный полет. Но этот день всегда наступал как-то внезапно. Инструктор старался неожиданно объявлять ученику о выпуске в самостоятельный. Опять же в воспитательных целях.
Так произошло и со мной. Когда я выполнил провозной полет, инструктор выскочил из кабины с ручкой управления. Он всегда вытаскивал ее, когда решал выпустить ученика в полет одного. Вижу, он с механиком укрепляет флажки, затем машет мне рукой и кричит: «Лети!» Меня это ошеломило: «Как? Самому лететь?» Но раздумывать некогда, поднял руку, инструктор разрешил взлет. Я дал газ и — пошел!
Теперь, вспоминая тот день, отчетливо знаю, что подготовка к самостоятельному полету прошла незаметно, поскольку я летал с инструктором, и он не дал мне времени поволноваться.
Один в воздухе. Кругом зеленая весенняя степь, вдали голубая вода, отражающая небо. Все делал «по-инструкторски». У нас заход на посадку был со стороны моря. Я знал, где надо выключать двигатель. Одно беспокоило: как выровнять и получше посадить самолет. Говорят, что первые посадки учлета — инструкторские. И действительно, посадка удалась, как и раньше с инструктором. Астафьев подошел, пожал руку, улыбаясь, спросил: «Ну как?» «Ничего», — говорю. «Ну, лети еще раз!»
Я выполнил второй полет. Тут уже и на размышление времени хватило.
Мы все больше чувствовали себя летчиками. Вскоре перешли к сложному пилотажу на учебной машине.
Полетел я с инструктором выполнять зачетный полет с посадкой на чужом аэродроме. Внимательно ориентируюсь, сличая карту с местностью. Хочется пройти точно по всем ориентирам. Для удобства планшет положил на колени, придерживаю его левой рукой. Подошли к аэродрому. Я произвел расчет на посадку и начал снижаться. Пока планировал, все шло хорошо. Стал выравнивать машину — потянул ручку управления на себя, а она не идет. Земля уже близко. Сначала я подумал, что это инструктор для проверки моего умения придерживает, но вот чувствую, что он сам ее рванул — и тоже безрезультатно. Еще мгновение, и мы врежемся в землю.
Только тут я понял, что это мой планшет мешает движению ручки. Мгновенно смахнул его с колен. Ручка теперь пошла легко, но от резкого движения самолет «вспух». Я удержал его, выдержал и посадил. Инструктор сразу ко мне с вопросом: что случилось? Я ему откровенно рассказал о своей ошибке. «Ругать не буду, — сказал он, — молодец, что не растерялся и сообразил. А то зубы повыбивали бы, могло и хуже кончиться».
Инструктор сказал так вовсе не по своей доброте, а исходя из господствовавшего тогда взгляда на летное обучение. Решительность, молниеносная сообразительность ценились выше всего.
Наконец нас выпустили, но вскоре я убедился, что в частях ценят не только диплом военного летчика. На первых пора большую роль здесь сыграл авторитет Качи и обучавших нас инструкторов.
Когда мы прибыли в 30-ю эскадрилью Московского военного округа, то одновременно с нами приехали выпускники Борисоглебской школы. В отряде, где я оказался, было поровну тех и других. Пришли к командиру. Он спрашивает:
— Какую школу кончил?
— Качинскую.
— Кто был инструктором?
— Астафьев.
— Знаю, хороший летчик. И ты должен так летать, он плохих не выпускает.
Спрашивает у приехавшего из Борисоглебской школы:
— Кто инструктор?
Услышав фамилию, заключает:
— Посмотрю, как ты летаешь.
Авторитет инструктора был тогда определяющим. В подготовке летчиков сильно проявлялась его индивидуальность.
Командиры верили: хороший наставник плохого летчика не выпустит. Если инструктора не знали, то обязательно проверяли новичка в полете.
Прошли первые два месяца нашей службы в части. И вот в отряде произошла катастрофа. Младший летчик Пронин, выполняя полет на Р-1, на последнем развороте перед посадкой потерял скорость. Самолет сорвался в штопор. Не сделав витка, он ударился о землю и разбился. Вместе с пилотом в самолете находился техник. Он тоже погиб.
После этого тяжелого случая в часть прибыл командующий авиацией Московского военного округа герой гражданской войны Иван Ульянович Павлов. Он прилетел на истребителе, сделал над аэродромом несколько фигур и отлично приземлился. Мы стояли в строю, смотрели и восхищались. Потом он подошел к нам, поздоровался, что-то решительно сказал командиру бригады. Тот сразу же приказал командирам трех отрядов вызвать из строя по одному летчику. От 18-го отряда вышел Амбольдт, от 22-го — я, от 24-го — Березовский.
Павлов приказал нам вывести машины из ангаров, положить на заднее сиденье по мешку с песком и привязать. Это делалось для нормальной центровки. Потом громко, чтобы слышали все летчики, объявил:
— Задание: набрать высоту восемьсот метров, сделать восемь витков штопора и идти на посадку.
Каждому дал зону, моя — над железнодорожным мостом. Задание, конечно, непростое. За каждый виток штопора высота уменьшается на 80 — 90 метров. Значит, выводить самолет придется перед самой землей, на высоте 100 — 120 метров, ошибешься на один виток и… уже не выведешь. А в памяти еще свеж трагический случай с Прониным. Может быть, Павлов и пошел на такой шаг потому, что понимал, как сильно это происшествие подействовало на летчиков.
Из головы не выходит: высота — 800 метров, 8 витков штопора, посадка. Вся бригада на нас смотрит, командующий тоже. Когда мы шли к машинам, я сказал Амбольдту:
— Слушай, ты не забудь — левый штопор делай.
У самолета Р-1 была особенность: в левый штопор он входил легче и терял меньше высоты на вводе, а это в данном случае было очень важно. Кроме того, витки получались энергичные, красивые. В правый штопор Р-1 входил неохотно, терял много высоты на вводе, и могло попросту не получиться восемь витков. Амбольдт согласился: конечно, надо выполнять левый.
Он взлетел первым. Через некоторое время вырулил на старт я. Когда набирал высоту, успел заметить, что Амбольдт ввел машину в левый штопор, удачно выполнил фигуру, вывел на высоте 100 — 150 метров. Все прекрасно.
Теперь моя очередь. Облачность немного поднялась. Я добрался до ее нижней кромки, и высотомер показал 850 метров. Прибрал газ, задрал машину, выдержал до полной потери скорости, резко дал вперед левую ногу и пошел крутить левый штопор. Восемь витков промелькнули, как один, до того велико было напряжение. Потом дал ручку от себя, ноги поставил нейтрально. Машина послушно вышла из фигуры на высоте 100 — 150 метров. Радостно, что хорошо получилось. Можно садиться!
Я не заметил, как проходил полет Березовского. Увидел его только на посадке. Павлов начал разбор.
— Ну вот, — сказал он, — Амбольдт хотя и молодой летчик, а молодец! Хорошо штопорил! Объявляю благодарность! Правильно выполнил ввод, вывод, четкие витки, все хорошо.
— Руденко, — продолжал Павлов, — также удачно штопорил. Объявляю благодарность. Вот вам пример. Машина хорошо выходит из штопора, если умело управлять ею и не теряться. — Потом, повернувшись к Березовскому, с укором заметил: — Вы или не умеете выполнять штопор, или боитесь. В том и другом случае приказываю овладеть этой фигурой!
Оказывается, Березовский выполнял правый штопор, ввел в него самолет на большой скорости, и фигура не получилась. Очевидно, у него еще не было опыта. В последующем он прекрасно штопорил. И с правым штопором вполне справлялся.
Раньше на Р-1 никаких фигур пилотажа не разрешалось делать, так как считалось, что самолет не выдержит перегрузки и развалится. Позже в части поступило указание обучить летчиков на Р-1 в первую очередь штопору. В нашем отряде мастером высшего пилотажа был мой командир звена Яков Полищук. Он передал свой опыт мне и моему однокашнику по Каче Василию Титову. Талантливый и требовательный был командир.
Воспитательный эксперимент Павлов провел блестяще. Все сомнения, вызванные трагедией с нашим товарищем, были развеяны. Правда, задание он дал чрезвычайно рискованное. Мы выводили машину из штопора на высоте 100 метров, допусти кто-либо из нас малейшую растерянность или неточность — и возникнет опасность. Тем более что мы с Амбольдтом молодые летчики, первый год служили после школы. Но Павлов именно и хотел доказать, что для всех летчиков штопор не опасен, только не надо трусить, бояться своей машины.
Вечером, прощаясь с нами, Павлов еще раз подчеркнул:
— Вот так и летать всем, как первые двое. И не бояться. Сами видели, самолет выходит прекрасно из штопора после восьми витков на высоте ста метров. Надо учиться летать смело, точно и уверенно.
Следует признать, что в те годы много внимания уделялось воспитанию у летчиков мужества, решительности, находчивости. Так было не только в нашей бригаде, а во всей военной авиации.
Одной из форм проверки летной выучки служили воздушные парады. Первый из них, в котором мне довелось участвовать, готовился в 1927 году в честь десятилетия Октябрьской революции. Наша авиационная бригада базировалась в Серпухове и носила громкое имя «Наш ответ Чемберлену». Центральный аэродром столицы не мог вместить всех участников парада, к нам в Серпухов посадили эскадрильи из Украинского военного округа. Тренировки прошли хорошо. Воздушный парад ожидался внушительный, но не состоялся из-за плохой погоды.
Вечером 8 ноября весь летный состав был приглашен в Большой театр. В президиуме — члены правительства и Политбюро. Председательствовал Михаил Иванович Калинин. Был доклад о развитии авиации, работе Общества друзей Воздушного Флота. Потом выступили представители авиапромышленности и летчики. Слева от М. И. Калинина сидел И. В. Сталин. В конце встречи он произнес короткое приветствие.
В 1933 году все члены Политбюро, члены правительства во главе с И. В. Сталиным приехали на Центральный аэродром. Летный состав был выстроен у самолетов. И тут Сталин выступил с речью о летчиках. Он говорил о том, что летчик — это концентрированная воля, характер, умение идти на риск. Эти слова понравились всем авиаторам. Очень четко и глубоко был охарактеризован летный труд. Это способствовало поднятию в нашей стране авторитета героической профессии летчика. Агитация партии за овладение летной профессией, призыв в крылатый строй всего отважного, смелого, что было в юном поколении нашего народа, сыграло большую роль в привлечении молодежи в авиацию.
Речь произвела большое впечатление и на авиационных командиров, ибо подтвердила правильность их подхода к воспитанию высоких морально-волевых качеств. Именно смелость и решительность развивали у будущих летчиков наши авиационные школы в Каче, Борисоглебске и другие.
Теперь, оглядываясь в прошлое, мы смело можем сказать, что ставка на развитие у летчиков волевых качеств целиком оправдала себя на войне. Наши воздушные бойцы проявляли неукротимую волю в борьбе с врагом, стремились находить самые верные средства и пути к победе, действовали смело, напористо, решительно.
Я уже рассказывал, как мы начинали воздушные бои на Западном фронте, как даже при численном превосходстве врага наши летчики уничтожали фашистские самолеты.
Так, вспоминая с И. В. Крупским прошлое, мы убеждались, что правильно предвидели, каким должен быть воздушный боец, и радовались, что авиаторы нашего поколения встретили войну во всеоружии.
* * *
Приближался новый, 1942 год. Я, разумеется, не мог и подумать, что меня ждет близкая разлука с боевыми друзьями, с которыми участвовал в первых наступательных боях под Москвой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Дружелюбно встретившие нас учлеты рассказали про учебу. Большинство инструкторов — бывшие летчики царской армии, лишь несколько человек — недавние выпускники этой школы.
Летать тогда учили, главным образом опираясь на физические данные курсанта, надо было иметь отличное зрение, слух, чувство равновесия. Самыми главными качествами считались воля и сообразительность. Ведь оборудование самолета состояло всего из нескольких приборов: контроля работы двигателя, показателя скорости, компаса и высотомера. Все остальные характеристики полета летчик должен был определять чутьем, проявлять сообразительность.
Каждому из нас, конечно, хотелось попасть к самому лучшему инструктору. Особенно восторженно учлеты говорили о начальнике вывозного отделения — первого на нашем пути к небу — Людвиге Юрашеке. Это немецкий летчик-интернационалист, перелетевший в Советскую Россию. Из рассказа Юрашека мы узнали, как это произошло. Однажды в расположении Первой конной армии С. М. Буденного приземлился немецкий самолет «Эльфауге». Из кабины вылез летчик, которого с интересом ждали буденновцы.
— Людвиг Юрашек, — стукнул себя в грудь немец. — Я — спартаковец.
Он рассказал, что за активную деятельность в рабочей организации был посажен в тюрьму. Когда на фронте не стало хватать летчиков, его, прошедшего летную подготовку, выпустили из заключения и доверили ему самолет. Получив задание, он полетел к линии фронта и… перелетел к нам.
— Хочу защищать Советы, революцию! — такими словами закончил свой рассказ Юрашек.
Вначале Людвиг занимался ремонтом самолетов. А когда освоился с новой обстановкой, командир стал посылать его на боевые задания. Юрашек проявил себя способным воздушным разведчиком, мастером бомбометания. После гражданской войны он пришел в наше училище инструктором.
О Юрашеке шла слава как о прекрасном летчике. Было известно также, что он не любит «маменькиных сынков». Чем отважнее и смелее учлет ведет себя в самолете, тем с большей охотой он с ним занимается.
Всех прибывающих учлетов он проверял в воздухе сам. Сначала смотрел, как новичок рулит машину, потом с каждым летал. В воздухе он делал резкие крены и развороты, наблюдал в зеркальце за поведением учлета Если убеждался, что парень теряется, плохо ориентируется в воздухе, зажимает ручку, то обычно говорил: «Слушай, молодой человек, аэроплан не для тебя. У тебя нет характера». То же самое Юрашек повторял на учебно-летном совете, и учлета отчисляли. Такая «методика», опиравшаяся не на науку, а на личные впечатления и авторитет, приводила иногда к ошибкам. Некоторые отчисленные курсанты упорно добивались, чтобы их допустили к обучению, и впоследствии становились хорошими летчиками.
Учиться мне довелось в первом вывозном отделении, которым командовал Юрашек. Моим инструктором , был его воспитанник Николай Иванович Астафьев, комсомолец, недавний выпускник Качи. Он тоже отбирал наиболее крепких курсантов, уверенно реагирующих на всякие неожиданности в полете. Поэтому и наша группа, состоявшая из пяти человек, не избежала потерь. Отчислены были неловкие, физически слабые ребята.
Все учлеты сами готовили машину к полету. Тогда применялись ротативные двигатели, при работе они выбрасывали касторовое масло, так что вся нижняя часть самолета и плоскости покрывались масляной пленкой, на нее садилась пыль. Нелегко было отмыть машину. Но еще тяжелее перекатить ее руками после посадки на старт. Рулить на работающем двигателе разрешалось только выпускникам. Преодоление этих трудностей способствовало закалке будущих летчиков, воспитанию у них трудолюбия.
Чем мне еще запомнился первый год учебы? Тогда, в 1926 году, вместе с нами, юнцами, готовились стать летчиками опытные кадровые командиры — краскомы, имевшие награды за гражданскую войну. Среди них Медянский, Рыженков, Скрипко, Коробов. Как правило, они избирались старшинами групп. Вначале и мы предложили, чтобы старшиной нашей группы стал краском Кустов — энергичный, опытный командир. Но инструктор попросил его не загружать. Второй краском Гриша Устинов сам заранее предупредил, чтобы его не выдвигали старшиной. Ливадии тоже отпросился. Я употребляю слова «попросил», «предупредил», потому что должности старшины классного и летного отделений были выборными. Когда краскомы отказались, то товарищи назвали мою кандидатуру. Командование утвердило ее.
Вспоминается первый полет с инструктором. Радостное солнечное утро. В груди все поет: я полетел! Это было блаженнейшее состояние. У меня, как говорят, «земля пошла кругом». Смотрю и думаю: как же я научусь сам летать, когда земля поворачивается — то поднимается, то опускается. Конечно, я никому не признался, боялся, что отстранят от полетов. Решил: посмотрю, что будет дальше. И все учлеты так помалкивали. Спросит инструктор что-нибудь, каждый отвечал: как же, видел, знаю.
Со второго полета ощущение вращения земли пропало. Мы поняли: смотреть надо на горизонт, тогда ясно видно, что самолет накреняется, а не земля. Сразу дела пошли лучше.
На Каче родилось много традиций. Например, тому, кто впервые выпускался в самостоятельный полет, привязывали на стойки самолета красные флажки, чтобы все видели: он летит первый раз. И если из кармана инструктора торчат кончики флажков, значит, сегодня кто-то идет в самостоятельный. А они специально так делали, чтобы «подразнить» учлетов.
Все сроки нам были известны, вывозную программу закончили, значит, скоро выпуск в самостоятельный полет. Но этот день всегда наступал как-то внезапно. Инструктор старался неожиданно объявлять ученику о выпуске в самостоятельный. Опять же в воспитательных целях.
Так произошло и со мной. Когда я выполнил провозной полет, инструктор выскочил из кабины с ручкой управления. Он всегда вытаскивал ее, когда решал выпустить ученика в полет одного. Вижу, он с механиком укрепляет флажки, затем машет мне рукой и кричит: «Лети!» Меня это ошеломило: «Как? Самому лететь?» Но раздумывать некогда, поднял руку, инструктор разрешил взлет. Я дал газ и — пошел!
Теперь, вспоминая тот день, отчетливо знаю, что подготовка к самостоятельному полету прошла незаметно, поскольку я летал с инструктором, и он не дал мне времени поволноваться.
Один в воздухе. Кругом зеленая весенняя степь, вдали голубая вода, отражающая небо. Все делал «по-инструкторски». У нас заход на посадку был со стороны моря. Я знал, где надо выключать двигатель. Одно беспокоило: как выровнять и получше посадить самолет. Говорят, что первые посадки учлета — инструкторские. И действительно, посадка удалась, как и раньше с инструктором. Астафьев подошел, пожал руку, улыбаясь, спросил: «Ну как?» «Ничего», — говорю. «Ну, лети еще раз!»
Я выполнил второй полет. Тут уже и на размышление времени хватило.
Мы все больше чувствовали себя летчиками. Вскоре перешли к сложному пилотажу на учебной машине.
Полетел я с инструктором выполнять зачетный полет с посадкой на чужом аэродроме. Внимательно ориентируюсь, сличая карту с местностью. Хочется пройти точно по всем ориентирам. Для удобства планшет положил на колени, придерживаю его левой рукой. Подошли к аэродрому. Я произвел расчет на посадку и начал снижаться. Пока планировал, все шло хорошо. Стал выравнивать машину — потянул ручку управления на себя, а она не идет. Земля уже близко. Сначала я подумал, что это инструктор для проверки моего умения придерживает, но вот чувствую, что он сам ее рванул — и тоже безрезультатно. Еще мгновение, и мы врежемся в землю.
Только тут я понял, что это мой планшет мешает движению ручки. Мгновенно смахнул его с колен. Ручка теперь пошла легко, но от резкого движения самолет «вспух». Я удержал его, выдержал и посадил. Инструктор сразу ко мне с вопросом: что случилось? Я ему откровенно рассказал о своей ошибке. «Ругать не буду, — сказал он, — молодец, что не растерялся и сообразил. А то зубы повыбивали бы, могло и хуже кончиться».
Инструктор сказал так вовсе не по своей доброте, а исходя из господствовавшего тогда взгляда на летное обучение. Решительность, молниеносная сообразительность ценились выше всего.
Наконец нас выпустили, но вскоре я убедился, что в частях ценят не только диплом военного летчика. На первых пора большую роль здесь сыграл авторитет Качи и обучавших нас инструкторов.
Когда мы прибыли в 30-ю эскадрилью Московского военного округа, то одновременно с нами приехали выпускники Борисоглебской школы. В отряде, где я оказался, было поровну тех и других. Пришли к командиру. Он спрашивает:
— Какую школу кончил?
— Качинскую.
— Кто был инструктором?
— Астафьев.
— Знаю, хороший летчик. И ты должен так летать, он плохих не выпускает.
Спрашивает у приехавшего из Борисоглебской школы:
— Кто инструктор?
Услышав фамилию, заключает:
— Посмотрю, как ты летаешь.
Авторитет инструктора был тогда определяющим. В подготовке летчиков сильно проявлялась его индивидуальность.
Командиры верили: хороший наставник плохого летчика не выпустит. Если инструктора не знали, то обязательно проверяли новичка в полете.
Прошли первые два месяца нашей службы в части. И вот в отряде произошла катастрофа. Младший летчик Пронин, выполняя полет на Р-1, на последнем развороте перед посадкой потерял скорость. Самолет сорвался в штопор. Не сделав витка, он ударился о землю и разбился. Вместе с пилотом в самолете находился техник. Он тоже погиб.
После этого тяжелого случая в часть прибыл командующий авиацией Московского военного округа герой гражданской войны Иван Ульянович Павлов. Он прилетел на истребителе, сделал над аэродромом несколько фигур и отлично приземлился. Мы стояли в строю, смотрели и восхищались. Потом он подошел к нам, поздоровался, что-то решительно сказал командиру бригады. Тот сразу же приказал командирам трех отрядов вызвать из строя по одному летчику. От 18-го отряда вышел Амбольдт, от 22-го — я, от 24-го — Березовский.
Павлов приказал нам вывести машины из ангаров, положить на заднее сиденье по мешку с песком и привязать. Это делалось для нормальной центровки. Потом громко, чтобы слышали все летчики, объявил:
— Задание: набрать высоту восемьсот метров, сделать восемь витков штопора и идти на посадку.
Каждому дал зону, моя — над железнодорожным мостом. Задание, конечно, непростое. За каждый виток штопора высота уменьшается на 80 — 90 метров. Значит, выводить самолет придется перед самой землей, на высоте 100 — 120 метров, ошибешься на один виток и… уже не выведешь. А в памяти еще свеж трагический случай с Прониным. Может быть, Павлов и пошел на такой шаг потому, что понимал, как сильно это происшествие подействовало на летчиков.
Из головы не выходит: высота — 800 метров, 8 витков штопора, посадка. Вся бригада на нас смотрит, командующий тоже. Когда мы шли к машинам, я сказал Амбольдту:
— Слушай, ты не забудь — левый штопор делай.
У самолета Р-1 была особенность: в левый штопор он входил легче и терял меньше высоты на вводе, а это в данном случае было очень важно. Кроме того, витки получались энергичные, красивые. В правый штопор Р-1 входил неохотно, терял много высоты на вводе, и могло попросту не получиться восемь витков. Амбольдт согласился: конечно, надо выполнять левый.
Он взлетел первым. Через некоторое время вырулил на старт я. Когда набирал высоту, успел заметить, что Амбольдт ввел машину в левый штопор, удачно выполнил фигуру, вывел на высоте 100 — 150 метров. Все прекрасно.
Теперь моя очередь. Облачность немного поднялась. Я добрался до ее нижней кромки, и высотомер показал 850 метров. Прибрал газ, задрал машину, выдержал до полной потери скорости, резко дал вперед левую ногу и пошел крутить левый штопор. Восемь витков промелькнули, как один, до того велико было напряжение. Потом дал ручку от себя, ноги поставил нейтрально. Машина послушно вышла из фигуры на высоте 100 — 150 метров. Радостно, что хорошо получилось. Можно садиться!
Я не заметил, как проходил полет Березовского. Увидел его только на посадке. Павлов начал разбор.
— Ну вот, — сказал он, — Амбольдт хотя и молодой летчик, а молодец! Хорошо штопорил! Объявляю благодарность! Правильно выполнил ввод, вывод, четкие витки, все хорошо.
— Руденко, — продолжал Павлов, — также удачно штопорил. Объявляю благодарность. Вот вам пример. Машина хорошо выходит из штопора, если умело управлять ею и не теряться. — Потом, повернувшись к Березовскому, с укором заметил: — Вы или не умеете выполнять штопор, или боитесь. В том и другом случае приказываю овладеть этой фигурой!
Оказывается, Березовский выполнял правый штопор, ввел в него самолет на большой скорости, и фигура не получилась. Очевидно, у него еще не было опыта. В последующем он прекрасно штопорил. И с правым штопором вполне справлялся.
Раньше на Р-1 никаких фигур пилотажа не разрешалось делать, так как считалось, что самолет не выдержит перегрузки и развалится. Позже в части поступило указание обучить летчиков на Р-1 в первую очередь штопору. В нашем отряде мастером высшего пилотажа был мой командир звена Яков Полищук. Он передал свой опыт мне и моему однокашнику по Каче Василию Титову. Талантливый и требовательный был командир.
Воспитательный эксперимент Павлов провел блестяще. Все сомнения, вызванные трагедией с нашим товарищем, были развеяны. Правда, задание он дал чрезвычайно рискованное. Мы выводили машину из штопора на высоте 100 метров, допусти кто-либо из нас малейшую растерянность или неточность — и возникнет опасность. Тем более что мы с Амбольдтом молодые летчики, первый год служили после школы. Но Павлов именно и хотел доказать, что для всех летчиков штопор не опасен, только не надо трусить, бояться своей машины.
Вечером, прощаясь с нами, Павлов еще раз подчеркнул:
— Вот так и летать всем, как первые двое. И не бояться. Сами видели, самолет выходит прекрасно из штопора после восьми витков на высоте ста метров. Надо учиться летать смело, точно и уверенно.
Следует признать, что в те годы много внимания уделялось воспитанию у летчиков мужества, решительности, находчивости. Так было не только в нашей бригаде, а во всей военной авиации.
Одной из форм проверки летной выучки служили воздушные парады. Первый из них, в котором мне довелось участвовать, готовился в 1927 году в честь десятилетия Октябрьской революции. Наша авиационная бригада базировалась в Серпухове и носила громкое имя «Наш ответ Чемберлену». Центральный аэродром столицы не мог вместить всех участников парада, к нам в Серпухов посадили эскадрильи из Украинского военного округа. Тренировки прошли хорошо. Воздушный парад ожидался внушительный, но не состоялся из-за плохой погоды.
Вечером 8 ноября весь летный состав был приглашен в Большой театр. В президиуме — члены правительства и Политбюро. Председательствовал Михаил Иванович Калинин. Был доклад о развитии авиации, работе Общества друзей Воздушного Флота. Потом выступили представители авиапромышленности и летчики. Слева от М. И. Калинина сидел И. В. Сталин. В конце встречи он произнес короткое приветствие.
В 1933 году все члены Политбюро, члены правительства во главе с И. В. Сталиным приехали на Центральный аэродром. Летный состав был выстроен у самолетов. И тут Сталин выступил с речью о летчиках. Он говорил о том, что летчик — это концентрированная воля, характер, умение идти на риск. Эти слова понравились всем авиаторам. Очень четко и глубоко был охарактеризован летный труд. Это способствовало поднятию в нашей стране авторитета героической профессии летчика. Агитация партии за овладение летной профессией, призыв в крылатый строй всего отважного, смелого, что было в юном поколении нашего народа, сыграло большую роль в привлечении молодежи в авиацию.
Речь произвела большое впечатление и на авиационных командиров, ибо подтвердила правильность их подхода к воспитанию высоких морально-волевых качеств. Именно смелость и решительность развивали у будущих летчиков наши авиационные школы в Каче, Борисоглебске и другие.
Теперь, оглядываясь в прошлое, мы смело можем сказать, что ставка на развитие у летчиков волевых качеств целиком оправдала себя на войне. Наши воздушные бойцы проявляли неукротимую волю в борьбе с врагом, стремились находить самые верные средства и пути к победе, действовали смело, напористо, решительно.
Я уже рассказывал, как мы начинали воздушные бои на Западном фронте, как даже при численном превосходстве врага наши летчики уничтожали фашистские самолеты.
Так, вспоминая с И. В. Крупским прошлое, мы убеждались, что правильно предвидели, каким должен быть воздушный боец, и радовались, что авиаторы нашего поколения встретили войну во всеоружии.
* * *
Приближался новый, 1942 год. Я, разумеется, не мог и подумать, что меня ждет близкая разлука с боевыми друзьями, с которыми участвовал в первых наступательных боях под Москвой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52