Целое поколение этих благодетелей создало новую отрасль деятельности, приносившую, наряду с аплодисментами, немалые выгоды. В наши дни эта публика, во имя свободы, аплодировала и помогала тем, кто поработил пол-Европы.Генри В. Монк родился в 1827 г. в фермерском поселении на далёкой в те дни реке Оттаве в Канаде. Семилетним мальчиком он был вырван из родного круга и отдан в «Школу Синих Мундиров» в Лондоне, — не очень приятное заведение для одинокого ребёнка. Школа была основана королём Эдуардом VI, и мальчики должны были носить одежды его времени: длинный синий мундир, пасторский галстук, жёлтые чулки и туфли с большими пряжками. Ученики жили, как в монастыре, питались просто и скудно, для них не жалели одних только розог, и они главным образом зубрили Священное Писание.Это не могло удовлетворить духовных нужд мальчика, искавшего как применить к современности Ветхий Завет, к которому учителя направляли его детский ум. Он решил, что «быстрые звери» пророка Исаии — это железные дороги, а «быстрые посланцы» — пароходы. Затем мальчик решил, что ему даны ключи к «пророчествам», и что он в состоянии понимать и разъяснять мысли Бога в свете современности. Он пренебрёг предостережениями израильских пророков и Нового Завета против именно этого соблазна; в Писании он не нашёл иного, как поучения левитов о том, что в один прекрасный день «язычники» будут уничтожены, а избранное племя соберётся в своём всемогущем царстве в земле обетованной.В те дни не мало людей с положением и влиянием носились с мыслью, что пришло время им взять на себя выполнение Божьей воли. Когда Монку было ещё только 11 лет, лорд Шефтсбери (Shaftsbury) выступил с предложением великим державам купить Палестину у турецкого султана и «возвратить её евреям». В Англии тогда у власти стоял лорд Пальмерстон, не собиравшийся отвлекаться подобными проектами от своих государственных обязанностей, и дело осталось без последствий. В молодом Монке, однако, оно зародило идею, породившую нового «пророка»: вся его жизнь, которая продолжалась ещё 60 лет, была отныне посвящена этим планам.В четырнадцать лет он добился отпуска, чтобы послушать проповеди «первого английского епископа в Иерусалиме» (имя которого, кстати, было Соломон Александер). Мальчик вернулся в школу с горящими глазами, решив посвятить свою жизнь делу передачи Палестины народу, о котором он не имел ни малейшего понятия, и с полным пренебрежением к тому народу, который уже давно её населял. Захваченный этой мыслью, он не захотел, вернувшись в Канаду, обосноваться на отцовской ферме; когда он стал кандидатом в пасторы, та же идея встала между ним и его долгом христианского священника. Толкуя и перетолковывая Ветхий Завет, он увидел в нём шифр, раскрывающийся перед его глазами.Так он впал в прямую ересь, что часто случается с теми, кто считают себя христианами и зубрят левитские писания, игнорируя Новый Завет. Уверовав в буквальное исполнение библейских предсказаний, они подпадают под влияние иудейского Закона, видя в нём политический договор, в котором нет места для Бога, кроме как для решения о сроке его выполнения. На этом пути они скоро начинают воображать, что им эти сроки известны, поскольку Господь Бог, видимо, о них забыл, а на этой стадии эти люди начинают считать самих себя Господом Богом. Конец, к которому приводит их этот процесс, ясен: отрицание христианства и всего истинно божественного. Это — ничто иное, как богохульство, и в него легко впадают ведущие западные политики нашего века. Монк был только первым из очень многих.Даже в его далёкой канадской обители нашлись ещё и другие пророки. Американский еврей, майор Мардохей Ной, собирался строить на одном из островов реки Ниагары еврейский «город убежища», как подготовку к «возвращению». От кого, собственно, должны были искать убежища евреи Северной Америки перед «возвращением», знал видимо только он один. Другим энтузиастом «возвращения» стал некий Уордер Крессон (Warder Cresson), первый консул США в Иерусалиме; он перешёл в иудейскую веру, опубликовав книгу: «Иерусалим — Центр и Радость Всего Мира». Вернувшись в Америку, он бросил жену-нееврейку, переменил своё имя на Михаил Боас Израиль, уехал обратно в Палестину и пытался жениться там на еврейской девушке, с которой мог объясняться только знаками.Всё это ещё больше разожгло усердие Монка. Следуя ветхозаветным традициям, он перестал стричь волосы и следить за своей наружностью, пока не будет «восстановлен Сион». Волосы росли обильно, придавая ему несколько необычный вид, а продав свою маленькую собственность и больше никогда не работая, он до конца своих дней жил за счёт других. В возрасте 26 лет он отправился в Иерусалим, доехав туда после больших лишений. Не имея других доказательств своей правоты, кроме оборванного вида, волосатый пророк находил лишь немногих слушателей.На этом, вероятно, эпопея Монка и закончилась бы, если бы случайная встреча не принесла ему неожиданной известности. В наш бурный век мировых войн, межконтинентальных и трансокеанских ракет и иных средств массового уничтожения 19-ое столетие представляется спокойным и мирным периодом, не омрачённым страхом за завтрашний день. Однако, в особенности при изучении нашего спора о Сионе, представляется удивительным, сколько вполне образованных людей жили в те времена в постоянном страхе собственной гибели, видя спасение в одном лишь переселении в Аравию небольшой группы жителей нашей планеты. Путь одного из таких взволнованных созданий пересёк путь нашего «пророка».В Иерусалиме появился молодой английский художник, Холман Хант (Holman Hunt). Он тоже готов был посвятить себя какой-либо великой идее, испытав разочарования в борьбе с не признававшими его академистами, что, как известно, способствует воспламенению ума. Его здоровье было в плохом состоянии и часто наводило его на мысль о скорой смерти, не помешав, однако, дожить до 83 лет. Тогда он только что закончил картину «Свет Мира», изображавшую Иисуса Христа с фонарём в руке у двери грешника, и неожиданное появление бородатого Монка поразило его воображение. Он жадно ухватился за идею «пророка» пригрозить человечеству (включая академистов) гибелью, если оно не пойдёт за его пророчествами.Пророк и прерафаэлит выработали совместный план, чтобы встряхнуть безразличный мир. Монк подал Ханту идею «козла отпущения», как символа преследования евреев человечеством. Было решено, что Холман Хант изобразит «козла отпущения» на картине, а Монк одновременно напишет книгу, объясняющую, что пришло время «восстановить» преследуемых во исполнение пророчеств. (Козёл отпущения был, разумеется, выдумкой левитов, дававшей им право, за приличную мзду отпускать общине её грехи, для чего одного козлёнка убивали как жертву за грех, а второго выгоняли в пустыню, чтобы он своими страданиями искупил «все их проступки и все их грехи… возложенные теперь на его голову». Наш пророк и Холман Хант придали этому обряду пря противоположный смысл. Козёл отпущения за грехи евреев превратился в символ самих евреев, а его мучители-левиты в чужеземных угнетателей).Холман Хант принялся за работу, видя в ней как отместку Королевской Академии («проблемная картина»), так и средство послужить великой идее. Его полотно должно было сказать больше, чем любые слова, а кроме того за ним должно было последовать и словесное разъяснение Монка. Картина и книга, символ и разъяснение, вестник и пророк: как только мир увидит его козла, откровение Монка найдёт слушателей, которые поймут свои прегрешения и готовы будут возместить убытки.Удивлённые бедуины наблюдали, как Хант, в арабском бурнусе, с ружьём и мольбертом, гнал белого козла к Мёртвому морю. Козёл был написан прекрасно вернее два козла, так как первый сдох от чрезмерного усердия и его пришлось заменить другим. Для большего эффекта привезли из Содома верблюжий скелет и раздобыли козлиный череп, украсившие задний план картины. Полотно несомненно создавало впечатление, что левиты были люди жестокие (страдания животного были изображены очень наглядно) и нечестивые, воображавшие, что козлиные страдания могут искупить беззакония, творимые их народом. Холман Хант отвёз картину в Англию, дав вместе с Монком обет посвятить себя «восстановлению Храма, прекращению войн и установлению Царства Божия на земле». Вряд ли жил когда-либо другой художник, ставивший себе столь грандиозные цели, начиная писать картину.Монк, со своей стороны, написал «Простое объяснение Апокалипсиса» («Simple Interpretation of the Revelation», London, 1857) и совместное предприятие было, таким образом, успешно завершено; грешному миру оставалось только раскаяться.В этой своей первой книге Монк ещё пытался сочетать левитские басни с христианским учением. Исторически он стоял на твёрдой почве, правильно отметив, что «десять колен израилевых» не могли исчезнуть бесследно и что они всё ещё живут в общей массе человечества. Отсюда он пришёл к выводу, что «истинные израилиты» — евреи и христиане — должны переселиться в Палестину и основать там образцовое государство (в этом, пункте он, разумеется, резко расходился с сионизмом и рисковал прослыть «антисемитом»). Дальнейшие его выводы были сплошной демагогией. Он писал, что если будет создано такое государство, то все войны на земле прекратятся. Главное же было (и кто знает, откуда ему это было внушено?), что в Иерусалиме должно быть создано мировое правительство; это уже было как раз то, что нужно сионистам.Монк смог опубликовать свою книгу только благодаря знакомству, которым он был обязан Ханту: знаменитый критик-искусствовед Джон Раскин (Ruskin, 1819—1900) уговорил известного издателя Констэбля напечатать её. Ни книга, ни картина успеха не имели, но Раскин помог «пророку» деньгами и другими средствами, и тем спас его от забвения.Сам Раскин тоже пережил в молодости много лишений и разочарований, слывя авторитетом в области искусства, но не пожав лавров в области социальной критики. Он напоминал своего соотечественника Уилки Коллинса (Wilkie Collins, 1824—1889), писавшего хорошие детективные романы, но тщетно пытавшегося в области социальной критики превзойти Диккенса. Как и Коллинс, Раскин не был удовлетворён своими успехами в той области, в которой он пользовался заслуженной славой, но всегда был готов выступить в защиту нравственных ценностей, не давая себе большого труда проверить их содержание. В детстве его, как и Монка, усиленно обучали Ветхому Завету; мать — строгая пуританка — подавляла его своим авторитетом он был несчастлив в любви и ему пришлось пережить унижения. Он вечно искал выхода своим нерастраченным чувствам, боялся жизни и боялся будущего; слова нового пророка о грядущем возмездии пугали его, немало способствуя его щедрости, его публичные выступления пользовались успехом, и, подобно Монку и Ханту, он впал в грех нечестивого воображения: по словам его биографа, Хаскета Пирсона, «как и все мессии, он впал в заблуждение, принимая свои слова за слова самого Господа Бога». Под конец Раскин потерял ясность мышления, но к тому времени «пророк» уже приобрёл с его помощью возможность путешествовать и проповедовать.После неудачи с книгой Монка, Холман Хант сделал ещё одну попытку. Он принялся за новую картину, изображавшую Иисуса Христа в синагоге с книгой в руках, читающего о мессианских пророчествах, находящих своё исполнение в нём самом. Чтобы не было никаких сомнений, он взял Монка моделью для Христа, так что негодование иудейских старейшин символизировало неприятие миром пророка. Первоначальный эскиз картины хранится в Национальной Галерее в Оттаве и изображает Монка с Библией в одной руке, раскрытой на Книге Откровения, и номером лондонского «Таймса» в другой. (Автор этих строк, — сам бывший корреспондент «Таймса», — работал над своей книгой в Монреале, и его громкий смех по обнаружении этого шедевра нарушил благоговейную тишину зала, вызвав немалое удивление присутствующих).В дальнейшем человеческая природа взяла верх над всем остальным. Холман Хант продал картину «Христос в Храме» за громадную по тому времени сумму в 5500 фунтов, и его неприязнь к жизни и академистам несколько смягчилась. Ему стало неловко приводить оборванного пророка в столь изысканные дома, как например к пользовавшемуся всемирной славой поэту Теннисону. Раскин же был в то время занят очередной неудачной любовью, что также уменьшило его интерес к пророчествам. Тем не менее, оба они, хотя и ставшие теперь более оседлыми, не забыли предостережений пророка о грозящей гибели, если им не удастся скорейшим образом переселить евреев в Палестину. Пророк неутомимо возвещал, что «день близок», ссылаясь для большей убедительности на очередные военные осложнения в Африке, Малой Азии, на Балканах или в Европе, как на предвестники близкого конца, благо недостатка в подобных эпизодах никогда не было. В конце концов Хант и Раскин нашли способ облегчить страхи, успокоить угрызения совести и одновременно отделаться от надоевшего им пророка; они посоветовали ему уехать в Иерусалим и (как в своё время Саббатай Цеви) объявить там о близком приходе «Тысячелетия». Пророк был уже готов к отъезду, когда разразилась новая война, приведшая его в немалое смущение, поскольку возникла она вовсе не там, где, по его толкованию пророчеств, должен был начаться конец мира. Наоборот, она началась в стране, откуда, согласно его собственным писаниям должно было прийти спасение: в Америке.Справившись снова в соответственных источниках, пророк объявил, что в его вычисления вкралась ошибка: гражданская война в Америке была, в действительности, лишь великим предваряющим событием. Поэтому именно теперь, без дальнейших отсрочек, нужно было что-то сделать для Палестины. Джон Раскин немедленно отозвался, сказав, что если пророк был в самом деле пророком, то ему нужно ещё до поездки в Иерусалим, поспешить в Америку и вызвать там подходящее небесное знамение, которое могло бы остановить гражданскую войну. Раскин обещал финансировать предприятие, и пророк собрался в путь.В тогдашней Америке обычай требовал, чтобы любой гражданин имел доступ к президенту, в результате чего Авраам Линкольн осаждался посетителями три дня в неделю. В один из таких дней наш пророк втиснулся в президентскую приёмную вместе с толпой просителей и зевак. Его необычный вид обеспечил ему несколько минут разговора с президентом после того, как утомлённые глаза Линкольна обнаружили чей-то пристальный взгляд, скрытый за буйной растительностью. Он спросил, кто был посетитель, и узнал, что это канадец, приехавший чтобы прекратить войну. На вопрос о его предложениях пророк ответил, что Юг должен освободить рабов за денежную компенсацию, а Север должен согласиться на отделение Юга, что (согласно заметкам самого Монка) «показалось президенту довольно забавным». Линкольн спросил: «не кажется ли вам, канадцам, что моя прокламация об эмансипации — большой шаг вперёд в социальном и нравственном прогрессе?»Монк сказал, что этого недостаточно: «Почему, вслед за эмансипацией негров, не предпринять ещё более необходимый шаг — эмансипацию евреев»? Линкольн удивился, поскольку в Америке евреи всегда были эмансипированы, и спросил: «Евреи, почему евреи? Разве они ещё не свободны»?Монк ответил: «Конечно, господин президент, американский еврей свободен, он свободен и в Англии, но не в Европе. Мы в Америке живём далеко от всего и не видим, что творится в России, Пруссии и Турции. Не может быть прочного мира на земле, пока культурные нации, во главе, как я надеюсь, с Великобританией и Соединёнными Штатами, не искупят того что они причинили евреям, не искупят двухтысячелетнего преследования, вернув их в их родной очаг — Палестину и сделав Иерусалим столицей объединённого христианства».Излишне упоминать, что Монк никогда не был ни в России, ни в Пруссии, ни в Турции, представляя собой «либерала» именно того сорта, который был описан нами выше. В России талмудистский раввинат всеми силами противился эмансипации, а через немного лет после визита Монка к Линкольну царь-освободитель Александр Второй был убит накануне объявления им парламентской конституции; в Пруссии евреи давно уже были эмансипированы, подвергаясь именно за это нападкам русских евреев; турецкое правительство в равной степени угнетало все подчинённые ему народы без всякого разбора, а турецкие евреи жили и без того в Палестине, и «возвращать» их туда было незачем. Во времена Линкольна ещё никому не приходило в голову, что любая война, где бы и из-за чего бы она ни начиналась, должна была способствовать созданию еврейского государства в Палестине (в наш век, как показал опыт двух мировых войн, это стало законом), и президенту всё это, вероятно, тоже показалось «забавным».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120