Аллегра удивилась:
– Вы так добры! А вам самому что-то осталось?
– Мы с Ридли можем потерпеть. У меня есть идея насчет ужина.
– Ужина?.. – Она хмуро глянула на Грея. – Что это значит? Мы застряли надолго?
– Без обуви ты не уйдешь далеко. Да к тому же Эллсмер, судя по всему, не уйдет теперь вообще никуда! Тем более что из-за тумана мы ничего не увидели даже с вершины гребня. Придется залезть туда снова, как только туман рассеется.
– Прошу. – Аллегра протянула мужчинам добычу Уикхэма. – Все равно одна я есть не стану. Я возьму крыжовник. А вы поделите остальное. – И хотя мужчины никак не хотели соглашаться, ей удалось настоять на своем: – Мы теперь товарищи по несчастью. А что до привычки переносить голод, уверяю вас, она у меня гораздо сильнее.
Все трое не спеша прожевали свою долю, наслаждаясь каждой крошкой еды. От яблок не осталось ничего – даже черешков, а Аллегра мигом расправилась с крыжовником.
– Вот это был обед! – Уикхэм, как всегда, не терял чувства юмора. – Ну а сейчас, леди Макуорт, позвольте мне воздать сторицей за вашу доброту. – Он мигом расшнуровал ботинки и протянул их Аллегре: – Пока не заживет моя нога, вряд ли мне понадобится обувь.
Она поперхнулась, ошарашенная этим широким жестом.
– Но они… они немного велики… – пробормотала Аллегра.
– Не страшно. – Том разорвал на полосы галстук и протянул ей импровизированные шнурки: – Вот, подвяжите их к ногам. Далеко в них, конечно, не уйдешь, но зато вы не поранитесь о скалы.
– А ваш… ваш галстук… – Она все еще не желала смириться с бескорыстной добротой человека, которого поклялась ненавидеть до конца дней.
– Из него я все равно собирался сделать пращу.
Пожимая плечами, Том отодрал от галстука еще кусок.
– Пращу?!
– Одно из немногих доступных мне искусств. Вы, наверное, заметили, что жизнь на физическом уровне представляет для меня череду испытаний?
С трудом удержавшись от улыбки, Аллегра переглянулась с Греем. Господь свидетель, этот малый сказал чистую правду!
– Улыбайтесь, улыбайтесь, я к этому привык, – проницательно заметил Уикхэм. – Тем не менее я мастерски управляюсь с пращой. Моя матушка – достойная и мудрая женщина – научила меня этому еще в детстве.
– А что же станет для вас целью?
– Кажется, я уже говорил, что часто бывал в Ярмуте ребенком. Я знаю о совершенно удивительном явлении природы, случавшемся именно здесь и именно в это время года. Как раз когда начинают свой зимний перелет все ласточки, проводившие лето в Англии. Они сбиваются в огромные стаи на морских берегах, откуда летят в Голландию и дальше, в теплые страны. Ни одной живой душе неведомо, отчего им так милы здешние скалы. Наверное, это одно из многих непостижимых загадок Творца. Но если с моря дует сильный ветер – вот как сейчас, – они бывают вынуждены дожидаться его смены или хотя бы затишья, ибо используют для облегчения полета движение воздушных струй. Пока мы с Ридли ходили на разведку, заметили огромные стаи там, наверху, на скалах. Ближе к вечеру их соберется еще больше, и если умело выбрать место для засады и вспомнить то, чему учила меня матушка, мы можем считать себя обеспеченными превосходным ужином! – И он храбро захромал вдоль берега, наполняя карманы подходящего размера камнями.
Остаток дня Грей с Аллегрой были заняты сбором топлива. Им посчастливилось наткнуться на родничок, сбегавший по песку в море. Пока Грей устраивал из камней углубление, куда собиралась вода, Аллегра раздобыла ракушки вместо чашек. Огромные башмаки Уикхэма грозили свалиться на каждом шагу, однако без них было бы совсем худо.
Уже начинало смеркаться, когда приковылял гордый Том Уикхэм с целой охапкой убитых птиц, а Грей с Аллегрой развели маленький шипящий костерок у входа в пещеру.
Все трудились сообща, по-товарищески распределяя работу. Уикхэм с помощью складного ножа ободрал и выпотрошил ласточек, Грей прополоскал их в роднике, а Аллегра следила за костром, над которым вскоре зажарила птиц, надсаженных на прутья. Это был замечательный ужин. Одежда наконец-то высохла, Аллегра натянула хрустевшую от соли нижнюю юбку и совсем согрелась, наслаждаясь приятной тяжестью в желудке. Мужчины еще утром перешли на «ты», однако Аллегру так и не удалось уговорить звать Уикхэма по имени.
Довольно вздохнув, она в последний раз облизнула пальцы, еще пахнувшие жареной дичью:
– Жаль, что не было соли. Грей, тебе следовало промыть их в море.
– Я же не жалуюсь на твои способности готовить на костре? – ехидно парировал он.
Том Уикхэм поднес к свету ракушку, из которой пил воду. Это был крупный двустворчатый черный моллюск, отчего юноша пришел в полный восторг:
– Нужно набрать побольше таких утром. Эх, если бы еще удалось подбить дикого гуся! Мы бы прекрасно провели время на этом берегу, пока нас не отыщут, совсем как Робинзон Крузо! – Эта оригинальная мысль так обрадовала Тома, что он просиял, глядя на своих спутников.
Аллегра согласно кивнула. Даже до Колоний дошли вести о появлении на свет гениального романа господина Дефо.
– Кажется, ветер меняется, – заметил Грей, выглядывая из пещеры. – Облака повернули в море.
– А с ними вместе и наши ласточки. Увы! – ответил Уикхэм.
– Если вернется наш корабль, – спросила Аллегра, в которой вид чистого неба родил новую надежду, – они заметят костер?
– Наверняка, – кивнул Грей. – Но только если он будет гореть всю ночь. Придется мне покараулить.
– Нет, Грей, – возразил Уикхэм, – Покараулим по очереди.
– Все втроем, – многозначительно вставила Аллегра. – Помните? Мы друзья по несчастью!
Начался спор, и Грей крайне неохотно позволил Аллегре подежурить хотя бы до восхода луны.
– Но ни минуты позже, – напомнил он, целуя ее на ночь. – Потом разбудишь меня. На твою долю придется около часа.
Мужчины устроились на отдых в самом уютном углу пещеры, а Аллегра подобрала под себя ноги и уселась поудобнее у костра.
Дыхание ветра стало немного теплее. Сырые сучья наконец-то высохли, и веселое пламя выбрасывало в небо снопы искр. Кроме их потрескивания, тишину нарушал только шорох прибоя да ровное дыхание спящих спутников. Аллегра была рада возможности посидеть спокойно, отдавшись неспешному течению своих мыслей.
Тем временем над морем выплыла в небо золотисто-оранжевая, огромная, как тыква, луна. Аллегра нахмурилась. Именно такие тыквы росли на полях у Хаммер Прингл. Живо вспомнилась изнурительная жара, язвы, покрывшие натруженные руки, и ноющая, не дающая покоя ни днем, ни ночью боль в спине. По мере того как луна поднималась все выше, превращаясь из золотистой в серебряную, заливая ярким светом песчаный пляж, горестные воспоминания нагоняли все большую тоску.
Вот так же сияла когда-то луна над Бэньярд-Холлом. Ночь накануне Иванова дня. Через четыре дня ей должно исполниться семь лет. И Чарли взял ее с собой в парк, чтобы, наловить светлячков…
Ее взгляд остановился на безмятежно спящем Уикхэме. Почему он до сих пор жив, когда воспоминания терзают ее сердце, словно острые клыки?! Как ей хватает совести разделить с ним ужин, и смеяться его шуткам, и даже принимать эти дурацкие подношения? Скрипнув зубами, она поспешила сорвать с ног его ботинки.
Рука сама скользнула к кинжалу на груди. Разве не к этому моменту шла она всю жизнь? Там, как раз под кинжалом, лежала у нее на сердце лелеемая восемь долгих лет ненависть. Она подтачивала душу подобно неизлечимой болезни, прекратить которую может лишь пролитая кровь Уикхэма. Аллегра осторожно встала и подкралась поближе к своей жертве.
Уикхэм улыбался во сне. Будь он проклят вместе со всем своим семейством! Ведь за все годы, прожитые в окружавшем их аду, мама ни разу не улыбнулась! Аллегра решительно замахнулась ножом. На гладкой стали блеснуло пламя костра. «Сейчас! – подумала она. – Это должно случиться сейчас, пока свежа боль воспоминаний».
Но кинжал задрожал у нее в руке. Пришлось схватить его обеими руками, чтобы не выронить. Разве она не понимает, что медлить нельзя? Разве она трусит? Так почему он все еще жив?
– Сделай это, – хрипло шепнул за спиной Грей. – Сделай это и обреки свою душу на вечное проклятие!
С искаженным ужасной мукой лицом Аллегра обернулась к Ридли. Кинжал выскользнул из пальцев и неслышно вонзился в песок.
– Не могу! – выдохнула она. Зажав руками рот, что бы не закричать от боли, девушка опрометью кинулась вон. Не помня, что делает, Аллегра мчалась вдоль берега. Куда она может сбежать? Где скроется от позора поражения?
– Аллегра! – Грей быстро настиг ее и заставил остановиться, прижимая к груди.
– Отпусти! – вскричала она. – Почему ты помешал мне отомстить ему на корабле? Когда я еще не утратила решимости?
– Глупое дитя! – возразил он. – Ты бы все равно не смогла этого сделать!
– Но я должна! Пока жив этот тип, у меня нет права на существование! – Девушка бешено вырывалась, в отчаянии запрокинув голову. Луна осуждающе воззрилась на нее. Она не хотела жить. Она готова была утопиться. – Ради Бога, Грей! Отпусти меня!
– Господня кровь! – ахнул он. – Этот лунный свет на твоем лице… Белесый, бледный… И это лицо. Моя Леди Пе… – Он чертыхнулся. – Так ты – Бэньярд?!
Девушка зажмурилась и бессильно спрятала лицо у него на груди.
– Не просто Бэньярд, – вырвалось у нее со стоном. – Я последняя из семьи Бэньярд. Самая последняя. Та, которой предстоит отомстить за всю семью.
– Ну и болван же я, – буркнул Грей. – Должен был давно догадаться. И дело не только в картине. Мне следовало поинтересоваться, как поместье досталось Эллсмерам. Особенно после всех сплетен в Ньютоне. О том, что вас лишили титула и сослали в Колонии за измену.
– Осудили по ложному обвинению, возведенному Джоном Уикхэмом. И его сыном, Томасом. Готова поспорить на что угодно, тебе они об этом не рассказывали. – Аллегра до крови закусила губу. Заблудившаяся, бессильная. – Когда-то у меня была семья, Грей. А теперь их не стало. Никого не стало.
– Расскажи мне. – Он насильно усадил ее рядом с собой на песок и крепко обнял. – Ради Бога, расскажи мне все, Аллегра.
Каждый раз она удивлялась этому странному ощущению: давние воспоминания возвращались с мукой и болью, словно израненные в бою ветераны.
– Помнишь леопарда на въездных воротах? На гербовом щите? Ему отбили лапу, когда тащили в тюрьму моего отца. Наверное, поглазеть на это собралась вся округа. И все скалили зубы, смеялись, швыряли камни и выкрикивали слова, которых я в жизни не слышала. Маме едва удалось удержать моего брата, Чарли, который рвался убить констебля. Была у меня и сестра. Сегодня она была бы уже герцогиней и жила с любящим мужем, в окружении чудных детишек. Мы были так счастливы. Жизнь казалась нам праздником.
– А потом?
– Их всех приговорили к ссылке в Америку, на работы слугами по договору. Пожизненное рабство для папы. Для остальных – по семь лет.
– А как же ты?
– Меня приказали оставить в Англии. Отдать в работный дом для сирот. Но мама умолила судью разрешить взять меня с собой: она обещала, что я стану работать бесплатно.
– Ты же была совсем ребенком?
– Неполных десять лет.
– Когда же это случилось?
– Чуть более восьми лет назад. – Однако для нее они длились целую жизнь.
– Господи! Так тебе восемнадцать?! А я-то решил… – Его голос прервался. – В твоих глазах стояло такое горе. Глаза старухи.
– Это от пережитой боли, – прошептала она. – Когда суд вынес приговор, папе разрешили побывать на прощание в Бэньярд-Холле. Чтобы привести дела в порядок. Однажды холодным пасмурным днем я наткнулась на него в саду. Он рыдал как дитя. Мой большой, храбрый папа. Наверное, именно в тот день я распрощалась с детством.
– Бедная моя Аллегра, – простонал он. – Обопрись на меня и поплачь. Позволь пролиться слезам, которые ты не посмела пролить в детстве.
– Ты так и не понял? – Глаза ее оставались сухими, а сердце онемело. – Во мне не осталось слез – даже для себя. Одна лишь ненависть для Уикхэма.
– Что стало дальше с твоей семьей?
– После того как были уплачены все долги, у папы осталась толика денег, – вздохнула она. – Не знаю, куда они делись. Может быть, ушли на взятки членам магистрата. Сначала нам не разрешили плыть всем вместе на одном корабле. Но в конце концов мы этого добились. Нас загнали в тесную конуру в трюме. Мама с Люсиндой пытались заработать хоть какие-то гроши на пропитание и стирали морякам белье. Плавание я почти не помню – только самый конец. Остальное время я мучилась от морской болезни, усугубленной страхом. – Аллегра снова вздохнула. От горя так сжало грудь, что каждый глоток воздуха давался с трудом.
– Люсинда была такой красивой, – продолжила она наконец. – И зачем Творец наградил ее этой красотой? Она только навлекала лишнюю опасность. И вот однажды трое матросов подкараулили ее и… – Слова застряли у Аллегры в горле, и она затряслась, несмотря на горячие объятия Грея. Она еще никому не рассказывала свою историю. Впервые в жизни ей пришлось произносить вслух эти жуткие слова, складывавшиеся в ужасные фразы. Как будто таким образом прошлое оживало, наливаясь грозной силой, сотрясая ее хрупкое тело, подобно урагану, бьющемуся в оконные ставни.
– Проклятые ублюдки, – вырвалось у Грея.
– Папа пережил собственный позор и тюрьму. Но то, что случилось с Люсиндой, было свыше его сил. Когда он узнал, что ее изнасиловали, ринулся мстить, и даже Чарли не сумел его удержать. И матросы избили его до полусмерти, превратили в кровавое месиво. Я рыдала так, что несколько дней не могла потом говорить. Мама делала все, что могла, но выходить его так и не удалось: он умер за день до прибытия в Чарлстон. Мы похоронили его в море.
– Господи, как ты можешь говорить обо всем этом без слез? – охнул Грей.
– Не знаю, – устало качнула головой Аллегра. – Я плакала раньше, когда мама показывала мне его платок с пятнами крови. Но вскоре и эти слезы иссякли. – И что же было в Чарлстоне?
– Чарли продали первым. На рисовую плантацию – настоящий ад наяву. А Люсинда, моя любимая сестра… Даже сейчас я вижу ее лицо. Губы покраснели и распухли от грубых, жадных поцелуев, а в глазах застыло выражение раненого зверя. Ее купил содержатель таверны. Но мы слышали, как шептались и хихикали зеваки в толпе. Потом я точно узнала, что на самом деле в этой таверне был устроен бордель. Видимо, Люсинда догадалась сразу. Ей удалось вырваться из лап нового хозяина и выбежать на улицу. Там как раз неслась во весь опор карета. Люсинда кинулась под колеса. Наверное, именно этого она и хотела. И умерла сразу же, прямо на дороге. Кровь вытекала и впитывалась в пыль. Так далеко от дома. Бедная наша Люсинда…
– А договор с твоей матерью выкупил тот сквайр, Прингл?
– И насиловал ее почти каждую ночь, на протяжении всех пяти лет, – кивнула она.
– Господи, а я и не знал! – вздрогнул Грей.
– Я ведь рассказывала об этом мистеру Бриггсу – тогда, в буфетной.
– Эту часть истории я не слышал. О, бесценная моя Аллегра. Прости меня! Прости! Ведь я выглядел ничем не лучше сквайра Прингла!
– Нет. – Она ласково погладила его по щеке. – Я просто сильно напугалась в тот первый день, когда ты меня поцеловал.
– И чуть не откусила мне язык – вполне заслуженно. Но где ты научилась так отчаянно защищаться, до последнего?
– Сама не знаю. У мамы никогда не хватало сил для борьбы. Ну, и еще поначалу приходили письма от Чарли. В них было хоть какое-то утешение, несмотря на все их отчаяние и гнев. Я старалась подбодрить маму, вслух мечтая о том дне, когда срок приговора закончится. И повторяла: «Мама, это всего семь лет. И тогда мы начнем все сначала: ты, я и Чарли». Мы бы смогли купить клочок земли или найти что-то подходящее в Виргинии или Нью-Йорке. Но когда писем от Чарли не стало, маму покинула последняя надежда. Наверное, ее сердечко просто не вынесло еще и этой новой боли.
– Аллегра, милая моя…
– Я умоляла ее не умирать. Я снова и снова клялась, что отыщу Уикхэмов и убью их. И отомщу за все горе, причиненное нашей семье. – Она отчаянно уцепилась за Грея, стараясь найти в нем поддержку. – Грей, мне не удалось ее спасти! Не помогли никакие обещания. И это не дает мне покоя ни днем, ни ночью. Мне не удалось ее спасти!
Грей ласково целовал ее висок и щеку. Его поцелуи несли утешение и любовь. Наконец он отважился спросить:
– А что же было с Чарли?
– Два года назад я услышала, что он утонул в болоте, когда пытался сбежать. – У нее в груди зародился еле слышный стон. – Ох, Грей, как же я устала!
– Милая, дорогая Аллегра. – Он все так же покрывал ее лицо поцелуями. – Я могу лишь молить Господа даровать тебе исцеление от боли…
– Тогда скажи: почему я не могу его убить? – отчаянно выкрикнула она.
– Потому, что ты получила слишком хорошие уроки от своих удивительных Бэньярдов. Они научили тебя быть лучше своих врагов. Проявлять добрую волю и милосердие. И превыше всего ценить человеческую жизнь, а не смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42