И традиция повелевала, чтобы прежний любовник оставался добрым приятелем.
Но Л'Эстисак вдруг задумался и вспомнил о том времени, когда Лоеак де Виллен – клоун в цирке или грузчик на Лионском пароходе – не смеялся, никогда не смеялся. Сам он, Л'Эстисак, в то время отчаялся найти средство, которое исцелило бы неизлечимую скуку, снедавшую этого человека. Неужели Мандаринша, последовательница Нинон де Ланкло, нашла такое средство?
Закутавшись, как полагается, в просторный халат и удобно растянувшись среди многочисленных слушателей, Л'Эстисак подложил себе под локоть подушку, набитую рисовой соломой, и начал рассказ, которого все требовали от него с таким нетерпением:
– Ну вот, сегодня, 21 мая 1909 года, Мариус Агантаниер, член генерального совета департамента, член городского совета, помощник мэра, и аббат Сантони, старший викарий церкви св. Флавиана Мурильонского, торжественно заключили, каждый по своей части, законный брак нашего друга доктора Рабефа с нашей приятельницей мадемуазель Селией. Я, Л'Эстисак, удостоился чести быть законным свидетелем и в той и в другой церемонии, и гражданской, и церковной. И я могу засвидетельствовать, что строгая законность и безупречная правильность были соблюдены и там, и здесь. С сегодняшнего вечера Селия зовется мадам Жозеф Рабеф.
– Кстати, – прервал кто-то, – как звали ее сегодня утром?
Л'Эстисак пожал плечами.
– Ее звали мадемуазель Алиса Дакс, – впрочем, это не должно интересовать никого, кроме нее самой.
– У нее нет родителей?
– Полагаю, что есть: у каждой девушки были родители – это сказал еще Бридуазон. Но в данном случае родители не подали никаких признаков жизни, кроме того, что прислали кому следует требующееся заявление о своем согласии.
– А теперь – рассказывайте!.. Было много народу?
– Были жених с невестой и четыре свидетеля. Больше никого. Ни Селия, ни Рабеф не сочли нужным уведомлять своих бесчисленных знакомых, что начиная с сегодняшнего дня они будут принадлежать друг другу на законном основании. Мне кажется, что только наша любезная хозяйка и маркиза Доре получили от них приглашение.
– Очень милое и любезное приглашение. Но мы, разумеется, сочли нужным отклонить его, это приглашение.
Л'Эстисак взглянул на Мандариншу:
– Вы прекрасно могли бы принять его. Не думаю, что Селия рассчитывала на ваш отказ.
– Я уверена, что она не рассчитывала на него. И все же и я, и Доре сочли нужным воздержаться от этого.
– Вполне единодушно, – подтвердила маркиза. Она тоже была здесь и сидела, закутавшись в самом дальнем от лампы углу, спасая свое драгоценное горло от непосредственного соприкосновения с дымом, который вызывает хрипоту.
– Здесь ничего не видно, – сказал герцог в виде извинения. – Я и не предполагал, что вы, маркиза, тоже находитесь здесь. Простите, если я толкну кого-нибудь, – иду поцеловать вашу руку.
Он поднялся и уселся по-турецки. Теперь, когда его глаза привыкли к полутьме, он сосчитал всех присутствующих. Кроме Сент-Эльма и Лоеака подле хозяйки дома были еще два старых товарища – лейтенант Мальт Круа и мичман Пор-Кро – тот самый, который приходил когда-то к бедняжке Жанник советоваться относительно своей женитьбы. А напротив них, по другую сторону лампы, сидели Уродец и Фаригулетта. Л'Эстисак, приподнявшись, заметил еще третью; Сент-Эльм весьма нежно обнимал ее. И Л'Эстисак из скромности перестал смотреть в ту сторону.
– Так вот, я утверждаю, – сказал он, – что Селия с большой радостью расцеловала бы сегодня двух своих лучших подруг.
На это Доре ответила ему весьма дипломатичным тоном:
– Мы тоже с большой радостью расцеловали бы ее, Л'Эстисак!.. Но, вы сами понимаете, что в таких случаях нужно подумать о том, что скажут об этом другие. Жена доктора Рабефа – уже не Селия. И мы сами должны были понять это.
– Рано или поздно, – добавила Мандаринша, – они должны будут вместе вернуться в Тулон. И тогда им, бедняжкам, волей-неволей придется жить не в полусвете.
В этих словах зазвучала задорная и печальная нота провансальского акцента.
Но Фаригулетта нетерпеливо требовала дальнейших подробностей и продолжала допрос:
– Ну а после свадьбы? В свадебное путешествие?
– Да, деточка, в свадебное путешествие. Вы все, конечно, знаете, что послезавтра Рабеф едет в Марсель, чтобы оттуда отправиться на местный пункт, в Тонкин.
– Значит, они уезжают вместе?
– Вместе. Сначала месяц путешествия на пароходе. А потом медовый месяц в стране конгаи и боев…
– Requiescant in расе, – произнес Лоеак де Виллен.
Мандаринша в двенадцатый раз сделала бесконечно долгую затяжку и вдохнула серый дым из огромной, искусно набитой трубки. Опрокинувшись на спину и положив голову на кожаную подушку, она вдруг произнесла среди общего задумчивого молчания:
– В конце концов, все приходит к своей неизбежной логической развязке.
– Что? – спросил Лоеак.
– История жизни каждого из нас. Я отнюдь не считаю себя пророчицей. Но я всегда была убеждена, что все случится так, как оно и случилось. Мы следуем нашему пути, не уклоняясь от него ни на шаг.
Л'Эстисак улыбнулся:
– Объясните, юный философ.
– Мне нечего объяснять, все ясно и без того. Вот вам пример: Лоеак и я, мы стали любовниками. Лоеак, который не мог никогда прожить трех месяцев подряд на одном месте, и я, которая не могу жить с одним человеком дольше чем три месяца! Вы только подумайте, как все хорошо устраивается. Мы будем соглашаться во всем, даже тогда, когда будем расставаться через три месяца.
– Только через три месяца, – сказал Лоеак.
Он протянулся всем своим телом через тела двоих лежащих на полу людей и прижался губами к губам своей любовницы. Раздался звук поцелуя. И в трех шагах от них, как эхо, раздался еще такой же поцелуй, между губами Сент-Эльма и губами той девочки, которую он обнимал.
– У вас здесь очень нежная атмосфера! – заявил Мальт-Круа, который заговорил в первый раз.
Мандаринша оторвала свои губы только для того, чтобы ответить:
– Ну еще бы! Ведь у нас здесь четверо молодоженов. Дурной пример Селии оказался заразителен.
Ее последние слова звучали глухо, оттого что нетерпеливый Лоеак снова склонился над ней.
– Четверо молодоженов? – спросил Л'Эстисак. Он взглянул на мичмана Пор-Кро, своего ближайшего соседа по циновке. Пор-Кро улыбнулся.
– Я не принадлежу к их числу, капитан! Вспомните о том, что советовала мне в прошлом году наша милая малютка Жанник. Я не послушался ее, бедняжки! Она, конечно, ворчала бы на меня, если бы мы не лишились счастья выслушивать ее воркотню. Нет, сегодня вечером я не являюсь молодоженом. Уродец предложила мне только свою дружбу. Молодожены – это чета Лоеак и Мандаринша и Сент-Эльм и Рыжка.
– Рыжка!..
Рыжка, в свою очередь, оторвала свои губы, как только что сделала это Мандаринша, и захотела самолично засвидетельствовать свое присутствие и свое новое положение:
– Рыжка, ну да! Почему вы так удивились? С тех пор как мадам Селия перестала быть «мадам Селией», я не могла оставаться ее горничной. Мы вместе с ней повысились в чине.
– А кроме того, – защитил ее Сент-Эльм, – девочке позавчера стукнуло четырнадцать лет. Было бы просто безнравственно ждать дольше – в нашем климате, где весны такие ранние.
И на глазах у всех он притянул к себе ее рыжую голову со смеющимися глазами.
– Попробуйте сказать, что она недостаточно красива, с ее прелестным носиком, который торчит, как военный рожок.
Девчонка тряхнула кудрями:
– Рожок? Это страшно шикарно!
– Желаю всем вам счастья, – сказал Л'Эстисак чрезвычайно серьезно.
Они перестали целоваться, и курильня снова погрузилась в чарующую тишину и спокойствие. Мандаринша курила шестнадцатую трубку. От сильного напряжения втягивающих воздух рта и легких кончики ее грудей натягивали смелыми остриями ее вышитое шелковое кимоно. И курильщица, стараясь продлить изощренное наслаждение, долго втягивала в себя серый дым, прежде чем выпустить через полуоткрытую дугу рта тонкую ароматную струйку.
– Мандаринша, – снова сказал вдруг герцог, – а ведь вы не сказали того, что всего интереснее для меня, эгоиста!.. «Мы следуем по нашему пути, не уклоняясь от него ни на шаг…» Это подходит к вам, подходит и к Лоеаку. Ну а я, где же он, тот путь, по которому я иду? И откуда вы знаете, что я иду по нему так, как мне надлежит идти?
Она оперлась на свою трубку, как фея на волшебную палочку:
– Вы? Я не знаю – вы слишком велики и могущественны. Ваш путь – слишком широкий путь, и он лежит вдалеке от наших тропинок. Я ничего не знаю о вас.
– Так, значит, вы знаете только о себе самой.
– Я знаю о нас всех, о всех наших приятельницах, ваших подружках, ваших помощницах, я знаю о Рыжке, о Фаригулетте, об Уродце. Мы продолжаем жить нашей простой жизнью, продолжаем забавлять вас, как можем, и мы надеемся, что вы не окажетесь ни злыми, ни неблагодарными существами. Я знала о Доре, что она станет крупной артисткой, я знала о Селии. Я знала о Жанник. Кстати, вы забыли поздравить Доре!
– Как? Неужели?..
– Да, дорогой друг! Через две недели она дебютирует в Орлеане. Лоеак отвезет меня туда поаплодировать ей. Вот она, Доре, которая так скромно сидит здесь в своем уголке. Она совсем не подходила к нам. Так же как и Селия.
– Вы отгадали и это?
– Да. Я не так глупа, как кажется. Селия всегда была, как говорил этот мальчишка Пейрас, «дикаркой, выдержавшей на аттестат зрелости», слишком дикаркой и слишком образованной, созданной для одного-единственного, созданной для мужа. Вы помните, наверно, прекрасную басню Лафонтена – о девушке, которая была превращена в мышь, – вы же и научили меня ей. «Всяк остается тем, кем был…»
– Помню.
– Она вернулась в свою среду, наша экс-Селия. И Рабеф был прав, что предложил ей обратный билет.
Мичман Пор-Кро, ненавистник брака, проворчал:
– Ну, это мы еще посмотрим. Может быть, он и прав. Но она, конечно, наставит ему рога, в этом нельзя сомневаться.
– Даже если так? Подумаешь, как страшно. И кто может знать? Кто знает?
Где-то вдали запел петух. И Л'Эстисак поднялся со своего места и, перешагнув через распростертые на полу тела, прошел в соседнюю комнату, чтобы опять надеть свою раззолоченную форму.
Сон мало-помалу стал овладевать курильней. Парочки, которые еще не спали, обменивались все более нежными ласками.
Совсем готовый уйти, Л'Эстисак еще раз остановился и долгим взглядом оглядел циновки, гаснущую лампу, сонные или сладострастные тела.
Мандаринша небрежно подняла усталую голову. Л'Эстисак увидел ее красивое, теперь очень бледное, лицо и кровавую дугу прекрасных, искусанных губ.
– Вы уже уходите?
– Да, моя деточка. Не беспокойтесь, не беспокойте понапрасну вашего любовника. Я должен идти, идти по тому пути, который вы мне указали, по моему широкому пути.
Он вышел. Рассвет был свеж и печален.
Глава двадцать первая,
в которой в порт приходит корабль
Крейсер Республики «Арколь» вошел в бухту Галонг через пролив Генриетты. На мостике стоял дежурный офицер, лейтенант де Л'Эстисак, и жестами указывал рулевому трудный и извилистый фарватер, по которому надлежало пройти.
Справа, слева, спереди и сзади корабль окружали странные, очень высокие и очень черные островки, похожие на готические башни, внезапно возникшие из глубины моря. Это был бесконечный лабиринт, серо-зеленый текучий лабиринт, в котором, казалось, могли заблудиться и исчезнуть, не найдя никогда выхода, тысячи и тысячи кораблей. Низкое медно-красное небо висело над гладким оловянным морем. И все время капал туманный мелкий дождик, как будто бы тучи печально плакали потихоньку. Киль «Арколя» пенил мертвую воду, и она разбегалась, сколько мог видеть глаз, двумя длинными прямыми бороздами, которые под острым углом расширялись все больше и больше и пропадали у подножия черных островков, все более многочисленных и все более странных. Л'Эстисак продолжал смотреть на лежавшую перед ним карту и давать указания рулевому; а неподалеку на холщовом складном табурете сидел командир корабля – «старик» – и не вмешивался ни во что, предоставив действовать своему помощнику.
Наконец, пролавировав без перерыва почти час, в течение которого он не сказал ни слова, Л'Эстисак наконец повернулся к командиру и сказал: «Вот порт» и указал на туманный горизонт.
«Старик» спокойно курил и смотрел на скалы, возвышавшиеся совсем близко от корабля.
– Ваши приказания? – спросил Л'Эстисак.
– Стать на якорь у берега.
Сигара, которую он курил, делала отрывистой его речь.
– Налево, пять! – скомандовал лейтенант.
Он подозвал знаком дежурного при рупоре в машину:
– Предупредите, что через четверть часа мы бросим якорь. Командир.
– Что?
– Разрешать ли сообщение с берегом?
– Как вам будет угодно! Не думаю, чтоб кому-нибудь захотелось погулять по этой аннамитской грязи и каменному углю. Неужто вам хочется съехать на берег?
Л'Эстисак утвердительно кивнул головой:
– Да, командир! В Конгаи живет мой друг, морской врач. Рабеф, может быть, знаете? Я не видел его почти два года со времени его женитьбы: я тогда проводил его с женой на пароход.
– Неужели его жена смогла выжить здесь? Она все еще тут?
– Я ничего не знаю про них. Но думаю, что да.
– Впрочем, климат в этой дельте неплохой.
– Да. Простите, командир. Мы уже у берега. Разрешите.
– Пожалуйста. Л'Эстисак скомандовал:
– Свисток! Барабаны, горн! Все по местам! Готовься бросать якорь!
Между чащей островков, теснящихся и надвигающихся друг на друга, как деревья в окаменевшем лесу, вдруг открылась довольно широкая прогалина, и «Арколь» малой скоростью держал путь прямо ко входу в эту прогалину – естественный порт, куда никогда не доходят ни циклоны, ни бури.
Офицерская шлюпка подошла к лестнице большой деревянной пристани. Л'Эстисак вышел на берег, поднялся по лестнице и, стоя на набережной, окинул взглядом весь горизонт.
На юг было море, бухта Галонг и бессчетный архипелаг. За множеством островков нигде не было видно открытого моря. Поэтому бухта напоминала скорее маленькое озеро, чем море. На север открывался странный пейзаж – холмы и болота, над которыми висели клочья низких облаков. Вдоль берега шла ровная дорога, другой стороной примыкавшая к склону холма. На этом склоне стояли домики с кирпичными стенами, черепичными кровлями и острыми бамбуковыми изгородями вокруг садиков. В полуверсте дорога кончалась в аннамитском селении: тридцать улиц, пятьсот дворов, четыре тысячи душ. Вокруг стоявшего неподвижно Л'Эстисака копошилось десятка два мальчишек и девчонок, до такой степени похожих друг на друга, что невозможно было различить их, и все требовали, чтобы Л'Эстисак взял кого-нибудь из них в проводники:
– Капитан! Капитан!.. Надо помогать? Гостиница идти? Почта идти?
Л'Эстисак поднял трость. Смелые ручонки цеплялись за его одежду.
– Ты, – сказал он, взяв за плечо ближайшую к нему девчонку. – А вы все, катитесь! Цыц!
Он знал, как разговаривать с ними.
Девочка указала ему домик, выше других расположенный над дорогой.
– Хороший дорога позади Гранд-Отель.
Гранд-Отель с трех сторон был окружен почти девственным кустарником: хорошая дорога оказалась узкой тропинкой, благоухающей дикой мятой.
– Теперь ты тоже катись! Получай за труды. Девочка исчезла.
Садик был немногим больше какого-нибудь палисадничка в Нейи или в Отейле и состоял из одного сплошного куста гибиска, через который дорожка вела прямо к дому. Он был расположен в восьми ступенях над землей. И Л'Эстисак, поднявшись на них, очутился над цветущими кустами, цветущими так пышно, что совсем не было видно зелени, и весь сад алел, как роскошное поле маков. Сад был расположен на едва заметном склоне; дороги, проходившей внизу, не было видно за разросшимися кустарниками, которые, казалось, старались задушить даже море – мертвое серо-зеленое гладкое море, покрытое повсюду черными островками и так странно обрамлявшее пурпурные кусты.
Л'Эстисак в задумчивости долго смотрел на все это, прежде чем постучать в низкую дубовую дверь.
– Старина! Дорогой!..
Они крепко схватились за руки и не отрываясь смотрели друг на друга братским взглядом, стремясь как можно скорее, с первого же мгновения уничтожить ту пропасть, которая легла между ними за два года разлуки.
– Дорогой, дорогой друг…
И когда они наконец выпустили друг друга, к их голосам присоединился третий, менее суровый голос, тоже произносивший слова приветствия:
– Л'Эстисак!.. Как мило с вашей стороны, что вы сейчас же пришли к нам, как только высадились на берег!..
Протягивая обе руки, к ним бежала мадам Жозеф Рабеф.
Он поцеловал ей руки и ответил на ее приветствие.
– Нет! Нет! – сказала она. – Не зовите меня «мадам»! Такой друг, как вы!..
Он взглянул на Рабефа.
– В том, что я ваш друг, не приходится сомневаться. Но как прикажете вас звать?
– Ну конечно, Алисой, а то как же?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Но Л'Эстисак вдруг задумался и вспомнил о том времени, когда Лоеак де Виллен – клоун в цирке или грузчик на Лионском пароходе – не смеялся, никогда не смеялся. Сам он, Л'Эстисак, в то время отчаялся найти средство, которое исцелило бы неизлечимую скуку, снедавшую этого человека. Неужели Мандаринша, последовательница Нинон де Ланкло, нашла такое средство?
Закутавшись, как полагается, в просторный халат и удобно растянувшись среди многочисленных слушателей, Л'Эстисак подложил себе под локоть подушку, набитую рисовой соломой, и начал рассказ, которого все требовали от него с таким нетерпением:
– Ну вот, сегодня, 21 мая 1909 года, Мариус Агантаниер, член генерального совета департамента, член городского совета, помощник мэра, и аббат Сантони, старший викарий церкви св. Флавиана Мурильонского, торжественно заключили, каждый по своей части, законный брак нашего друга доктора Рабефа с нашей приятельницей мадемуазель Селией. Я, Л'Эстисак, удостоился чести быть законным свидетелем и в той и в другой церемонии, и гражданской, и церковной. И я могу засвидетельствовать, что строгая законность и безупречная правильность были соблюдены и там, и здесь. С сегодняшнего вечера Селия зовется мадам Жозеф Рабеф.
– Кстати, – прервал кто-то, – как звали ее сегодня утром?
Л'Эстисак пожал плечами.
– Ее звали мадемуазель Алиса Дакс, – впрочем, это не должно интересовать никого, кроме нее самой.
– У нее нет родителей?
– Полагаю, что есть: у каждой девушки были родители – это сказал еще Бридуазон. Но в данном случае родители не подали никаких признаков жизни, кроме того, что прислали кому следует требующееся заявление о своем согласии.
– А теперь – рассказывайте!.. Было много народу?
– Были жених с невестой и четыре свидетеля. Больше никого. Ни Селия, ни Рабеф не сочли нужным уведомлять своих бесчисленных знакомых, что начиная с сегодняшнего дня они будут принадлежать друг другу на законном основании. Мне кажется, что только наша любезная хозяйка и маркиза Доре получили от них приглашение.
– Очень милое и любезное приглашение. Но мы, разумеется, сочли нужным отклонить его, это приглашение.
Л'Эстисак взглянул на Мандариншу:
– Вы прекрасно могли бы принять его. Не думаю, что Селия рассчитывала на ваш отказ.
– Я уверена, что она не рассчитывала на него. И все же и я, и Доре сочли нужным воздержаться от этого.
– Вполне единодушно, – подтвердила маркиза. Она тоже была здесь и сидела, закутавшись в самом дальнем от лампы углу, спасая свое драгоценное горло от непосредственного соприкосновения с дымом, который вызывает хрипоту.
– Здесь ничего не видно, – сказал герцог в виде извинения. – Я и не предполагал, что вы, маркиза, тоже находитесь здесь. Простите, если я толкну кого-нибудь, – иду поцеловать вашу руку.
Он поднялся и уселся по-турецки. Теперь, когда его глаза привыкли к полутьме, он сосчитал всех присутствующих. Кроме Сент-Эльма и Лоеака подле хозяйки дома были еще два старых товарища – лейтенант Мальт Круа и мичман Пор-Кро – тот самый, который приходил когда-то к бедняжке Жанник советоваться относительно своей женитьбы. А напротив них, по другую сторону лампы, сидели Уродец и Фаригулетта. Л'Эстисак, приподнявшись, заметил еще третью; Сент-Эльм весьма нежно обнимал ее. И Л'Эстисак из скромности перестал смотреть в ту сторону.
– Так вот, я утверждаю, – сказал он, – что Селия с большой радостью расцеловала бы сегодня двух своих лучших подруг.
На это Доре ответила ему весьма дипломатичным тоном:
– Мы тоже с большой радостью расцеловали бы ее, Л'Эстисак!.. Но, вы сами понимаете, что в таких случаях нужно подумать о том, что скажут об этом другие. Жена доктора Рабефа – уже не Селия. И мы сами должны были понять это.
– Рано или поздно, – добавила Мандаринша, – они должны будут вместе вернуться в Тулон. И тогда им, бедняжкам, волей-неволей придется жить не в полусвете.
В этих словах зазвучала задорная и печальная нота провансальского акцента.
Но Фаригулетта нетерпеливо требовала дальнейших подробностей и продолжала допрос:
– Ну а после свадьбы? В свадебное путешествие?
– Да, деточка, в свадебное путешествие. Вы все, конечно, знаете, что послезавтра Рабеф едет в Марсель, чтобы оттуда отправиться на местный пункт, в Тонкин.
– Значит, они уезжают вместе?
– Вместе. Сначала месяц путешествия на пароходе. А потом медовый месяц в стране конгаи и боев…
– Requiescant in расе, – произнес Лоеак де Виллен.
Мандаринша в двенадцатый раз сделала бесконечно долгую затяжку и вдохнула серый дым из огромной, искусно набитой трубки. Опрокинувшись на спину и положив голову на кожаную подушку, она вдруг произнесла среди общего задумчивого молчания:
– В конце концов, все приходит к своей неизбежной логической развязке.
– Что? – спросил Лоеак.
– История жизни каждого из нас. Я отнюдь не считаю себя пророчицей. Но я всегда была убеждена, что все случится так, как оно и случилось. Мы следуем нашему пути, не уклоняясь от него ни на шаг.
Л'Эстисак улыбнулся:
– Объясните, юный философ.
– Мне нечего объяснять, все ясно и без того. Вот вам пример: Лоеак и я, мы стали любовниками. Лоеак, который не мог никогда прожить трех месяцев подряд на одном месте, и я, которая не могу жить с одним человеком дольше чем три месяца! Вы только подумайте, как все хорошо устраивается. Мы будем соглашаться во всем, даже тогда, когда будем расставаться через три месяца.
– Только через три месяца, – сказал Лоеак.
Он протянулся всем своим телом через тела двоих лежащих на полу людей и прижался губами к губам своей любовницы. Раздался звук поцелуя. И в трех шагах от них, как эхо, раздался еще такой же поцелуй, между губами Сент-Эльма и губами той девочки, которую он обнимал.
– У вас здесь очень нежная атмосфера! – заявил Мальт-Круа, который заговорил в первый раз.
Мандаринша оторвала свои губы только для того, чтобы ответить:
– Ну еще бы! Ведь у нас здесь четверо молодоженов. Дурной пример Селии оказался заразителен.
Ее последние слова звучали глухо, оттого что нетерпеливый Лоеак снова склонился над ней.
– Четверо молодоженов? – спросил Л'Эстисак. Он взглянул на мичмана Пор-Кро, своего ближайшего соседа по циновке. Пор-Кро улыбнулся.
– Я не принадлежу к их числу, капитан! Вспомните о том, что советовала мне в прошлом году наша милая малютка Жанник. Я не послушался ее, бедняжки! Она, конечно, ворчала бы на меня, если бы мы не лишились счастья выслушивать ее воркотню. Нет, сегодня вечером я не являюсь молодоженом. Уродец предложила мне только свою дружбу. Молодожены – это чета Лоеак и Мандаринша и Сент-Эльм и Рыжка.
– Рыжка!..
Рыжка, в свою очередь, оторвала свои губы, как только что сделала это Мандаринша, и захотела самолично засвидетельствовать свое присутствие и свое новое положение:
– Рыжка, ну да! Почему вы так удивились? С тех пор как мадам Селия перестала быть «мадам Селией», я не могла оставаться ее горничной. Мы вместе с ней повысились в чине.
– А кроме того, – защитил ее Сент-Эльм, – девочке позавчера стукнуло четырнадцать лет. Было бы просто безнравственно ждать дольше – в нашем климате, где весны такие ранние.
И на глазах у всех он притянул к себе ее рыжую голову со смеющимися глазами.
– Попробуйте сказать, что она недостаточно красива, с ее прелестным носиком, который торчит, как военный рожок.
Девчонка тряхнула кудрями:
– Рожок? Это страшно шикарно!
– Желаю всем вам счастья, – сказал Л'Эстисак чрезвычайно серьезно.
Они перестали целоваться, и курильня снова погрузилась в чарующую тишину и спокойствие. Мандаринша курила шестнадцатую трубку. От сильного напряжения втягивающих воздух рта и легких кончики ее грудей натягивали смелыми остриями ее вышитое шелковое кимоно. И курильщица, стараясь продлить изощренное наслаждение, долго втягивала в себя серый дым, прежде чем выпустить через полуоткрытую дугу рта тонкую ароматную струйку.
– Мандаринша, – снова сказал вдруг герцог, – а ведь вы не сказали того, что всего интереснее для меня, эгоиста!.. «Мы следуем по нашему пути, не уклоняясь от него ни на шаг…» Это подходит к вам, подходит и к Лоеаку. Ну а я, где же он, тот путь, по которому я иду? И откуда вы знаете, что я иду по нему так, как мне надлежит идти?
Она оперлась на свою трубку, как фея на волшебную палочку:
– Вы? Я не знаю – вы слишком велики и могущественны. Ваш путь – слишком широкий путь, и он лежит вдалеке от наших тропинок. Я ничего не знаю о вас.
– Так, значит, вы знаете только о себе самой.
– Я знаю о нас всех, о всех наших приятельницах, ваших подружках, ваших помощницах, я знаю о Рыжке, о Фаригулетте, об Уродце. Мы продолжаем жить нашей простой жизнью, продолжаем забавлять вас, как можем, и мы надеемся, что вы не окажетесь ни злыми, ни неблагодарными существами. Я знала о Доре, что она станет крупной артисткой, я знала о Селии. Я знала о Жанник. Кстати, вы забыли поздравить Доре!
– Как? Неужели?..
– Да, дорогой друг! Через две недели она дебютирует в Орлеане. Лоеак отвезет меня туда поаплодировать ей. Вот она, Доре, которая так скромно сидит здесь в своем уголке. Она совсем не подходила к нам. Так же как и Селия.
– Вы отгадали и это?
– Да. Я не так глупа, как кажется. Селия всегда была, как говорил этот мальчишка Пейрас, «дикаркой, выдержавшей на аттестат зрелости», слишком дикаркой и слишком образованной, созданной для одного-единственного, созданной для мужа. Вы помните, наверно, прекрасную басню Лафонтена – о девушке, которая была превращена в мышь, – вы же и научили меня ей. «Всяк остается тем, кем был…»
– Помню.
– Она вернулась в свою среду, наша экс-Селия. И Рабеф был прав, что предложил ей обратный билет.
Мичман Пор-Кро, ненавистник брака, проворчал:
– Ну, это мы еще посмотрим. Может быть, он и прав. Но она, конечно, наставит ему рога, в этом нельзя сомневаться.
– Даже если так? Подумаешь, как страшно. И кто может знать? Кто знает?
Где-то вдали запел петух. И Л'Эстисак поднялся со своего места и, перешагнув через распростертые на полу тела, прошел в соседнюю комнату, чтобы опять надеть свою раззолоченную форму.
Сон мало-помалу стал овладевать курильней. Парочки, которые еще не спали, обменивались все более нежными ласками.
Совсем готовый уйти, Л'Эстисак еще раз остановился и долгим взглядом оглядел циновки, гаснущую лампу, сонные или сладострастные тела.
Мандаринша небрежно подняла усталую голову. Л'Эстисак увидел ее красивое, теперь очень бледное, лицо и кровавую дугу прекрасных, искусанных губ.
– Вы уже уходите?
– Да, моя деточка. Не беспокойтесь, не беспокойте понапрасну вашего любовника. Я должен идти, идти по тому пути, который вы мне указали, по моему широкому пути.
Он вышел. Рассвет был свеж и печален.
Глава двадцать первая,
в которой в порт приходит корабль
Крейсер Республики «Арколь» вошел в бухту Галонг через пролив Генриетты. На мостике стоял дежурный офицер, лейтенант де Л'Эстисак, и жестами указывал рулевому трудный и извилистый фарватер, по которому надлежало пройти.
Справа, слева, спереди и сзади корабль окружали странные, очень высокие и очень черные островки, похожие на готические башни, внезапно возникшие из глубины моря. Это был бесконечный лабиринт, серо-зеленый текучий лабиринт, в котором, казалось, могли заблудиться и исчезнуть, не найдя никогда выхода, тысячи и тысячи кораблей. Низкое медно-красное небо висело над гладким оловянным морем. И все время капал туманный мелкий дождик, как будто бы тучи печально плакали потихоньку. Киль «Арколя» пенил мертвую воду, и она разбегалась, сколько мог видеть глаз, двумя длинными прямыми бороздами, которые под острым углом расширялись все больше и больше и пропадали у подножия черных островков, все более многочисленных и все более странных. Л'Эстисак продолжал смотреть на лежавшую перед ним карту и давать указания рулевому; а неподалеку на холщовом складном табурете сидел командир корабля – «старик» – и не вмешивался ни во что, предоставив действовать своему помощнику.
Наконец, пролавировав без перерыва почти час, в течение которого он не сказал ни слова, Л'Эстисак наконец повернулся к командиру и сказал: «Вот порт» и указал на туманный горизонт.
«Старик» спокойно курил и смотрел на скалы, возвышавшиеся совсем близко от корабля.
– Ваши приказания? – спросил Л'Эстисак.
– Стать на якорь у берега.
Сигара, которую он курил, делала отрывистой его речь.
– Налево, пять! – скомандовал лейтенант.
Он подозвал знаком дежурного при рупоре в машину:
– Предупредите, что через четверть часа мы бросим якорь. Командир.
– Что?
– Разрешать ли сообщение с берегом?
– Как вам будет угодно! Не думаю, чтоб кому-нибудь захотелось погулять по этой аннамитской грязи и каменному углю. Неужто вам хочется съехать на берег?
Л'Эстисак утвердительно кивнул головой:
– Да, командир! В Конгаи живет мой друг, морской врач. Рабеф, может быть, знаете? Я не видел его почти два года со времени его женитьбы: я тогда проводил его с женой на пароход.
– Неужели его жена смогла выжить здесь? Она все еще тут?
– Я ничего не знаю про них. Но думаю, что да.
– Впрочем, климат в этой дельте неплохой.
– Да. Простите, командир. Мы уже у берега. Разрешите.
– Пожалуйста. Л'Эстисак скомандовал:
– Свисток! Барабаны, горн! Все по местам! Готовься бросать якорь!
Между чащей островков, теснящихся и надвигающихся друг на друга, как деревья в окаменевшем лесу, вдруг открылась довольно широкая прогалина, и «Арколь» малой скоростью держал путь прямо ко входу в эту прогалину – естественный порт, куда никогда не доходят ни циклоны, ни бури.
Офицерская шлюпка подошла к лестнице большой деревянной пристани. Л'Эстисак вышел на берег, поднялся по лестнице и, стоя на набережной, окинул взглядом весь горизонт.
На юг было море, бухта Галонг и бессчетный архипелаг. За множеством островков нигде не было видно открытого моря. Поэтому бухта напоминала скорее маленькое озеро, чем море. На север открывался странный пейзаж – холмы и болота, над которыми висели клочья низких облаков. Вдоль берега шла ровная дорога, другой стороной примыкавшая к склону холма. На этом склоне стояли домики с кирпичными стенами, черепичными кровлями и острыми бамбуковыми изгородями вокруг садиков. В полуверсте дорога кончалась в аннамитском селении: тридцать улиц, пятьсот дворов, четыре тысячи душ. Вокруг стоявшего неподвижно Л'Эстисака копошилось десятка два мальчишек и девчонок, до такой степени похожих друг на друга, что невозможно было различить их, и все требовали, чтобы Л'Эстисак взял кого-нибудь из них в проводники:
– Капитан! Капитан!.. Надо помогать? Гостиница идти? Почта идти?
Л'Эстисак поднял трость. Смелые ручонки цеплялись за его одежду.
– Ты, – сказал он, взяв за плечо ближайшую к нему девчонку. – А вы все, катитесь! Цыц!
Он знал, как разговаривать с ними.
Девочка указала ему домик, выше других расположенный над дорогой.
– Хороший дорога позади Гранд-Отель.
Гранд-Отель с трех сторон был окружен почти девственным кустарником: хорошая дорога оказалась узкой тропинкой, благоухающей дикой мятой.
– Теперь ты тоже катись! Получай за труды. Девочка исчезла.
Садик был немногим больше какого-нибудь палисадничка в Нейи или в Отейле и состоял из одного сплошного куста гибиска, через который дорожка вела прямо к дому. Он был расположен в восьми ступенях над землей. И Л'Эстисак, поднявшись на них, очутился над цветущими кустами, цветущими так пышно, что совсем не было видно зелени, и весь сад алел, как роскошное поле маков. Сад был расположен на едва заметном склоне; дороги, проходившей внизу, не было видно за разросшимися кустарниками, которые, казалось, старались задушить даже море – мертвое серо-зеленое гладкое море, покрытое повсюду черными островками и так странно обрамлявшее пурпурные кусты.
Л'Эстисак в задумчивости долго смотрел на все это, прежде чем постучать в низкую дубовую дверь.
– Старина! Дорогой!..
Они крепко схватились за руки и не отрываясь смотрели друг на друга братским взглядом, стремясь как можно скорее, с первого же мгновения уничтожить ту пропасть, которая легла между ними за два года разлуки.
– Дорогой, дорогой друг…
И когда они наконец выпустили друг друга, к их голосам присоединился третий, менее суровый голос, тоже произносивший слова приветствия:
– Л'Эстисак!.. Как мило с вашей стороны, что вы сейчас же пришли к нам, как только высадились на берег!..
Протягивая обе руки, к ним бежала мадам Жозеф Рабеф.
Он поцеловал ей руки и ответил на ее приветствие.
– Нет! Нет! – сказала она. – Не зовите меня «мадам»! Такой друг, как вы!..
Он взглянул на Рабефа.
– В том, что я ваш друг, не приходится сомневаться. Но как прикажете вас звать?
– Ну конечно, Алисой, а то как же?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26