Эмилио Сальгари: «Гибель Карфагена»

Эмилио Сальгари
Гибель Карфагена


Роман
Эмилио СальгариГибель Карфагена I. КРОВОЖАДНОЕ БОЖЕСТВО Была ночь, роскошная, дивная ночь. Но Карфаген был весь залит потоками света. Казалось, будто в этом городе, наследнике древней финикийской культуры, который так долго и упорно оспаривал у Рима господство над античным миром, бушует колоссальный пожар: повсюду огонь, толпы людей, дрожит земля.Наиболее оживлена была улица Хамон, разделявшая город на две почти равные части. Там, под могучими вековыми пальмами, по каменным плитам мостовой лился сплошной поток из тысяч и тысяч людей. Поток стремился к храму, посвященному страшному, лютому и кровожадному богу Востока — Ваалу-Молоху.Культ Ваала зародился в бесконечно давние времена в странах, где солнце не греет землю, а испепеляет ее, где его лучи не оживляют, а убивают, где человек скорее бежит от света, чем тянется к нему. И Ваал-Молох стал богом всепожирающего огня, олицетворением враждебных человеку сил стихии огня. Тогда, бесконечно давно, поклонники Ваала взяли обыкновение приносить жертву грозному богу людей, надеясь тем самым умилостивить его. Ваала изображали безобразным, но все же похожим на человека существом. Посвященные ему статуи изготавливались из металлов, чаще всего из бронзы, а внутри этих статуй устраивали огромные печи. В эти печи поклонники Ваала набрасывали пылающих углей, раскаляли всю безобразину и вручали в искривленные, уродливые руки лютого божества невинных жертв — собственных детей. А иногда осужденных на смерть жертв швыряли прямо в раскаленную утробу злобного божества. И вот сегодня, в эту дивную и роскошную ночь, десятки и десятки тысяч карфагенян, потомков финикийцев неслись живым потоком по улице Хамон к огромному храму Ваала-Молоха на церемонию принесения кровожадному божеству человеческих жертв.Тут были все: торговец-мореплаватель и наемник-римлянин, ткач, горшечник и красильщик, рыбак и грузчик с пристаней Карфагена; тут были рабы и господа, пришлые арабы-бедуины из великой пустыни и негры из далеких, таинственных областей внутренней Африки. Все они шли нескончаемым потоком из Некрополя. И почти у каждого в руках горел своеобразный факел: железная палка, верхний конец которой был обмотан клубком пропитанной смолой шерсти. Пылая с треском и шипением, эти смолистые клубки издавали ослепительный свет — вот почему над Карфагеном стояло странное багровое зловещее зарево.Трудно было назвать этот поток процессией в истинном смысле этого слова, потому что толпу давно уже охватывал экстаз, близкий к безумию, давно смешались ряды, давно в колоссальном потоке образовались отдельные течения, которые сталкивались, пересекались, переплетались. Сумятицу увеличивало присутствие живности в людском море, словно колоссальные черные корабли, плыли вереницы боевых слонов, на спинах которых пестрели башенки с десятками лучников, проталкивались, покачивая длинными шеями, беговые верблюды, и медленно, словно топчась на месте, шли круторогие степенные волы; здесь и там, расчищая себе дорогу дикими криками, двигались отряды вооруженных копьями всадников карфагенской конницы.Относительный порядок соблюдали только жрецы и храмовые прислужники. Они шли отдельными отрядами, разбившись на шеренги, словно воины в строю. Тут были жрецы Ваала-Самина, владыки небесных просторов, и Ваала-Теора, божества священных вершин, и Ваала-Зебу ара, бога насилия; жрецы Астарты, богини любви, и жрецы Мельката, покровителя мореплавания и промышленности, науки и искусства, великого изобретателя алфавита…Каждая отдельная группа жрецов несла под пурпурными балдахинами статуи второстепенных финикийских богов. Это были изваяния Ваала, халдейского Бэла, который в Греции возродился под именем Зевса, а в Риме принял имя Юпитера. Вот Мелькир, прототип эллинского Геркулеса, и Адонис, бог весны, в поисках которого Истар спустился в глубины ада. Был и сам Ваал-Молох — ненасытный, кровожадный, вечно алчущий людей в жертву, — кому отдавали финикийцы и их потомки, карфагеняне, избранных за красоту непорочных дев и стройных юношей. Он — огромный, безобразный. Алчно, словно ища жертву, тянется он своими металлическими руками. И в его бронзовой груди ясно видна дыра — там печь, та самая, в которую бросают приносимых в жертву лютому «пожирателю людей».— Римлянку! Римлянку — в огонь! Ее первой! Раньше других! — пронесся по площади бурный крик.Не внимая воплю толпы, верховный жрец обратился к группе младших жрецов, стоявших вокруг статуи Ваала.— Нужен пример! — сказал он повелительно. — Вы видите, как испуганы дети? Покажите им, как ничтожна физическая боль! Покажите им, как надо приносить себя в жертву ради спасения отечества, когда ему грозит смертельная опасность!Те, к кому обращался с этими словами жрец, повиновались его приказанию: засверкали ножи, и несколько десятков людей, на глазах у сорока тысяч жадно следивших за каждым их движением зрителей, принялись истязать себя. Они наносили себе ужасные раны, отсекали пальцы, кромсали собственное тело. Кое-кто вбивал себе в грудь длинные гвозди. И ни крика, ни стона не срывалось с уст фанатиков.— Еще, еще! — повторял верховный жрец. — Первая жертва покажет путь другим!С этими словами он невероятно быстро выхватил ближайшего к нему ребенка из толпы детей и привычным движением швырнул его в раскаленное чрево идола. Дикий крик ребенка всколыхнул толпу…Но еще не успело смолкнуть эхо предсмертного вопля невинной жертвы, как из отверстия на груди кровожадного Молоха показался беловатый дымок — тело первой жертвы было испепелено моментально.— Римлянку! Римлянку в огонь! Ваал жаждет ее тела! Римлянку! — отозвалась толпа на крик первой жертвы.Верховный жрец схватил трепещущую девушку и повлек ее к идолу. Она покорно шла за ним. Казалось, окаменела от ужаса. Она не сознавала, что происходит. Но близость раскаленного чудовища, нестерпимый жар, струившийся от его огромного тела, вывели ее из оцепенения. Она рванулась из крепко державших ее рук жреца.— Пощадите! — пронесся над площадью ее вопль, полный горя и ужаса.— Нет, проклятая! — прошипел жрец, хищно лыбясь. — Молоху уже давно не давали вражьей плоти, и ты доставишь ему это удовольствие!Он еще даже не закончил свою фразу, как в толпе произошло замешательство, и вслед за тем над площадью прогремел чей-то звучный, повелительный голос:— Фульвия! Вперед, друзья!Какой-то человек невероятной силы вдруг ринулся на жрецов, отталкивая их и прокладывая себе дорогу. Ничто, казалось, не могло противостоять его ярости. Это был высокий и статный воин, смуглый, как нумидиец или чистокровный финикиец. Он был при полных боевых доспехах, и в его стальной мускулистой руке сверкал короткий обоюдоострый меч. На его призывный боевой клич из толпы выделилось человек сорок или пятьдесят воинов, таких же высоких, статных, как и он, также в доспехах и при оружии.— Оставь эту девушку! — крикнул воин, отталкивая левой рукой верховного жреца, а правой занося над его головой сверкающий меч. — Оставь ее! Она моя!— Что? Как ты посмел? — спросил жрец с негодованием, близким к ярости.— Да, я посмел отнять ее у этого бронзового чудовища!— Кто ты, оскорбивший бога?— Я тот сын Карфагена, что в бою у Тразименского озера спас жизнь Ганнибалу! Я тот, чей меч не раз определял исход кровавых битв в пользу Карфагена. Я завоевал половину Галлии. И в награду за это мое отечество послало меня в Тир! — ответил воин полным негодования голосом.— Твое имя, дерзкий? — спросил жрец воина.— Потом узнаешь его, старец! Не сейчас. Отпусти римлянку или…И он взмахнул мечом.— Она — дочь наших врагов. Народ хочет ее смерти!— Народ? Так пусть же знает народ, что, когда я, пронзенный вражеской стрелой, лежал на берегу Тразименского озера, эта девушка подобрала меня — живого среди мертвых — укрыла в своем доме, заботилась обо мне, как о собственном брате, выходила меня!— Но ее выбрали для приношения! Ты не посмеешь нарушить закон, посягнуть на права Ваала-Молоха! — яростно завопил побледневший жрец. — Римлянка обречена, и теперь уже ничто не может ее спасти!— Я не признаю этого закона. Пусть Ваал-Молох сам нам скажет, какие у него права. Но он молчит.— Святотатец! Ты оскорбил грозного бога! Но он покарает тебя.— Он? Пусть испепелит меня Ваал-Молох, если может! — вызывающе засмеялся воин.Немая, испуганная, ошеломленная толпа, казалось, затаила дыхание. Еще никогда не приходилось ей слышать таких речей, и они навеяли ужас, внушили ей растерянность.А воин в блестящих латах с грозно сверкающим мечом стоял перед статуей безобразного Молоха. И в самой его позе выражался дерзкий вызов Молоху, мстительному, кровожадному, беспощадному древнему божеству финикийцев и карфагенян.Перед Молохом, перед его могуществом в Карфагене трепетали все, даже члены высшего совета. А воин стоял и издевался над Ваалом, и Молох молчал, будто и он испугался дерзкого вызова, брошенного ему человеком впервые за тысячелетия существования культа Ваала-Молоха.Еще мгновенье — и вдруг воин молниеносным ударом свалил на землю вцепившегося в руку римлянки верховного жреца.— Вспомним, как римляне при Каннах отражали атаки наших боевых слонов! Защитим же невинных! — прозвучал клич противника жреца. Его воины бросились к окружавшему статую Молоха костру, и поверх голов жрецов в надвигающихся к месту жертвоприношения боевых слонов посыпался град пылающих головней.Толстокожие животные попятились, потом обратились в бегство, топча стоящих у них на пути, прокладывая себе дорогу в живой стене из человеческих тел.Паника, вызванная бегством слонов, волнами пошла по площади. Толпа шарахнулась во все стороны: люди бежали, сбивая друг друга с ног, загромождая площадь здесь и там целыми грудами тел.Не обращая внимание на то, что творилось вокруг, воин сказал словно приросшей к земле, дрожавшей всем телом римлянке:— Спасайся! Пользуйся случаем. Идем с нами, Фульвия!— Хирам, это ты? — воскликнула девушка.— Тише. Не произноси здесь моего имени. Я умер для моей родины, — сказал ее освободитель, и в голосе его прозвучала тоска и горечь. Затем, обернувшись к детям, которые все так же жались друг к другу и ревели, он ласково сказал:— Бегом отсюда! Быстро по домам. Сегодня Молох сыт. Дети бросились бежать, а Хирам схватил римлянку за руку и потянул ее за собой. II. ПЕРНАТЫЙ ГОНЕЦ Описанная в предыдущей главе сцена разыгралась в мгновение ока. Казалось, ураган смел с площади несметную, охваченную паническим ужасом толпу. Вместе с горожанами, которые пытались спрятаться в близлежащих домах, врывались, ища спасения, в храмы, бежали сами и были подхвачены людским потоком прислужники из храмов, жрецы, музыканты, рабы. Смело даже отряды наемников, следивших за порядком на площади, слоны, обращенные в бегство огненным дождем, смяли их ряды, потоптали солдат.Никто и ничто не мешало теперь отступлению Хирама, спасшего римлянку. Под прикрытием выстроившихся в две колонны воинов Хирам, чуть ли не неся на руках трепещущую Фульвию, вышел на одну из боковых улиц. На ней не было совершенно никого, волны людского потока помчались в другую сторону, и беглецы смогли перевести дыхание и осмотреться.Хирам замедлил шаг.— Ты спас, ты спас меня! — прошептала Фульвия.— Я только отдал тебе свой долг! — отозвался Хирам. — Когда-то и ты спасла мне жизнь, хотя я был врагом твоей родины.— Все не так. Я — не римлянка. Я — этруска!— Это все равно, дитя мое! Но надо поспешить! Пощады не жди. Знаешь, как поступили с Аттилием Регулом и другими, которые волей судьбы попали в наши руки? С них живьем содрали кожу. Эти ужасные трофеи по сию пору висят в наших храмах. С пленных, беззащитных, беспомощных…Дрожь ужаса пронзила тело девушки.— Ну, скорее! Нельзя останавливаться надолго. Мы еще не в безопасности. Надо воспользоваться тем, что никто не признал меня, и поискать убежище.Но Фульвия все же стояла на месте, она оглядывалась по сторонам, словно выискивала кого-то.— Успокойся! За нами еще не гонятся! — обратился к ней Хирам.— Я… я боюсь Фегора! — пробормотала она с робостью в голосе.— Кто он такой? Почему ты боишься его? Попадись он нам на пути, и его труп очутится в волнах моря!— Он тебе в руки не дастся! — испуганно возразила девушка. — Хитрый, как змея, и ядовитый, как василиск. Но его не видать. Бежим!Пробираясь по темным и безлюдным улицам, беглецы скоро очутились на окраине города, у берега моря. Тут Хирам остановился перед окованной листовой бронзой дверью в каменной стене. У дверей стояли вооруженные стражники. Они согласились пропустить беглецов после того, как Хирам, дав одному из них несколько серебряных монет, сказал, что он и его спутники моряки, что они возвращаются из города на свой корабль, который стоит в так называемом «внутреннем море».Через пять минут беглецы были уже в полной безопасности на небольшом, но крепком быстроходном судне, стоявшем у пристани. Это была так называемая «гемиола», судно с высокой кормой и окованным бронзовым носом, которая ходила и на веслах и под парусом.Вступая на борт своего судна, Хирам оставил на всякий случай сторожевой пост из нескольких воинов на берегу, поинтересовался у вышедшего навстречу высокого и мускулистого моряка — «гортатора», или надсмотрщика за гребцами, — не получали ли на гемиоле новостей.— Нет, господин, — ответил гортатор. — Никаких. В бледном и колеблющемся свете висевшего на корме фонаря Фульвия заметила, как исказились черты лица ее спасителя.— Опять ничего, ничего! — печально пробормотал Хирам. — Возможно ль? Что случилось? Почему нет вестей? Где наш гонец? Что с ним? Его убили?Ответа не было.— Акка! — крикнул Хирам. На его зов явился молодой воин.— Ты ничего не напутал, Акка, выполняя поручение?— О нет, господин! Нашего гонца я своими руками отдал рабыне. А она отдала своего.Хирам, похоже, задумался. Фульвия, которая из этих фраз не могла понять, о чем идет речь и кто такой этот таинственный гонец, которого можно передавать из рук в руки, с тревогой наблюдала за каждым движением своего спасителя. Хирам подошел к борту гемиолы и пытливо всмотрелся в ночную мглу, в сторону города. С трудом можно было различить бой больших барабанов, трубные звуки, издаваемые, по-видимому, слонами, крики людей, отчаянный лай собак.Но взор Хирама был устремлен не на землю, а на небо, как будто оттуда он ожидал желанных вестей.Немного постояв в молчании, Хирам вернулся к своему экипажу.— Идите, отдыхайте! — сказал он. — Я останусь здесь, пободрствую. Кто знает, что может случиться?Палуба опустела. На ней остались только молчаливый гортатор, Фульвия и Хирам. Усевшись на скамью гортатора, Хирам, опустив голову, о чем-то сосредоточенно думал.— Ты забыл обо мне. Хирам! — наконец робко вымолвила Фульвия. касаясь нежной рукой плеча погруженного в печальные размышления воина. — Брат забыл о той, которую он когда-то называл своей сестрой там, далеко отсюда, в Италии, на полях несчастной Этрурии… Зачем вырвал ты меня из объятий смерти? Зачем подвергал себя ужасной опасности ради меня, простой девушки, дочери чуждой тебе страны?Воин встрепенулся.— Прости меня, сестра! — ласково произнес он. — Ты права: я на минутку забыл о тебе.— Не извиняйся. Разве ты в долгу передо мной? Если бы не ты, я была бы уже в стране теней. Что было бы тогда с моей несчастной матерью?— Как? И твоя мать здесь? В Карфагене? — встрепенулся Хирам. — Как вы обе попали сюда? Ведь я оставил вас там, в Этрурии, свободными, счастливыми, спокойными? Если бы я раньше знал, что ты здесь! У меня есть друзья. Я освободил бы тебя. Отсюда суда так часто ходят в Неаполису и Путтеоли, что я мог бы давно отправить тебя на родину.— Значит… значит, ты здесь не ради меня? — с заметным привкусом горечи прозвучал голос девушки.— Девочка ты моя! Да мог ли я знать, что ты здесь? Два гола провел я в изгнании и лишь вчера вернулся сюда. Только на площади я увидел и узнал, что ты осуждена и тебя принесут в жертву Ваалу-Молоху.— Но… но почему же ты был там, на площади, с целым отрядом вон нов?Этот вопрос Фульвии, казалось, поставил Хирама в затруднительное положение. Несколько мгновений он молчал и глядел в сторону смутно вырисовывавшихся в темноте циклопических стен города.Карфагену опять грозит опасность: твоя родина готовится к новой, ужасной воине с моей родиной! — уклончиво сказал он. — Поэтому-то я бежал из ссылки и прибыл сюда Я с детских лет участвовал во всех войнах против римлян под знаменами великого Ганнибала. Я не мог оставаться вдали от родины, в бездействии. Правда, со мной, как и с Ганнибалом. Карфаген поступил не так, как было бы должно. Но в стенах этого города увидел я свет, здесь вечным сном покоятся мои предки. И я вернулся.— Неужели же тебя, одного из прославленных военачальников Карфагена, сослали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13