Участие в них мужчин и мальчиков из аристократических родов всячески поощрялось. И для этой цели был возведен деревянный стадион, о котором имеется первое упоминание в западном римском мире; за этим, вероятно, последовала традиционная греческая программа соревнований.
Итак, Тацит слишком драматизирует ситуацию, когда полагает в своих «Анналах», что введение Нероном празднеств по греческому образцу в столицу было сенсационным нововведением. Однако он играет честно, когда описывает первые Неронии: его отчет об этом событии гораздо более спокойный, нежели его же описание Ювеналий, потому что в этом случае, по крайней мере, не было позорного личного участия в них императора. Конечно, в «Анналах» представлено консервативное мнение, отражающее недоверие к греческим играм, которое проявляется даже в произведениях некоторых друзей Нерона, таких, как Сенека и Лукан.
Согласно этой точке зрения, подобное празднество превратит молодых людей в уклонистов, гимнастов и извращенцев. Но Тацит видит и представляет оборотную сторону медали. Танцы и гонки на колесницах практиковались и прежде. Оплата их правительством пощадит кошельки государственных чиновников. У народа останется меньше поводов донимать чиновников ради дополнительных греческих зрелищ. Кроме того, следует учесть высказывания некоторых лиц в защиту постоянного театра, который положит конец расходам на строительство столь многочисленных временных. А награды за ораторское искусство и поэзию будут поощрять талант.
«Несколько ночей за целое пятилетие отдаются веселью, а не разгулу; ведь их озарит такое обилие ярких огней, что не сможет укрыться ничто предосудительное» (Тацит. Анналы, XIV, 21).
Во всяком случае, следует признать, что эти первые Неронии прошли без скандала. В прошлом присутствие танцоров часто было причиной волнений и они подвергались гонениям. Теперь им разрешили вернуться в Италию из мест их ссылок, хотя не допустили до участия в играх, поскольку игры считались священным событием, подобно их греческому прототипу. Что же касается императора, то хотя он сам не принимал участия, сочли благоразумным, чтобы он все равно получил награду. Итак, Нерона объявили победителем в ораторском искусстве.
Страсть ко всему греческому
Тацит охарактеризовал Неронии с присущим ему язвительным замечанием: «Греческая одежда, в которую в те дни облачились, по миновании их вышла из употребления» (Тацит. Анналы, XIV, 21).
Это должно было разочаровать императора, который, независимо от неодобрения Сенекой мужских нарядов ярких расцветок, отдавал предпочтение греческому костюму. Сам Нерон часто появлялся на публике в разновидности греческой тоги яркой расцветки, которая комбинировала в себе простоту туники в своей верхней части с летящими складками тоги внизу. Такая одежда носилась с шарфом вокруг шеи и без пояса и обуви. Некоторые римляне имели обыкновение надевать подобный наряд в менее строгие ежегодные празднества Сатурналий, но в других случаях он обычно предназначался для женщин. Однако именно так любил одеваться Нерон. Он также нарушал общепринятые приличия, появляясь на публике в подобии расшитой цветами туники – коротком одеянии без пояса, с муслиновым воротником.
Именно страсть ко всему греческому подтолкнула Нерона включить атлетическую и гимнастическую программы в свои игры. Это было чрезвычайно несвойственно для большинства римлян, которые презирали атлетов как слишком тренированных, зацикленных на физических упражнениях тупиц. Император, с другой стороны, относился к ним с заметной благосклонностью, как к любителям, так и к профессионалам, и проводил много времени, наблюдая их выступления. Определенно, читателям трудно не думать о нем, когда Сенека писал неодобрительно о людях, которые никогда не упускали возможности отметить форму каждого атлета, как только тот появлялся на римской сцене.
Итак, для своего празднества Нерон выстроил новый гимнасий на Марсовом поле, самый роскошный во всем Риме (в него попала молния два года спустя, но он был выстроен заново в 66 году). Поблизости располагались великолепные новые термы, снова самые замечательные из всех.
Марциал вопрошал: что может быть хуже Нерона? Что может быть лучше Нероновых терм?
Подобно гимнасию, термы сегодня не представляют собой ничего выдающегося, но их впечатляющий общий план поддается реконструкции, а множество обломков из разнообразного дорогостоящего мрамора можно и сейчас обнаружить на этом месте. С архитектурной точки зрения это было новаторское здание, уже включающее в себя парные залы и крестообразные своды, которые нам известны по термам и залам спустя десятилетия после смерти Нерона.
Флавий Филократ писал, менее тактично, нежели Сенека, что грубый, откровенный философкиник Деметрий вошел в новые здания и объявил публичные бани ненужной тратой денег, а мытье в целом лишающим мужества вырождением. Позднее он был изгнан из Италии (и даже беспечный император Веспасиан счел, что будет предпочтительнее, чтобы такой откровенный человек проживал бы где-нибудь в другом месте).
Во время посещения гимнасия Деметрий собственными глазами видел Нерона во время тренировки, почти обнаженного, если не считать набедренной повязки, громко распевающего, когда он выполнял свои обычные физические упражнения. Это вызывало некоторые осложнения, поскольку Нерон имел амбиции не только как вокалист, но и как атлет, и не представлялось возможным свести его интерес к атлетике, не уступающий его страсти к пению и лицедейству, к роли обычного зрителя. Он был очень умелым борцом, и повсеместно считалось, что он в состоянии соревноваться в этом умении на следующих Олимпийских играх.
Ему также приходилось думать о тренировках в гонках на колесницах. В то время возницы имели обыкновение применять навоз хряков, как внешне, так и внутренне, в качестве средства от травм, и Нерон употреблял его пепел, разведенный в воде.
Советники Нерона в области медицины
Сочетание неограниченной половой активности с нескончаемыми пиршествами непременно отразилось бы переутомлением на человеке любого телосложения, а физические данные Нерона не были особенно впечатляющими. Однако его здоровье, несмотря ни на что, оставалось отличным. Всего три возможные болезни можно отметить за четырнадцать лет его правления, при этом лишь один случай не вызывает никаких сомнений. Нерон не страдал от недостатка медицинской помощи. С одной стороны, новые термы поощряли гидротерапию, которая тогда снова вошла в моду в Риме. Все римские ведущие практикующие врачи были родом из Массилии (Марсель): и богатый астролог Кринас (Crinas), и впоследствии критиковавший его Хармис (Charmis). Последний прописывал холодные ванны даже зимой и непременно купал престарелых бывших консулов в ледяной воде.
Когда Нерон взошел на трон, во главе этой профессии был невероятно состоятельный Стертиний Ксенофонт, который первым стал называть себя «главным лекарем», а также «императорским лекарем». Проблемы приспособляемости ко двору императора проиллюстрированы памятником, воздвигнутым в его честь в его родном городе Косе, надпись на котором гласила: «Любящий Клавдия», а позднее была заменена на «Любящего Нерона», и впоследствии и его имя также было стерто в свою очередь.
Если, как подозревали, Ксенофонт действительно помогал убить Клавдия, то это может объяснить, почему при Нероне мы находим его не практикующим придворным лекарем, а занимающим должность одного из императорских министров, принимающих греческие делегации. Нерон, вполне вероятно, не слишком был склонен получать медицинскую помощь от человека, который знал, как погубить императора.
Во всяком случае, Нерона пользовали еще два лекаря. Совершенно случайно они носили одинаковые имена – Андромах. Один из них, с острова Крит, изобрел противоядие от укусов ядовитых животных, которое сам же, вопреки этикету, восхвалял в длинной лоэме. Нерон также получил письмо от другого лекаря, Фессала из Тралл в Малой Азии, который основал популярную новую школу медицины – Методици (Methodici). Хотя Фессал не мог выдержать конкуренции с хитроумными лекарями из Массилии, он уверенно делал нападки на всех своих предшественников, и даже если он, по его же словам, выучил все, что знает, за шесть недель, памятник ему на Аппиевой дороге называет его patronices – лучшим из докторов. Но его знаменитый соотечественник Гален из Пергама, который писал по вопросам медицины в следующем веке, описывает его как человека невежественного и надменного.
Гален был также шокирован другим лекарем времен Нерона – практикующим врачом из той же страны Ксенократом, родом из Афродисиады. Лечение, которое он обыкновенно предписывал, включало в себя поедание человеческого мозга, плоти, печени и крови, а также экскрементов гиппопотамов и слонов – средств, которые должны были наверняка привлекать любителей всяческих мерзостей, как об этом писали Сенека и Лукан.
Глава 6. ТЯЖЕЛАЯ РЕАЛЬНОСТЬ ИМПЕРАТОРСКОЙ ЖИЗНИ
Растущая озабоченность Нерона драматическим искусством и атлетикой была грубо прервана скандалом. Один из самых важных государственных чиновников, городской префект Луций Педаний Секунд, который отвечал за поддержание порядка в столице и обладал властью суммарного производства в суде, в 61 году был убит одним из своих рабов.
«То ли, – говорит Тацит, – из-за того, что, условившись отпустить его за выкуп на волю, Секунд отказал ему в этом, то ли потому, что убийца, охваченный страстию к мальчику, не потерпел соперника в лице своего господина» (Тацит. Анналы, XIV, 42).
Традиционные последствия подобного убийства, совершенного рабом, были печальны. Древний обычай требовал, чтобы не только он, но и каждый раб, проживающий под одной с ним крышей, должен быть казнен, а Педаний владел четырьмя сотнями – включая, конечно, многочисленных женщин и детей.
Возникшая ситуация была особенно затруднительной, потому что Нерон и некоторые из его самых просвещенных советников предпочли бы отойти от древней традиции. И, как мы уже знаем, сам император, несмотря на то что был склонен к убийствам, когда видел угрозу для себя, ненавидел подписывать смертные приговоры, и его нерасположение к этому вдохновило Сенеку написать трактат «О милосердии». Ведь Сенеку тоже удручала жестокость римских казней – и особенно то разнообразие способов, с помощью которых лишали жизни рабов. К примеру, он порицает отвратительное сжигание рабов заживо в «напитанной горючей смолой тунике из горючей ткани» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию, 14, 5).
Он неоднократно подчеркивал, что рабы – часть общечеловеческого братства, в которое он, как последователь учения стоиков, верил. И в одном из великолепных исторических писем к Луцилию Младшему он так развивает этот вопрос:
«Я с радостью узнаю от приезжающих из твоих мест, что ты обходишься со своими рабами как с близкими. Так и подобает при твоем уме и образованности. Они рабы? Нет, люди. Они рабы? Нет, твои соседи по дому. Они рабы? Нет, твои смиренные друзья. Они рабы? Нет, твои товарищи по рабству, если ты вспомнишь, что и над тобой и над ними одинакова власть фортуны» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию. Письмо 47, 1).
Остальная часть письма, как и другие произведения Сенеки, в подробностях и пространно приводят читателя к заключению, что с рабами следует обращаться достойно.
Петроний даже приписывает те же взгляды необразованному Трималхиону:
«Друзья, – сказал восхищенный этим безобразием Трималхион, – и рабы – люди; одним с нами молоком вскормлены и не виноваты они, что участь их горька!» (Петроний. Сатирикон, 71).
Очевидно, именно так и рассуждали многие в то время. Весьма вероятно, что и чувства Нерона в этом отношении совпадали с чувствами его друзей, Сенеки и Петрония. Министры, которых он видел каждый день, все когда-то были рабами, и от них очень даже можно было ожидать, что они поощряли сочувствие Нерона к условиям содержания рабов. И то же самое мы читаем на страницах судебных отчетов – Нерон в определенный момент своего правления приказывал городскому префекту, занимавшему эту должность в то время, обращать внимание на рабов, которые жалуются на несправедливое обращение своих хозяев. Все это звучало довольно иронично ввиду случившегося теперь убийства.
В 57 году Сенат ужесточил карательные меры. Поэтому впредь, если человека убивал один из его рабов, казнили не только всех остальных, но тот же приговор распространялся и на тех, кто получил вольную по завещанию убитого, но в то время находился в доме. Это было на случай, если какой-нибудь раб поддался соблазну ускорить свое освобождение по завещанию с помощью насилия.
Убийство Педания Секунда, возможно, вызвало у Сенеки особое замешательство, поскольку убитый, как и он, был родом из Испании – его родиной был город Барцион (Барселона). Педаний, следовательно, мог быть ему другом и ценным политическим сторонником. И ситуация почти вышла из-под контроля, поскольку население Рима приняло в этом событии участие. За исключением тех случаев, когда они волновались насчет поставок зерна или ввязывались в разборки почитателей того или иного танцовщика или в потасовки цирковых фракций, римские обыватели редко вмешивались в государственные дела. Но в то время они вмешались. Им была не по нраву аристократия, которая больше не была в состоянии действовать в качестве их щедрых покровителей и, следовательно, не проявляла симпатии к традициям. И судьба, грозившая невинным рабам, казалась архаичной, варварской бессмысленностью.
Начались изуверские волнения. Здание Сената было осаждено, и дебаты проходили в критических условиях. Судя по Тациту, адвокатом этого консервативного процесса был некий Гай Кассий Лонгин, выдающийся судья, один из первых профессиональных юристов, которого император наделил консульством и важными постами. Тацит, несомненно, смакует парадокс, говоря, что тот был известен либеральностью своих законодательных реформ. Но он был родом из строгого республиканского семейства и сам, будучи губернатором Сирии, насаждал необычайно строгую военную дисциплину. Подробности приписываемой ему речи не стоит изучать слишком буквально, поскольку Тацит повторяет историка поздней республики Саллюстия, которым сам восхищался. Хотя довольно легко было понять, какими должны быть аргументы Кассия: что римское общество, с его огромным подчиненным населением, состоящим из рабов, удерживаемых силой, непременно рухнет, если преступления, подобные этому, не будут беспощадно наказываться.
«Но после того, как мы стали владеть рабами из множества племен и народов, у которых отличные от наших обычаи, которые поклоняются иноземным святыням или не чтят никаких, этот сброд не обуздать иначе, как устрашением. Но погибнут некоторые безвинные? Когда каждого десятого из бежавших с поля сражения засекают палками насмерть, жребий падает порою и на отважного. И вообще, всякое наказание, распространяемое на многих, заключает в себе долю несправедливости, которая, являясь злом для отдельных лиц, возмещается общественной пользой» (Тацит. Анналы, XIV, 44).
Эти и другие сенаторы, питавшие трусливое сочувствие к рабам, не осмелились высказать его и проголосовали за массовую казнь.
«Но, – продолжает историк, – этот приговор нельзя было привести в исполнение, так как собравшаяся толпа угрожала взяться за камни и факелы. Тогда Цезарь, разбранив народ в особом указе, выставил вдоль всего пути, которым должны были проследовать на казнь осужденные, воинские заслоны» (Тацит. Анналы, XIV, 45).
Для правительства, на которое оказывал сильное влияние Сенека, гуманный защитник прав рабов, это была печальная и разрушившая последние иллюзии миссия. И это было печально также и для юного императора с определенными либеральными идеями. Это был один из тех случаев, которые последовательно отталкивали Нерона от грубой реальности римской жизни.
Рабов нужно было подавлять внутри страны, а непокорных вассалов – за границей. Это также не являлось задачей, которая доставляла Нерону удовольствие, поскольку, наряду с овациями своих поэтов, он предпочитал мир. На Востоке Нерон изначально предпринял попытку претворить свои желания в жизнь, но обстоятельства обрекли его на поражение. Теперь стало в равной степени невозможным избежать репрессивных военных действий в Британии.
Два вторжения Юлия Цезаря на остров более ста лет назад были наименее удачными из его походов и не дали результатов, кроме продолжительной разведывательной миссии. Римлянам нравилось создавать за границами своего государства полузависимые государства, но это оказалось недостижимым в Англии, где местные племена, отделенные барьером Ла-Манша, упрямо сохраняли свою независимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Итак, Тацит слишком драматизирует ситуацию, когда полагает в своих «Анналах», что введение Нероном празднеств по греческому образцу в столицу было сенсационным нововведением. Однако он играет честно, когда описывает первые Неронии: его отчет об этом событии гораздо более спокойный, нежели его же описание Ювеналий, потому что в этом случае, по крайней мере, не было позорного личного участия в них императора. Конечно, в «Анналах» представлено консервативное мнение, отражающее недоверие к греческим играм, которое проявляется даже в произведениях некоторых друзей Нерона, таких, как Сенека и Лукан.
Согласно этой точке зрения, подобное празднество превратит молодых людей в уклонистов, гимнастов и извращенцев. Но Тацит видит и представляет оборотную сторону медали. Танцы и гонки на колесницах практиковались и прежде. Оплата их правительством пощадит кошельки государственных чиновников. У народа останется меньше поводов донимать чиновников ради дополнительных греческих зрелищ. Кроме того, следует учесть высказывания некоторых лиц в защиту постоянного театра, который положит конец расходам на строительство столь многочисленных временных. А награды за ораторское искусство и поэзию будут поощрять талант.
«Несколько ночей за целое пятилетие отдаются веселью, а не разгулу; ведь их озарит такое обилие ярких огней, что не сможет укрыться ничто предосудительное» (Тацит. Анналы, XIV, 21).
Во всяком случае, следует признать, что эти первые Неронии прошли без скандала. В прошлом присутствие танцоров часто было причиной волнений и они подвергались гонениям. Теперь им разрешили вернуться в Италию из мест их ссылок, хотя не допустили до участия в играх, поскольку игры считались священным событием, подобно их греческому прототипу. Что же касается императора, то хотя он сам не принимал участия, сочли благоразумным, чтобы он все равно получил награду. Итак, Нерона объявили победителем в ораторском искусстве.
Страсть ко всему греческому
Тацит охарактеризовал Неронии с присущим ему язвительным замечанием: «Греческая одежда, в которую в те дни облачились, по миновании их вышла из употребления» (Тацит. Анналы, XIV, 21).
Это должно было разочаровать императора, который, независимо от неодобрения Сенекой мужских нарядов ярких расцветок, отдавал предпочтение греческому костюму. Сам Нерон часто появлялся на публике в разновидности греческой тоги яркой расцветки, которая комбинировала в себе простоту туники в своей верхней части с летящими складками тоги внизу. Такая одежда носилась с шарфом вокруг шеи и без пояса и обуви. Некоторые римляне имели обыкновение надевать подобный наряд в менее строгие ежегодные празднества Сатурналий, но в других случаях он обычно предназначался для женщин. Однако именно так любил одеваться Нерон. Он также нарушал общепринятые приличия, появляясь на публике в подобии расшитой цветами туники – коротком одеянии без пояса, с муслиновым воротником.
Именно страсть ко всему греческому подтолкнула Нерона включить атлетическую и гимнастическую программы в свои игры. Это было чрезвычайно несвойственно для большинства римлян, которые презирали атлетов как слишком тренированных, зацикленных на физических упражнениях тупиц. Император, с другой стороны, относился к ним с заметной благосклонностью, как к любителям, так и к профессионалам, и проводил много времени, наблюдая их выступления. Определенно, читателям трудно не думать о нем, когда Сенека писал неодобрительно о людях, которые никогда не упускали возможности отметить форму каждого атлета, как только тот появлялся на римской сцене.
Итак, для своего празднества Нерон выстроил новый гимнасий на Марсовом поле, самый роскошный во всем Риме (в него попала молния два года спустя, но он был выстроен заново в 66 году). Поблизости располагались великолепные новые термы, снова самые замечательные из всех.
Марциал вопрошал: что может быть хуже Нерона? Что может быть лучше Нероновых терм?
Подобно гимнасию, термы сегодня не представляют собой ничего выдающегося, но их впечатляющий общий план поддается реконструкции, а множество обломков из разнообразного дорогостоящего мрамора можно и сейчас обнаружить на этом месте. С архитектурной точки зрения это было новаторское здание, уже включающее в себя парные залы и крестообразные своды, которые нам известны по термам и залам спустя десятилетия после смерти Нерона.
Флавий Филократ писал, менее тактично, нежели Сенека, что грубый, откровенный философкиник Деметрий вошел в новые здания и объявил публичные бани ненужной тратой денег, а мытье в целом лишающим мужества вырождением. Позднее он был изгнан из Италии (и даже беспечный император Веспасиан счел, что будет предпочтительнее, чтобы такой откровенный человек проживал бы где-нибудь в другом месте).
Во время посещения гимнасия Деметрий собственными глазами видел Нерона во время тренировки, почти обнаженного, если не считать набедренной повязки, громко распевающего, когда он выполнял свои обычные физические упражнения. Это вызывало некоторые осложнения, поскольку Нерон имел амбиции не только как вокалист, но и как атлет, и не представлялось возможным свести его интерес к атлетике, не уступающий его страсти к пению и лицедейству, к роли обычного зрителя. Он был очень умелым борцом, и повсеместно считалось, что он в состоянии соревноваться в этом умении на следующих Олимпийских играх.
Ему также приходилось думать о тренировках в гонках на колесницах. В то время возницы имели обыкновение применять навоз хряков, как внешне, так и внутренне, в качестве средства от травм, и Нерон употреблял его пепел, разведенный в воде.
Советники Нерона в области медицины
Сочетание неограниченной половой активности с нескончаемыми пиршествами непременно отразилось бы переутомлением на человеке любого телосложения, а физические данные Нерона не были особенно впечатляющими. Однако его здоровье, несмотря ни на что, оставалось отличным. Всего три возможные болезни можно отметить за четырнадцать лет его правления, при этом лишь один случай не вызывает никаких сомнений. Нерон не страдал от недостатка медицинской помощи. С одной стороны, новые термы поощряли гидротерапию, которая тогда снова вошла в моду в Риме. Все римские ведущие практикующие врачи были родом из Массилии (Марсель): и богатый астролог Кринас (Crinas), и впоследствии критиковавший его Хармис (Charmis). Последний прописывал холодные ванны даже зимой и непременно купал престарелых бывших консулов в ледяной воде.
Когда Нерон взошел на трон, во главе этой профессии был невероятно состоятельный Стертиний Ксенофонт, который первым стал называть себя «главным лекарем», а также «императорским лекарем». Проблемы приспособляемости ко двору императора проиллюстрированы памятником, воздвигнутым в его честь в его родном городе Косе, надпись на котором гласила: «Любящий Клавдия», а позднее была заменена на «Любящего Нерона», и впоследствии и его имя также было стерто в свою очередь.
Если, как подозревали, Ксенофонт действительно помогал убить Клавдия, то это может объяснить, почему при Нероне мы находим его не практикующим придворным лекарем, а занимающим должность одного из императорских министров, принимающих греческие делегации. Нерон, вполне вероятно, не слишком был склонен получать медицинскую помощь от человека, который знал, как погубить императора.
Во всяком случае, Нерона пользовали еще два лекаря. Совершенно случайно они носили одинаковые имена – Андромах. Один из них, с острова Крит, изобрел противоядие от укусов ядовитых животных, которое сам же, вопреки этикету, восхвалял в длинной лоэме. Нерон также получил письмо от другого лекаря, Фессала из Тралл в Малой Азии, который основал популярную новую школу медицины – Методици (Methodici). Хотя Фессал не мог выдержать конкуренции с хитроумными лекарями из Массилии, он уверенно делал нападки на всех своих предшественников, и даже если он, по его же словам, выучил все, что знает, за шесть недель, памятник ему на Аппиевой дороге называет его patronices – лучшим из докторов. Но его знаменитый соотечественник Гален из Пергама, который писал по вопросам медицины в следующем веке, описывает его как человека невежественного и надменного.
Гален был также шокирован другим лекарем времен Нерона – практикующим врачом из той же страны Ксенократом, родом из Афродисиады. Лечение, которое он обыкновенно предписывал, включало в себя поедание человеческого мозга, плоти, печени и крови, а также экскрементов гиппопотамов и слонов – средств, которые должны были наверняка привлекать любителей всяческих мерзостей, как об этом писали Сенека и Лукан.
Глава 6. ТЯЖЕЛАЯ РЕАЛЬНОСТЬ ИМПЕРАТОРСКОЙ ЖИЗНИ
Растущая озабоченность Нерона драматическим искусством и атлетикой была грубо прервана скандалом. Один из самых важных государственных чиновников, городской префект Луций Педаний Секунд, который отвечал за поддержание порядка в столице и обладал властью суммарного производства в суде, в 61 году был убит одним из своих рабов.
«То ли, – говорит Тацит, – из-за того, что, условившись отпустить его за выкуп на волю, Секунд отказал ему в этом, то ли потому, что убийца, охваченный страстию к мальчику, не потерпел соперника в лице своего господина» (Тацит. Анналы, XIV, 42).
Традиционные последствия подобного убийства, совершенного рабом, были печальны. Древний обычай требовал, чтобы не только он, но и каждый раб, проживающий под одной с ним крышей, должен быть казнен, а Педаний владел четырьмя сотнями – включая, конечно, многочисленных женщин и детей.
Возникшая ситуация была особенно затруднительной, потому что Нерон и некоторые из его самых просвещенных советников предпочли бы отойти от древней традиции. И, как мы уже знаем, сам император, несмотря на то что был склонен к убийствам, когда видел угрозу для себя, ненавидел подписывать смертные приговоры, и его нерасположение к этому вдохновило Сенеку написать трактат «О милосердии». Ведь Сенеку тоже удручала жестокость римских казней – и особенно то разнообразие способов, с помощью которых лишали жизни рабов. К примеру, он порицает отвратительное сжигание рабов заживо в «напитанной горючей смолой тунике из горючей ткани» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию, 14, 5).
Он неоднократно подчеркивал, что рабы – часть общечеловеческого братства, в которое он, как последователь учения стоиков, верил. И в одном из великолепных исторических писем к Луцилию Младшему он так развивает этот вопрос:
«Я с радостью узнаю от приезжающих из твоих мест, что ты обходишься со своими рабами как с близкими. Так и подобает при твоем уме и образованности. Они рабы? Нет, люди. Они рабы? Нет, твои соседи по дому. Они рабы? Нет, твои смиренные друзья. Они рабы? Нет, твои товарищи по рабству, если ты вспомнишь, что и над тобой и над ними одинакова власть фортуны» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию. Письмо 47, 1).
Остальная часть письма, как и другие произведения Сенеки, в подробностях и пространно приводят читателя к заключению, что с рабами следует обращаться достойно.
Петроний даже приписывает те же взгляды необразованному Трималхиону:
«Друзья, – сказал восхищенный этим безобразием Трималхион, – и рабы – люди; одним с нами молоком вскормлены и не виноваты они, что участь их горька!» (Петроний. Сатирикон, 71).
Очевидно, именно так и рассуждали многие в то время. Весьма вероятно, что и чувства Нерона в этом отношении совпадали с чувствами его друзей, Сенеки и Петрония. Министры, которых он видел каждый день, все когда-то были рабами, и от них очень даже можно было ожидать, что они поощряли сочувствие Нерона к условиям содержания рабов. И то же самое мы читаем на страницах судебных отчетов – Нерон в определенный момент своего правления приказывал городскому префекту, занимавшему эту должность в то время, обращать внимание на рабов, которые жалуются на несправедливое обращение своих хозяев. Все это звучало довольно иронично ввиду случившегося теперь убийства.
В 57 году Сенат ужесточил карательные меры. Поэтому впредь, если человека убивал один из его рабов, казнили не только всех остальных, но тот же приговор распространялся и на тех, кто получил вольную по завещанию убитого, но в то время находился в доме. Это было на случай, если какой-нибудь раб поддался соблазну ускорить свое освобождение по завещанию с помощью насилия.
Убийство Педания Секунда, возможно, вызвало у Сенеки особое замешательство, поскольку убитый, как и он, был родом из Испании – его родиной был город Барцион (Барселона). Педаний, следовательно, мог быть ему другом и ценным политическим сторонником. И ситуация почти вышла из-под контроля, поскольку население Рима приняло в этом событии участие. За исключением тех случаев, когда они волновались насчет поставок зерна или ввязывались в разборки почитателей того или иного танцовщика или в потасовки цирковых фракций, римские обыватели редко вмешивались в государственные дела. Но в то время они вмешались. Им была не по нраву аристократия, которая больше не была в состоянии действовать в качестве их щедрых покровителей и, следовательно, не проявляла симпатии к традициям. И судьба, грозившая невинным рабам, казалась архаичной, варварской бессмысленностью.
Начались изуверские волнения. Здание Сената было осаждено, и дебаты проходили в критических условиях. Судя по Тациту, адвокатом этого консервативного процесса был некий Гай Кассий Лонгин, выдающийся судья, один из первых профессиональных юристов, которого император наделил консульством и важными постами. Тацит, несомненно, смакует парадокс, говоря, что тот был известен либеральностью своих законодательных реформ. Но он был родом из строгого республиканского семейства и сам, будучи губернатором Сирии, насаждал необычайно строгую военную дисциплину. Подробности приписываемой ему речи не стоит изучать слишком буквально, поскольку Тацит повторяет историка поздней республики Саллюстия, которым сам восхищался. Хотя довольно легко было понять, какими должны быть аргументы Кассия: что римское общество, с его огромным подчиненным населением, состоящим из рабов, удерживаемых силой, непременно рухнет, если преступления, подобные этому, не будут беспощадно наказываться.
«Но после того, как мы стали владеть рабами из множества племен и народов, у которых отличные от наших обычаи, которые поклоняются иноземным святыням или не чтят никаких, этот сброд не обуздать иначе, как устрашением. Но погибнут некоторые безвинные? Когда каждого десятого из бежавших с поля сражения засекают палками насмерть, жребий падает порою и на отважного. И вообще, всякое наказание, распространяемое на многих, заключает в себе долю несправедливости, которая, являясь злом для отдельных лиц, возмещается общественной пользой» (Тацит. Анналы, XIV, 44).
Эти и другие сенаторы, питавшие трусливое сочувствие к рабам, не осмелились высказать его и проголосовали за массовую казнь.
«Но, – продолжает историк, – этот приговор нельзя было привести в исполнение, так как собравшаяся толпа угрожала взяться за камни и факелы. Тогда Цезарь, разбранив народ в особом указе, выставил вдоль всего пути, которым должны были проследовать на казнь осужденные, воинские заслоны» (Тацит. Анналы, XIV, 45).
Для правительства, на которое оказывал сильное влияние Сенека, гуманный защитник прав рабов, это была печальная и разрушившая последние иллюзии миссия. И это было печально также и для юного императора с определенными либеральными идеями. Это был один из тех случаев, которые последовательно отталкивали Нерона от грубой реальности римской жизни.
Рабов нужно было подавлять внутри страны, а непокорных вассалов – за границей. Это также не являлось задачей, которая доставляла Нерону удовольствие, поскольку, наряду с овациями своих поэтов, он предпочитал мир. На Востоке Нерон изначально предпринял попытку претворить свои желания в жизнь, но обстоятельства обрекли его на поражение. Теперь стало в равной степени невозможным избежать репрессивных военных действий в Британии.
Два вторжения Юлия Цезаря на остров более ста лет назад были наименее удачными из его походов и не дали результатов, кроме продолжительной разведывательной миссии. Римлянам нравилось создавать за границами своего государства полузависимые государства, но это оказалось недостижимым в Англии, где местные племена, отделенные барьером Ла-Манша, упрямо сохраняли свою независимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26