Куры вроде и не усаживались нынче, с чего это Ходж взял, что должны быть яйца.
Розамунда дернула разболтанную в петлях дверцу и провела светильником вдоль устланных соломой гнезд. А ведь и верно, есть три крапчатых яйца. Она проворно уложила их в корзинку и, снова распахнув дверь, сделала шаг назад – и в ужасе вскрикнула, упершись во что-то твердое. Оклемавшись от страха, она поняла, что это Ходж, его шкодливые руки. А отчим прямо захлебывался от смеха, радуясь, как ловко он сумел-таки ее заловить. Девушка рванулась прочь, но он крепко в нее вцепился.
– Чего это ты так испугалась. Это ж я.
– Оттого и испугалась. Ну-ка пусти!
– Не-е-т, ты чуток погоди, – снова захихикал он, смакуя ее страх.
Он дышал на Розамунду крепким пивным перегаром, видать, только что добавил к выпитому за ужином – для куражу.
– Пора отдавать должок, Рози. Я ж обещал, что прощу, коли ты будешь со мной ласковее. – Он прижал дряблые слюнявые губы к ее рту: к горлу, Розамунды от омерзения прихлынула желчь. Она колотила Ходжа по плечам, пихалась. Но тот крепко стоял на ногах и ни в какую не хотел ее отпускать. Тогда она попыталась его вразумить:
– Эвон холодище какой. Лучше пойдем домой.
– Говорю, погоди чуток, девонька. Ох и лют я до тебя нынче. На-тка пощупай. – Он прижал ее ладонь к набрякшему паху, и она ощутила, как от ее прикосновения его мужская оснастка затвердела еще сильнее. Желудок Розамунды свело от гадливости, и она тут же отдернула руку. А Ходжу до того уж приспичило, что он даже забыл перехватить ее ладонь, и тогда Розамунда со всей силы отпихнула его. Насильник опрокинулся навзничь. Розамунда побежала, то спотыкаясь на колдобинах, то по щиколотку проваливаясь в заросшие травой рытвины. Но сейчас она не обращала внимания на такие пустяки, только бы поскорее куда-нибудь скрыться. Она не может больше оставаться в Доме на окраине. Джоан опять до беспамятства напилась. А им с Мэри не справиться с осатаневшим отчимом.
Из темноты донесся рык ярости, опасно близкий. Розамунда погасила огарок – его неверное пламя могло ее выдать. Теперь ночь стала непроглядно темной, как никогда. За спиной все не смолкало тяжкое пыхтение. В соседних домишках сквозь затворенные ставни еще видны были полоски света, но рассчитывать на то, что кто-то из соседей выйдет, чтобы ее защитить, Розамунда не могла. Наоборот, небось, как увидят, что здесь происходит, станут распалять Ходжа да подзадоривать, чтобы укротил своенравную падчерицу.
У Розамунды вдруг резко закололо в боку, пришлось остановиться. Тут рядом с дорогой сад Гуди Кларка – больше ей спрятаться негде. Вскарабкавшись на каменную ограду, она соскользнула вниз и метнулась к деревьям. Яблоневый сад тянулся до самой Поунтфрактской дороги. И лишь сейчас Розамунда вспомнила про огромного мастиффа, которого Кларк завел, чтобы никому неповадно было отрясать его яблони. По счастью, нынче декабрь, и охранять вроде как нечего. Может, ей повезет и пес спит себе в теплой будке, холод-то ведь не тетка. Розамунда легла на землю, прижавшись к комлю самой толстой яблони, одна ветвь которой свисала совсем низко. Ой лишенько, среди голых деревьев не очень-то и спрячешься… Оставалось только надеяться, что, глянув на ровные рядки деревьев, Ходж спьяну не сообразит, что она схоронилась за стволом. Она услыхала, что он лезет через ограду. Вот уже, спотыкаясь, побрел в глубь сада… Розамунда боялась вздохнуть.
Ходж все больше терял терпение, выкрикая ее имя. В ответ на его вопли вдалеке раздался густой лай, гулко прокатившийся по ночной тишине. Заслышав четвероногого сторожа, Ходж тут же умолк. У Розамунды засосало под ложечкой и часто-часто забилось сердце: ведь пес мог накинуться и на нее. Чтобы хоть как-то защититься от собачьих клыков и когтей, она обмотала накидкой голову и руки.
Время шло. Никто на нее не накидывался, не впивался слюнявой пастью, не давил мускулистыми лапами. И Ходжа тоже больше не было слышно. Розамунда перевела дух и осмелилась немного размять затекшие ноги, прикрытые тяжелой суконной юбкой. Выжидая, она прикрыла глаза, а потом незаметно уснула, прижавшись к грубой жесткой коре, словно это была подушка.
Сэр Исмей де Джир с наслаждением протянул к огню переобутые в комнатные туфли ноги, наслаждаясь уютным теплом. Потолок в апартаментах здешней гостиницы, безусловно, низковат, но постельное белье было чистым, а пол устилали свежие циновки. Как ни странно, тут хорошо кормили, и вино подавали вполне приличное. Он был приятно удивлен, что под простой соломенной крышей «Приюта пастухов» нашел совсем не то, что ожидал. А ожидал он прокисшее пиво, черствый хлеб и кишащие блохами трухлявые соломенные тюфяки.
Он зевнул, потом еще раз. Вообще-то он строго-настрого приказал себе бодрствовать – покуда нянюшка не доложит ему перед сном, как нынче чувствует себя дочь. Однако, сидя у нежащего его огня, очень трудно было выполнять приказ.
Его мысли перенеслись в сегодняшнее утро, к той девушке, которую он видел на тракте. Его сердце и сейчас сжималось, стоило только вызвать из памяти прекрасное девичье лицо. Он узнал бы его в любой толпе. Говоря по правде, она заметно похожа на свою мать, но и сходство с иным существом несомненно. Эти пышные, блестящие, с ореховым отливом волосы, эти огромные карие глаза с золотыми и зелеными искрами, отороченные густыми ресницами, эта безупречная кожа, эта гордая статная фигура – вылитая леди Розамунда Лэнгли в лучшую ее пору, когда красота ее гремела по всему краю. Разве что подбородок маловат, да уж слишком тонка, до болезненности. Крестьянская девчонка Джоан, бесспорно, сотворила копию более совершенную, нежели оригинал.
При воспоминании о встреченной утром красотке губы сэра Исмея невольно складывались в улыбку. Непростительно позволить такой крале прозябать в Виттоне, там, небось, все то же, что и двадцать лет назад. Окажись эта девушка при дворе, она стала бы лакомой приманкой для королей и принцев. Но ей скорее всего придется выйти замуж за кого-нибудь свинопаса. И наплодить с ним ораву сопляков. Если, конечно… Сэр Исмей задумчиво потер подбородок. Может статься, он сам распорядиться ее будущим, внесет перемены. Было времечко, когда он лелеял относительно этой крошки грандиозные планы.
Погруженный в раздумья, он не расслышал робкий стук в дверь. Постучали сильнее, и он, выпрямившись в кресле, приказал войти. Нянюшка почтительно присела, бросив завистливый взгляд на яркий очаг.
– Что скажешь, женщина? Есть какие-то вести? – спросил сэр Исмей, не потрудившись даже взглянуть на усталое лицо вошедшей. А если бы взглянул, ему бы не пришлось ничего спрашивать. Плечи ее были сгорблены, а темные глаза тусклы, в них таилась покорность неодолимой беде.
– Коли вы о добрых вестях пытаете, господин, таких у меня нету.
– А дурные?
– Дурных-то полон рот.
Встревоженный ее словами, сэр Исмей вскочил на ноги:
– Говори же, не томи меня.
– Госпожа моя вся горит, жарче августовского солнца. Мазь знахарки совсем не помогла. Я уж втирала, втирала, аж руки ломит. В ее спаленке студено, ровно в склепе, а касаточка наша горячей огня.
– Я сейчас подойду. Знахарка здесь?
Женщина пожала плечами, давая понять, что у нее нет ни времени, ни желания выяснять, где знахарка.
– А на что она вам. Она сказала, что сделала для госпожи все, что могла.
Сэр Исмей спешно стал натягивать отороченный мехом халат, на ходу пропихивая руки в рукава, и ринулся к двери. Лицо его стало чрезвычайно мрачным и угрюмым.
Они на ощупь спустились по узенькой лестнице и пошли вдоль забранной панелями стены. В конце коридора горел светильник, от его неровного пламени по потолку метались огромные тени. Господин и нянюшка торопливо приближались к покою больной. Когда сэр Исмей подошел, охранники, стоявшие у двери, почтительно его приветствовали. Обычно сэр Исмей отвечал им какой-нибудь шуткой, но в этот раз он никого и ничего не замечал, подавленный дурными новостями о состоянии дочери. Нет, она не оставит его… Она должна, должна поправиться… и как можно скорее… иначе – крах…
Он толкнул дверь комнаты и вошел. Его обдало холодным воздухом. Две плачущие женщины тут же вскочили и, пятясь, сделали реверанс, потом поспешили прочь.
Сэр Исмей взглянул на лежавшую на узкой постели юную свою дочь, и сердце его мучительно дрогнуло.
Точеное личико было словно из воска, белее подушки, на которой покоилась ее голова, зато на щеках горели два алых пятна. Он провел рукой по лбу страдалицы – просто огонь…
– Душа моя, – прошептал он, преклоняя колени, не чувствуя, как колкая солома впивается в его кожу. – Ты меня слышишь, душенька? – Его властный голос был непривычно нежен.
Девушка со стоном к нему повернулась, бормоча что-то непонятное. Лишь спустя две-три минуты он понял, что она лопочет по-французски. Но речь ее лилась бессвязно. «Она же бредит, – ужаснулся он. – Бред, и эта страшная лихорадка… его девочка может умереть!»
От этой мысли сэр Исмей весь похолодел. Нет, она не должна погибнуть! Он не допустит этого! Она же единственное его дитя! Господи, только не сейчас, ведь он только что забрал ее из Франции, чтобы поправить ее свадьбой свои дела. Он так надеялся на этот союз, который должен был укрепить его пошатнувшиеся позиции на воинственном Севере. Замужество дочери сулило ему столь необходимую поддержку, целую рать опытных вояк, богатство и такого зятя, о котором можно лишь мечтать. Само небо послало ему могущественного Генри Рэвенскрэгского в ответ на горячие мольбы: этот северянин обладал огромной властью и влиянием и был в альянсе с кланом Перси, то есть с некоронованными королями Севера. Сэр Исмей не мог допустить, чтобы все это безвозвратно ускользнуло от него…
Лорд Исмей взял в руки влажную тряпицу, лежавшую на столике, и положил ее на пылающий лоб своего дитяти. Потом велел нянюшке принести чистой воды. Та покорно удалилась.
Он вдруг почувствовал себя очень усталым, ощутил, как ослабело уставшее сердце и как жаждет отдохновения тело. Равнодушная действительность не посчиталась с его амбициями, они лопнули как свиной пузырь. Он знал, что, если свадьба не состоится, со всеми заветными надеждами рано или поздно придется расстаться. Без его изнеженной дочери ему не добиться союза с Рэвенскрэгом, – стало быть, в грядущем ему рассчитывать не на что… Исмей де Джир, припав лбом к покрывалу, молил Господа не забирать ее. Не зная ни строчки из Писания, он уповал на то, что истовость и искренность молитв искупят его невежество и грехи.
Неужели Господь будет так суров, что пошлет наказание сэру Исмею сейчас, когда цель совсем рядом, осталось лишь протянуть руку… Неужели он лишь затем забрал дочь из Франции – которую там холили и лелеяли до назначенного им срока, – чтобы ввергнуть ее в страшную хворь здесь, в ее родной Англии. Видно, Рэвенскрэгу говорено было не мешкая взять в супруги наследницу сэра Исмея, проявить мудрость, породнившись со старинным родом де Джиров. Он даже не пытался увернуться от странно поспешных приготовлений к бракосочетанию. Они уже вовсю шли, чтобы свадьба стала как бы частью знаменитого Рождественского праздника, коими давно прославился фамильный замок Рэвенскрэгов. Даже церковь дала Гарри разрешение на скоропалительный брак. Так что причин для проволочек пока не было.
В конце концов сэр Исмей, вздохнув, поднял голову, в которой неотступно крутились мысли о том, как бы нарядить дочь в пышный свадебный наряд, и как можно скорее. Ей бы только добраться, перетерпеть всего денек дорожные невзгоды. Да, но Генри Рэвенскрэгский не такой простак, вынужден был признать сэр Исмей. И не следует совершать действий, которые могли бы насторожить будущего зятя и заставить его получше проверить положение дел. И тогда он непременно прознает, что лен, предназначенный невесте в приданое, отягощен долгами. И еще: он наверняка захочет провести с молодой женой брачную ночь. Потребовать то, что ему причитается. Но не сыскать сэру Исмею такого кудесника, который сумел бы превратить это истекающее горячечным потом, бредящее существо в робкую новобрачную с потупленным по монастырской привычке глазками. Никто на свете не смог бы скрыть роковую истину: девушка смертельно больна.
Внезапное подозрение вдруг заставило его отступить от ложа страдалицы. А что, если несчастная его дочь подцепила во Франции чуму? Мамка да няньки, ходившие за ней, уж конечно не могут распознать такую болезнь, они, наверное, подумали, что это всего лишь морской недуг. Он и сам первым делом подумал про то же, ведь по каналу унеслись на всех парусах. «Дурнота от болтанки, эка важность», – утешил он тогда себя. И лишь хорошенько приглядевшись, он заметил, как неестественно бледна его дочь, какой исхудалый у нее вид. А уж когда услышал и сухой кашель, сердце у него так и зашлось. Сэр Исмей понял, что алые ровные пятна на щеках – вовсе не от избытка здоровья. Напротив, это скорбные меты тяжкой болезни.
Снова появилась нянюшка, и он, стоя в сторонке, молча смотрел, как она, обмочив тряпицу в ледяной воде, отирает лоб своей питомицы.
А ведь будто бы жар немного спал, или ему просто очень хочется в это верить? Нет, так и есть, хворь вроде бы меньше лютует… Сэр Исмей воспрял духом. Пока еще ему рано хоронить свои мечты… Признаться, он никак не ожидал, что его молитвы будут так скоро услышаны… Может, и правда его девочке удалось перемочь лихорадку…
– Вроде бы ей полегчало, – вдруг охрипнув проговорил он, но женщина лишь молча пожала плечами. – Если будут перемены, сей же час дай мне знать, в любое время.
– Как прикажете, господин. Так мы едем завтра?
– Все в Божьей воле.
Обрадованный явными переменами к лучшему, сэр Исмей на этот раз нашел пару добрых слов для раздираемых зевотой стражников. А вернувшись в спальню, заметил, что она смотрится светлей и приветливей. Как знать, глядишь, все еще наладится. Пик болезни позади, дочка сумела побороть ее. Пробормотав благодарственную молитву, он скинул халат и забрался под одеяло. Тома он будить не стал, малый ведь уже услужил ему как должно перед сном. Сэр Исмей это вам не какой-нибудь неженка, из тех дворянчиков, которые, как он слыхал, не могут сами поправить собственную подушку или подтянуть одеяло. Сэр Исмей очень гордился своей независимостью от слуг.
Стояла глубокая ночь, все постояльцы мирно почивали в своих постелях, когда в дверь сэра Исмея настойчиво постучали. Спал он чутко и пробудился сразу, хоть устал непомерно, а постель была мягкой и теплой…
– Входите, – крикнул он, чувствуя, что будят его неспроста. Он никому не спускал, когда его по глупости беспокоили из-за пустяков.
Это был Хартли, верный его капитан. За ним, еле волоча ноги, в комнату вошла нянюшка.
– Простите, что разбудил вас, милорд, но у Сары есть для вас новость.
От этих слов сердце сэра Исмея окаменело.
– И какая же? – спросил он, откидывая одеяла и опять натягивая халат.
– Беда, милорд. Видать, наша возлюбленная госпожа… умерла, – с почтительной скорбью тихо произнес Хартли.
– Умерла? – недоуменно повторил сэр Исмей, не в силах осмыслить услышанное.
– О, мой господин, ничего я, горемычная, не могла уж поделать. Она тихохонько так отошла. Я и глазом моргнуть не успела, – проговорила женщина, обливаясь слезами. – И вот сразу пришла, как вы приказывали.
Капитан и нянюшка благоговейно молчали, обрушив на своего хозяина страшную весть. Сэру Исмею показалось, что сердце его сейчас лопнет от жгучего горя и выскочит из груди. Он слышал, как яростно заструилась кровь по жилам. Мучительная боль утраты, шок от внезапного удара, крах надежд – все навалилось на него разом. Сэр Исмей вдруг почувствовал, что у него подкашиваются ноги, и потянулся к скамейке. Хартли быстро пододвинул ее хозяину, осмелившись даже поддержать его за плечо.
– Кто еще знает об этом? – спросил сэр Исмей после долгого молчания.
– Никто, кроме нас, милорд.
– Вот и ладно. Теперь мне надобно обдумать, как быть дальше.
– Да, милорд, – с обычной для военного человека краткостью отозвался Хартли и крепко ущипнул нянюшку за пухлую руку, когда та открыла рот, чтобы что-то брякнуть. – Прикажете удалиться?
Сэр Исмей кивнул и, поразмыслив, добавил:
– Охрана у ее дверей пусть остается на месте. И никому ни слова. Ты понял?
– Можете положиться на меня… на нас, – уточнил он, строго посмотрев на рыдающую женщину. – Будем ждать ваших дальнейших приказаний.
Сэр Исмей даже не слышал, как они вышли. Он долго сидел, обхватив голову руками, чувствуя в душе полную опустошенность. Значит, теперь его дочке больше не надобно будет терпеть дорожные невзгоды и обводить вокруг пальца Рэвенскрэга. Теперь уж точно все потеряно: возможность продолжения старинного рода де Джиров, имущество, фамильный замок – все теперь кануло в пучину постыдных долгов и стариковского одиночества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Розамунда дернула разболтанную в петлях дверцу и провела светильником вдоль устланных соломой гнезд. А ведь и верно, есть три крапчатых яйца. Она проворно уложила их в корзинку и, снова распахнув дверь, сделала шаг назад – и в ужасе вскрикнула, упершись во что-то твердое. Оклемавшись от страха, она поняла, что это Ходж, его шкодливые руки. А отчим прямо захлебывался от смеха, радуясь, как ловко он сумел-таки ее заловить. Девушка рванулась прочь, но он крепко в нее вцепился.
– Чего это ты так испугалась. Это ж я.
– Оттого и испугалась. Ну-ка пусти!
– Не-е-т, ты чуток погоди, – снова захихикал он, смакуя ее страх.
Он дышал на Розамунду крепким пивным перегаром, видать, только что добавил к выпитому за ужином – для куражу.
– Пора отдавать должок, Рози. Я ж обещал, что прощу, коли ты будешь со мной ласковее. – Он прижал дряблые слюнявые губы к ее рту: к горлу, Розамунды от омерзения прихлынула желчь. Она колотила Ходжа по плечам, пихалась. Но тот крепко стоял на ногах и ни в какую не хотел ее отпускать. Тогда она попыталась его вразумить:
– Эвон холодище какой. Лучше пойдем домой.
– Говорю, погоди чуток, девонька. Ох и лют я до тебя нынче. На-тка пощупай. – Он прижал ее ладонь к набрякшему паху, и она ощутила, как от ее прикосновения его мужская оснастка затвердела еще сильнее. Желудок Розамунды свело от гадливости, и она тут же отдернула руку. А Ходжу до того уж приспичило, что он даже забыл перехватить ее ладонь, и тогда Розамунда со всей силы отпихнула его. Насильник опрокинулся навзничь. Розамунда побежала, то спотыкаясь на колдобинах, то по щиколотку проваливаясь в заросшие травой рытвины. Но сейчас она не обращала внимания на такие пустяки, только бы поскорее куда-нибудь скрыться. Она не может больше оставаться в Доме на окраине. Джоан опять до беспамятства напилась. А им с Мэри не справиться с осатаневшим отчимом.
Из темноты донесся рык ярости, опасно близкий. Розамунда погасила огарок – его неверное пламя могло ее выдать. Теперь ночь стала непроглядно темной, как никогда. За спиной все не смолкало тяжкое пыхтение. В соседних домишках сквозь затворенные ставни еще видны были полоски света, но рассчитывать на то, что кто-то из соседей выйдет, чтобы ее защитить, Розамунда не могла. Наоборот, небось, как увидят, что здесь происходит, станут распалять Ходжа да подзадоривать, чтобы укротил своенравную падчерицу.
У Розамунды вдруг резко закололо в боку, пришлось остановиться. Тут рядом с дорогой сад Гуди Кларка – больше ей спрятаться негде. Вскарабкавшись на каменную ограду, она соскользнула вниз и метнулась к деревьям. Яблоневый сад тянулся до самой Поунтфрактской дороги. И лишь сейчас Розамунда вспомнила про огромного мастиффа, которого Кларк завел, чтобы никому неповадно было отрясать его яблони. По счастью, нынче декабрь, и охранять вроде как нечего. Может, ей повезет и пес спит себе в теплой будке, холод-то ведь не тетка. Розамунда легла на землю, прижавшись к комлю самой толстой яблони, одна ветвь которой свисала совсем низко. Ой лишенько, среди голых деревьев не очень-то и спрячешься… Оставалось только надеяться, что, глянув на ровные рядки деревьев, Ходж спьяну не сообразит, что она схоронилась за стволом. Она услыхала, что он лезет через ограду. Вот уже, спотыкаясь, побрел в глубь сада… Розамунда боялась вздохнуть.
Ходж все больше терял терпение, выкрикая ее имя. В ответ на его вопли вдалеке раздался густой лай, гулко прокатившийся по ночной тишине. Заслышав четвероногого сторожа, Ходж тут же умолк. У Розамунды засосало под ложечкой и часто-часто забилось сердце: ведь пес мог накинуться и на нее. Чтобы хоть как-то защититься от собачьих клыков и когтей, она обмотала накидкой голову и руки.
Время шло. Никто на нее не накидывался, не впивался слюнявой пастью, не давил мускулистыми лапами. И Ходжа тоже больше не было слышно. Розамунда перевела дух и осмелилась немного размять затекшие ноги, прикрытые тяжелой суконной юбкой. Выжидая, она прикрыла глаза, а потом незаметно уснула, прижавшись к грубой жесткой коре, словно это была подушка.
Сэр Исмей де Джир с наслаждением протянул к огню переобутые в комнатные туфли ноги, наслаждаясь уютным теплом. Потолок в апартаментах здешней гостиницы, безусловно, низковат, но постельное белье было чистым, а пол устилали свежие циновки. Как ни странно, тут хорошо кормили, и вино подавали вполне приличное. Он был приятно удивлен, что под простой соломенной крышей «Приюта пастухов» нашел совсем не то, что ожидал. А ожидал он прокисшее пиво, черствый хлеб и кишащие блохами трухлявые соломенные тюфяки.
Он зевнул, потом еще раз. Вообще-то он строго-настрого приказал себе бодрствовать – покуда нянюшка не доложит ему перед сном, как нынче чувствует себя дочь. Однако, сидя у нежащего его огня, очень трудно было выполнять приказ.
Его мысли перенеслись в сегодняшнее утро, к той девушке, которую он видел на тракте. Его сердце и сейчас сжималось, стоило только вызвать из памяти прекрасное девичье лицо. Он узнал бы его в любой толпе. Говоря по правде, она заметно похожа на свою мать, но и сходство с иным существом несомненно. Эти пышные, блестящие, с ореховым отливом волосы, эти огромные карие глаза с золотыми и зелеными искрами, отороченные густыми ресницами, эта безупречная кожа, эта гордая статная фигура – вылитая леди Розамунда Лэнгли в лучшую ее пору, когда красота ее гремела по всему краю. Разве что подбородок маловат, да уж слишком тонка, до болезненности. Крестьянская девчонка Джоан, бесспорно, сотворила копию более совершенную, нежели оригинал.
При воспоминании о встреченной утром красотке губы сэра Исмея невольно складывались в улыбку. Непростительно позволить такой крале прозябать в Виттоне, там, небось, все то же, что и двадцать лет назад. Окажись эта девушка при дворе, она стала бы лакомой приманкой для королей и принцев. Но ей скорее всего придется выйти замуж за кого-нибудь свинопаса. И наплодить с ним ораву сопляков. Если, конечно… Сэр Исмей задумчиво потер подбородок. Может статься, он сам распорядиться ее будущим, внесет перемены. Было времечко, когда он лелеял относительно этой крошки грандиозные планы.
Погруженный в раздумья, он не расслышал робкий стук в дверь. Постучали сильнее, и он, выпрямившись в кресле, приказал войти. Нянюшка почтительно присела, бросив завистливый взгляд на яркий очаг.
– Что скажешь, женщина? Есть какие-то вести? – спросил сэр Исмей, не потрудившись даже взглянуть на усталое лицо вошедшей. А если бы взглянул, ему бы не пришлось ничего спрашивать. Плечи ее были сгорблены, а темные глаза тусклы, в них таилась покорность неодолимой беде.
– Коли вы о добрых вестях пытаете, господин, таких у меня нету.
– А дурные?
– Дурных-то полон рот.
Встревоженный ее словами, сэр Исмей вскочил на ноги:
– Говори же, не томи меня.
– Госпожа моя вся горит, жарче августовского солнца. Мазь знахарки совсем не помогла. Я уж втирала, втирала, аж руки ломит. В ее спаленке студено, ровно в склепе, а касаточка наша горячей огня.
– Я сейчас подойду. Знахарка здесь?
Женщина пожала плечами, давая понять, что у нее нет ни времени, ни желания выяснять, где знахарка.
– А на что она вам. Она сказала, что сделала для госпожи все, что могла.
Сэр Исмей спешно стал натягивать отороченный мехом халат, на ходу пропихивая руки в рукава, и ринулся к двери. Лицо его стало чрезвычайно мрачным и угрюмым.
Они на ощупь спустились по узенькой лестнице и пошли вдоль забранной панелями стены. В конце коридора горел светильник, от его неровного пламени по потолку метались огромные тени. Господин и нянюшка торопливо приближались к покою больной. Когда сэр Исмей подошел, охранники, стоявшие у двери, почтительно его приветствовали. Обычно сэр Исмей отвечал им какой-нибудь шуткой, но в этот раз он никого и ничего не замечал, подавленный дурными новостями о состоянии дочери. Нет, она не оставит его… Она должна, должна поправиться… и как можно скорее… иначе – крах…
Он толкнул дверь комнаты и вошел. Его обдало холодным воздухом. Две плачущие женщины тут же вскочили и, пятясь, сделали реверанс, потом поспешили прочь.
Сэр Исмей взглянул на лежавшую на узкой постели юную свою дочь, и сердце его мучительно дрогнуло.
Точеное личико было словно из воска, белее подушки, на которой покоилась ее голова, зато на щеках горели два алых пятна. Он провел рукой по лбу страдалицы – просто огонь…
– Душа моя, – прошептал он, преклоняя колени, не чувствуя, как колкая солома впивается в его кожу. – Ты меня слышишь, душенька? – Его властный голос был непривычно нежен.
Девушка со стоном к нему повернулась, бормоча что-то непонятное. Лишь спустя две-три минуты он понял, что она лопочет по-французски. Но речь ее лилась бессвязно. «Она же бредит, – ужаснулся он. – Бред, и эта страшная лихорадка… его девочка может умереть!»
От этой мысли сэр Исмей весь похолодел. Нет, она не должна погибнуть! Он не допустит этого! Она же единственное его дитя! Господи, только не сейчас, ведь он только что забрал ее из Франции, чтобы поправить ее свадьбой свои дела. Он так надеялся на этот союз, который должен был укрепить его пошатнувшиеся позиции на воинственном Севере. Замужество дочери сулило ему столь необходимую поддержку, целую рать опытных вояк, богатство и такого зятя, о котором можно лишь мечтать. Само небо послало ему могущественного Генри Рэвенскрэгского в ответ на горячие мольбы: этот северянин обладал огромной властью и влиянием и был в альянсе с кланом Перси, то есть с некоронованными королями Севера. Сэр Исмей не мог допустить, чтобы все это безвозвратно ускользнуло от него…
Лорд Исмей взял в руки влажную тряпицу, лежавшую на столике, и положил ее на пылающий лоб своего дитяти. Потом велел нянюшке принести чистой воды. Та покорно удалилась.
Он вдруг почувствовал себя очень усталым, ощутил, как ослабело уставшее сердце и как жаждет отдохновения тело. Равнодушная действительность не посчиталась с его амбициями, они лопнули как свиной пузырь. Он знал, что, если свадьба не состоится, со всеми заветными надеждами рано или поздно придется расстаться. Без его изнеженной дочери ему не добиться союза с Рэвенскрэгом, – стало быть, в грядущем ему рассчитывать не на что… Исмей де Джир, припав лбом к покрывалу, молил Господа не забирать ее. Не зная ни строчки из Писания, он уповал на то, что истовость и искренность молитв искупят его невежество и грехи.
Неужели Господь будет так суров, что пошлет наказание сэру Исмею сейчас, когда цель совсем рядом, осталось лишь протянуть руку… Неужели он лишь затем забрал дочь из Франции – которую там холили и лелеяли до назначенного им срока, – чтобы ввергнуть ее в страшную хворь здесь, в ее родной Англии. Видно, Рэвенскрэгу говорено было не мешкая взять в супруги наследницу сэра Исмея, проявить мудрость, породнившись со старинным родом де Джиров. Он даже не пытался увернуться от странно поспешных приготовлений к бракосочетанию. Они уже вовсю шли, чтобы свадьба стала как бы частью знаменитого Рождественского праздника, коими давно прославился фамильный замок Рэвенскрэгов. Даже церковь дала Гарри разрешение на скоропалительный брак. Так что причин для проволочек пока не было.
В конце концов сэр Исмей, вздохнув, поднял голову, в которой неотступно крутились мысли о том, как бы нарядить дочь в пышный свадебный наряд, и как можно скорее. Ей бы только добраться, перетерпеть всего денек дорожные невзгоды. Да, но Генри Рэвенскрэгский не такой простак, вынужден был признать сэр Исмей. И не следует совершать действий, которые могли бы насторожить будущего зятя и заставить его получше проверить положение дел. И тогда он непременно прознает, что лен, предназначенный невесте в приданое, отягощен долгами. И еще: он наверняка захочет провести с молодой женой брачную ночь. Потребовать то, что ему причитается. Но не сыскать сэру Исмею такого кудесника, который сумел бы превратить это истекающее горячечным потом, бредящее существо в робкую новобрачную с потупленным по монастырской привычке глазками. Никто на свете не смог бы скрыть роковую истину: девушка смертельно больна.
Внезапное подозрение вдруг заставило его отступить от ложа страдалицы. А что, если несчастная его дочь подцепила во Франции чуму? Мамка да няньки, ходившие за ней, уж конечно не могут распознать такую болезнь, они, наверное, подумали, что это всего лишь морской недуг. Он и сам первым делом подумал про то же, ведь по каналу унеслись на всех парусах. «Дурнота от болтанки, эка важность», – утешил он тогда себя. И лишь хорошенько приглядевшись, он заметил, как неестественно бледна его дочь, какой исхудалый у нее вид. А уж когда услышал и сухой кашель, сердце у него так и зашлось. Сэр Исмей понял, что алые ровные пятна на щеках – вовсе не от избытка здоровья. Напротив, это скорбные меты тяжкой болезни.
Снова появилась нянюшка, и он, стоя в сторонке, молча смотрел, как она, обмочив тряпицу в ледяной воде, отирает лоб своей питомицы.
А ведь будто бы жар немного спал, или ему просто очень хочется в это верить? Нет, так и есть, хворь вроде бы меньше лютует… Сэр Исмей воспрял духом. Пока еще ему рано хоронить свои мечты… Признаться, он никак не ожидал, что его молитвы будут так скоро услышаны… Может, и правда его девочке удалось перемочь лихорадку…
– Вроде бы ей полегчало, – вдруг охрипнув проговорил он, но женщина лишь молча пожала плечами. – Если будут перемены, сей же час дай мне знать, в любое время.
– Как прикажете, господин. Так мы едем завтра?
– Все в Божьей воле.
Обрадованный явными переменами к лучшему, сэр Исмей на этот раз нашел пару добрых слов для раздираемых зевотой стражников. А вернувшись в спальню, заметил, что она смотрится светлей и приветливей. Как знать, глядишь, все еще наладится. Пик болезни позади, дочка сумела побороть ее. Пробормотав благодарственную молитву, он скинул халат и забрался под одеяло. Тома он будить не стал, малый ведь уже услужил ему как должно перед сном. Сэр Исмей это вам не какой-нибудь неженка, из тех дворянчиков, которые, как он слыхал, не могут сами поправить собственную подушку или подтянуть одеяло. Сэр Исмей очень гордился своей независимостью от слуг.
Стояла глубокая ночь, все постояльцы мирно почивали в своих постелях, когда в дверь сэра Исмея настойчиво постучали. Спал он чутко и пробудился сразу, хоть устал непомерно, а постель была мягкой и теплой…
– Входите, – крикнул он, чувствуя, что будят его неспроста. Он никому не спускал, когда его по глупости беспокоили из-за пустяков.
Это был Хартли, верный его капитан. За ним, еле волоча ноги, в комнату вошла нянюшка.
– Простите, что разбудил вас, милорд, но у Сары есть для вас новость.
От этих слов сердце сэра Исмея окаменело.
– И какая же? – спросил он, откидывая одеяла и опять натягивая халат.
– Беда, милорд. Видать, наша возлюбленная госпожа… умерла, – с почтительной скорбью тихо произнес Хартли.
– Умерла? – недоуменно повторил сэр Исмей, не в силах осмыслить услышанное.
– О, мой господин, ничего я, горемычная, не могла уж поделать. Она тихохонько так отошла. Я и глазом моргнуть не успела, – проговорила женщина, обливаясь слезами. – И вот сразу пришла, как вы приказывали.
Капитан и нянюшка благоговейно молчали, обрушив на своего хозяина страшную весть. Сэру Исмею показалось, что сердце его сейчас лопнет от жгучего горя и выскочит из груди. Он слышал, как яростно заструилась кровь по жилам. Мучительная боль утраты, шок от внезапного удара, крах надежд – все навалилось на него разом. Сэр Исмей вдруг почувствовал, что у него подкашиваются ноги, и потянулся к скамейке. Хартли быстро пододвинул ее хозяину, осмелившись даже поддержать его за плечо.
– Кто еще знает об этом? – спросил сэр Исмей после долгого молчания.
– Никто, кроме нас, милорд.
– Вот и ладно. Теперь мне надобно обдумать, как быть дальше.
– Да, милорд, – с обычной для военного человека краткостью отозвался Хартли и крепко ущипнул нянюшку за пухлую руку, когда та открыла рот, чтобы что-то брякнуть. – Прикажете удалиться?
Сэр Исмей кивнул и, поразмыслив, добавил:
– Охрана у ее дверей пусть остается на месте. И никому ни слова. Ты понял?
– Можете положиться на меня… на нас, – уточнил он, строго посмотрев на рыдающую женщину. – Будем ждать ваших дальнейших приказаний.
Сэр Исмей даже не слышал, как они вышли. Он долго сидел, обхватив голову руками, чувствуя в душе полную опустошенность. Значит, теперь его дочке больше не надобно будет терпеть дорожные невзгоды и обводить вокруг пальца Рэвенскрэга. Теперь уж точно все потеряно: возможность продолжения старинного рода де Джиров, имущество, фамильный замок – все теперь кануло в пучину постыдных долгов и стариковского одиночества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41