Скорее ты подливаешь масла в огонь, который уже и без того трудно погасить.Патрик тяжело вздохнул.— Я скажу тебе одно: я верю, что делаю единственно возможное для того, чтобы прекратить никому не нужную войну.— На словах у тебя всегда все получается гладко, — возразила Марсали. — Ты ловко играешь ими. Сколько раз ты заговаривал зубы Гэвину, мне, даже отцу, и мы невольно начинали верить в то, что было нужно тебе. Я уверовала, что ты можешь все, — она горько усмехнулась, — даже достать звезду с неба. Я думала, ты не такой, как другие мужчины, и тебя волнуют не одни войны и месть.— Так и есть, — произнес он. — Меня волнует еще очень многое. Пожалуйста… — Он запнулся, устало прикрыл глаза. — Прошу тебя, поверь мне снова. Хоть ненадолго.Марсали смотрела на него враждебно, осуждающе, ее взгляд был полон боли.— Поверить тебе, говоришь ты? Но ты ничего не объясняешь. Ты просто хочешь сделать меня безвольной пешкой в игре, в которую ты — и, наверное, Гэвин — втягиваете оба наших клана. — Она нахмурилась еще больше, покачала головой. — Все эти годы я так гордилась тобой, когда до меня доходили вести о твоей доблести, о твоих победах. Но теперь я знаю, какой ценой ты и другие мужчины готовы платить за такую славу. Знаю, что проливать невинную кровь, умножать число вдов и сирот — небольшая доблесть. И уж, конечно, сеять смерть и разрушение — не самое праведное дело. — Она закрыла глаза. — В твоей игре мне нет места.«Мне ничего от тебя не нужно». Из всего сказанного Патрик услышал только эти слова, хотя Марсали не произнесла их. Но даже скажи она их вслух, яснее выразить свои чувства ей уже не удалось бы.Он отвернулся к окну, напряженно выпрямившись, чтобы не взвыть от тоски и горя, ибо ни одна из многих ран, полученных на поле боя, не причиняла ему таких страданий. Он стоял спиной к Марсали и бездумно смотрел на уходящую за горизонт цепь горных вершин, — стоял долго, пока не почувствовал, что снова владеет собою и голос его не задрожит. Тогда он повернулся к Марсали, хотя по-прежнему избегал смотреть ей в глаза.— Прости за неудобства, что я доставил тебе, — промолвил он. — Как только будет возможно, я отвезу тебя обратно в Эберни. Знаю, ты не веришь мне, — конечно, ты вправе мне не верить, — но у меня есть несколько срочных дел. — Он понимал, что его голос звучит слишком холодно, но все же это было лучше, чем если бы она услышала в нем слезы разочарования, которые он едва сдерживал. — Если тебе что-нибудь понадобится, скажи Элизабет. Она позаботится обо всем.И прежде чем Марсали успела ответить, Патрик в несколько шагов пересек комнату и тихо закрыл за собою дверь.Уязвленная, разгневанная, сбитая с толку, Марсали молча смотрела ему вслед. О своих словах она не сожалела, хотя они причинили ей же самой мучительную боль. Но если между нею и Патриком не будет доверия и правды, не стоит сохранять и остальное. На одном взаимном влечении жизни не построить, пусть даже ими владеет желание столь сильное, что всякий раз, когда они смотрят друг на друга, между ними полыхают молнии.Она не знала этого нового Патрика. Он рассуждал о том, как прекратить войну между их семьями, — и в то же время держал ее в плену и угонял скот у ее отца. Она не понимала его, не могла разгадать: он бывал таким нежным, а миг спустя — таким безжалостным. Нет, нет, она не знала и не понимала его.Если бы только, да поможет ей господь, она еще и не любила его… 12. Патрик направлялся в горы. Горы звали его, манили окутанными туманом вершинами, всегда дарившими покой и мир — хотя бы на время. Отдохнувший жеребец с легкостью отмерял милю за милей, а Патрика все преследовал прощальный взгляд Марсали, и чем больше удалялся он от дома, тем понятнее становились ему ее боль, ее смятение и ужас, когда она, внимательно посмотрев на него, впервые увидела, во что он превратился.Заметила ли она клеймо смерти на его лице? Поняла ли, что каждая складка — жуткая мета загубленной им чужой души? Почувствовала ли страх, животный ужас, непрерывно мучивший его на поле брани? Ясно одно: что бы ни увидела, о чем бы ни догадалась Марсали, это ей не понравилось бы.Патрик дал шпоры гнедому, пустив его в галоп, и в несколько мгновений пересек зеленую луговину между двух скалистых вершин. Конь подчинялся неохотно, медлил, и Патрик с трудом подавлял в себе желание сорвать гнев и отчаяние на бессловесной скотине. Еще вчера он приглядел в отцовской конюшне красивого серого жеребца, но один из первых военных уроков, усвоенных им смолоду, гласил: не выбирай приметного коня, если знаешь, что встретишь врагов.Вот уже близко хижина, цель его путешествия. По преданию, здесь его предки, Сазерленды, скрывались от преследований англичан во времена царствования короля Эдуарда I. Хижина была старая, приземистая, но надежная, с толстыми стенами грубой каменной кладки, почти незаметная в густом лесу. Никто, кроме охотников, изредка останавливавшихся на ночлег, не жил тут: слишком далеко до Бринэйра, да и окрестные каменистые пустоши не годились ни для пахоты, ни для пастбища.Если б мачехе понадобилось укромное местечко для тайных встреч, лучшего она не нашла бы.Гнедой благополучно взобрался по узким горным тропкам и остановился у бурлящего среди расколотых аспидно-серых валунов водопада. Горные пики поднимались вокруг и терялись в небе. В воздухе висела тончайшая водяная пыль, и Патрик сразу же промок насквозь, но никакого неудобства не ощущал.Когда-то давно ему показал это место отец. Это было еще до того, как он отправил сына на воспитание к Ганнам.— Помни о тех Сазерлендах, что проложили тебе дорогу, — промолвил тогда отец, стоя рядом с ним и гордо озирая северные пределы своих владений.Отец поведал ему легенду этой хижины, рассказал, как их предки сражались вместе со знаменитым шотландцем Уильямом Уоллесом против английского короля Эдуарда I, а потом — вместе с Робертом Брюсом против Эдуарда II, как их преследовали и объявили вне закона, точно разбойников, а они все-таки выжили, ибо были едины.— Помни, что ты принадлежишь своему клану, сын. Клан — самое важное, что есть в жизни. Важнее бога, даже важнее семьи. Важнее, чем сама жизнь.Патрик слушал отца с изумлением. Высокий, сильный, он был в тот момент незнакомым и далеким, и необычное воодушевление горело в его глазах.— Обещай мне, сын, — продолжал отец, — клянись жизнью, честью — всем, что имеешь и будешь иметь, — что твой клан для тебя всегда будет превыше всего.Патрик обещал. В свои шесть лет он не особенно представлял себе, что значит эта его клятва, но, чтобы заслужить похвалу отца, сделал бы все, что угодно. Но если тогда он не понимал, что пообещал отцу, то теперь понял слишком хорошо. Эту клятву снова и снова вбивал ему в голову тот самый человек, который заставил его, несмышленого ребенка, дать ее. Именем этой клятвы его вынудили отправиться воевать под началом Монтроза, а потом и других.Патрик знал, как важно для отца одобрение и уважение клана, и потому хорошо понимал, каким позором стало для него известие о неверности жены. К тому же она выбрала для своих свиданий место, священное для всех Сазерлендов, что не могло не нанести особенно болезненный удар по гордости старика. Стоя сейчас у поросшей мхом стены, он гадал, кому еще могло быть известно о том, как много значит эта хижина для маркиза Бринэйра. Разве что Дональду Ганну? Да, должно быть, отец рассказал давнему другу эту историю, когда они охотились где-нибудь неподалеку.На миг Патрику нестерпимо захотелось, чтобы Марсали была здесь, рядом, и он мог бы поделиться с ней своими мыслями и выслушать ее. А потом они вместе доискались бы, что случилось два года назад с ее тетей Маргарет.Но, по правде говоря, он так долго жил только своим умом, что, пожалуй, не смог бы, как ни хотел, открыться любимой женщине. Даже с Хирамом и Руфусом он редко делился своими мыслями и планами, пока не наступало время действовать. В этом, надо признать, он был настоящим сыном своего отца.Вокруг хижины за последние годы поднялся густой подлесок, и тропинка почти заросла. Интересно, приходил ли сюда кто-нибудь хоть раз за минувшие два года? Отец на его месте прочесал бы все вокруг в поисках любой улики, предпринял бы все, что счел бы полезным для дела. Патрик почувствовал себя обязанным заглянуть внутрь.Он осадил коня у двери, спешился, привязал его к низко растущей ветке дуба и пошел к хижине. Вдруг его взгляд привлекло темное пятно на земле, потом еще одно, в нескольких шагах от первого, и третье — у самой двери. Он видел слишком много таких пятен, чтобы сомневаться в их происхождении.Положив руку на рукоять кинжала, Патрик приоткрыл дверь. Свет ворвался в темное, пропахшее плесенью и кровью помещение, и взгляд Патрика тут же остановился на теле, неподвижно лежавшем на охапке грязной соломы в углу. Патрик быстро огляделся и, убедившись, что опасности нет, в два шага очутился рядом с распростертым на соломе человеком.Он сразу узнал его. Каждый, кто хоть раз останавливался в Эберни на ночлег, знал Быстрого Гарри. Покачав головой при виде ржавых, запекшихся пятен на пледе Быстрого Гарри, он приложил пальцы к шее раненого и с облегчением перевел дух, нащупав едва заметное, слабое биение пульса. Дыхание Быстрого Гарри было затрудненным и хриплым, кожа — горячей, как огонь.Откинув набухший от крови плед, Патрик увидел поперек груди страшный рубец от удара меча. Рана выглядела плохо; она уже успела загноиться, хотя заражение еще не пошло вглубь. Быстрый Гарри просто обессилел от жара и потери крови. Удивительно, как удалось ему добраться до хижины, ведь набег случился за много миль к северу от этих мест.Патрик беспомощно смотрел на рану и проклинал себя, что не взял с собой никого — и ничего. Ни людей в помощь, ни вина, ни воды, ни хлеба.Но заниматься самобичеванием некогда: у Быстрого Гарри времени почти не осталось, и первое, что ему было необходимо, это вода.Бегло оглядевшись, он увидел, что в хижине не осталось ни одного целого горшка или кувшина: повсюду валялись лишь черепки. Стол и стулья тоже были разбиты в мелкие щепки. На миг Патрик представил себе, как отец методично крушит все вокруг, одержимый яростью.Стиснув зубы, он принялся за поиски и наконец нашел глиняный черепок, достаточно большой, чтобы налить в него воды; бросился к протекавшему невдалеке ручью, зачерпнул воды и, вернувшись, принялся будить раненого.Сначала он осторожно тронул его за плечо. Когда это не помогло, отважился тряхнуть посильнее. Ему не хотелось, чтобы Быстрый Гарри тихо угас, и на то у него была своя, не вполне бескорыстная причина: Гарри, несомненно, что-то знал, что-то видел. Да и не хотелось Патрику принимать на душу грех за смерть ближнего.Гарри тихо, едва слышно застонал. Как видно, он еще цеплялся за жизнь.— Гарри, — позвал Патрик. — Гарри!Веки Гарри затрепетали, поднялись, опустились, снова поднялись. Мутно-голубые, невидящие глаза мало-помалу прояснились и остановились на пледе Патрика. Гарри попытался отодвинуться, отпрянуть, но Патрик удержал его.— Нет, — мягко сказал он, — ты в безопасности. Я тебе плохого не сделаю. — Он сознательно перешел на местное наречие — язык, на котором сам говорил еще ребенком и который помог бы Гарри лучше его понять и успокоиться.— Воды.Поддерживая Гарри под спину, Патрик помог ему привстать настолько, чтобы сделать глоток, и поднес к его губам разбитую чашку.Быстрый Гарри жадно выпил всю воду до капли и только потом поднял глаза на своего спасителя.— Ты… неужто Патрик Сазерленд?— Ну, я, — отвечал Патрик, не уклоняясь от его взгляда. — Если ты о том набеге, то я здесь ни при чем. Да ты, наверно, и сам знаешь.— Я шел за ними, — с трудом выговорил раненый, — шел пешком. Я слышал, они называли твое имя, но тебя я еще мальчишкой помню и знаю, что тебя среди них не было. — Он попытался сесть, но застонал от боли. Ему не хватало сил.— Куда они поехали? — спросил Патрик.— На юг. К вашим землям. — Быстрому Гарри было все труднее говорить, но он все-таки спросил:— А моя жена и сын?— В Эберни, живы-здоровы, — успокоил его Патрик. Сообщить Гарри, что сын его опасно ранен, он так и не решился.Гарри вздохнул, и в груди у него захрипело.— Выродки подлые. Я следил за ними, и один заметил меня и вернулся… Он думал, что убил меня, а я только прикинулся мертвым.— Как ты сюда добрался?— Я на это место набрел давным-давно.— Ты запомнил их лица, дружище?— Только одного. Остальные были размалеваны. Да и этого я никогда прежде не встречал, хотя теперь уж век буду помнить. Такой страхоты я в жизни не видел, и говорил он чудно, скрипуче так, а смех у него — будто свист меча. Никогда не слыхал такого жуткого смеха.— Скрипуче? — обеспокоенно переспросил Патрик, ощущая, как недоброе предчувствие сжимает сердце. — Он говорил с тобой?— Да, он сказал… — Гарри задохнулся от боли и снова застонал.— Он сказал?.. — настойчиво повторил Патрик. Взгляд раненого рассеянно блуждал по хижине, — Он сказал… «Приятель, ты столько пробежал — и все зря».— Не зря, — тихо возразил Патрик. — Сейчас принесу тебе еще воды и отправлюсь за подмогой.— А… набег?— Это сделали не Сазерленды. Клянусь. Я бы отвез тебя в Бринэйр, да, боюсь, ты не вынесешь дороги. Ты уже потерял много крови. Рисковать опасно: вдруг в пути откроется рана? Лучше я привезу сюда все, что надо. Пищу, лекарства, бинты.Глаза Быстрого Гарри, красные, воспаленные, не отрываясь смотрели на него.— Я ни минуты не думал, что это сделали вы, лорд Патрик.Патрика тронула грубоватая сердечность этих слов. Ему так нужно было сейчас доверие обоих кланов. Даже если придется завоевывать это доверие мучительно медленно и трудно, — что ж, значит, так тому и быть.Устроив Гарри поудобнее, он сложил в очаге обломки стола и стульев, какие нашел в хижине, и разжег огонь. К ночи, когда он возвратится с помощью, сильно похолодает. Затем, пообещав Гарри вернуться как можно скорее, побежал к привязанному у хижины гнедому.Всю дорогу до Бринэйра ему не давало покоя одно воспоминание. Скрипучий голос, обезображенное лицо… Под это описание подошли бы десятки человек, и все это могло быть простым совпадением. И все же Патрик не мог избавиться от тревожного ощущения, что этот человек ему знаком. Правда, он должен был быть давно мертв…Но как ни уговаривал себя Патрик, он ничего не мог поделать с холодным, липким страхом, закрадывающимся в его душу.* * *Марсали стояла во дворе замка Бринэйр, зябко ежась под порывами холодного ветра, дувшего с гор. Правильно ли она поступила, надо ли было высказывать вслух все свои обиды? Она ведь не хотела прогонять Патрика от себя — во всяком случае, так надолго. Не бросит же он в самом деле ее здесь одну, среди вражеского стана?Но вот прошло утро, затем миновал полдень, а Патрик все не появлялся. Элизабет и Алекс на расспросы Марсали лишь недоуменно пожимали плечами. Они тоже понятия не имели, где носит их старшего брата. Наконец Марсали надоело мерить шагами комнату, она толкнула дверь и, к своему удивлению, нашла ее незапертой. Тогда она собралась с духом и отправилась искать Хирама.Девушка вышла из замка, и никто не остановил ее; осторожно прошла через внутренний двор, поймав на себе несколько любопытных, но отнюдь не враждебных взглядов. Тогда она решила попытаться выйти за ворота как ни в чем не бывало, но заметила, что за нею идут двое мужчин. Они, надо отдать им должное, держались на почтительном расстоянии, но, стоя и размышляя, куда же ей теперь направиться, Марсали ни на миг не могла забыть об их молчаливом присутствии.И тут, как раз когда она уже готова была повернуть назад, из конюшни навстречу ей вышел Хирам, увидел ее и немедленно устремился к ней.— Леди Марсали, — встревоженно спросил он, — вам что-нибудь нужно?Он стоял так близко, высокий, мощный, нависая над нею, словно гора, что ей пришлось запрокинуть голову, чтобы взглянуть на него. Господи боже, какой же он огромный…— Я искала Патрика, — ответила она.Хирам, неловко переминаясь с ноги на ногу, немного отодвинулся назад, так что Марсали с облегчением вздохнула.— Я не знаю, куда он делся, — с самым мирным и кротким выражением, на которое был способен, промолвил Хирам, так что не поверить ему было просто невозможно. Но откуда Марсали теперь знать, кому верить, а кому нет?— Тогда, может, Руфус здесь? — спросила она. — Я получила письмо, которое он привез мне от сестры, но хотела бы услышать от него самого, как она и что с ней. — На самом деле письмо Сесили изобиловало упоминаниями о Руфусе, и потому Марсали хотела повнимательнее приглядеться к нему. — Вы не подскажете, где бы мне его найти?Хирам снова переступил с ноги на ногу.— Он тоже уехал, миледи.— Как? Опять уехал? Куда?— Не могу сказать. Марсали сжала губы.— Не можете или не хотите?Великан покраснел, и Марсали стало стыдно, что позволила себе излить раздражение на того, кто не был повинен в ее бедах. Хирам лишь исполнял приказы — приказы, которые отдавал ему Патрик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39