Василий Иванович хитровато улыбнулся и доверительно сообщил:
— Суеверие здесь не при чем: просто хочу отпустить бороду.
Петр знал, что он ничего не делает, не обдумав заранее.
— О-о! Это серьезный шаг! И, наверно, не без причины?
Крупные губы товарища плотно сжались. В черных глазах промелькнуло грустное выражение. Василий Иванович прерывисто вздохнул:
— Чертовски соскучился по семье, — и после паузы со свойственной ему пунктуальностью заговорил: — Борода мне нужна: во-первых, собираюсь съездить в отпуск к жене и сыну. Моя Анна еще до войны просила отпустить бородку. Она считает, борода — украшение мужчины. Во-вторых, — он улыбнулся. — Природа немного обидела меня ростом. А в моем положении надо быть солидным и хоть внешне походить на педагога. Тем более что вскоре наш полк выведут на переформирование и нам нужно будет ускоренными темпами учить молодежь воевать. А я по своей должности являюсь в этом деле главным учителем. И борода тут мне будет помощницей…
* * *
Снег идти перестал — и летчики один за другим поднимаются в воздух.
Впереди показалась передовая. Огонь и поднимающийся до облаков дым, плотной завесой встали перед ними. Впереди по курсу — вспышки выстрелов и разрывов, много танков. Они отсюда, с высоты полета, напоминают маленькие коробочки — «безобидное» зрелище…
Шестерка «яков» с ходу врезается в гарь и копоть войны. Глаза слепит едкий дым. Только по ярким артиллерийским всплескам да редким просветам в облаках можно определить, где верх, где низ. Нет-нет да и промелькнет луч солнца. Видимости почти никакой. Летчики, опасаясь растеряться, плотнее держатся в строю и с набором высоты уходят вверх, за тучи. Здесь спокойно, сияет солнце. Пахнет небесной свежестью. И все же отдельные черные столбы, похожие на извержения вулканов, нет-нет да и прорвутся через облака, омрачая своим видом лазурную синь неба.
Летят на запад, но на душе у летчиков неспокойно: прячась во фронтовой гари, вражеские бомбардировщики могут легко подобраться к нашим войскам.
— Игорь, иди вниз, — передает по радио Воронин Кустову. — О появлении противника сообщай немедленно!
— Понял, командир! — тут же отзывается Кустов. Через минуту он сообщает:
— Вижу Ю-восемьдесят седьмых! Атакую! Позывными в бою они не пользовались: узнавали друг друга по голосу. Противника здесь, над облаками, пока нет. Надо бы Воронину в паре о Априданидзе снизиться и помочь Игорю с Сергеем.
— Василь! Оставайся здесь, — передал Воронин Рогачеву, — мы с Суламом нырнем вниз.
Только пробили облака, как носами своих истребителей наши летчики почти уткнулись в двух «фоккеров». Истребители противника от неожиданной встречи шарахнулись в разные стороны. Петр Воронин хотел было погнаться за одним из них, но тут же впереди заметил еще двух «мессершмиттов», а перед ними — пару «яков», догонявших тройку бомбардировщиков. Это, наверно, Кустов с Лазаревым. И почему-то оба атакуют, не замечая противника сзади.
Опасность для наших истребителей была так велика, что Петр сразу кинулся им на выручку. Успел только передать своему ведомому, чтобы он атаковал правого фашиста. О вражеской паре истребителей, оставшейся позади, Воронин тоже не забыл. И надо бы оглянуться, но обстановка не позволила. Не медля ни мгновения, комэск ловит фашиста в прицел и нажимает на кнопку пушки и двух крупнокалиберных пулеметов. Брызнул огонь. Но в тот же миг огонь блеснул и от «мессершмитта»: фашист все-таки успел полоснуть по нашему истребителю.
Оба «яка» — Кустова и Лазарева — скрылись в облаках. Однако один из них уходил как-то вяло, с большим креном. Видимо, вражеские снаряды крепко задели его.
А «мессершмитты», атакованные нашими летчиками, исчезли где-то внизу, в багровом мареве. Два бомбардировщика тоже пошли со снижением к земле, а третий, поспешно сбросив бомбы, метнулся ввысь, к облакам. И тут только Воронин, повернув голову назад, увидел черную морду «фоккера», резко бросил свой самолет в сторону. Очередь фашистского истребителя все-таки крепко зацепила консоль правого крыла его «яка». И тут же он увидел, что и к его ведомому, спешившему на помощь, подбирается другой истребитель противника. К счастью, у Петра, обладающего большим боевым опытом, уже выработался инстинкт — уходить из-под удара в сторону напарника. Его бросок сейчас пришелся прямо на «фоккера». Оба вражеских истребителя тут же вышли из боя и скрылись в облаках.
Задание летчики выполнили, но домой возвратились только вчетвером, без Кустова и Лазарева. Собрались, озабоченные, притихшие, возле истребителя комэска и молча, с надеждой стали вглядываться на запад.
Кустов в боях уничтожил двадцать вражеских самолетов, Лазарев — двенадцать. Такие люди без вести пропасть не могут. Особенно беспокоила судьба Лазарева. Он считается старым, опытным летчиком, по нередко допускал вольности, совершенно лишние в бою.
Они не спешат идти с докладом к командиру полка и, глядя на запад, нет-нет да н повернут с опаской головы в сторону полевого телефона. Эта штука пе раз уже приносила тяжелые вести. В таких случаях наземные радиостанции сообщали, где и при каких обстоятельствах упали наши сбитые самолеты.
И звонок раздался. Хотя его ожидали с минуты на минуту, брать трубку никто не спешил…
— Сто двадцатый слушает, — не спуская глаз с западного края неба, наконец отозвался комэск, подойдя к аппарату.
— Почему не докладываешь о вылете? — В голосе командира полка тревога, но от его вопроса стало легче: земля молчит. Пока молчит. В этот момент радость захлестнула Петра — вдали замаячила пара «яков».
— Почему не отвечаешь? Что случилось? Где два самолета?
— Не волнуйтесь, — говорит как можно спокойнее Воронин, — после боя еще не все успели сесть. Кустов и Лазарев в воздухе.
А что, если это не они?.. И как бы в ответ на вопрос капитана радио донесло голос Кустова:
— Приготовьте санитарную машину, Сергей идет на честном слове!
Самолет Лазарева заходит на посадку неуклюже и с опасно большим креном. Правое крыло так раздето, что белеют его деревянные внутренности и виднеется бензиновый бак. Фактически Лазарев летел на одном крыле. Сколько от него требовалось усилий и умения, чтобы машина не перевернулась и не сорвалась в штопор?
Наступает последний момент борьбы за жизнь. Здесь и умение может оказаться бессильным. С приближением к земле надо гасить скорость, а с ней погаснет и эффективность рулей управления. А ведь только они удерживают машину от переворота на спину.
Земля уже совсем близко. Смягчая с пей встречу, летчик резко задирает нос самолета вверх, но он продолжает камнем сыпаться вниз, еще более кренясь на разбитое крыло. Все понимают! удар будет настолько сильным, что машина, возможно, разлетится на куски.
Аэродром застыл в оцепенении. Правда, есть еще одна надежда — на мотор. С его помощью можно замедлить падение и смягчить удар. Однако тут появляется новая опасность. Тысяча двести лошадиных сил двигателя могут так рвануть машину, что она мигом перевернется вверх колесами. Здесь расчет идет на доли секунды…
Мотор не подвел. Он, управляемый умелой рукой пилота, взревел на полную силу. «Як» вздрогнул, на мгновение завис в воздухе, словно обдумывая, куда бы ему податься, потом, точно подбитая птица, неуклюже покачал крыльями, будто хватался за воздух, ища в нем опору. А мотор ревел во весь голос. И машина, как бы послушав его зов, вдруг успокоилась у самой земли. Лазарев мгновенно убрал газ, «як» плавно опустился на колеса и устойчиво побежал по полосе.
На стоянке самолетов Лазарев лихо выскочил из кабины и, бросив беглый взгляд на разбитое крыло своего «ястребка», бодро подошел к комэску и с горделивыми нотками в голосе обратился за разрешением доложить своему командиру пары о вылете.
— Товарищ лейтенант, боевое задание выполнено! — браво отчеканил Лазарев. — Прикрывая вас, сбил бомбардировщик, но и меня немного кто-то потрепал. Разрешите получить замечания?
— Значит, задание выполнено? — переспросил Кустов.
— Так точно, — насторожился Сергей.
— А кто вам дал право атаковать «юнкерса»?
— Но вы мне и не запрещали. — Друзья перешли на «вы».
— А разве вы не знаете закона — ведущий атакует, а ведомый его охраняет?
— . Но сзади нас никого не было, и я думал… Присутствующий при этом заместитель командира полка поднял руку:
— Хватит! Все ясно, — и строго взглянул на Лазарева, — С вами разговор будет особый. Есть азбучные истины воздушного боя, а вы ведь не новичок!
Слово командира — последнее. Пусть Лазарев все обдумает, прочувствует.
Со стоянки всей группой направились в комнату отдыха. Шли молча. Теперь комэску Воронину стало ясно, почему Кустов с Лазаревым не видели истребителей противника. Когда Кустов по радио передал; «Атакую!», то «мессершмиттов» не было. Они появились позднее. Кустов надеялся на напарника, что тот будет зорко следить за обстановкой в воздухе и охранять его, но Лазарев нарушил этот закон боя. Сергей, пожалуй, как показалось комэску, тоже это, наконец, понял и сейчас шел подавленный. Чтобы скрыть смущение, машинально замурлыкал:
Тучи над городом встали,
В воздухе пахнет грозой…
Воронин обозлился.
— Так почему же все-таки в бою бросил ведущего?
— Виноват, — спокойно признался Лазарев, — Считал, что вблизи нет немецких истребителей. Вдвоем, думал, быстрее расправимся с бомбардировщиками. Этого больше не будет, товарищ капитан. Простите, — и Лазарев виновато потупился. Смиренный вид оплошавшего подчиненного взорвал Кустова:
— До каких пор это будет продолжаться?!
— А зачем кричать? — парировал Лазарев, — Ну, виноват. Сам за это и поплатился. Не хотите еще раз простить — накажите,
— А нас ты в расчет не берешь? — сдерживая гнев, спросил Петр. — Мы все из-за твоей расхлябанности попали под удар. Было четыре истребителя противника. Они нас почти одновременно атаковали, а вы ничего не видели!
— Черт побери! — Летчик растерянно-виновато глядит на нас. — Да, нехорошо получилось. Грешен. Ну что ж, накажите…
Лазарев по характеру боец. Неуравновешенный, но храбрый, опытный боец. За смелость, за веселый нрав его в полку любили. Правда, часто и ругали за вольности, но прощали. А это уже не дело. Врагу такое послабление только на руку. Как же наказать Сергея, чтобы он навсегда почувствовал ответственность не только за себя, но и за товарищей? Обыкновенное взыскание согласно уставу — выговор, арест — мало помогут. И тут у капитана Воронина блеснула оригинальная мысль.
— И придется наказать!
— Ну что ж, — ответил Лазарев, уже бравируя готовностью принять любое наказание, — Раз заслужил — пожалте!
— Отстраняю вас от полетов.
Лазарев остановился и растерянно заморгал белесыми ресницами. Лицо побледнело.
— Как это, отстраняете от полетов? — сказал он сдавленным голосом, словно навалилось на него что-то тяжелое, — За что? Выходит, не доверяете!
— Вам понятен смысл моих слов?
— Понятен, да не очень. Как это — не летать!
— Идите домой и подумайте. А через неделю поговорим,
К концу ноября на полпути от Житомира к Киеву враг был остановлен. Полк Василяки после четырех с половиной месяцев непрерывных боев выводился на переформирование. Па фронте это считалось отдыхом. Правда, предстояло немало потрудиться: получить новые самолеты, освоить их, и бывалым летчикам ввести в боевой строй более молодых, прибывших после окончания военных школ.
Летчики находились в комнате отдыха. Андрей Картошкин, краснощекий и очень энергичный крепыш, вскочил с пар:
— Сколько же можно учиться?
Кустов, готовивший его себе ведомым, пояснил:
— Пойми, Андрей, это полезно! Мы с тобой успеем хорошо слетаться. А это в бою — половина дела!
— .Но я уже больше полугода на фронте, учился в запасном полку — и ни одного боевого вылета. — Он вынимает из кармана письмо своей матери из Рязанской области и подает Игорю: — Вот почитайте, что пишет!
Евдокия Михайловна в письме спрашивала сына о боевых делах, журила, что он ничего не пишет.
— А что я ей напишу? — с упреком спрашивает Картошкин. — О том, что ем напрасно фронтовой хлеб и бью баклуши?
До чего же наивны рассуждения молодых! Воронин, лежа па нарах, подумал о том, что и они, «старики», были когда-то такими же. Вспомнил Халхин-Гол, 1939 год. Тогда они, едва оперившиеся «пилотяги», тоже не знали, куда девать свою смелость. Казалось, стоит лишь взлететь — и враги в ужасе разбегутся кто куда.
И вот первый воздушный бой. Шестерка истребителей в засаде. День ожидают, когда появятся японцы, два, три… А противника нет. Естественно, нервничают: не проглядеть бы. И вдруг наблюдатели тревожно кричат: «Летят!»
Девять японских истребителей уже подходят к аэродрому. Наши летчики сразу запустили моторы и пошли на взлет. Однако подняться в воздух успели только трое, а трое были сожжены на взлете.
Первый блин комом, но боевой дух ни у кого не упал. Неудачу объяснили промедлением.
На другой день снова бой. Японцы начали бомбить наземные войска. Двадцать советских истребителей двумя группами немедленно поднялись наперехват. Первая десятка так рвалась отомстить за погибших товарищей, что не стала дожидаться второй группы, а сразу помчалась к фронту. Но не так-то легко было перехватить вражеские бомбардировщики. Путь десяти нашим машинам перерезали восемнадцать японских истребителей.
Все наши парни смело вступили в бой. Ни один не дрогнул. Все дрались храбро, никто не вышел из боя. Каждый предпочел неравный, полный риска бой, но, как говорят, хвост японцам не показал. И опять неудача: восемь наших самолетов были сбиты, два, подбитые, сели в степи.
Вскоре в Монголию прибыла группа Героев Советского Союза, участников боев в Испании и Китае. Среди них — Яков Смушкевич, Сергей Грицевец, Григорий Кравченко и Николай Герасимов. Целый месяц они учили молодежь тактике воздушного боя.
И вот снова грянул бой. В нем с японской стороны приняло участие сто двадцать истребителей. С нашей — девяносто пять. Результаты боя были уже совершенно иные: тридцать один японский самолет упал на монгольскую землю. Наши потеряли в том бою лишь двенадцать машин…
Когда капитан Воронин рассказал молодым летчикам эскадрильи об этом, то они тут же бросили упрек: «А почему мы мало летаем?»
Петр показал на окно:
— Погоды нет. Потерпите, ребята.
Действительно, шел мокрый снег. От окна несло холодной сыростью. Вот уже несколько дней стоит такая занудная слякоть. У Воронина от нее болела поясница, после ранения в спину, еще на Халхин-Голе. Зато потеплело на душе: «Может быть, за время переформирования удастся побывать дома и повидать семью? Ведь новые машины наверняка придется получать где-то па востоке, а может быть, и в районе Горького. Оттуда до родной деревни Прокофьеве па машине два часа езды».
— Перегонять самолеты теперь не так просто, — заметил Кустов. — Погода неустойчивая. Можно неделями «загорать» на промежуточных аэродромах.
Перед обедом стало известно, что двадцать самолетов уже в пути. В командировку назначено всего десять человек. Из эскадрильи Воронина — Кустов и Априданидзе.
В этот день еще засветло летчики разъехались по своим квартирам. Воронин с Кустовым занимали небольшую комнату. Игорь брился, а Петр собирался почитать и терпеливо дожидался, когда товарищ уйдет па свидание.
— Из-за этой командировки нам с Люсей свадьбу придется отложить, — посетовал Игорь.
Кустов по натуре увлекающийся. Раньше он весь отдавался учебе, спорту. Владел немецким и английским языками. Играл па многих музыкальных инструментах. Потом война. Тяжелое ранение и длительное лечение в госпитале. И вот встреча с Люсей. Чтобы не расставаться с любимой, он собирался ее устроить на работу в полк или же в батальон аэродромного обслуживания — БАО.
Намерения товарища тревожили Петра Воронина. Фронтовой аэродром, по его мнению, — не место для семейной жизни. Перед вылетом стоит почувствовать на себе тоскливый взгляд жены — и ты уже неполноценный боец. На войне лучше, когда любимая подальше от тебя. Во всяком случае, так думал капитан.
Не раз Игорю друзья советовали женитьбу отложить до победы. Поэтому сейчас он сосредоточенно молчал, глядя в зеркало.
— Тебе хорошо, у тебя жена, дочь, — продолжал он, — а у меня, кроме мамы, никого.
— Ну, раз тебе так уж не хочется расставаться с невестой, обратись к Василяке, — посоветовал Воронин, — и попроси, чтобы он послал в командировку вместо тебя другого.
— Э-э, нет! Этого я не сделаю. — Твердо заявил он. — Жена на мои служебные дела влиять не должна!
— Это и видно, — заметил Петр. — Раньше брил свою бородку через день, два, теперь — каждый вечер! Раньше ты, как Герой, пользовался одним преимуществом — летал больше всех, теперь же то и дело поглядываешь в зеркало.
— Знаешь, Петр Васильевич, — вздохнул Игорь, — честно тебе признаюсь — хочется счастья… А впрочем, старина, давай-ка пойдем сейчас к Люсе, узнаешь ее получше, может, тогда и перестанешь подтрунивать надо мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Суеверие здесь не при чем: просто хочу отпустить бороду.
Петр знал, что он ничего не делает, не обдумав заранее.
— О-о! Это серьезный шаг! И, наверно, не без причины?
Крупные губы товарища плотно сжались. В черных глазах промелькнуло грустное выражение. Василий Иванович прерывисто вздохнул:
— Чертовски соскучился по семье, — и после паузы со свойственной ему пунктуальностью заговорил: — Борода мне нужна: во-первых, собираюсь съездить в отпуск к жене и сыну. Моя Анна еще до войны просила отпустить бородку. Она считает, борода — украшение мужчины. Во-вторых, — он улыбнулся. — Природа немного обидела меня ростом. А в моем положении надо быть солидным и хоть внешне походить на педагога. Тем более что вскоре наш полк выведут на переформирование и нам нужно будет ускоренными темпами учить молодежь воевать. А я по своей должности являюсь в этом деле главным учителем. И борода тут мне будет помощницей…
* * *
Снег идти перестал — и летчики один за другим поднимаются в воздух.
Впереди показалась передовая. Огонь и поднимающийся до облаков дым, плотной завесой встали перед ними. Впереди по курсу — вспышки выстрелов и разрывов, много танков. Они отсюда, с высоты полета, напоминают маленькие коробочки — «безобидное» зрелище…
Шестерка «яков» с ходу врезается в гарь и копоть войны. Глаза слепит едкий дым. Только по ярким артиллерийским всплескам да редким просветам в облаках можно определить, где верх, где низ. Нет-нет да и промелькнет луч солнца. Видимости почти никакой. Летчики, опасаясь растеряться, плотнее держатся в строю и с набором высоты уходят вверх, за тучи. Здесь спокойно, сияет солнце. Пахнет небесной свежестью. И все же отдельные черные столбы, похожие на извержения вулканов, нет-нет да и прорвутся через облака, омрачая своим видом лазурную синь неба.
Летят на запад, но на душе у летчиков неспокойно: прячась во фронтовой гари, вражеские бомбардировщики могут легко подобраться к нашим войскам.
— Игорь, иди вниз, — передает по радио Воронин Кустову. — О появлении противника сообщай немедленно!
— Понял, командир! — тут же отзывается Кустов. Через минуту он сообщает:
— Вижу Ю-восемьдесят седьмых! Атакую! Позывными в бою они не пользовались: узнавали друг друга по голосу. Противника здесь, над облаками, пока нет. Надо бы Воронину в паре о Априданидзе снизиться и помочь Игорю с Сергеем.
— Василь! Оставайся здесь, — передал Воронин Рогачеву, — мы с Суламом нырнем вниз.
Только пробили облака, как носами своих истребителей наши летчики почти уткнулись в двух «фоккеров». Истребители противника от неожиданной встречи шарахнулись в разные стороны. Петр Воронин хотел было погнаться за одним из них, но тут же впереди заметил еще двух «мессершмиттов», а перед ними — пару «яков», догонявших тройку бомбардировщиков. Это, наверно, Кустов с Лазаревым. И почему-то оба атакуют, не замечая противника сзади.
Опасность для наших истребителей была так велика, что Петр сразу кинулся им на выручку. Успел только передать своему ведомому, чтобы он атаковал правого фашиста. О вражеской паре истребителей, оставшейся позади, Воронин тоже не забыл. И надо бы оглянуться, но обстановка не позволила. Не медля ни мгновения, комэск ловит фашиста в прицел и нажимает на кнопку пушки и двух крупнокалиберных пулеметов. Брызнул огонь. Но в тот же миг огонь блеснул и от «мессершмитта»: фашист все-таки успел полоснуть по нашему истребителю.
Оба «яка» — Кустова и Лазарева — скрылись в облаках. Однако один из них уходил как-то вяло, с большим креном. Видимо, вражеские снаряды крепко задели его.
А «мессершмитты», атакованные нашими летчиками, исчезли где-то внизу, в багровом мареве. Два бомбардировщика тоже пошли со снижением к земле, а третий, поспешно сбросив бомбы, метнулся ввысь, к облакам. И тут только Воронин, повернув голову назад, увидел черную морду «фоккера», резко бросил свой самолет в сторону. Очередь фашистского истребителя все-таки крепко зацепила консоль правого крыла его «яка». И тут же он увидел, что и к его ведомому, спешившему на помощь, подбирается другой истребитель противника. К счастью, у Петра, обладающего большим боевым опытом, уже выработался инстинкт — уходить из-под удара в сторону напарника. Его бросок сейчас пришелся прямо на «фоккера». Оба вражеских истребителя тут же вышли из боя и скрылись в облаках.
Задание летчики выполнили, но домой возвратились только вчетвером, без Кустова и Лазарева. Собрались, озабоченные, притихшие, возле истребителя комэска и молча, с надеждой стали вглядываться на запад.
Кустов в боях уничтожил двадцать вражеских самолетов, Лазарев — двенадцать. Такие люди без вести пропасть не могут. Особенно беспокоила судьба Лазарева. Он считается старым, опытным летчиком, по нередко допускал вольности, совершенно лишние в бою.
Они не спешат идти с докладом к командиру полка и, глядя на запад, нет-нет да н повернут с опаской головы в сторону полевого телефона. Эта штука пе раз уже приносила тяжелые вести. В таких случаях наземные радиостанции сообщали, где и при каких обстоятельствах упали наши сбитые самолеты.
И звонок раздался. Хотя его ожидали с минуты на минуту, брать трубку никто не спешил…
— Сто двадцатый слушает, — не спуская глаз с западного края неба, наконец отозвался комэск, подойдя к аппарату.
— Почему не докладываешь о вылете? — В голосе командира полка тревога, но от его вопроса стало легче: земля молчит. Пока молчит. В этот момент радость захлестнула Петра — вдали замаячила пара «яков».
— Почему не отвечаешь? Что случилось? Где два самолета?
— Не волнуйтесь, — говорит как можно спокойнее Воронин, — после боя еще не все успели сесть. Кустов и Лазарев в воздухе.
А что, если это не они?.. И как бы в ответ на вопрос капитана радио донесло голос Кустова:
— Приготовьте санитарную машину, Сергей идет на честном слове!
Самолет Лазарева заходит на посадку неуклюже и с опасно большим креном. Правое крыло так раздето, что белеют его деревянные внутренности и виднеется бензиновый бак. Фактически Лазарев летел на одном крыле. Сколько от него требовалось усилий и умения, чтобы машина не перевернулась и не сорвалась в штопор?
Наступает последний момент борьбы за жизнь. Здесь и умение может оказаться бессильным. С приближением к земле надо гасить скорость, а с ней погаснет и эффективность рулей управления. А ведь только они удерживают машину от переворота на спину.
Земля уже совсем близко. Смягчая с пей встречу, летчик резко задирает нос самолета вверх, но он продолжает камнем сыпаться вниз, еще более кренясь на разбитое крыло. Все понимают! удар будет настолько сильным, что машина, возможно, разлетится на куски.
Аэродром застыл в оцепенении. Правда, есть еще одна надежда — на мотор. С его помощью можно замедлить падение и смягчить удар. Однако тут появляется новая опасность. Тысяча двести лошадиных сил двигателя могут так рвануть машину, что она мигом перевернется вверх колесами. Здесь расчет идет на доли секунды…
Мотор не подвел. Он, управляемый умелой рукой пилота, взревел на полную силу. «Як» вздрогнул, на мгновение завис в воздухе, словно обдумывая, куда бы ему податься, потом, точно подбитая птица, неуклюже покачал крыльями, будто хватался за воздух, ища в нем опору. А мотор ревел во весь голос. И машина, как бы послушав его зов, вдруг успокоилась у самой земли. Лазарев мгновенно убрал газ, «як» плавно опустился на колеса и устойчиво побежал по полосе.
На стоянке самолетов Лазарев лихо выскочил из кабины и, бросив беглый взгляд на разбитое крыло своего «ястребка», бодро подошел к комэску и с горделивыми нотками в голосе обратился за разрешением доложить своему командиру пары о вылете.
— Товарищ лейтенант, боевое задание выполнено! — браво отчеканил Лазарев. — Прикрывая вас, сбил бомбардировщик, но и меня немного кто-то потрепал. Разрешите получить замечания?
— Значит, задание выполнено? — переспросил Кустов.
— Так точно, — насторожился Сергей.
— А кто вам дал право атаковать «юнкерса»?
— Но вы мне и не запрещали. — Друзья перешли на «вы».
— А разве вы не знаете закона — ведущий атакует, а ведомый его охраняет?
— . Но сзади нас никого не было, и я думал… Присутствующий при этом заместитель командира полка поднял руку:
— Хватит! Все ясно, — и строго взглянул на Лазарева, — С вами разговор будет особый. Есть азбучные истины воздушного боя, а вы ведь не новичок!
Слово командира — последнее. Пусть Лазарев все обдумает, прочувствует.
Со стоянки всей группой направились в комнату отдыха. Шли молча. Теперь комэску Воронину стало ясно, почему Кустов с Лазаревым не видели истребителей противника. Когда Кустов по радио передал; «Атакую!», то «мессершмиттов» не было. Они появились позднее. Кустов надеялся на напарника, что тот будет зорко следить за обстановкой в воздухе и охранять его, но Лазарев нарушил этот закон боя. Сергей, пожалуй, как показалось комэску, тоже это, наконец, понял и сейчас шел подавленный. Чтобы скрыть смущение, машинально замурлыкал:
Тучи над городом встали,
В воздухе пахнет грозой…
Воронин обозлился.
— Так почему же все-таки в бою бросил ведущего?
— Виноват, — спокойно признался Лазарев, — Считал, что вблизи нет немецких истребителей. Вдвоем, думал, быстрее расправимся с бомбардировщиками. Этого больше не будет, товарищ капитан. Простите, — и Лазарев виновато потупился. Смиренный вид оплошавшего подчиненного взорвал Кустова:
— До каких пор это будет продолжаться?!
— А зачем кричать? — парировал Лазарев, — Ну, виноват. Сам за это и поплатился. Не хотите еще раз простить — накажите,
— А нас ты в расчет не берешь? — сдерживая гнев, спросил Петр. — Мы все из-за твоей расхлябанности попали под удар. Было четыре истребителя противника. Они нас почти одновременно атаковали, а вы ничего не видели!
— Черт побери! — Летчик растерянно-виновато глядит на нас. — Да, нехорошо получилось. Грешен. Ну что ж, накажите…
Лазарев по характеру боец. Неуравновешенный, но храбрый, опытный боец. За смелость, за веселый нрав его в полку любили. Правда, часто и ругали за вольности, но прощали. А это уже не дело. Врагу такое послабление только на руку. Как же наказать Сергея, чтобы он навсегда почувствовал ответственность не только за себя, но и за товарищей? Обыкновенное взыскание согласно уставу — выговор, арест — мало помогут. И тут у капитана Воронина блеснула оригинальная мысль.
— И придется наказать!
— Ну что ж, — ответил Лазарев, уже бравируя готовностью принять любое наказание, — Раз заслужил — пожалте!
— Отстраняю вас от полетов.
Лазарев остановился и растерянно заморгал белесыми ресницами. Лицо побледнело.
— Как это, отстраняете от полетов? — сказал он сдавленным голосом, словно навалилось на него что-то тяжелое, — За что? Выходит, не доверяете!
— Вам понятен смысл моих слов?
— Понятен, да не очень. Как это — не летать!
— Идите домой и подумайте. А через неделю поговорим,
К концу ноября на полпути от Житомира к Киеву враг был остановлен. Полк Василяки после четырех с половиной месяцев непрерывных боев выводился на переформирование. Па фронте это считалось отдыхом. Правда, предстояло немало потрудиться: получить новые самолеты, освоить их, и бывалым летчикам ввести в боевой строй более молодых, прибывших после окончания военных школ.
Летчики находились в комнате отдыха. Андрей Картошкин, краснощекий и очень энергичный крепыш, вскочил с пар:
— Сколько же можно учиться?
Кустов, готовивший его себе ведомым, пояснил:
— Пойми, Андрей, это полезно! Мы с тобой успеем хорошо слетаться. А это в бою — половина дела!
— .Но я уже больше полугода на фронте, учился в запасном полку — и ни одного боевого вылета. — Он вынимает из кармана письмо своей матери из Рязанской области и подает Игорю: — Вот почитайте, что пишет!
Евдокия Михайловна в письме спрашивала сына о боевых делах, журила, что он ничего не пишет.
— А что я ей напишу? — с упреком спрашивает Картошкин. — О том, что ем напрасно фронтовой хлеб и бью баклуши?
До чего же наивны рассуждения молодых! Воронин, лежа па нарах, подумал о том, что и они, «старики», были когда-то такими же. Вспомнил Халхин-Гол, 1939 год. Тогда они, едва оперившиеся «пилотяги», тоже не знали, куда девать свою смелость. Казалось, стоит лишь взлететь — и враги в ужасе разбегутся кто куда.
И вот первый воздушный бой. Шестерка истребителей в засаде. День ожидают, когда появятся японцы, два, три… А противника нет. Естественно, нервничают: не проглядеть бы. И вдруг наблюдатели тревожно кричат: «Летят!»
Девять японских истребителей уже подходят к аэродрому. Наши летчики сразу запустили моторы и пошли на взлет. Однако подняться в воздух успели только трое, а трое были сожжены на взлете.
Первый блин комом, но боевой дух ни у кого не упал. Неудачу объяснили промедлением.
На другой день снова бой. Японцы начали бомбить наземные войска. Двадцать советских истребителей двумя группами немедленно поднялись наперехват. Первая десятка так рвалась отомстить за погибших товарищей, что не стала дожидаться второй группы, а сразу помчалась к фронту. Но не так-то легко было перехватить вражеские бомбардировщики. Путь десяти нашим машинам перерезали восемнадцать японских истребителей.
Все наши парни смело вступили в бой. Ни один не дрогнул. Все дрались храбро, никто не вышел из боя. Каждый предпочел неравный, полный риска бой, но, как говорят, хвост японцам не показал. И опять неудача: восемь наших самолетов были сбиты, два, подбитые, сели в степи.
Вскоре в Монголию прибыла группа Героев Советского Союза, участников боев в Испании и Китае. Среди них — Яков Смушкевич, Сергей Грицевец, Григорий Кравченко и Николай Герасимов. Целый месяц они учили молодежь тактике воздушного боя.
И вот снова грянул бой. В нем с японской стороны приняло участие сто двадцать истребителей. С нашей — девяносто пять. Результаты боя были уже совершенно иные: тридцать один японский самолет упал на монгольскую землю. Наши потеряли в том бою лишь двенадцать машин…
Когда капитан Воронин рассказал молодым летчикам эскадрильи об этом, то они тут же бросили упрек: «А почему мы мало летаем?»
Петр показал на окно:
— Погоды нет. Потерпите, ребята.
Действительно, шел мокрый снег. От окна несло холодной сыростью. Вот уже несколько дней стоит такая занудная слякоть. У Воронина от нее болела поясница, после ранения в спину, еще на Халхин-Голе. Зато потеплело на душе: «Может быть, за время переформирования удастся побывать дома и повидать семью? Ведь новые машины наверняка придется получать где-то па востоке, а может быть, и в районе Горького. Оттуда до родной деревни Прокофьеве па машине два часа езды».
— Перегонять самолеты теперь не так просто, — заметил Кустов. — Погода неустойчивая. Можно неделями «загорать» на промежуточных аэродромах.
Перед обедом стало известно, что двадцать самолетов уже в пути. В командировку назначено всего десять человек. Из эскадрильи Воронина — Кустов и Априданидзе.
В этот день еще засветло летчики разъехались по своим квартирам. Воронин с Кустовым занимали небольшую комнату. Игорь брился, а Петр собирался почитать и терпеливо дожидался, когда товарищ уйдет па свидание.
— Из-за этой командировки нам с Люсей свадьбу придется отложить, — посетовал Игорь.
Кустов по натуре увлекающийся. Раньше он весь отдавался учебе, спорту. Владел немецким и английским языками. Играл па многих музыкальных инструментах. Потом война. Тяжелое ранение и длительное лечение в госпитале. И вот встреча с Люсей. Чтобы не расставаться с любимой, он собирался ее устроить на работу в полк или же в батальон аэродромного обслуживания — БАО.
Намерения товарища тревожили Петра Воронина. Фронтовой аэродром, по его мнению, — не место для семейной жизни. Перед вылетом стоит почувствовать на себе тоскливый взгляд жены — и ты уже неполноценный боец. На войне лучше, когда любимая подальше от тебя. Во всяком случае, так думал капитан.
Не раз Игорю друзья советовали женитьбу отложить до победы. Поэтому сейчас он сосредоточенно молчал, глядя в зеркало.
— Тебе хорошо, у тебя жена, дочь, — продолжал он, — а у меня, кроме мамы, никого.
— Ну, раз тебе так уж не хочется расставаться с невестой, обратись к Василяке, — посоветовал Воронин, — и попроси, чтобы он послал в командировку вместо тебя другого.
— Э-э, нет! Этого я не сделаю. — Твердо заявил он. — Жена на мои служебные дела влиять не должна!
— Это и видно, — заметил Петр. — Раньше брил свою бородку через день, два, теперь — каждый вечер! Раньше ты, как Герой, пользовался одним преимуществом — летал больше всех, теперь же то и дело поглядываешь в зеркало.
— Знаешь, Петр Васильевич, — вздохнул Игорь, — честно тебе признаюсь — хочется счастья… А впрочем, старина, давай-ка пойдем сейчас к Люсе, узнаешь ее получше, может, тогда и перестанешь подтрунивать надо мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21