Фольклорная традиция сохранила отголоски обычая, в свое время принадлежавшего к числу тех, что имели предпосылки в структурной основе мировоззрения общества.В наиболее целостном виде данные о ритуале отправления на «тот свет» сохранились в украинской фольклорной традиции. Основной точкой опоры для восстановления общей картины обычая у древних славян и трансформации его вплоть до грубого пережитка, утратившего связь с мировоззренческой основой, деградировавшего до низменно-утилитарного обыкновения, являются украинские народные предания. Они донесли следы обычая с некоторой долей подробностей. При этом самый ранний из известных нам по времени фиксации текст содержит и сравнительно более полные данные (записан в начале XIX в. в Галиции).Поскольку стержень сюжета славянских преданий об умерщвлении стариков аналогичен, анализ преданий целесообразнее всего начать с рассмотрения лучше сохранившихся украинских вариантов.Галицкий вариант Sto prostonбrodnнch pohбdek a pověstн slovanskэch K. J. Erben. V Praze, 1865, c. 138—140.
, несмотря на явственные следы сказочной обработки, наиболее полноценен по содержанию архаических элементов как в отражении ритуала, так и отхода от варварского обычая. В страшный голод, наступивший в результате стоявшей три года подряд жесточайшей засухи, который поставил народ перед угрозой голодной смерти, верховная власть дает распоряжение «всех старых дедов вытопити». При этом невозможность неподчинения приказу подчеркивается ремаркой: «под карою смерти жадного старика они передержавати, ани переховувати». Представители власти «брали старых… та топили».Несмотря на увещевания старика-отца, все устремления которого были направлены на сохранение жизни детям, и готового подвергнуться общей участи, сыновья, вопреки приказу юных управителей, надежно прячут старика в специально вырытом ими для этого под коморой укрытии.Но «минуло летенько без жнив, без косьбы, …минула осень без радости… прiйшла весна: … якiй свет, …, а хлебного насеня не було. От прiйшло ся уже як конець света!»Выполняя наставления отца, сыновья сеют зерно, которое удается вымолотить из разобранной с крыши соломы,. И в результате «куды свет светом зайдешь, нигде не видно пашни; все поле травами, бурянами та бодяками захрасло — а у них пашня як лес……а збожье як лава — …та всяке насенье найшлося там: и житце, и шеничка — и ячменець, ба ведав и по стебле гречки та проса було». Такое чудо при всеобщем небывалом голоде передается из уста в уста, и весть о нем доходит до царя. В предании подчеркивается, что царь был молод, окружен сверстниками, столь же неопытными в управлении обществом, как и он сам:«…чи в раде, чи в уряде, чи в войску — все молоди, а старому негде и приступу не було до ничого… Взяли радити по свозму — радили-радили, а й от яке уложили, що грех й згадовати за сесе уложеньз!.. От як молоди, недоспели розгумн радили, так й недоспела рада их була… Минул рок, минул другій, — аж на третий як узрели, що кругом беда, Що уже до того приходится, що уже мір загіне…»Царь, потрясенный известием о необычайном урожае при всеобщем опустошении, приказывает доставить к нему вырастивших его. В результате мудрый старец становится главным советником молодого царя, и так царство избегает голодной гибели. Зерна хватает и на семена — «царь тото збожье собрати казал по колоскови, и в руках вымяти, та порозсылал по всех… на насенья, и от сего разплодился хлеб». Совершенно образумившись, царь «посадил эго поручь себе коло свого трона, и слухал эго рады до смерти» Sto prostonбrodnнch pohбdek…, c. 138—140.
.Смысловая тенденция предания подчеркивается образной характеристикой молодого царя и его фаворитов-сверстников. Выразительность противопоставления в фольклоре недомыслия молодости умудренности старости по своей яркости и глубине вызывает ассоциации с изречением Цицерона: «Если вы почитаете или послушаете о событиях в других странах, то узнаете, что величайшие государства рушились по вине людей молодых и восстанавливались усилиями стариков» Цицерон. О старости, о дружбе, об обязанностях. М., 1975, с. 12.
.Важные данные для понимания форм ритуала, путей его трансформации, а также и изучения вариативности сюжета содержатся в материалах, опубликованных П.Литвиновой. В записанных ею народных рассказах прослеживается чрезвычайно важный момент: свидетельство того, что этот обычай находился в ведении «громады», которая строго следила за соблюдением его всеми членами общины, что служит косвенным, но важным показателем бытности его в прошлом элементом обычного права.В варианте предания, опубликованном Литвиновой, через преамбулу и концовку четко обозначена направленность развития сюжета.«Слыхал, не так давно сажали людей на лубок, но не видел этого. Слышал, отчего. перестали на лубок сажать. Громада… за всем у нас смотрит; так и в этом деле. В каком-то селе жила большая семья, в ней был отец такой старый да немощный, что сам себе у бога смерти просил. Сыновья никак не хотели сажать его на лубок, а громада все требовала. Вот они посадили своего тата в пустую яму, где хлеб ссыпали, а громаде сказали, что вывезли его в поле, и посадили на лубок…»В неурожайные годы старый отец спасает своими наставлениями семью от голода. «Громада», изумлявшаяся необычными действиями сыновей старика (например, весь озимый посев они прикрывают на зиму старой соломой), в конце концов добивается истины. «Тогда громада с почетом вынула старика из ямы и с той поры запретила сажать стариков на лубок» Литвинова П. Как сажали в старину людей старых на «лубок», с 356.
.Из сравнительного анализа вариантов вытекает, что в ритуале отправления на «тот свет» сосуществовали разные формы. Сводятся они к следующему:а) зимой вывозили на санях и, привязав к лубку, спускали на нем в глубокий овраг. По-видимому, это был основной способ у населения, располагавшегося на территории современной Украины. Отсюда происходит название обычая — «сажать на лубок», а также выражения типа «пора на лубок», употреблявшиеся на Украине в отношении очень дряхлых или тяжело больных;б) сажали на сани или на луб и вывозили в мороз в поле или степь; отсюда — фразеологизмы «…посадовити на санки», «на саночки посадовiть», «на саночки» и т. п. ;в) опускали в пустую яму (в амбаре, гумне и т. п. );г) сажали на печь в пустой хате;д) сажали на лубок, везли куда-либо за огороды и добивали довбней (орудие для обработки льна);е) уводили в дремучий лес и там оставляли под деревом;ж) топили.В южнославянских преданиях выявляются и специфические способы. Хотя в них фигурирует как преимущественная форма вынесение в лес и оставление в глуши под деревом, встречаются и другие: удар по голове, покрытой войлоком, или хлебом, помещение в бочку, накрытую войлоком.В украинских преданиях четко проявляется восприятие обычая как явления отдаленнейшего прошлого. Отчетливее всего это выражено в варианте, опубликованном Б.Д.Гринченко: «3а давньойи давныны старых людей недобри диты вывозили на лубку у провалля» Гринченко Б. Д. Этнографические материалы, собранные в Черниговской и соседней с ней губерниях, вып. 2. Чернигов, 1896, с. 168.
. В вариантах, опубликованных неизвестным автором, обозначившим себя инициалами П. И., время обычая выражено так:«В старину, говорят, был такой закон — старых людей убивали»…«Говорят: в старину старых людей, неспособных к работе, убивали, заводили в лес, а там покидали, только то дуже давно було» ЭО, 1901, № 4, с. 145, 146
.Характерно, что ни в одном из славянских вариантов предания не говорится, что этот обычай свойствен именно этому народу. Напротив, народное предание находится в полном соответствии с исторической истиной, представляя явление как древний обычай, как факт отдаленной эпохи, как явление, имевшее место в жизни предков, отголоски которого в различной пережиточной или устно-поэтической форме сохранялись до недавнего времени.Вариант, опубликованный Гринченко, — единственный, где встречается описание, хотя самое общее и краткое, основного элемента ритуала-«лубка»: «предовги та широки луб». В описании самого ритуала содержатся также некоторые существенные детали: «…сын довел деда до дуже глыбокого яру, посадыв його на лубок, що прынис с собою, спустив на ним батька у самый ныз».Это писание имеет существенное значение для понимания влияния обычая на традиционную похоронную обрядность, и в особенности похороны умерших противоестественной смертью.Характер вариативности сюжета в славянской фольклорной традиции важен для понимания как времени обычая, так и стадиального уровня его у славян.Следует отметить, что все известные нам славянские варианты предания имеют ясно выраженную направленность: повествование об отходе от обычая, об обстоятельствах прекращения его. По-видимому, такой тенденцией объясняется характерное свойство славянских преданий — почти полное отсутствие описания самого обычая. Лишь в немногих вариантах мы имеем односложные указания на те или иные ритуальные действа, самый же ритуал реконструировать только по славянским преданиям невозможно именно потому, что содержат они лишь отрывочные указания на какой-либо отдельный эпизод.Ясно выраженная направленность особенно отчетлива в украинских вариантах предания. Как построение сюжета, так и детали местной его обработки подчинены определенной тенденции: не только показать нелепость обычая, но и подчеркнуть его социальный вред. Достигается это раскрытием необходимости в управлении обществом той умудренности, которая дается лишь долгим жизненным опытом. Структура сюжета, мотивы и детали содержания, средства образной и словесной выразительности обращены не к описанию самого обычая, а к показу отхода от него, раскрытию причин прекращения.Вариативность проявляется преимущественно в трактовке обстоятельств, приводящих героя в укрытие.Они сводятся к двум моментам:а) распоряжение вышестоящих властей или «громады» о соблюдении обычая, а также давление общественного мнения;б) прозрение жестокого сына, увидевшего в совершаемом им действии свою будущую участь.Хотя варианты второй разновидности в дошедшей к нам форме производят впечатление более поздних из-за упрощенности и укороченности сюжета, схематичности изложения, меньшей насыщенности содержания элементами архаики, генетически они, по всей видимости, предшествуют вариантам первой группы. Это можно заключить на том основании, что в вариантах первой группы дети просто прячут старика, пожалев отца, стремясь сохранить ему жизнь. В вариантах второй группы повествование начинается с того, что сын, подчиняясь или просто бездумно следуя обычаю, «сажает на лубок» (в украинских вариантах) или ведет отца в лес и оставляет в глуши под деревом (преимущественно в южнославянских вариантах), но, вдруг поняв, что этим действием уготовляет и себе ту же участь, возвращает старика домой и прячет его в надежном укрытии.При этом обращает на себя внимание весьма существенное обстоятельство: убежищем старика служат определенные места. Это — зерновая яма. амбар, гумно, погреб, или же подполье, особое укрытие под коморой и т. п. Здесь проявляются связи обычая с аграрной магией: местами укрытия служат, по-видимому, места прошлого отправления ритуала.Прозрение сына в славянских преданиях образно изображается посредством простого художественного приема: всего лишь одна характерная деталь заставляет исполняющего жесткое действие вдруг сразу осознать и недопустимую жестокость, и полнейшую неоправданность совершаемого, и уготовление себе тем самым той же участи.В украинских преданиях — это реплика маленького внука: увидев посаженного на санки старика, он обращается к отцу с просьбой принести назад луб или санки. На удивленный вопрос отца обычно отвечает вопросом же, а как он его повезет, когда тот состарится.Особенно усиливает значимость происходящего в самый драматичный момент действия — выхода из дому — внешне наивное, но полное глубочайшего смысла добавление: «ведь придется новый делать!»Следует отметить, что эта реплика несет в себе явственное свидетельство разложения обычая, деградации его. Изготовление специальных предметов снаряжения в путь на «тот свет» было одним из главных элементов ритуала. Заявление ребенка образно подчеркивает то обстоятельство, что основной элемент действа утрачивает функцию ритуального предмета, а это означает, что и самое действие утрачивает ритуальный характер, перерождаясь в обыкновение, выполняемое под действием сложившейся привычки, установившейся традиции, не вникая при этом в его назначение.В южнославянских вариантах это, как правило, реплика самого старика. Его просьба о том, чтобы сын оставил его под тем же деревом, под которым когда-то он своего отца, или сделанное с усмешкой замечание о том, что именно под этим деревом он в свое время оставил своего отца, заставляет сына задуматься над совершаемым им действием и представить себе его последствия в отношении самого себя.Итак, в украинских вариантах второй разновидности и в вариантах славяно-балканских благополучный конец получает идейную трактовку: сын задумывается над, казалось бы, незначительным, но, в сущности, решающим замечанием ребенка или старика. Соответствие эпизода общей тенденции предания — показ прекращения обычая, причем эпизода, фактически составляющего преамбулу, особенно образно выражено в украинском предании. Сын бросается в яр, вытаскивает старика и возвращается вместе с ним домой: «щоб и його диты не покыдалы, а кормили до самой той поры, пока Бог примет его грешную душу».Таким образом, в предании налицо появление мотива отказа от жестокого обычая во избежание той же участи. О позднем характере такой трактовки свидетельствует, прежде всего, психологическое и нравственное восприятие обычая. Здесь отсутствуют какие-либо рудименты прошлого ритуального обоснования обычая, встречающиеся в средневековых свидетельствах, — мотив голода, стихийных бедствий (засуха и т.п.). Налицо иная психологическая и нравственная структура общества. Образы действующих лиц получили тенденциозную трактовку. Отправитель древнего обычая — сын еще высокодеятельного умственно человека и лишь физически ослабленного, предстает жестоким, корыстным и недальновидным (или его жена, под давлением которой он идет на жестокий и безнравственный поступок), высоконравственное же начало воплощается в старом мудреце (или в малолетнем внуке его, жалеющем деда и благодаря своей смышлености находящем простой путь к его спасению).Эволюционировала психология общества, эволюционировало и восприятие прежних обычаев: неукоснительность исполнения сменяется образным раскрытием безнравственности и бессмысленной жестокости действий, уже не находящих обоснования и зиждущихся лишь на циничном корыстолюбии.В русской и белорусской народной прозе аналогии сюжета встречаются преимущественно в сказочной обработке Андреев Н. Л. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л., 1929, с. 72, № 982; Сержпутовспий А. К. Сказки и рассказы белорусов-полещуков. СПб., 1911, с. 82, и др
.Отголоски отрицательного восприятия обычая донесла русская пословица «отца на лубе спустил, и сам того же жди». В ней нашло отражение не столько само явление, сколько его нравственная оценка. Пословица, как и восточнославянские и славяно-балканские предания, отражает отход от обычая под влиянием происшедшего перелома в его восприятии; она является, по существу, синтезированной аналогией второй группы вариантов украинского предания и вариантов русских, белорусских и южнославянских.Принципиально аналогичны поговорки типа «не бросишь», «не могу бросить», употребляемые в отношении немощных родителей, а также старых и больных собак Известен обычай топить немощных собак, до недавнего времени существовавший в разных местностях России; или обычай заведения в лес старых кошек и собак. Перенесение на животных ритуальных действ при деградации обычая — типологическое явление в истории ритуалов.
. Этимология их связана, по-видимому, с такими формами ритуала, как бросание «стариков» в водоемы или болота, а также оставлением на печи в нетопленой хате.Так славянская народная проза отображает психологический перелом в восприятии языческого обычая. Ритуальное действо средствами художественной изобразительности приобретает противоположную трактовку. Стимулом действия, наносящего обществу невозместимый ущерб преждевременным изъятием мудрецов, служила недомыслие и мелочный эгоизм.Украинские и славяно-балканские предания содержат весьма существенные данные для понимания характера рассматриваемого ритуала. В них явственны свидетельства того, что умерщвление стариков — явление, общественный характер которого не вызывает сомнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
, несмотря на явственные следы сказочной обработки, наиболее полноценен по содержанию архаических элементов как в отражении ритуала, так и отхода от варварского обычая. В страшный голод, наступивший в результате стоявшей три года подряд жесточайшей засухи, который поставил народ перед угрозой голодной смерти, верховная власть дает распоряжение «всех старых дедов вытопити». При этом невозможность неподчинения приказу подчеркивается ремаркой: «под карою смерти жадного старика они передержавати, ани переховувати». Представители власти «брали старых… та топили».Несмотря на увещевания старика-отца, все устремления которого были направлены на сохранение жизни детям, и готового подвергнуться общей участи, сыновья, вопреки приказу юных управителей, надежно прячут старика в специально вырытом ими для этого под коморой укрытии.Но «минуло летенько без жнив, без косьбы, …минула осень без радости… прiйшла весна: … якiй свет, …, а хлебного насеня не було. От прiйшло ся уже як конець света!»Выполняя наставления отца, сыновья сеют зерно, которое удается вымолотить из разобранной с крыши соломы,. И в результате «куды свет светом зайдешь, нигде не видно пашни; все поле травами, бурянами та бодяками захрасло — а у них пашня як лес……а збожье як лава — …та всяке насенье найшлося там: и житце, и шеничка — и ячменець, ба ведав и по стебле гречки та проса було». Такое чудо при всеобщем небывалом голоде передается из уста в уста, и весть о нем доходит до царя. В предании подчеркивается, что царь был молод, окружен сверстниками, столь же неопытными в управлении обществом, как и он сам:«…чи в раде, чи в уряде, чи в войску — все молоди, а старому негде и приступу не було до ничого… Взяли радити по свозму — радили-радили, а й от яке уложили, що грех й згадовати за сесе уложеньз!.. От як молоди, недоспели розгумн радили, так й недоспела рада их була… Минул рок, минул другій, — аж на третий як узрели, що кругом беда, Що уже до того приходится, що уже мір загіне…»Царь, потрясенный известием о необычайном урожае при всеобщем опустошении, приказывает доставить к нему вырастивших его. В результате мудрый старец становится главным советником молодого царя, и так царство избегает голодной гибели. Зерна хватает и на семена — «царь тото збожье собрати казал по колоскови, и в руках вымяти, та порозсылал по всех… на насенья, и от сего разплодился хлеб». Совершенно образумившись, царь «посадил эго поручь себе коло свого трона, и слухал эго рады до смерти» Sto prostonбrodnнch pohбdek…, c. 138—140.
.Смысловая тенденция предания подчеркивается образной характеристикой молодого царя и его фаворитов-сверстников. Выразительность противопоставления в фольклоре недомыслия молодости умудренности старости по своей яркости и глубине вызывает ассоциации с изречением Цицерона: «Если вы почитаете или послушаете о событиях в других странах, то узнаете, что величайшие государства рушились по вине людей молодых и восстанавливались усилиями стариков» Цицерон. О старости, о дружбе, об обязанностях. М., 1975, с. 12.
.Важные данные для понимания форм ритуала, путей его трансформации, а также и изучения вариативности сюжета содержатся в материалах, опубликованных П.Литвиновой. В записанных ею народных рассказах прослеживается чрезвычайно важный момент: свидетельство того, что этот обычай находился в ведении «громады», которая строго следила за соблюдением его всеми членами общины, что служит косвенным, но важным показателем бытности его в прошлом элементом обычного права.В варианте предания, опубликованном Литвиновой, через преамбулу и концовку четко обозначена направленность развития сюжета.«Слыхал, не так давно сажали людей на лубок, но не видел этого. Слышал, отчего. перестали на лубок сажать. Громада… за всем у нас смотрит; так и в этом деле. В каком-то селе жила большая семья, в ней был отец такой старый да немощный, что сам себе у бога смерти просил. Сыновья никак не хотели сажать его на лубок, а громада все требовала. Вот они посадили своего тата в пустую яму, где хлеб ссыпали, а громаде сказали, что вывезли его в поле, и посадили на лубок…»В неурожайные годы старый отец спасает своими наставлениями семью от голода. «Громада», изумлявшаяся необычными действиями сыновей старика (например, весь озимый посев они прикрывают на зиму старой соломой), в конце концов добивается истины. «Тогда громада с почетом вынула старика из ямы и с той поры запретила сажать стариков на лубок» Литвинова П. Как сажали в старину людей старых на «лубок», с 356.
.Из сравнительного анализа вариантов вытекает, что в ритуале отправления на «тот свет» сосуществовали разные формы. Сводятся они к следующему:а) зимой вывозили на санях и, привязав к лубку, спускали на нем в глубокий овраг. По-видимому, это был основной способ у населения, располагавшегося на территории современной Украины. Отсюда происходит название обычая — «сажать на лубок», а также выражения типа «пора на лубок», употреблявшиеся на Украине в отношении очень дряхлых или тяжело больных;б) сажали на сани или на луб и вывозили в мороз в поле или степь; отсюда — фразеологизмы «…посадовити на санки», «на саночки посадовiть», «на саночки» и т. п. ;в) опускали в пустую яму (в амбаре, гумне и т. п. );г) сажали на печь в пустой хате;д) сажали на лубок, везли куда-либо за огороды и добивали довбней (орудие для обработки льна);е) уводили в дремучий лес и там оставляли под деревом;ж) топили.В южнославянских преданиях выявляются и специфические способы. Хотя в них фигурирует как преимущественная форма вынесение в лес и оставление в глуши под деревом, встречаются и другие: удар по голове, покрытой войлоком, или хлебом, помещение в бочку, накрытую войлоком.В украинских преданиях четко проявляется восприятие обычая как явления отдаленнейшего прошлого. Отчетливее всего это выражено в варианте, опубликованном Б.Д.Гринченко: «3а давньойи давныны старых людей недобри диты вывозили на лубку у провалля» Гринченко Б. Д. Этнографические материалы, собранные в Черниговской и соседней с ней губерниях, вып. 2. Чернигов, 1896, с. 168.
. В вариантах, опубликованных неизвестным автором, обозначившим себя инициалами П. И., время обычая выражено так:«В старину, говорят, был такой закон — старых людей убивали»…«Говорят: в старину старых людей, неспособных к работе, убивали, заводили в лес, а там покидали, только то дуже давно було» ЭО, 1901, № 4, с. 145, 146
.Характерно, что ни в одном из славянских вариантов предания не говорится, что этот обычай свойствен именно этому народу. Напротив, народное предание находится в полном соответствии с исторической истиной, представляя явление как древний обычай, как факт отдаленной эпохи, как явление, имевшее место в жизни предков, отголоски которого в различной пережиточной или устно-поэтической форме сохранялись до недавнего времени.Вариант, опубликованный Гринченко, — единственный, где встречается описание, хотя самое общее и краткое, основного элемента ритуала-«лубка»: «предовги та широки луб». В описании самого ритуала содержатся также некоторые существенные детали: «…сын довел деда до дуже глыбокого яру, посадыв його на лубок, що прынис с собою, спустив на ним батька у самый ныз».Это писание имеет существенное значение для понимания влияния обычая на традиционную похоронную обрядность, и в особенности похороны умерших противоестественной смертью.Характер вариативности сюжета в славянской фольклорной традиции важен для понимания как времени обычая, так и стадиального уровня его у славян.Следует отметить, что все известные нам славянские варианты предания имеют ясно выраженную направленность: повествование об отходе от обычая, об обстоятельствах прекращения его. По-видимому, такой тенденцией объясняется характерное свойство славянских преданий — почти полное отсутствие описания самого обычая. Лишь в немногих вариантах мы имеем односложные указания на те или иные ритуальные действа, самый же ритуал реконструировать только по славянским преданиям невозможно именно потому, что содержат они лишь отрывочные указания на какой-либо отдельный эпизод.Ясно выраженная направленность особенно отчетлива в украинских вариантах предания. Как построение сюжета, так и детали местной его обработки подчинены определенной тенденции: не только показать нелепость обычая, но и подчеркнуть его социальный вред. Достигается это раскрытием необходимости в управлении обществом той умудренности, которая дается лишь долгим жизненным опытом. Структура сюжета, мотивы и детали содержания, средства образной и словесной выразительности обращены не к описанию самого обычая, а к показу отхода от него, раскрытию причин прекращения.Вариативность проявляется преимущественно в трактовке обстоятельств, приводящих героя в укрытие.Они сводятся к двум моментам:а) распоряжение вышестоящих властей или «громады» о соблюдении обычая, а также давление общественного мнения;б) прозрение жестокого сына, увидевшего в совершаемом им действии свою будущую участь.Хотя варианты второй разновидности в дошедшей к нам форме производят впечатление более поздних из-за упрощенности и укороченности сюжета, схематичности изложения, меньшей насыщенности содержания элементами архаики, генетически они, по всей видимости, предшествуют вариантам первой группы. Это можно заключить на том основании, что в вариантах первой группы дети просто прячут старика, пожалев отца, стремясь сохранить ему жизнь. В вариантах второй группы повествование начинается с того, что сын, подчиняясь или просто бездумно следуя обычаю, «сажает на лубок» (в украинских вариантах) или ведет отца в лес и оставляет в глуши под деревом (преимущественно в южнославянских вариантах), но, вдруг поняв, что этим действием уготовляет и себе ту же участь, возвращает старика домой и прячет его в надежном укрытии.При этом обращает на себя внимание весьма существенное обстоятельство: убежищем старика служат определенные места. Это — зерновая яма. амбар, гумно, погреб, или же подполье, особое укрытие под коморой и т. п. Здесь проявляются связи обычая с аграрной магией: местами укрытия служат, по-видимому, места прошлого отправления ритуала.Прозрение сына в славянских преданиях образно изображается посредством простого художественного приема: всего лишь одна характерная деталь заставляет исполняющего жесткое действие вдруг сразу осознать и недопустимую жестокость, и полнейшую неоправданность совершаемого, и уготовление себе тем самым той же участи.В украинских преданиях — это реплика маленького внука: увидев посаженного на санки старика, он обращается к отцу с просьбой принести назад луб или санки. На удивленный вопрос отца обычно отвечает вопросом же, а как он его повезет, когда тот состарится.Особенно усиливает значимость происходящего в самый драматичный момент действия — выхода из дому — внешне наивное, но полное глубочайшего смысла добавление: «ведь придется новый делать!»Следует отметить, что эта реплика несет в себе явственное свидетельство разложения обычая, деградации его. Изготовление специальных предметов снаряжения в путь на «тот свет» было одним из главных элементов ритуала. Заявление ребенка образно подчеркивает то обстоятельство, что основной элемент действа утрачивает функцию ритуального предмета, а это означает, что и самое действие утрачивает ритуальный характер, перерождаясь в обыкновение, выполняемое под действием сложившейся привычки, установившейся традиции, не вникая при этом в его назначение.В южнославянских вариантах это, как правило, реплика самого старика. Его просьба о том, чтобы сын оставил его под тем же деревом, под которым когда-то он своего отца, или сделанное с усмешкой замечание о том, что именно под этим деревом он в свое время оставил своего отца, заставляет сына задуматься над совершаемым им действием и представить себе его последствия в отношении самого себя.Итак, в украинских вариантах второй разновидности и в вариантах славяно-балканских благополучный конец получает идейную трактовку: сын задумывается над, казалось бы, незначительным, но, в сущности, решающим замечанием ребенка или старика. Соответствие эпизода общей тенденции предания — показ прекращения обычая, причем эпизода, фактически составляющего преамбулу, особенно образно выражено в украинском предании. Сын бросается в яр, вытаскивает старика и возвращается вместе с ним домой: «щоб и його диты не покыдалы, а кормили до самой той поры, пока Бог примет его грешную душу».Таким образом, в предании налицо появление мотива отказа от жестокого обычая во избежание той же участи. О позднем характере такой трактовки свидетельствует, прежде всего, психологическое и нравственное восприятие обычая. Здесь отсутствуют какие-либо рудименты прошлого ритуального обоснования обычая, встречающиеся в средневековых свидетельствах, — мотив голода, стихийных бедствий (засуха и т.п.). Налицо иная психологическая и нравственная структура общества. Образы действующих лиц получили тенденциозную трактовку. Отправитель древнего обычая — сын еще высокодеятельного умственно человека и лишь физически ослабленного, предстает жестоким, корыстным и недальновидным (или его жена, под давлением которой он идет на жестокий и безнравственный поступок), высоконравственное же начало воплощается в старом мудреце (или в малолетнем внуке его, жалеющем деда и благодаря своей смышлености находящем простой путь к его спасению).Эволюционировала психология общества, эволюционировало и восприятие прежних обычаев: неукоснительность исполнения сменяется образным раскрытием безнравственности и бессмысленной жестокости действий, уже не находящих обоснования и зиждущихся лишь на циничном корыстолюбии.В русской и белорусской народной прозе аналогии сюжета встречаются преимущественно в сказочной обработке Андреев Н. Л. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л., 1929, с. 72, № 982; Сержпутовспий А. К. Сказки и рассказы белорусов-полещуков. СПб., 1911, с. 82, и др
.Отголоски отрицательного восприятия обычая донесла русская пословица «отца на лубе спустил, и сам того же жди». В ней нашло отражение не столько само явление, сколько его нравственная оценка. Пословица, как и восточнославянские и славяно-балканские предания, отражает отход от обычая под влиянием происшедшего перелома в его восприятии; она является, по существу, синтезированной аналогией второй группы вариантов украинского предания и вариантов русских, белорусских и южнославянских.Принципиально аналогичны поговорки типа «не бросишь», «не могу бросить», употребляемые в отношении немощных родителей, а также старых и больных собак Известен обычай топить немощных собак, до недавнего времени существовавший в разных местностях России; или обычай заведения в лес старых кошек и собак. Перенесение на животных ритуальных действ при деградации обычая — типологическое явление в истории ритуалов.
. Этимология их связана, по-видимому, с такими формами ритуала, как бросание «стариков» в водоемы или болота, а также оставлением на печи в нетопленой хате.Так славянская народная проза отображает психологический перелом в восприятии языческого обычая. Ритуальное действо средствами художественной изобразительности приобретает противоположную трактовку. Стимулом действия, наносящего обществу невозместимый ущерб преждевременным изъятием мудрецов, служила недомыслие и мелочный эгоизм.Украинские и славяно-балканские предания содержат весьма существенные данные для понимания характера рассматриваемого ритуала. В них явственны свидетельства того, что умерщвление стариков — явление, общественный характер которого не вызывает сомнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22