Кто бы мог подумать, что самоуверенная, манерная девушка, которую он видел на приеме в Грин-Спринг, способна держаться как настоящая скво.
Усак не хотел, чтобы в нем узнали Ланса Клейборна. Последний был знаком ей лишь как один из многих молодых англичан, встреченных в доме губернатора. А сейчас…
— Что это у вас на шее за кожаный мешочек? — рассеянно спросила она.
— Лекарства, — ответил он.
— Простите, что?
— Лекарства. Их дал мне кикосух чискиаков.
— Кико… кто?
— Ки-ко-сух… шаман, лекарь племени чискиаков.
— Теперь понимаю…
— Этот мешочек всегда со мной в лесу, так же как кошель с красками, нож и томагавк.
— Кошель с красками? То, что прикреплено к поясу?
— Да.
Она боязливо потрогала его:
— Там тоже колдовские травы?
— Нет. Медвежий жир, порошок красного корня, уголь и немного настойки болотной мяты.
— Вы раскрашиваете себе лицо?
— Иногда, и тело тоже. У нас на западе так принято. Жир защищает кожу от москитов во время охоты. Краска и наша одежда позволяют нам оставаться практически невидимыми в лесу.
— Вы… воюете?
— Да. Но это не война белых людей. Индейцы воюют скорее из спортивного интереса.
— Но индейцы так грязны! Как вы можете охотиться вместе с ними?
— Племена, живущие в лесах, чище англичан, уверяю вас.
— Простите, я не знала…
— Когда их деревни перестают быть пригодными для жилья, индейцы меняют место стоянки. Белые же остаются в своих городах до тех пор, пока их дома и души не утонут в грязи. В Джеймстауне на каждому углу — питейное заведение, а улицы кишат ворами и своднями. В лесу царят чистота и красота.
— Помилуйте, вы говорите, как поэт-язычник!
— Лес даже ребенка заставляет думать, — серьезно ответил Усак. — Гроза и ветер не поддаются уговорам, так что рассуждать приходится с самим собой.
— В самом деле?
— То место, где я сейчас живу, трудно описать по-английски. Оно и находится на самом краю мира англичан… и мне часто кажется, что ни я, ни мои соседи уже не можем считаться англичанами.
— Боюсь, и я придерживалась того же мнения, но… — улыбнулась она.
Он ничего не ответил.
— Но, — с трудом закончила Истер, — если все приграничные жители похожи на того, кого я уже немного знаю, они мне нравятся.
Ее слова несказанно обрадовали Ланса, однако он счел необходимым пояснить:
— Они дики, как индейцы. Они не ходят в церковь, поскольку вся их религия — это природа. У них нет представителей в палате общин, так как вот уже двадцать лет не было выборов. Каждый их дом — это укрепленный форт, вроде замка Клейборна или Оллен-хауза на Джеймс-ривер.
— Но зачем? Ведь их и так охраняют наши форты!
— Ха! Эти форты ни на что не годятся. Если северные племена снова придут в движение, отряды их воинов спокойно пройдут между вашими фортами до Мидлсекса и Глочестера. Индейцы просто обходят форты, неся смерть и разорение окрестным фермерам.
— Теперь уже не часто увидишь воинственного индейца.
— Знаю. В восточных поселениях мало о них думают, но, живя на западной границе, мы часто слышим их боевые тамта… барабаны. Они говорят об опасности с севера. Через пятнадцать дней пути в этом направлении вы оказываетесь во владениях короля Филиппа, а еще ближе лежит настоящая империя ирокезов. У них голландские мушкеты, и они подчинили себе многие племена, натравливая их время от времени на нас, как, например, в 1656 году, когда погибло столько белых.
— Вы хотите сказать, что будет война?
— Да, — ответил он, глядя на север, — скоро я должен буду вернуться к себе.
— Но, прежде чем уйти, — нахмурилась она, — вы еще придете ко мне?
Он снова промолчал.
Она глубоко вздохнула и, положив подбородок на локоть согнутой руки, стала смотреть на красные от закатного света облака. «Наши встречи лишены будущего, — думала она. — Он всего лишь призрак, видение, плод моего воображения…» Вот сейчас она повернет голову, а его нет…
Она повернулась.
Он исчез!
Она окликнула его, но напрасно. Лошадь как ни в чем не бывало щипала траву; над головой неслышной тенью скользнула сова… И тут ее нога задела за что-то на тропинке. Это был кожаный мешочек с травами. Усак оставил его ей.
Молва нарекла Ланса Клейборна самым непредсказуемым юношей в колонии, а Истер Уокер — самой воспитанной девушкой. Оба оставались полной загадкой для соседей, один — из-за уединенной жизни в замке Клейборна на Кансл-Поинт, другая — из-за долгого, четырехлетнего отсутствия.
Ланс считал себя настоящим англичанином благодаря воспитанию отца и терпеливого Дэвида Брума. Он прекрасно держался в седле, стрелял, танцевал и умел вести себя в обществе. Он прочел в подлиннике Цезаря, Виргилия, Горация, Гомера и кое-что из Эвклида. Не хуже Библии и молитвенника Ланс знал «Кентерберийские рассказы» Чосера, трагедии Шекспира и творения лучших английский поэтов.
Но, помимо, этого он усвоил множество привычек, совершенно чуждых его наставникам, да и всем прочим англичанам. Его вторым домом стал лес.
Сначала весь этот маскарад в истории с Истер Уокер забавлял его. Как индеец, житель лесов, он был совершенно взрослым мужчиной, воином; как сын сэра Мэтью Клейборна — попадал в зависимость от своего отца и часто чувствовал неловкость в обществе других европейцев. В роли же дикаря Ланс был уверен в себе, как горный лев.
Ланс не мог осуждать девушку за то, что она не взглянула на разодетого фата, а одарила своей благосклонностью воина. Он предпочитал опасную, но знакомую жизнь запада подлым интригам восточного побережья.
После короткой встречи в Галл-Коув Ланс видел Истер только издали, опасаясь, что она его все-таки узнает. Он отправил Эду Уокеру обещанную баржу кедровых стволов и однажды даже приехал к нему взглянуть, как идет строительство нового пакгауза, но отказался войти в дом и тем более переночевать, ссылаясь на другие неотложные дела. Эд был очень удивлен, но лишь пожал плечами.
Как-то в Джеймстауне Ланс еле избежал встречи в ней. Он приехал туда с отцом встретить корабль из Плимута. Но когда она внезапно появилась на причале, бросил все и бежал.
На этот раз изумлению Эда Уокера не было предела.
— Это Ланс Клейборн! — воскликнул он, глядя на быстро удаляющуюся фигуру.
— Кто? — переспросила Истер.
— Сын сэра Мэтью Клейборна. Ты познакомилась с ним месяц назад на приеме у губернатора.
— Ах да, припоминаю.
Эд поскреб подбородок и сказал:
— Он удрал, как только увидел тебя. Интересно, почему?
Удивившись столь прямому вопросу, она ответила:
— Откуда мне знать? Может быть, он тебя испугался?
— Он смотрел на тебя горящими глазами. А потом убежал, как заяц. Что ты с ним сделала?
— Я? — нахмурилась Истер. — Да я с ним едва знакома!
— Это-то и странно, — ответил Эд. — Мне казалось, что ты околдуешь его, как только он тебя увидит, но Ланс, похоже, боится тебя. Неделю назад в Галл-Коув он отказался войти в дом, чтобы поздороваться с тобой, а теперь убежал, едва ты появилась на причале… Просто уму непостижимо! Должно быть, это обман зрения. Может быть, ты урод? Вроде нет… И платье превосходное. О фигуре я и не говорю…
— Чушь! — возмутилась Истер. — Я ничего не делала твоему робкому приятелю, а если он настолько поражен, то, согласись, избрал довольно странный способ показать это. Многие молодые люди готовы здороваться со мной чуть ли не каждые пять минут, лишь бы быть рядом.
— Ты уже сделала свой выбор, сестричка? Позволь мне угадать… Это Хэнсфорд?
— Это… никто!
Эд Уокер снова почесал подбородок. Истер сильно побледнела, а затем залилась краской.
«Это никто!» — повторила она про себя, думая о странном дикаре.
Мысли о нем не давали ей покоя, пугали ее. Она боялась той странной власти, которую этот полуиндеец, полу-Робин Гуд приобретал над ней. Наверное, он тайное зло, воплощенная опасность… Ведь пытался же этот Усак околдовать ее словами, своим плащом из выдры, а затем и этими языческими травами. Спокойный, уверенный в себе, он так разительно отличался от болтающих без умолку молокососов с восточных плантаций…
Но брат не должен знать. Никто не должен знать! Пусть отец и брат гадают сколько угодно, пусть пытаются привлечь ее внимание к пустышкам, вроде этого молодого Клейборна, пусть говорят о свадьбе… Пусть. А она будет думать о том, о ком думает!
А следующим вечером он пришел вновь. И она сразу бросилась в его объятия, словно они уже много лет были любовниками.
Она назвала его по имени, Усак, но больше ничего не успела сказать: их губы слились в горячем поцелуе, который, казалось, будет длиться вечно. Истер чувствовала, как земля уходит из-под ног, тело теряет вес…
— Стоп! — внезапно произнес он, мягко отстраняя ее. — Мы же все-таки не дикие коты!
Она не рассердилась, поскольку столь резкий возврат к действительности помог ей вновь вернуть контроль над собой. Ей доводилось слышать рассказы женщин о страсти, но испытывала нечто подобное она впервые.
— Я полюбил вас еще тогда, на пристани, — сказал Усак, вновь садясь у ее ног. — Не пройдет и нескольких лун, как я увезу вас в леса.
— Леса? Какие леса?
И он поведал ей о гигантских деревьях и кристально чистых источниках, о соленых озерцах и бобровых ручьях, о странных животных с огромными мохнатыми головами, о диковинной рыбе без чешуи и толстых куропатках, зовущих друг друга частым постукиванием по земле своим короткими крыльями…
Это был настоящий гимн дикой природе, и она даже почувствовала ревность.
— Но почему вы здесь, Усак?
— Из-за вас.
— Но в вашей волшебной стране ведь тоже есть женщины.
— Там нет богини древних саксов, — ответил он. — Там нет Остеры.
— Но что вы можете знать о саксонских богах и богинях? Таким вещам в лесу не учат… Мне говорили, что к западу от Терки-Айленда уже не встретить джентльмена. Я… Но расскажите мне о себе, Усак. Кто вы? Если мои отец и брат узнают, что я здесь, с вами, в темноте, они…
— Хм!
— Они бы тоже полюбили вас, Усак, если бы узнали!
Ланс открыл было рот, но ему вспомнилось холодное, осуждающее выражение ее лица на приеме у губернатора. Ланс Клейборн явно не понравился ей тогда.
— Усак! Так вы не скажете мне? Вы прячете лицо… У вас есть другая… одежда, Усак? Где вы живете? Где спите? У вас нет даже сорочки, лишь эта кожаная куртка… Вы молчите? Я так беспокоилась. Вы убежали от меня на пристани, да и в прошлую нашу встречу… Пожалуйста, ответьте… Не хотите? Не знаю, почему вы нравитесь мне. Возможно, по той же самой причине, почему я люблю эту дикую землю больше шумных городов на побережье. Вы, как сама Виргиния, могучий и спокойный. В Лондоне меня с ума сводил колокольный звон, стук телег и карет по мостовой, крики разносчиков… В Лондоне так грязно! Вам бы там не понравилось, Усак.
— Вы видели короля Карла?
— Да, дважды. Память о прошлых лишениях сделала из него страстного сластолюбца, и, говорят, он мало что знает о Виргинии. Король спрашивал меня о колонии, но не слушал ответов. Уверена, он просто полагал, что именно так должен вести себя вежливый монарх с неразумной школьницей. Его величество даже предположил, что у моего отца, должно быть, очень много детей, раз он рискнул послать меня в столь опасное путешествие через океан. «Нет, — ответила я, — просто он предпочитает, чтобы его единственная дочь получила достойное образование, а не росла как сорная трава на бескрайних виргинских пастбищах…».
— Вам нравятся виргинцы?
— Не все. Десять дней назад, на ярмарке, я видела еще одного белого в индейской одежде. Он был так грязен и оборван, просто ужасно!
Ее окликнули из дома.
— Мне пора, Усак…
Он молча поцеловал ей руку.
— Вы еще придете?
— Если ваш отец не пристрелит меня.
Она нахмурила брови и сказала:
— Не надо так говорить, Усак. Вы пугаете меня. Когда вы придете? Да, вот, возьмите… — И она протянула ему маленький кожаный мешочек.
— Сохраните его до моего возвращения, — сказал Усак.
— Но я боюсь за вас.
Из дома снова позвали.
— До свидания! — Она вскочила и, добежав до тропы, весело помахала ему на прощание.
Алан Уокер, отец Истер, был человеком болезненно гордым, обладал непререкаемым авторитетом и весьма строгими суждениями по части хороших манер. Он приплыл в Виргинию в 1650 году с весьма тощим кошельком, но с феноменальной изобретательностью и даром убеждения.
Основу своего состояния он заложил, торгуя табаком, еще до того черного дня, когда «Навегацкие акты» резко сократили доходы от этой волшебной травки. Но и тогда он не растерялся, а первым скупил сплошь покрытые сочной изумрудной травой речные островки, где и откармливал скот, продавая его затем с огромной выгодой.
Как и многие другие колонисты, попавшие из грязи да в князи, он ни в чем не уступил бы и эрлу. Когда Алан Уокер шел по улицам Джеймстауна, люди глаз не могли оторвать от золотого набалдашника его длинной прогулочной трости и огромных серебряных пряжек на башмаках, бросавших солнечные блики на фантастически дорогую ткань безупречно сшитого камзола.
К счастью для Ланса, Истер Уокер и ее брат были начисто лишены отцовских претензий, иначе она никогда бы не позволила себе столь близкого знакомства с каким-то там лесным дикарем. Чисто человеческие черты знакомых ей мужчин интересовали Истер куда больше их достатка.
По дороге в замок Клейборна Ланс вздыхал, мечтая о том, сколько тепла и уюта принесет девушка в эту запущенную семейную крепость над рекой.
Замок Клейборна пропах кожей и мышами. Сэр Мэтью уделял мало внимания тому, что принято называть комфортом. Простая, почти походная жизнь вполне его устраивала, а о ее неудобствах помогало забывать вино.
Впрочем, подумал Ланс, можно построить другой дом, где-нибудь на севере Энрико. Дом из красного кирпича. Она поможет спланировать его, все там будет по ее желанию — и особая горница для вышивания, и беседка в саду…
Ха! Ланс Клейборн — жених дочери Алана Уокера! Самый отчаянный сорванец и самая очаровательная девушка в колонии! Это вызовет много толков.
На миг дыхание Ланса участилось. И что из того? Каждый мужчина женится, когда приходит его час. Так чего же ждать? Что его пронзит индейская стрела или капитан Форк, вернувшись, вонзит ему кинжал между лопаток?
Алан Уокер, конечно же, станет метать громы и молнии. Он отправил дочь в Лондон, чтобы она подыскала там себе знатного мужа, и был страшно разочарован, когда Истер вернулась, соскучившись по Виргинии. Да он скорее отправит ее в монастырь, чем выдаст замуж без выгоды для себя!
Сэр Мэтью Клейборн был на ножах с губернатором и его советом. По колонии ходили сплетни о дружбе Ланса с Генриеттой Харт и ее веселыми служанками. Его длительные путешествия на запад также не оставались без внимания. Фермерам он казался весьма странным и опасным молодым человеком. Они всегда говорили с ним чрезвычайно вежливо и любезно, но стоило ему уйти, тут же начинали шушукаться за его спиной, словно он был родным братом дьявола.
Хорошо еще, мрачно думал Ланс, что им не известно о его дружбе с индейцами. На восточном побережье этого бы просто не поняли.
Когда Ланс вернулся, сэр Мэтью еще не спал. Не зажигая свечей, он сидел в темноте у южного окна, курил и смотрел на речную гладь, в которой, как в сумрачном зеркале, отражался край леса.
— А, ночной гуляка! — приветствовал сына старый рыцарь. — Ты был у Генриетты?
— Нет, сэр.
— И снова в своем языческом тряпье! — фыркнул сэр Мэтью. — Сущий дикарь!
Ланс опустился на скамью рядом с отцом:
— Да, отец. Но завтра я побреюсь и приму должный вид. У меня есть дело, которое проще уладить в европейской одежде. А вечером я намерен доказать вам, что жизнь на западе сделала мои руки и ноги намного сильнее ваших.
— Фу! Да у меня вырос лоботряс, годящийся разве что в дровосеки!
— Возможно, сэр, — рассмеялся Ланс, — но западные плантации принесут нам целое состояние.
— Не довольно ли нам земли?
— Наши восточные земли истощаются с каждым годом. Цены на табак падают. Там же, в верховьях, зерно зреет, а скот жиреет прямо на глазах. Стебли маиса достигают двенадцати футов, а родниковая вода вкуснее вашей лучшей мадеры! И там нет болезней.
Сэр Мэтью с силой опустил свой тяжелый кулак на подоконник и сказал:
— Я отсюда и шага не сделаю! Я останусь здесь, в этой разъеденной цингой колонии до тех пор, пока… пока…
— …пока губернатор не разорит вас?
— Что ты сказал? — свистящим шепотом спросил старый рыцарь, вставая.
— Вы не первый, отец, кто впадает в губернаторскую немилость. Взгляните на Ричарда Лоренса, который вынужден держать таверну, чтобы выжить. Спросите Драммонда, чьи земли тают день ото дня. Люди завидуют Байерду и Крю, забравшимся так далеко на запад, что хищные лапы губернатора не могут их там достать!
— Ты говоришь как бунтовщик!
— Кто знает, сэр, кто знает… В любом случае, я считаю, что Виргиния — доминион, а не испанская провинция. И мы — англичане, а не рабы сиятельного лендлорда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Усак не хотел, чтобы в нем узнали Ланса Клейборна. Последний был знаком ей лишь как один из многих молодых англичан, встреченных в доме губернатора. А сейчас…
— Что это у вас на шее за кожаный мешочек? — рассеянно спросила она.
— Лекарства, — ответил он.
— Простите, что?
— Лекарства. Их дал мне кикосух чискиаков.
— Кико… кто?
— Ки-ко-сух… шаман, лекарь племени чискиаков.
— Теперь понимаю…
— Этот мешочек всегда со мной в лесу, так же как кошель с красками, нож и томагавк.
— Кошель с красками? То, что прикреплено к поясу?
— Да.
Она боязливо потрогала его:
— Там тоже колдовские травы?
— Нет. Медвежий жир, порошок красного корня, уголь и немного настойки болотной мяты.
— Вы раскрашиваете себе лицо?
— Иногда, и тело тоже. У нас на западе так принято. Жир защищает кожу от москитов во время охоты. Краска и наша одежда позволяют нам оставаться практически невидимыми в лесу.
— Вы… воюете?
— Да. Но это не война белых людей. Индейцы воюют скорее из спортивного интереса.
— Но индейцы так грязны! Как вы можете охотиться вместе с ними?
— Племена, живущие в лесах, чище англичан, уверяю вас.
— Простите, я не знала…
— Когда их деревни перестают быть пригодными для жилья, индейцы меняют место стоянки. Белые же остаются в своих городах до тех пор, пока их дома и души не утонут в грязи. В Джеймстауне на каждому углу — питейное заведение, а улицы кишат ворами и своднями. В лесу царят чистота и красота.
— Помилуйте, вы говорите, как поэт-язычник!
— Лес даже ребенка заставляет думать, — серьезно ответил Усак. — Гроза и ветер не поддаются уговорам, так что рассуждать приходится с самим собой.
— В самом деле?
— То место, где я сейчас живу, трудно описать по-английски. Оно и находится на самом краю мира англичан… и мне часто кажется, что ни я, ни мои соседи уже не можем считаться англичанами.
— Боюсь, и я придерживалась того же мнения, но… — улыбнулась она.
Он ничего не ответил.
— Но, — с трудом закончила Истер, — если все приграничные жители похожи на того, кого я уже немного знаю, они мне нравятся.
Ее слова несказанно обрадовали Ланса, однако он счел необходимым пояснить:
— Они дики, как индейцы. Они не ходят в церковь, поскольку вся их религия — это природа. У них нет представителей в палате общин, так как вот уже двадцать лет не было выборов. Каждый их дом — это укрепленный форт, вроде замка Клейборна или Оллен-хауза на Джеймс-ривер.
— Но зачем? Ведь их и так охраняют наши форты!
— Ха! Эти форты ни на что не годятся. Если северные племена снова придут в движение, отряды их воинов спокойно пройдут между вашими фортами до Мидлсекса и Глочестера. Индейцы просто обходят форты, неся смерть и разорение окрестным фермерам.
— Теперь уже не часто увидишь воинственного индейца.
— Знаю. В восточных поселениях мало о них думают, но, живя на западной границе, мы часто слышим их боевые тамта… барабаны. Они говорят об опасности с севера. Через пятнадцать дней пути в этом направлении вы оказываетесь во владениях короля Филиппа, а еще ближе лежит настоящая империя ирокезов. У них голландские мушкеты, и они подчинили себе многие племена, натравливая их время от времени на нас, как, например, в 1656 году, когда погибло столько белых.
— Вы хотите сказать, что будет война?
— Да, — ответил он, глядя на север, — скоро я должен буду вернуться к себе.
— Но, прежде чем уйти, — нахмурилась она, — вы еще придете ко мне?
Он снова промолчал.
Она глубоко вздохнула и, положив подбородок на локоть согнутой руки, стала смотреть на красные от закатного света облака. «Наши встречи лишены будущего, — думала она. — Он всего лишь призрак, видение, плод моего воображения…» Вот сейчас она повернет голову, а его нет…
Она повернулась.
Он исчез!
Она окликнула его, но напрасно. Лошадь как ни в чем не бывало щипала траву; над головой неслышной тенью скользнула сова… И тут ее нога задела за что-то на тропинке. Это был кожаный мешочек с травами. Усак оставил его ей.
Молва нарекла Ланса Клейборна самым непредсказуемым юношей в колонии, а Истер Уокер — самой воспитанной девушкой. Оба оставались полной загадкой для соседей, один — из-за уединенной жизни в замке Клейборна на Кансл-Поинт, другая — из-за долгого, четырехлетнего отсутствия.
Ланс считал себя настоящим англичанином благодаря воспитанию отца и терпеливого Дэвида Брума. Он прекрасно держался в седле, стрелял, танцевал и умел вести себя в обществе. Он прочел в подлиннике Цезаря, Виргилия, Горация, Гомера и кое-что из Эвклида. Не хуже Библии и молитвенника Ланс знал «Кентерберийские рассказы» Чосера, трагедии Шекспира и творения лучших английский поэтов.
Но, помимо, этого он усвоил множество привычек, совершенно чуждых его наставникам, да и всем прочим англичанам. Его вторым домом стал лес.
Сначала весь этот маскарад в истории с Истер Уокер забавлял его. Как индеец, житель лесов, он был совершенно взрослым мужчиной, воином; как сын сэра Мэтью Клейборна — попадал в зависимость от своего отца и часто чувствовал неловкость в обществе других европейцев. В роли же дикаря Ланс был уверен в себе, как горный лев.
Ланс не мог осуждать девушку за то, что она не взглянула на разодетого фата, а одарила своей благосклонностью воина. Он предпочитал опасную, но знакомую жизнь запада подлым интригам восточного побережья.
После короткой встречи в Галл-Коув Ланс видел Истер только издали, опасаясь, что она его все-таки узнает. Он отправил Эду Уокеру обещанную баржу кедровых стволов и однажды даже приехал к нему взглянуть, как идет строительство нового пакгауза, но отказался войти в дом и тем более переночевать, ссылаясь на другие неотложные дела. Эд был очень удивлен, но лишь пожал плечами.
Как-то в Джеймстауне Ланс еле избежал встречи в ней. Он приехал туда с отцом встретить корабль из Плимута. Но когда она внезапно появилась на причале, бросил все и бежал.
На этот раз изумлению Эда Уокера не было предела.
— Это Ланс Клейборн! — воскликнул он, глядя на быстро удаляющуюся фигуру.
— Кто? — переспросила Истер.
— Сын сэра Мэтью Клейборна. Ты познакомилась с ним месяц назад на приеме у губернатора.
— Ах да, припоминаю.
Эд поскреб подбородок и сказал:
— Он удрал, как только увидел тебя. Интересно, почему?
Удивившись столь прямому вопросу, она ответила:
— Откуда мне знать? Может быть, он тебя испугался?
— Он смотрел на тебя горящими глазами. А потом убежал, как заяц. Что ты с ним сделала?
— Я? — нахмурилась Истер. — Да я с ним едва знакома!
— Это-то и странно, — ответил Эд. — Мне казалось, что ты околдуешь его, как только он тебя увидит, но Ланс, похоже, боится тебя. Неделю назад в Галл-Коув он отказался войти в дом, чтобы поздороваться с тобой, а теперь убежал, едва ты появилась на причале… Просто уму непостижимо! Должно быть, это обман зрения. Может быть, ты урод? Вроде нет… И платье превосходное. О фигуре я и не говорю…
— Чушь! — возмутилась Истер. — Я ничего не делала твоему робкому приятелю, а если он настолько поражен, то, согласись, избрал довольно странный способ показать это. Многие молодые люди готовы здороваться со мной чуть ли не каждые пять минут, лишь бы быть рядом.
— Ты уже сделала свой выбор, сестричка? Позволь мне угадать… Это Хэнсфорд?
— Это… никто!
Эд Уокер снова почесал подбородок. Истер сильно побледнела, а затем залилась краской.
«Это никто!» — повторила она про себя, думая о странном дикаре.
Мысли о нем не давали ей покоя, пугали ее. Она боялась той странной власти, которую этот полуиндеец, полу-Робин Гуд приобретал над ней. Наверное, он тайное зло, воплощенная опасность… Ведь пытался же этот Усак околдовать ее словами, своим плащом из выдры, а затем и этими языческими травами. Спокойный, уверенный в себе, он так разительно отличался от болтающих без умолку молокососов с восточных плантаций…
Но брат не должен знать. Никто не должен знать! Пусть отец и брат гадают сколько угодно, пусть пытаются привлечь ее внимание к пустышкам, вроде этого молодого Клейборна, пусть говорят о свадьбе… Пусть. А она будет думать о том, о ком думает!
А следующим вечером он пришел вновь. И она сразу бросилась в его объятия, словно они уже много лет были любовниками.
Она назвала его по имени, Усак, но больше ничего не успела сказать: их губы слились в горячем поцелуе, который, казалось, будет длиться вечно. Истер чувствовала, как земля уходит из-под ног, тело теряет вес…
— Стоп! — внезапно произнес он, мягко отстраняя ее. — Мы же все-таки не дикие коты!
Она не рассердилась, поскольку столь резкий возврат к действительности помог ей вновь вернуть контроль над собой. Ей доводилось слышать рассказы женщин о страсти, но испытывала нечто подобное она впервые.
— Я полюбил вас еще тогда, на пристани, — сказал Усак, вновь садясь у ее ног. — Не пройдет и нескольких лун, как я увезу вас в леса.
— Леса? Какие леса?
И он поведал ей о гигантских деревьях и кристально чистых источниках, о соленых озерцах и бобровых ручьях, о странных животных с огромными мохнатыми головами, о диковинной рыбе без чешуи и толстых куропатках, зовущих друг друга частым постукиванием по земле своим короткими крыльями…
Это был настоящий гимн дикой природе, и она даже почувствовала ревность.
— Но почему вы здесь, Усак?
— Из-за вас.
— Но в вашей волшебной стране ведь тоже есть женщины.
— Там нет богини древних саксов, — ответил он. — Там нет Остеры.
— Но что вы можете знать о саксонских богах и богинях? Таким вещам в лесу не учат… Мне говорили, что к западу от Терки-Айленда уже не встретить джентльмена. Я… Но расскажите мне о себе, Усак. Кто вы? Если мои отец и брат узнают, что я здесь, с вами, в темноте, они…
— Хм!
— Они бы тоже полюбили вас, Усак, если бы узнали!
Ланс открыл было рот, но ему вспомнилось холодное, осуждающее выражение ее лица на приеме у губернатора. Ланс Клейборн явно не понравился ей тогда.
— Усак! Так вы не скажете мне? Вы прячете лицо… У вас есть другая… одежда, Усак? Где вы живете? Где спите? У вас нет даже сорочки, лишь эта кожаная куртка… Вы молчите? Я так беспокоилась. Вы убежали от меня на пристани, да и в прошлую нашу встречу… Пожалуйста, ответьте… Не хотите? Не знаю, почему вы нравитесь мне. Возможно, по той же самой причине, почему я люблю эту дикую землю больше шумных городов на побережье. Вы, как сама Виргиния, могучий и спокойный. В Лондоне меня с ума сводил колокольный звон, стук телег и карет по мостовой, крики разносчиков… В Лондоне так грязно! Вам бы там не понравилось, Усак.
— Вы видели короля Карла?
— Да, дважды. Память о прошлых лишениях сделала из него страстного сластолюбца, и, говорят, он мало что знает о Виргинии. Король спрашивал меня о колонии, но не слушал ответов. Уверена, он просто полагал, что именно так должен вести себя вежливый монарх с неразумной школьницей. Его величество даже предположил, что у моего отца, должно быть, очень много детей, раз он рискнул послать меня в столь опасное путешествие через океан. «Нет, — ответила я, — просто он предпочитает, чтобы его единственная дочь получила достойное образование, а не росла как сорная трава на бескрайних виргинских пастбищах…».
— Вам нравятся виргинцы?
— Не все. Десять дней назад, на ярмарке, я видела еще одного белого в индейской одежде. Он был так грязен и оборван, просто ужасно!
Ее окликнули из дома.
— Мне пора, Усак…
Он молча поцеловал ей руку.
— Вы еще придете?
— Если ваш отец не пристрелит меня.
Она нахмурила брови и сказала:
— Не надо так говорить, Усак. Вы пугаете меня. Когда вы придете? Да, вот, возьмите… — И она протянула ему маленький кожаный мешочек.
— Сохраните его до моего возвращения, — сказал Усак.
— Но я боюсь за вас.
Из дома снова позвали.
— До свидания! — Она вскочила и, добежав до тропы, весело помахала ему на прощание.
Алан Уокер, отец Истер, был человеком болезненно гордым, обладал непререкаемым авторитетом и весьма строгими суждениями по части хороших манер. Он приплыл в Виргинию в 1650 году с весьма тощим кошельком, но с феноменальной изобретательностью и даром убеждения.
Основу своего состояния он заложил, торгуя табаком, еще до того черного дня, когда «Навегацкие акты» резко сократили доходы от этой волшебной травки. Но и тогда он не растерялся, а первым скупил сплошь покрытые сочной изумрудной травой речные островки, где и откармливал скот, продавая его затем с огромной выгодой.
Как и многие другие колонисты, попавшие из грязи да в князи, он ни в чем не уступил бы и эрлу. Когда Алан Уокер шел по улицам Джеймстауна, люди глаз не могли оторвать от золотого набалдашника его длинной прогулочной трости и огромных серебряных пряжек на башмаках, бросавших солнечные блики на фантастически дорогую ткань безупречно сшитого камзола.
К счастью для Ланса, Истер Уокер и ее брат были начисто лишены отцовских претензий, иначе она никогда бы не позволила себе столь близкого знакомства с каким-то там лесным дикарем. Чисто человеческие черты знакомых ей мужчин интересовали Истер куда больше их достатка.
По дороге в замок Клейборна Ланс вздыхал, мечтая о том, сколько тепла и уюта принесет девушка в эту запущенную семейную крепость над рекой.
Замок Клейборна пропах кожей и мышами. Сэр Мэтью уделял мало внимания тому, что принято называть комфортом. Простая, почти походная жизнь вполне его устраивала, а о ее неудобствах помогало забывать вино.
Впрочем, подумал Ланс, можно построить другой дом, где-нибудь на севере Энрико. Дом из красного кирпича. Она поможет спланировать его, все там будет по ее желанию — и особая горница для вышивания, и беседка в саду…
Ха! Ланс Клейборн — жених дочери Алана Уокера! Самый отчаянный сорванец и самая очаровательная девушка в колонии! Это вызовет много толков.
На миг дыхание Ланса участилось. И что из того? Каждый мужчина женится, когда приходит его час. Так чего же ждать? Что его пронзит индейская стрела или капитан Форк, вернувшись, вонзит ему кинжал между лопаток?
Алан Уокер, конечно же, станет метать громы и молнии. Он отправил дочь в Лондон, чтобы она подыскала там себе знатного мужа, и был страшно разочарован, когда Истер вернулась, соскучившись по Виргинии. Да он скорее отправит ее в монастырь, чем выдаст замуж без выгоды для себя!
Сэр Мэтью Клейборн был на ножах с губернатором и его советом. По колонии ходили сплетни о дружбе Ланса с Генриеттой Харт и ее веселыми служанками. Его длительные путешествия на запад также не оставались без внимания. Фермерам он казался весьма странным и опасным молодым человеком. Они всегда говорили с ним чрезвычайно вежливо и любезно, но стоило ему уйти, тут же начинали шушукаться за его спиной, словно он был родным братом дьявола.
Хорошо еще, мрачно думал Ланс, что им не известно о его дружбе с индейцами. На восточном побережье этого бы просто не поняли.
Когда Ланс вернулся, сэр Мэтью еще не спал. Не зажигая свечей, он сидел в темноте у южного окна, курил и смотрел на речную гладь, в которой, как в сумрачном зеркале, отражался край леса.
— А, ночной гуляка! — приветствовал сына старый рыцарь. — Ты был у Генриетты?
— Нет, сэр.
— И снова в своем языческом тряпье! — фыркнул сэр Мэтью. — Сущий дикарь!
Ланс опустился на скамью рядом с отцом:
— Да, отец. Но завтра я побреюсь и приму должный вид. У меня есть дело, которое проще уладить в европейской одежде. А вечером я намерен доказать вам, что жизнь на западе сделала мои руки и ноги намного сильнее ваших.
— Фу! Да у меня вырос лоботряс, годящийся разве что в дровосеки!
— Возможно, сэр, — рассмеялся Ланс, — но западные плантации принесут нам целое состояние.
— Не довольно ли нам земли?
— Наши восточные земли истощаются с каждым годом. Цены на табак падают. Там же, в верховьях, зерно зреет, а скот жиреет прямо на глазах. Стебли маиса достигают двенадцати футов, а родниковая вода вкуснее вашей лучшей мадеры! И там нет болезней.
Сэр Мэтью с силой опустил свой тяжелый кулак на подоконник и сказал:
— Я отсюда и шага не сделаю! Я останусь здесь, в этой разъеденной цингой колонии до тех пор, пока… пока…
— …пока губернатор не разорит вас?
— Что ты сказал? — свистящим шепотом спросил старый рыцарь, вставая.
— Вы не первый, отец, кто впадает в губернаторскую немилость. Взгляните на Ричарда Лоренса, который вынужден держать таверну, чтобы выжить. Спросите Драммонда, чьи земли тают день ото дня. Люди завидуют Байерду и Крю, забравшимся так далеко на запад, что хищные лапы губернатора не могут их там достать!
— Ты говоришь как бунтовщик!
— Кто знает, сэр, кто знает… В любом случае, я считаю, что Виргиния — доминион, а не испанская провинция. И мы — англичане, а не рабы сиятельного лендлорда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34