И сейчас Корт вложил всю свою жажду в долгий и страстный поцелуй. Филиппа и не подумала противиться. Она обвила его шею руками, и уже в следующее мгновение юное, гибкое и бесконечно желанное тело прижалось к нему с откровенной доверчивой готовностью. Веки ее медленно опустились. Не колеблясь, Филиппа ответила на поцелуй, плотно сжав неопытные губы. Но даже и так они были бархатно нежны.
Корт проследил их сомкнутую линию кончиком языка, и глаза ее широко раскрылись. Но и теперь Филиппа не оттолкнула его. Более того, она слегка сдвинула брови с видом школьницы, погруженной в трудный урок, и попыталась повторить то, что сделал Корт. Их языки соприкоснулись, ее отдернулся, но сразу же вернулся в естественной потребности узнать новое. В этом движении сквозило чисто женское любопытство, выраженное с девическим простодушием, и новизна этого потрясла Корта до глубины души. Две долгие недели желание едва тлело в нем, сознательно сдерживаемое в угоду приличиям, но теперь оно вспыхнуло, и по жилам вместо крови потекла расплавленная огненно-горячая лава.
– Господи, Филли!.. – шептал он, едва слыша звук собственного голоса, – моя прекрасная фея, моя девочка!..
Корт не мог больше властвовать над ураганом, бушующим в его теле. То, что он хотел сделать в этот момент, но не имел возможности, он имитировал в исступленном движении языка наружу-внутрь, наружу-внутрь. Филиппа словно вплавилась в него всем телом, и ее дыхание стало частым и неровным.
Оглушенный безумным стуком сердца, Корт позволил себе более смелый жест, положив руку Филиппе на грудь. Он был не в силах остановиться. Быть с ней рядом все эти дни – и не позволять ни малейшей вольности! Он не мог понять, как это не свело его с ума. И сейчас он не противился властной потребности, бесстыдному плотскому желанию, настолько откровенному и мощному, что его и прежде едва можно было скрыть от взоров покровительниц Филиппы.
Корт осторожно погладил пальцем вершинку груди, где под тканью ощущалась едва заметная выпуклость соска. Филиппа только вздохнула. Это был вздох удовольствия, знак того, что она совсем не против его ласк. Господи, она вела себя так естественно бесстыдно, словно ничего не знала о запретах и приличиях, словно и впрямь была нимфой.
– То, что ты делаешь, так приятно… – прошептала она без всякой стыдливости.
– Мне даже приятнее, чем тебе, —с легким смешком заверил он.
Искушение было слишком велико, и, положив ладони на небольшие округлые ягодицы, он приподнял Филиппу, чтобы горячая, болезненно напряженная часть его тела теснее прижалась к ней. Он не сумел удержаться от стона —о, это божественное, божественное ощущение ее! Как, черт возьми, как дождаться проклятой брачной ночи?
Филиппа тихо засмеялась, и это отрезвило его.
– Корт, – произнесла она, горячо дыша у самых его губ, – у тебя в кармане что-то большое и твердое. Очень неудобно… пожалуйста, вытащи это.
Он не сразу понял, что она имела в виду, а когда понял, то не нашел ничего лучшего, как хрипло пробормотать:
– Это же я!
– То есть… как это? – озадаченно спросила Филиппа, и в голосе звучало удивление и нерастаявший девчоночий восторг.
– Ты только что сказала про что-то большое и твердое. Оно не в кармане… это… э-э… часть меня.
Она отстранилась и заглянула ему в глаза, словно подозревая, что ее пытаются выставить дурочкой.
– Ты не понимаешь? – спросил он, уже зная ответ. Желание в нем быстро стихало: он ни за что не позволил бы себе воспользоваться такой неопытностью.
– А что я должна понимать?
Сделав над собой усилие, Корт взял ее руки, все еще обнимающие его за шею, и мягко их разжал. Сердцебиение постепенно замедлилось до нормального. Бог свидетель, он только что поборол одно из сильнейших искушений своей жизни… возможно, впервые. Корт откашлялся, чтобы голос не звучал слишком уж хрипло, и пристально всмотрелся в доверчиво поднятое лицо Филиппы.
– Скажи мне, – начал он, осторожно подбирая слова, – тебе приходилось когда-нибудь видеть обнаженное мужское тело?
– Корт! – воскликнула она в негодовании. – Как ты можешь задавать такие… такие неприличные вопросы!
– Я только имел в виду тело младенца или, скажем, изображение на картине, – пояснил он, против воли улыбаясь.
– Ах, это… нет, едва ли, – с забавным сожалением ответила она. – Как я могла? Мисс Бланш и мисс Беатриса не держат таких картин.
Пожалуй, в этот момент впервые Корт сообразил, откуда проистекала странная неосведомленность Филиппы. В пансионе, конечно же, царили строгие пуританские взгляды незамужних леди. Книги по римской и греческой истории содержат массу иллюстраций, но фиговый листок прикрывает все самое интересное. Единственной, кто мог хоть как-то просветить Филиппу, была Белль, уже знакомая с таинствами супружеских отношений, но вряд ли той пришло в голову сделать это. Проклятие, подумал Корт, Филиппа знает о строении мужского тела меньше, чем монахиня! Что же будет, когда она увидит его голым, и притом без пресловутого фигового листка?
– Послушай, Филли… для тебя не секрет, конечно, что люди, живущие в браке, обычно обзаводятся детьми?
– Я знаю это! – воскликнула она, просияв радостной улыбкой. – Я жду не дождусь, когда у меня будет ребеночек. А ты?
– Да, конечно… – он замолчал, спешно подыскивая слова. – А Бланш и Беатриса… они объяснили тебе, как дети… э-э… откуда берутся дети?
Должно быть, вопрос показался Филиппе нелепым, потому что она засмеялась. :
– Конечно, объяснили! Как же могло быть иначе? Это слишком важная вещь, чтобы оставить меня в неведении. Я знаю, что иметь ребенка может не только замужняя женщина. В нашем пансионе была судомойка, такая хорошенькая… так вот, она забеременела, и когда это открылось, ее рассчитали. Кухарка и все другие служанки плакали и вели себя так, словно наступил Судный День. Мне было не по себе, и я обратилась сначала к одной из своих матушек, а потом и к другой. И, знаешь, каждая сказала одно и то же: глупая девчонка спала с сыном зеленщика. А мисс Бланш еще добавила, что никогда, ни в коем случае нельзя спать с мужчиной до первой брачной ночи. Если девушка позволяет себе такое, она обычно остается с младенцем, которого некому содержать, кроме нее самой.
Корт стоял, как громом пораженный, только что не приоткрыв от изумления рот. Ему стало ясно, чего испугалась Филиппа в ту ночь, когда они возвращались из театра. О Господи, она думала, что чуть было не позволила себе спать с мужчиной! Так, значит, с ней можно делать все что угодно, и она будет всерьез уверена, что это не закончится плохо, если только она не заснет.
Мысленно Корт послал проклятие в адрес безгрешных старых дев из лиллибриджского пансиона. Они учили воспитанниц всему, кроме главного – жизни. И все же он не мог до конца поверить в это и потому, приподняв лицо Филиппы за подбородок, заглянул ей в глаза. На него глянула чистейшая душа, не замутненная ни «греховным знанием», ни притворством. С минуту он решал, не раскрыть ли ей правду прямо сейчас… но будет ли это разумным? Лучше дождаться брачной ночи, и тогда… тогда она поймет, что физическая любовь – одно из наивысших благословений Бога.
Но Корт не намерен был оставлять ничего на усмотрение природы. В последующие дни он пользовался любой возможностью, чтобы остаться с невестой наедине. Ласки его постепенно становились все смелее, и она уже сама с все возрастающим желанием отвечала ему. Как он и ожидал, Филиппа находила совершенно естественным это ненавязчивое знакомство с наукой любви. Она отвечала Корту нетерпеливо, охотно, без ложной стыдливости.
На протяжении этих ослепительных и мучительных четырнадцати дней Корт охранял свое сокровище, как сторожевой пес. Кто бы ни приближался к Филиппе, он немедленно появлялся рядом, и весь вид его был исполнен скрытой угрозы. Кончилось тем, что ни один представитель мужского пола старше пятнадцати не смел приближаться к ней из страха получить оплеуху…
Кто-то потянул его за полу сюртука, и Корт вернулся к действительности.
– Signore, – сказал Кит, не подозревая, какого рода воспоминания он только что прервал, – бабушка послала меня сказать, что она устала и хочет вернуться. Еще она сказала, что нам всем не мешает вздремнуть.
– История повторяется, – с улыбкой заметил Корт вполголоса.
Он посмотрел на Филиппу, и чувство острой радости вдруг захлестнуло его. Ему захотелось обрести крылья и взмыть в небо, но он ограничился тем, что взял маленькую руку сына.
– Итак, мои усталые пилигримы, идите за мной, и я дам вам кров и пищу. На обед я заказал побольше сладкого – и никаких овощей! А что нам съесть на ужин, выберите сами.
– Как вы щедры и великодушны, добрый наш хозяин! – улыбнулась Филиппа.
– Добрый наш хозяин, добрый наш хозяин! – вторил ей Кит, вне себя от радости, что с овощами на время покончено.
Когда «Белокурая ведьма» вышла в море, оставив за кормой сонный рыбацкий городок Гиллсайд, на ее борту были экипаж из пяти матросов и три пассажира, младший из которых в этот момент обследовал палубу.
– Что за чудесная шхуна! – сказала Филиппа Уорбеку с искренним восхищением, когда двухмачтовое судно легко скользнуло прочь от пристани.
Они стояли на носу, наблюдая за тем, как режет отлогие волны изящный бушприт. В движении шхуна напоминала лебедя, грациозно и гордо плывущего вперед.
– Да, – кивнул Уорбек, с нежностью обводя взглядом судно. – Ее построили прямо здесь, в Гиллсайде. Представь себе, она способна делать десять узлов в час.
– А это много?
В это время паруса поймали ветер и со звучным хлопком выгнулись над их головами. Шхуна рванулась вперед так стремительно, словно оторвалась от поверхности воды и взмыла в воздух. Волны так и неслись под бушприт, и Филиппу охватило счастливое возбуждение.
Уорбек заметил это и одобрительно улыбнулся. Казалось, его забавляет непосредственность ее реакции, но, помимо этого, в глазах его она прочла что-то еще, что не сумела точно определить, но сердце Филиппы застучало быстрее.
Уорбек был одет просто и практично, в прочные брюки и белую рубашку, кружева которой у ворота и на обшлагах трепетали на ветру, как хлопья пены, сорванной ветром с верхушки волны. Он был без головного убора, и его угольно-черные, отливающие серебром на солнце волосы перебирал ветер. Он стоял на палубе крепко, как бывалый моряк, словно и не было искалеченной ноги.
– А когда вы в первый раз вышли в море, сэр? – спросил Кит, бесстрашно глядя на белые гребни волн, разбивающихся о борт судна. – Наверное, когда были еще маленьким?
– Нет, Кит, это случилось, когда мне было уже полных девять лет. Леди Августа взяла меня и моего брата Криса на все лето в Галле-Нест, это недалеко от Гиллсайда. Разумеется, мы часто бывали в порту и даже подружились с одним старым рыбаком. Он-то и научил нас ходить под парусами на его шлюпе. Правда, в открытое море нам выходить не разрешалось.
Мальчик посмотрел на опекуна серьезными серыми глазами. Он был одет в точности так же, как Корт: в серые брючки и белую рубашку (подарок леди Августы), и от этого их сходство казалось невероятным.
– Значит, вы всегда слушались взрослых?
– Хм… – Уорбек посмотрел на Филиппу, потом улыбнулся и подмигнул сыну, – скажем так: почти всегда.
Они замолчали, глядя на быстро отдаляющийся городок, картинно красивый в сиренево-серой дымке. Порт с пирсом, вдоль которого тянулась вереница разноцветных лодок, возник еще во времена римского владычества и когда-то соперничал с крупнейшими английскими портами. Но – увы! – любители морских курортов облюбовали на побережье иные места, а древний порт так и остался памятником средневековья с узкими улочками, мощенными круглым булыжником, и городскими воротами, медленно рассыпающимися от времени.
– Signore, а вы часто бывали в Галлс-Нест? – Кит подергал задумавшегося Уорбека за рукав.
– Нет, я был здесь только однажды. Обычно родители снимали дом дальше по побережью, в Бродстеасе, но в том году один знакомый отца предложил ему воспользоваться летним домиком в Галлс-Нест. Я и Крис провели там все три месяца под присмотром бабушки, и это время стало счастливейшим воспоминанием моего детства.
– А где были ваши родители, сэр? Разве мама и папа отпускают детей одних? Или они не могли поехать с вами?
Филиппа ждала ответа, затаив дыхание. Период ухаживания был короток, да и брак их длился не дольше, поэтому она мало успела узнать о семье Уорбека. Он избегал разговоров о семье, а если она настаивала, он отвечал неохотно и уклончиво. И Филиппа, узнав от Белль о скандальной и трагической смерти родителей Уорбека, больше не расспрашивала его, не желая причинять боль. Будь он с ней хоть однажды откровенен, то и она бы открыла ему собственный постыдный секрет, тяжелым бременем лежащий на душе. Сейчас Филиппа ждала ответа, почти уверенная, что Уорбек воздвигнет между собой и сыном такую же стену, какую когда-то воздвиг между собой и ею… нет, между собой и всем остальным миром.
– Моя мать не согласилась бы провести лето в таком захолустье, как Галлс-Нест, – наконец прервал Уорбек затянувшееся молчание. – Она не могла жить без балов и званых вечеров, зато отец их терпеть не мог и потому независимо от времени года оставался в Уорбек-Кастле. Трудно сказать, что он ненавидел больше, Лондон или побережье.
– А где сейчас живет ваш брат? Он все еще приезжает в Галлс-Нест?
Этот простодушный допрос все сильнее тревожил Корта. Он увидел Криса, мечущегося в жару на своей громадной постели и бессвязно призывающего мать, как обычно, погруженную в светские развлечения где-то в Лондоне. С усилием Корт оттеснил тягостное видение.
– Мой брат умер, Кит, – с внешним спокойствием объяснил он. – Лето, которое мы провели в Галлс-Нест вместе с леди Августой, было последним летом его жизни. Той же осенью он умер от скоротечной чахотки.
– Значит, он сейчас на небесах, вместе с моим папой, – с глубокой убежденностью сказал Кит.
– Вне всякого сомнения, – кивнул Корт и про себя подумал, что небеса – это совсем не то место, где пребывает душа усопшего маркиза Сэндхерста.
– Хотелось бы мне иметь брата… – вдруг произнес Кит с заговорщицким видом.
Затаив дыхание, взрослые ожидали продолжения.
– Еще в Венеции я спрашивал маму, не можем ли мы как-нибудь заполучить мальчика, когда будем в Англии, но она сказала: вряд ли это получится, потому что сначала у меня должен появиться новый папа. Мне кажется, обзавестись папой даже труднее, чем братиком..»' поэтому к следующему дню рождения мне подарят только пони.
– А когда?..
– О! – воскликнула Филиппа чересчур громко. – Вы только посмотрите вон на тот корабль!
Она так низко наклонила голову, что поля шляпы скрыли ее лицо, но зоркие глаза Корта успели заметить вспыхнувшие от смущения щеки.
– Где корабль? – заинтересовался Кит, сразу забыв, о чем шла речь.
– Вон там.
Филиппа указала на большой крейсер, судя по всему, держащий курс на Па-де-Кале.
– Это «Феррет», судно королевского военно-морского флота, – сказал Корт. – Полагаю, он направляется к Дувру, чтобы устроить засаду на контрабандистов.
– Ух ты! – воскликнул Кит в восхищении. – Хотел бы я быть капитаном такого вот корабля! Я бы ловил контрабандистов и сажал их в тюрьму.
Филиппа с нежностью посмотрела на сына. Она уже оправилась от смущения, и только краска на щеках напоминала о неловком для нее моменте.
– А я думала, тебе хочется стать гондольером.
– Да, правда, – озадаченно признался мальчик. – А разве нельзя быть сразу и тем, и другим? Signore! Может быть, можно быть то гондольером, то капитаном по очереди, по одной неделе каждым?
Корт не выдержал и засмеялся. Смех Филиппы, звонкий, как колокольчик, присоединился к раскатам его добродушного хохота, и фиалковые глаза обратились к нему с совершенно прежним выражением доверчивой радости.
– Пожалуй, не получится, но ты станешь тем, кем пожелаешь, я в этом совершенно уверен.
И все трое принялись высматривать в безбрежном просторе моря очередной корабль.
Судно двигалось на север вдоль линии побережья. Небо, рано утром совсем ясное, покрылось облачками, похожими на комки ваты. «Белокурая ведьма» и впрямь была прекрасным образцом кораблестроительного искусства, с высоким фальшбортом и палубой из тисовых досок. Поручни отполированы, медные детали надраены до блеска. Капитанская рубка, каюта и кают-компания были обшиты мореным дубом, к услугам кока на камбузе была большая плита, обогревающая к тому же в холодное время жилые помещения.
Когда «Белокурая ведьма» была еще на стапелях, Корт мечтал о том, что однажды направит ее к берегам Италии, в Венецию. Он видел, как судно входит в Гранд-канал и причаливает к ступеням некоего палаццо. После помолвки с Клер он постепенно забыл о своих мечтах. Сейчас, когда Филиппа и Кит были рядом, он понимал, зачем вообще ему понадобилась эта помолвка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Корт проследил их сомкнутую линию кончиком языка, и глаза ее широко раскрылись. Но и теперь Филиппа не оттолкнула его. Более того, она слегка сдвинула брови с видом школьницы, погруженной в трудный урок, и попыталась повторить то, что сделал Корт. Их языки соприкоснулись, ее отдернулся, но сразу же вернулся в естественной потребности узнать новое. В этом движении сквозило чисто женское любопытство, выраженное с девическим простодушием, и новизна этого потрясла Корта до глубины души. Две долгие недели желание едва тлело в нем, сознательно сдерживаемое в угоду приличиям, но теперь оно вспыхнуло, и по жилам вместо крови потекла расплавленная огненно-горячая лава.
– Господи, Филли!.. – шептал он, едва слыша звук собственного голоса, – моя прекрасная фея, моя девочка!..
Корт не мог больше властвовать над ураганом, бушующим в его теле. То, что он хотел сделать в этот момент, но не имел возможности, он имитировал в исступленном движении языка наружу-внутрь, наружу-внутрь. Филиппа словно вплавилась в него всем телом, и ее дыхание стало частым и неровным.
Оглушенный безумным стуком сердца, Корт позволил себе более смелый жест, положив руку Филиппе на грудь. Он был не в силах остановиться. Быть с ней рядом все эти дни – и не позволять ни малейшей вольности! Он не мог понять, как это не свело его с ума. И сейчас он не противился властной потребности, бесстыдному плотскому желанию, настолько откровенному и мощному, что его и прежде едва можно было скрыть от взоров покровительниц Филиппы.
Корт осторожно погладил пальцем вершинку груди, где под тканью ощущалась едва заметная выпуклость соска. Филиппа только вздохнула. Это был вздох удовольствия, знак того, что она совсем не против его ласк. Господи, она вела себя так естественно бесстыдно, словно ничего не знала о запретах и приличиях, словно и впрямь была нимфой.
– То, что ты делаешь, так приятно… – прошептала она без всякой стыдливости.
– Мне даже приятнее, чем тебе, —с легким смешком заверил он.
Искушение было слишком велико, и, положив ладони на небольшие округлые ягодицы, он приподнял Филиппу, чтобы горячая, болезненно напряженная часть его тела теснее прижалась к ней. Он не сумел удержаться от стона —о, это божественное, божественное ощущение ее! Как, черт возьми, как дождаться проклятой брачной ночи?
Филиппа тихо засмеялась, и это отрезвило его.
– Корт, – произнесла она, горячо дыша у самых его губ, – у тебя в кармане что-то большое и твердое. Очень неудобно… пожалуйста, вытащи это.
Он не сразу понял, что она имела в виду, а когда понял, то не нашел ничего лучшего, как хрипло пробормотать:
– Это же я!
– То есть… как это? – озадаченно спросила Филиппа, и в голосе звучало удивление и нерастаявший девчоночий восторг.
– Ты только что сказала про что-то большое и твердое. Оно не в кармане… это… э-э… часть меня.
Она отстранилась и заглянула ему в глаза, словно подозревая, что ее пытаются выставить дурочкой.
– Ты не понимаешь? – спросил он, уже зная ответ. Желание в нем быстро стихало: он ни за что не позволил бы себе воспользоваться такой неопытностью.
– А что я должна понимать?
Сделав над собой усилие, Корт взял ее руки, все еще обнимающие его за шею, и мягко их разжал. Сердцебиение постепенно замедлилось до нормального. Бог свидетель, он только что поборол одно из сильнейших искушений своей жизни… возможно, впервые. Корт откашлялся, чтобы голос не звучал слишком уж хрипло, и пристально всмотрелся в доверчиво поднятое лицо Филиппы.
– Скажи мне, – начал он, осторожно подбирая слова, – тебе приходилось когда-нибудь видеть обнаженное мужское тело?
– Корт! – воскликнула она в негодовании. – Как ты можешь задавать такие… такие неприличные вопросы!
– Я только имел в виду тело младенца или, скажем, изображение на картине, – пояснил он, против воли улыбаясь.
– Ах, это… нет, едва ли, – с забавным сожалением ответила она. – Как я могла? Мисс Бланш и мисс Беатриса не держат таких картин.
Пожалуй, в этот момент впервые Корт сообразил, откуда проистекала странная неосведомленность Филиппы. В пансионе, конечно же, царили строгие пуританские взгляды незамужних леди. Книги по римской и греческой истории содержат массу иллюстраций, но фиговый листок прикрывает все самое интересное. Единственной, кто мог хоть как-то просветить Филиппу, была Белль, уже знакомая с таинствами супружеских отношений, но вряд ли той пришло в голову сделать это. Проклятие, подумал Корт, Филиппа знает о строении мужского тела меньше, чем монахиня! Что же будет, когда она увидит его голым, и притом без пресловутого фигового листка?
– Послушай, Филли… для тебя не секрет, конечно, что люди, живущие в браке, обычно обзаводятся детьми?
– Я знаю это! – воскликнула она, просияв радостной улыбкой. – Я жду не дождусь, когда у меня будет ребеночек. А ты?
– Да, конечно… – он замолчал, спешно подыскивая слова. – А Бланш и Беатриса… они объяснили тебе, как дети… э-э… откуда берутся дети?
Должно быть, вопрос показался Филиппе нелепым, потому что она засмеялась. :
– Конечно, объяснили! Как же могло быть иначе? Это слишком важная вещь, чтобы оставить меня в неведении. Я знаю, что иметь ребенка может не только замужняя женщина. В нашем пансионе была судомойка, такая хорошенькая… так вот, она забеременела, и когда это открылось, ее рассчитали. Кухарка и все другие служанки плакали и вели себя так, словно наступил Судный День. Мне было не по себе, и я обратилась сначала к одной из своих матушек, а потом и к другой. И, знаешь, каждая сказала одно и то же: глупая девчонка спала с сыном зеленщика. А мисс Бланш еще добавила, что никогда, ни в коем случае нельзя спать с мужчиной до первой брачной ночи. Если девушка позволяет себе такое, она обычно остается с младенцем, которого некому содержать, кроме нее самой.
Корт стоял, как громом пораженный, только что не приоткрыв от изумления рот. Ему стало ясно, чего испугалась Филиппа в ту ночь, когда они возвращались из театра. О Господи, она думала, что чуть было не позволила себе спать с мужчиной! Так, значит, с ней можно делать все что угодно, и она будет всерьез уверена, что это не закончится плохо, если только она не заснет.
Мысленно Корт послал проклятие в адрес безгрешных старых дев из лиллибриджского пансиона. Они учили воспитанниц всему, кроме главного – жизни. И все же он не мог до конца поверить в это и потому, приподняв лицо Филиппы за подбородок, заглянул ей в глаза. На него глянула чистейшая душа, не замутненная ни «греховным знанием», ни притворством. С минуту он решал, не раскрыть ли ей правду прямо сейчас… но будет ли это разумным? Лучше дождаться брачной ночи, и тогда… тогда она поймет, что физическая любовь – одно из наивысших благословений Бога.
Но Корт не намерен был оставлять ничего на усмотрение природы. В последующие дни он пользовался любой возможностью, чтобы остаться с невестой наедине. Ласки его постепенно становились все смелее, и она уже сама с все возрастающим желанием отвечала ему. Как он и ожидал, Филиппа находила совершенно естественным это ненавязчивое знакомство с наукой любви. Она отвечала Корту нетерпеливо, охотно, без ложной стыдливости.
На протяжении этих ослепительных и мучительных четырнадцати дней Корт охранял свое сокровище, как сторожевой пес. Кто бы ни приближался к Филиппе, он немедленно появлялся рядом, и весь вид его был исполнен скрытой угрозы. Кончилось тем, что ни один представитель мужского пола старше пятнадцати не смел приближаться к ней из страха получить оплеуху…
Кто-то потянул его за полу сюртука, и Корт вернулся к действительности.
– Signore, – сказал Кит, не подозревая, какого рода воспоминания он только что прервал, – бабушка послала меня сказать, что она устала и хочет вернуться. Еще она сказала, что нам всем не мешает вздремнуть.
– История повторяется, – с улыбкой заметил Корт вполголоса.
Он посмотрел на Филиппу, и чувство острой радости вдруг захлестнуло его. Ему захотелось обрести крылья и взмыть в небо, но он ограничился тем, что взял маленькую руку сына.
– Итак, мои усталые пилигримы, идите за мной, и я дам вам кров и пищу. На обед я заказал побольше сладкого – и никаких овощей! А что нам съесть на ужин, выберите сами.
– Как вы щедры и великодушны, добрый наш хозяин! – улыбнулась Филиппа.
– Добрый наш хозяин, добрый наш хозяин! – вторил ей Кит, вне себя от радости, что с овощами на время покончено.
Когда «Белокурая ведьма» вышла в море, оставив за кормой сонный рыбацкий городок Гиллсайд, на ее борту были экипаж из пяти матросов и три пассажира, младший из которых в этот момент обследовал палубу.
– Что за чудесная шхуна! – сказала Филиппа Уорбеку с искренним восхищением, когда двухмачтовое судно легко скользнуло прочь от пристани.
Они стояли на носу, наблюдая за тем, как режет отлогие волны изящный бушприт. В движении шхуна напоминала лебедя, грациозно и гордо плывущего вперед.
– Да, – кивнул Уорбек, с нежностью обводя взглядом судно. – Ее построили прямо здесь, в Гиллсайде. Представь себе, она способна делать десять узлов в час.
– А это много?
В это время паруса поймали ветер и со звучным хлопком выгнулись над их головами. Шхуна рванулась вперед так стремительно, словно оторвалась от поверхности воды и взмыла в воздух. Волны так и неслись под бушприт, и Филиппу охватило счастливое возбуждение.
Уорбек заметил это и одобрительно улыбнулся. Казалось, его забавляет непосредственность ее реакции, но, помимо этого, в глазах его она прочла что-то еще, что не сумела точно определить, но сердце Филиппы застучало быстрее.
Уорбек был одет просто и практично, в прочные брюки и белую рубашку, кружева которой у ворота и на обшлагах трепетали на ветру, как хлопья пены, сорванной ветром с верхушки волны. Он был без головного убора, и его угольно-черные, отливающие серебром на солнце волосы перебирал ветер. Он стоял на палубе крепко, как бывалый моряк, словно и не было искалеченной ноги.
– А когда вы в первый раз вышли в море, сэр? – спросил Кит, бесстрашно глядя на белые гребни волн, разбивающихся о борт судна. – Наверное, когда были еще маленьким?
– Нет, Кит, это случилось, когда мне было уже полных девять лет. Леди Августа взяла меня и моего брата Криса на все лето в Галле-Нест, это недалеко от Гиллсайда. Разумеется, мы часто бывали в порту и даже подружились с одним старым рыбаком. Он-то и научил нас ходить под парусами на его шлюпе. Правда, в открытое море нам выходить не разрешалось.
Мальчик посмотрел на опекуна серьезными серыми глазами. Он был одет в точности так же, как Корт: в серые брючки и белую рубашку (подарок леди Августы), и от этого их сходство казалось невероятным.
– Значит, вы всегда слушались взрослых?
– Хм… – Уорбек посмотрел на Филиппу, потом улыбнулся и подмигнул сыну, – скажем так: почти всегда.
Они замолчали, глядя на быстро отдаляющийся городок, картинно красивый в сиренево-серой дымке. Порт с пирсом, вдоль которого тянулась вереница разноцветных лодок, возник еще во времена римского владычества и когда-то соперничал с крупнейшими английскими портами. Но – увы! – любители морских курортов облюбовали на побережье иные места, а древний порт так и остался памятником средневековья с узкими улочками, мощенными круглым булыжником, и городскими воротами, медленно рассыпающимися от времени.
– Signore, а вы часто бывали в Галлс-Нест? – Кит подергал задумавшегося Уорбека за рукав.
– Нет, я был здесь только однажды. Обычно родители снимали дом дальше по побережью, в Бродстеасе, но в том году один знакомый отца предложил ему воспользоваться летним домиком в Галлс-Нест. Я и Крис провели там все три месяца под присмотром бабушки, и это время стало счастливейшим воспоминанием моего детства.
– А где были ваши родители, сэр? Разве мама и папа отпускают детей одних? Или они не могли поехать с вами?
Филиппа ждала ответа, затаив дыхание. Период ухаживания был короток, да и брак их длился не дольше, поэтому она мало успела узнать о семье Уорбека. Он избегал разговоров о семье, а если она настаивала, он отвечал неохотно и уклончиво. И Филиппа, узнав от Белль о скандальной и трагической смерти родителей Уорбека, больше не расспрашивала его, не желая причинять боль. Будь он с ней хоть однажды откровенен, то и она бы открыла ему собственный постыдный секрет, тяжелым бременем лежащий на душе. Сейчас Филиппа ждала ответа, почти уверенная, что Уорбек воздвигнет между собой и сыном такую же стену, какую когда-то воздвиг между собой и ею… нет, между собой и всем остальным миром.
– Моя мать не согласилась бы провести лето в таком захолустье, как Галлс-Нест, – наконец прервал Уорбек затянувшееся молчание. – Она не могла жить без балов и званых вечеров, зато отец их терпеть не мог и потому независимо от времени года оставался в Уорбек-Кастле. Трудно сказать, что он ненавидел больше, Лондон или побережье.
– А где сейчас живет ваш брат? Он все еще приезжает в Галлс-Нест?
Этот простодушный допрос все сильнее тревожил Корта. Он увидел Криса, мечущегося в жару на своей громадной постели и бессвязно призывающего мать, как обычно, погруженную в светские развлечения где-то в Лондоне. С усилием Корт оттеснил тягостное видение.
– Мой брат умер, Кит, – с внешним спокойствием объяснил он. – Лето, которое мы провели в Галлс-Нест вместе с леди Августой, было последним летом его жизни. Той же осенью он умер от скоротечной чахотки.
– Значит, он сейчас на небесах, вместе с моим папой, – с глубокой убежденностью сказал Кит.
– Вне всякого сомнения, – кивнул Корт и про себя подумал, что небеса – это совсем не то место, где пребывает душа усопшего маркиза Сэндхерста.
– Хотелось бы мне иметь брата… – вдруг произнес Кит с заговорщицким видом.
Затаив дыхание, взрослые ожидали продолжения.
– Еще в Венеции я спрашивал маму, не можем ли мы как-нибудь заполучить мальчика, когда будем в Англии, но она сказала: вряд ли это получится, потому что сначала у меня должен появиться новый папа. Мне кажется, обзавестись папой даже труднее, чем братиком..»' поэтому к следующему дню рождения мне подарят только пони.
– А когда?..
– О! – воскликнула Филиппа чересчур громко. – Вы только посмотрите вон на тот корабль!
Она так низко наклонила голову, что поля шляпы скрыли ее лицо, но зоркие глаза Корта успели заметить вспыхнувшие от смущения щеки.
– Где корабль? – заинтересовался Кит, сразу забыв, о чем шла речь.
– Вон там.
Филиппа указала на большой крейсер, судя по всему, держащий курс на Па-де-Кале.
– Это «Феррет», судно королевского военно-морского флота, – сказал Корт. – Полагаю, он направляется к Дувру, чтобы устроить засаду на контрабандистов.
– Ух ты! – воскликнул Кит в восхищении. – Хотел бы я быть капитаном такого вот корабля! Я бы ловил контрабандистов и сажал их в тюрьму.
Филиппа с нежностью посмотрела на сына. Она уже оправилась от смущения, и только краска на щеках напоминала о неловком для нее моменте.
– А я думала, тебе хочется стать гондольером.
– Да, правда, – озадаченно признался мальчик. – А разве нельзя быть сразу и тем, и другим? Signore! Может быть, можно быть то гондольером, то капитаном по очереди, по одной неделе каждым?
Корт не выдержал и засмеялся. Смех Филиппы, звонкий, как колокольчик, присоединился к раскатам его добродушного хохота, и фиалковые глаза обратились к нему с совершенно прежним выражением доверчивой радости.
– Пожалуй, не получится, но ты станешь тем, кем пожелаешь, я в этом совершенно уверен.
И все трое принялись высматривать в безбрежном просторе моря очередной корабль.
Судно двигалось на север вдоль линии побережья. Небо, рано утром совсем ясное, покрылось облачками, похожими на комки ваты. «Белокурая ведьма» и впрямь была прекрасным образцом кораблестроительного искусства, с высоким фальшбортом и палубой из тисовых досок. Поручни отполированы, медные детали надраены до блеска. Капитанская рубка, каюта и кают-компания были обшиты мореным дубом, к услугам кока на камбузе была большая плита, обогревающая к тому же в холодное время жилые помещения.
Когда «Белокурая ведьма» была еще на стапелях, Корт мечтал о том, что однажды направит ее к берегам Италии, в Венецию. Он видел, как судно входит в Гранд-канал и причаливает к ступеням некоего палаццо. После помолвки с Клер он постепенно забыл о своих мечтах. Сейчас, когда Филиппа и Кит были рядом, он понимал, зачем вообще ему понадобилась эта помолвка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42