Что же касается черепа и остальных сокровищ, то мы не видели ни того ни других, хотя дон Педро Базан не раз приглашал нас к себе и охотно беседовал на различные темы. Он свободно владел английским языком и проявлял недюжинные познания во многих вопросах, но особенно его интересовала Англия, ее города и крепости, ее порты и корабельные верфи и множество других вещей; однако он так хитро и ловко строил беседу, что казалось, будто это он делится сведениями с сэром Джаспером, а не выспрашивает их у него. Тем не менее даже сейчас, восстанавливая в памяти то, о чем наболтал ему сэр Джаспер, я едва могу удержаться от смеха — я, которому приличествует ныне задумываться о других, более высоких, материях, а меньше всего о делах давно прошедших дней. Но как бы там ни было, я улыбаюсь про себя, когда вспоминаю маленького рыцаря, пытающегося с ликом праведника и наивными глазами невинной девицы одурачить чопорного и самодовольного «дона», выдавая ему за святую истину самую откровенную ложь.
Черт побери! Порой мне с трудом удавалось сохранять невозмутимость: ведь даже я знал, что нет никаких двадцати крепостей вдоль побережья Ла-Манша, как нет и дюжины трехпалубных военных кораблей в каждом из крупных английских портов; однако дон Педро Базан всасывал в себя всю эту чепуху, как когда-то в детстве, несомненно, всасывал молоко кормилицы, хотя трудно было определить, что он при этом думал, поскольку его сонное, худое я морщинистое лицо оставалось абсолютно беспристрастным. Впоследствии мы узнали, что он собирал сведения для командования огромной флотилии, чье строительство к тому времени подходило к концу, той самой Великой армады, которая, по милости Провидения и благодаря стараниям Хоуарда и сэра Фрэнсиса, превратилась в обильную пищу для огня и беспомощную игрушку для ветра и волн, хоть я была, как вам, очевидно, известно, наречена «Непобедимой». Только на это и хватило папского благословения и торжественных молебнов со святой водой!
Толстяк Мигуэль был фактически капитаном барка, и мы редко видели его, если не считать случайных встреч на палубе, но и здесь старались держаться подальше от его фонтанирующего рта; что касается остальных членов команды, то черный Габриэль препятствовал всякому общению с ними, не отпуская нас от себя ни на шаг, точно комнатных собачек на поводу.
Некоторое время я подозревал, что Базан знает о Саймоне больше, чем делает вид, однако если на первых порах у него и были определенные сомнения, то спустя месяц они перестали его беспокоить, и он прекратил всякие попытки поймать нас врасплох. И в самом деле, что общего могло быть между нами и надменным испанцем, роль которого превосходно играл Саймон и который едва удостаивал нас пренебрежительно-холодным взглядом, проходя мимо по палубе и напевая себе под нос какую-нибудь бравурную мелодию? Я никак не мог объяснить себе причину подобной трансформации и терялся в мучительных догадках, в то время как сэр Джаспер продолжал лелеять надежду, что это не что иное, как хитрая уловка старого разведчика; однако по мере нашего приближения к берегам Старого Света эта надежда и у него постепенно угасала.
— Почему он не воспользовался помощью людей с «Фрэнсиса»? — допытывался я. — Как он попал на «Санта-Марию» и зачем выдал нас Педро Базану? Неужели в качестве оплаты за проезд до Европы? Нет, он, наверное, сошел с ума!
— Это ты сошел с ума, Джереми! — возмущался сэр Джаспер. — Как ты посмел заподозрить такое? Погоди немного, и все разъяснится само собой!
— Сколько же еще ждать? — не сдавался я. — Каждый час приближает нас к проклятой инквизиции. Если мы ничего не придумаем для нашего спасения, то скоро вновь увидим Железную Деву!
Подобные разговоры мы вели глубокой ночью, так как только в это время были избавлены от назойливого присутствия Габриэля, хотя негр спал под нашей дверью, точно сторожевой пес, и по нескольку раз в течение ночи заглядывал к нам, дабы убедиться, что мы никуда не исчезли. Я больше не мог без гнева и отвращения видеть его уродливое лицо со слепым бельмом вместо глаза и с безъязыким ртом, лицо. которое никогда не менялось, но постоянно следило за нами, зорко подмечая любое наше движение.
Команда «Санта-Марии» состояла из людей многих национальностей, и объяснялись они между собой на каком-то варварском наречии, совершенно нам не понятном. Среди них было два настоящих моряка из Генуи, находившихся под непосредственным началом Мигуэля, выполняя функции младших офицеров; остальные представляли собой весьма разношерстную компанию, в которой попадались всякие типы» однако я не заметил среди них ни одного благородного лица. Сперва они поглядывали на нас с любопытством, но вскоре вообще перестали замечать, с полным безразличием относясь и к нам, и ко всему, что их окружало: так, они проявили мало теплоты и сочувствия, когда один из них, молодой матрос, сорвался с реи и насмерть расшибся о палубу, а другой умер от какой-то внутренней болезни. Саймон с безразличным видом прохаживался среди них на фордеке, не заговаривая ни с кем, хотя они, насколько я мог заметить, испытывали какой-то благоговейный страх перед этим высоким худым человеком с черной повязкой на глазу.
И сегодня, спустя столько лет после описываемых событий, я все еще могу вызвать в своей памяти эту картину на борту «Санта-Марии»: тонкая дрожащая струйка дыма над крохотной трубой камбуза на полубаке, группа темнокожих матросов, болтающих на тарабарском языке или пытающихся подцепить пучок водорослей, лениво проплывающих мимо нашего борта, Саймон, расхаживающий взад и вперед по фордеку, напевая про себя мелодию какого-нибудь воинственного марша в то время, как я и сэр Джаспер с грустью и недоумением наблюдаем за ним с кормы, а наш черный «ангел-хранитель» в свою очередь наблюдает за нами. Я могу отчетливо представить себе дона Педро Базана и капитана Мигуэля, мирно беседующих между собой, — одного угрюмого и сонного, точно сова, а второго громко хохочущего над собственной грубой шуткой и брызгающего коричневой от табачного сока слюной на грязные доски палубы; хмурого генуэзца, стоящего за огромным колесом штурвала, внимательно следя за наполнением парусов и раскачиванием бушприта, соперничая невозмутимостью с деревянной фигурой на носу судна, настолько неподвижно возвышался он на корме «Санта-Марии», если ветер был попутный и все протекало нормально.
Когда я сижу сейчас здесь, в своем старом кресле, посасывая мою добрую трубку, мне кажется, будто все это происходило лишь вчера и только один день отделяет меня от того времени, когда я был пленником на борту испанского барка; но всякий раз, возвращаясь мысленно в те далекие дни, я вспоминаю одно ясное прохладное утро, когда неожиданно, словно гром с ясного неба, произошел резкий поворот событий, когда сталь зазвенела о сталь и алая кровь потекла в шпигаты под аккомпанемент проклятий и пистолетных выстрелов, — день, коренным образом изменивший многое, в том числе и курс «Санта-Марии».
26. О песенке Саймона и о ее последствиях
Дни тянулись за днями, и днище барка все сильнее обрастало морскими водорослями, в результате чего судно еще более замедлило ход; однако все в этом мире рано или поздно приходит к своему концу, и наше путешествие тоже приближалось к финалу, ибо изменившийся цвет моря свидетельствовал о близости суши, а однажды к нам на борт залетела маленькая береговая птичка и некоторое время отдыхала, сидя на рее, что было воспринято как добрый знак и дало повод для устройства молебна в честь всех святых и непорочной Девы Марии.
За все время плавания мы видели только одно судно, но что оно собой представляло, я не могу сказать, поскольку при первом же отблеске солнца на его брамселях Габриэль загнал нас в трюм и запер в чулане, а когда нам была предоставлена свобода вновь выйти на палубу, судна уже не было и в помине. Утомительное однообразие нашего путешествия было настолько невыносимо, что, даже зная, какой прием ожидает нас в Испании, я с радостью и нетерпением думал о той минуте, когда снова увижу деревья и зеленые поля, если, конечно, мне удавалось отрешиться от других мыслей: о монашеских рясах, о тюремных застенках и о пытках в тайных подвалах Святой Инквизиции.
Сэр Джаспер, немного приунывший за последнее время, тоже приободрился, особенно когда увидел птичку, и, раздобыв где-то перо и чернила, тут же сочинил оду в честь пернатого путешественника. Признаться, я не помню из нее ни строчки, но зато отлично помню, как от создавалась: маленький рыцарь корпел над ней битых два часа. а я вынужден был торчать рядом с ним все это время, наблюдая, как он дергает себя за бороду, ерошит волосы и подкручивает усы, за которыми он тщательно ухаживал и даже ухитрялся ежедневно смазывать невесть откуда добываемым ароматическим снадобьем.
Настроение команды, однако, за последнее время заметно упало, и я обратил внимание на то, что работу свою они выполняют молча и неохотно и частенько собираются в небольшие группы и перешептываются, причем довольно оживленно, как можно было судить по их лицам и жестам. Я не знаю, видел ли все это Базан, постоянно возившийся со своей внушительной коллекцией диковинных жуков и исполинских бабочек, но в том, что капитан Мигуэль не замечал ничего, я был совершенно уверен, поскольку, доведя судно до здешних широт, последний счел, очевидно, свою задачу выполненной и поэтому начал активно прикладываться к бутылке, ежедневно нетвердой поступью возвращаясь к себе в каюту с мозгами набекрень и с пылающими багровым румянцем щеками. Я видел, что подобное положение дел устраивало команду, и особенно одного неприятного типа по имени Альфонсо, исполнявшего обязанности командира мушкетеров. Это был низенький человечек, худой и жилистый, с длинными усами и клочком редких волос на подбородке, и, хотя у меня не было для этого никаких оснований, я тем не менее сразу отнес его к категории негодяев, как только впервые увидел; впоследствии, правда, я почти не обращал на него внимания.
Однажды, выйдя на фордек, мы приблизились к нему, когда он громким голосом внушал что-то собравшимся вокруг него матросам. При виде нашего негра он запнулся, но всего лишь на мгновение, после чего снова принялся разглагольствовать, и хотя я не понимал их наречия, но мог бы поклясться, что он сменил тему. Все это заставило меня задуматься, но я ничего не сказал тогда сэру Джасперу, чтобы не услышал Габриэль, и правильно сделал, как показали дальнейшие события.
На второй день после того, как береговая птица удостоила нас своим визитом, мы с сэром Джаспером прогуливались по шкафуту, когда мимо, не торопясь, прошагал Саймон, как всегда напевая про себя какую-то бодрую песенку. Он трижды прошелся туда и обратно, и я, помнится, еще подумал, что вид близкого берега, возможно, вернет ему рассудок и вынудит к активным действиям; однако на третий раз содержание песенки неожиданно привлекло к себе мое внимание, ибо в ней были следующие слова:
На мачту, рыцарь и простак,
когда споет труба,
тогда войну затеет враг,
и закипит борьба!
Как я уже сказал, он трижды прошел мимо нас, и сэр Джаспер вполголоса пробормотал: «Бедняга Саймон!»— но тут я вздрогнул и едва удержался от крика, потому что, когда старый разведчик продефилировал мимо в последний раз, я заметил, что его указательный палец легонько касается носа знакомым мне жестом, о котором я уже упоминал прежде. Словно молния, сверкнувшая в темноте, меня осенила догадка, и я понял, что в течение этих долгих недель Саймон дурачил нас всех и его острый ум не только не ослабел, но продолжал напряженно работать, обдумывая план нашего спасения, очевидно, уже созревший. Все эти мысли мгновенно пронеслись у меня в голове, но Саймон уже ушел, прежде чем я успел подать ему ответный знак; да это, пожалуй, было и к лучшему, так как наш негр Габриэль не пропускал мимо своего внимания ни малейшего движения, жеста или слова, хотя он вряд ли обратил внимание на положение указательного пальца Саймона, поскольку у «желтокожих» не было привычки приставлять палец к носу перед тем, как выкинуть какую-нибудь шутку или проказу. Я не могу описать радость, которую доставил мне этот незамысловатый жест, но мне пришлось удерживать ее при себе, пока нас не заперли в чулане, и тогда я рассказал обо всем сэру Джасперу. Он мне не поверил и высмеял то, что посчитал плодом моего пылкого воображения.
— Опомнись, Джереми, — сказал он. — Что это еще за знак такой? Всего лишь случайность, наверное, да и, кроме того, какой смертный сможет так долго притворяться и не выдать себя?
— Саймон не простой смертный, — возразил я, — и у него голова получше, чем обе наши, вместе взятые; что вы скажете, например, о его пении?
— Не кощунствуй! Разве это пение? Больше похоже на хрюканье дикого кабана! У бедняги Саймона совершенно отсутствует слух!
— Хрюканье или нет, — горячо настаивал я, — но что касается слов…
— Слов! — воскликнул сэр Джаспер.
— Ну да, слов, — продолжал я. — Разве вы их не слышали?
— Ничего я не слышал, кроме невнятного бормотания, и, конечно, не придал ему никакого значения!
— Тогда что вы скажете об этом:
На мачту, рыцарь и простак,
когда споет труба,
тогда войну затеет враг,
и закипит борьба!
— Чтоб мне пропасть, если здесь не таится некий скрытый смысл! Однако кто знает, Джереми? Как и твой пресловутый жест, все это может ничего не означать.
— Ну да, или означать слишком многое! — не унимался я. — Впрочем, время покажет…
— Верно, о достойный сын скоттов, — согласился маленький рыцарь, — и, как я где-то читал, «хватает зла для дня сущего»!
— Дай-то Бог, — согласился я, ощущая в себе новый прилив сил и надежд, — только в данном случае следовало бы написать «добра» вместо «зла».
— Аминь, — сказал сэр Джаспер, слегка прочищая нос. — Однако заметь, Джереми: если ты прав относительно Саймона, то план в его светлой голове, несомненно, означает «зло» для определенных людей, и я смею надеяться, что в их число попадет и наш безъязыкий черный приятель, ибо он уже давно мне надоел и, по-моему, будет отлично выглядеть на конце пики!
— Кто знает? — пожал я плечами. — Я уже держал одного там; возможно, будет и другой. Но что вы скажете про стишок?
— Не очень складный, но вполне понятный, поскольку ты — простак, а я — рыцарь и, кажется, нам почему-то надо залезть на мачту; во всяком случае, стишок нас о чем-то предупреждает.
— Очень хорошо; а как насчет трубы?
— А, труба! Да, наверное, сигнал, вне всякого сомнения. Клянусь королевой Бесс, задал же он нам загадку! Однако — тсс!..
Он замолк, потому что в замке заскрежетал ключ и в следующее мгновение в дверях показалась уродливая физиономия Габриэля, положив конец нашей беседе; тем не менее в голове у меня продолжали звучать слова песенки Саймона, и, хоть я не мог пока полностью разрешить их загадку, меня не покидала уверенность в том, что скоро все прояснится и встанет на свои места.
В ту ночь, очевидно инстинктивно заподозрив неладное, негр следил за нами так пристально, что дальнейшее обсуждение проблемы оказалось невозможным, поскольку нам не было известно, знает ли он английский язык, и поэтому мы в его присутствии всегда принимали крайние меры предосторожности, боясь проговориться о наших спрятанных самоцветах, которые, как мы решили, ни при каких обстоятельствах не должны были попасть в руки «донов».
На следующий день после того, как Саймон прошествовал мимо нас, распевая свою песенку, смысл загадки разъяснился, и мне, пожалуй, до гробовой доски не забыть то утро, тем более что я храню его в памяти вот уже более пятидесяти с лишним лет. Оно было прохладным и солнечным, когда, сопровождаемые нашим вооруженным тесаком стражем, мы поднялись из кормового трюма и вышли на шкафут. Бодрящий ветерок дул с кормы в полрумба к нашему курсу, и барк грузно переваливался с волны на волну, шлепая днищем по воде и оставляя за собой пенящийся кильватерный след.
Небольшие зеленые волны с белыми гребнями наперегонки гонялись друг за другом по широкому морскому пространству, и утреннее солнце ослепительно сверкало на их спинах, отбрасывая вокруг бесчисленные россыпи ярких «зайчиков». Очень скоро я заметил на формарсе впередсмотрящего и понял, что он там для того, чтобы первым обнаружить на горизонте далекий берег Испании; однако никаких признаков земли до сих пор не было видно, и горизонт со всех сторон оставался чист, как и в течение многих долгих дней до сих пор.
Базан находился на ахтердеке и, по своему обычаю, вежливо поздоровался с нами, сопроводив пожелание доброго утра изящным поклоном. У него был весьма довольный вид, и улыбка пересекла его морщинистое лицо, когда он поздравил нас с приближающимся благополучным окончанием нашего путешествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41