– Помни, Констанс, я люблю тебя. До нашей встречи с тобой, можно сказать, я вообще не жил. Ты спасла меня от одиночества, когда я общался лишь с книгами и стаканом доброго вина. Я обожаю тебя, я люблю тебя каждой клеточкой своего тела, ты завладела каждым уголком своей души. Я всегда буду любить тебя.
Констанс почувствовала, что ее глаза наполняются слезами. Джозеф смотрел на нее с широкой счастливой улыбкой.
«Не падай в обморок, не наступи на собственный шлейф», – твердила себе Констанс, заставив себя начать медленный путь к трону королевы, стараясь держаться с должным достоинством и требуемой грацией.
Служитель церемонии поднял и понес за ней шлейф платья. Констанс же думала только о ждущей ее встрече с женщиной на троне.
Поначалу ей показалось, что произошла ошибка. Маленькая, полная, в черном платье, с орденом Подвязки на голубой ленте, – неужели это и есть могущественная королева Виктория, королева Англии? Подойдя поближе, Констанс смогла наконец лучше разглядеть ее. Она поняла, что у принца Уэльского были те же черты лица, что и у его матери, однако в нем они претерпели разительные изменения! Глаза у него были маленькие, лицо слишком круглое, а нос слишком длинный.
У королевы был изумительный цвет лица, свежий, цветущий, как у женщин, что были вдвое моложе ее.
«Не упади в обморок, не споткнись», – продолжала уговаривать себя Констанс.
Слуга передал гофмейстеру королевского двора карточку Констанс, и тот громко объявил:
– Констанс, герцогиня Миллингтон.
Сейчас для нее начинались самые трудные минуты. Констанс присела в глубоком почтительном поклоне, на какой только оказалась способной, подняв глаза на королеву. Так ее учили.
Она медленно протянула королеве руку. По ритуалу королеве полагалось на руку Констанс без перчатки положить свою, а Констанс следовало наклониться и поцеловать руку королевы.
Но произошло что-то странное. Королева не положила свою руку на протянутую руку Констанс.
«О, если бы рядом был Джозеф!» – в панике подумала Констанс.
Но его с ней не было.
Испугавшись, что она долго не выдержит в реверансе и просто упадет на пол, Констанс подняла глаза на королеву.
Королева улыбалась.
Констанс никогда еще не видела, чтобы улыбка так чудесно преобразила лицо человека. Перестав быть далекой и неприступной, королева вдруг превратилась в милую женщину, с которой хотелось бы поговорить, открыть ей все свои заветные тайны за чашкой чаю.
– Мой верный друг Браун рассказывал мне о вас.
– Ваше величество, – Это было все, что могла вымолвить Констанс.
А королева вдруг наклонилась к ней.
– Ваше величество, – услышала Констанс свистящий шепот гофмейстера, – не надо поцелуя, она не настоящая леди.
– Вы ошибаетесь, – сказала королева так громко, чтобы слышали все. – Она самая настоящая леди.
С этими словами королева Виктория поцеловала Констанс в лоб.
Констанс от неожиданности растерялась, дамы и джентльмены ахнули. Королевский поцелуй предназначался лишь близким или потомкам пэров.
Констанс не помнила, как она вышла из тронного зала, как не зацепилась шлейфом, как за ней закрылась дверь, а потом чьи-то руки обняли ее за талию.
– Итак? – промолвил Джозеф, поворачивая ее лицом к себе.
– Она поцеловала меня!
Джозеф лукаво улыбнулся:
– Конечно. Она не могла не сделать этого. Она очень умная женщина. После того как тебя поцеловала королева, надеюсь, ты по-прежнему будешь позволять мне целовать тебя?
– О, Джозеф, – вздохнула Констанс, уткнувшись ему в грудь. – Все уже позади.
К вечеру слухи о том, что герцог Миллингтон целовал свою жену за колонной Сент-Джеймсского дворца после представления ее королеве, живо обсуждались во всех клубах Лондона. Не обошлось и без нелестных замечаний, но большинство с улыбкой слушали эту историю.
Некий джентльмен, до которого тоже дошла эта сплетня, лишь грустно улыбнулся, одиноко возвращаясь к себе на Даунинг-стрит.
Оркестр заиграл следующий танец, по мраморному полу заскользили пары. На белом стуле сидела женщина необыкновенной красоты, рядом стоял мужчина. Когда заиграла музыка, он протянул ей руку, приглашая на танец, но она покачала головой:
– Ваша светлость, я не уверена, что смогу станцевать с вами еще один тур вальса. Это будет неприлично.
– Оставь предрассудки, Констанс. Это было чудесно!
– Я думала, что ты терпеть не можешь танцы.
– Но ты, Констанс, – возразил герцог Миллингтон, – ведь ты любишь танцевать?
– Джозеф, уже почти четыре часа утра, это наш пятый бал, и я самолично возненавижу всех музыкантов Вены, если меня сейчас заставят танцевать еще один вальс.
– Пойдем. – Он протянул руку.
Констанс улыбнулась и лишь потом дала согласие.
Среди танцующих пар были Виола и Филип, который с трудом удерживался от зевоты, и Кавендиш с Абигайль. Констанс поражалась той перемене, которая произошла с ними, особенно с Диши и Абигайль. Даже мать Филипа казалась довольной. Ее оба сына были наконец женаты, а младший сын сделал настоящие успехи в политической карьере. В последний раз, когда Констанс разговаривала с герцогиней, та была почти дружелюбной и со смехом вспоминала о событиях прошедшего года, казавшихся им тогда такими ужасными.
Джозефа это позабавило, и он пришел к заключению, что даже самые неприятные люди добреют, когда разговаривают с очень богатой и к тому же титулованной леди. Констанс без труда догадалась, что под титулованной леди он имел в виду ее.
Промелькнула еще одна пара. Дама улыбнулась Констанс. Гарриет Уайстоун была прелестна в вечернем платье, ее партнером был галантный офицер. Теперь ее стали принимать в высшем свете Лондона как близкую подругу герцогини Миллингтон, и она редко по вечерам штопала или читала стихи.
– Джозеф, – с удовольствием промолвила Констанс, чувствуя под ладонью сильное плечо мужа. – Я давно собираюсь кое-что спросить у тебя.
– Сразу же отвечу: нет.
– Прости, я не поняла?
– Ты собираешься спросить, где я брал уроки танцев. Я отвечаю: нигде. Природная грация, просто таким родился.
На щеке внизу, у краешка губ, у Констанс появилась ямочка, предвестница улыбки.
– Ты прекрасно танцуешь, и сам знаешь это. Нет, я хотела спросить у тебя о той записке, которую ты оставил в ящичке бюро.
Джозеф удивленно сдвинул брови, его темно-янтарные глаза вопросительно уставились на нее:
– Ты имеешь в виду пятифунтовую купюру?
– Нет, мне казалось, что ты что-то написал мне, и особенное. В конце концов, ты взял на себя труд починить мамино бюро, а это о чем-то говорит.
– Господи, Констанс, ты покраснела?
– Разве ты не написал мне что-то вроде любовной записки? Понимаешь, она исчезла. Что было в ней?
– Не было никакой любовной записки. Помнишь, как мы поспорили на пари? Когда я сопровождал тебя, вернее, пытался сопровождать в Гастингс-Хаус, мы держали пари, найдем ли мы на той дороге гостиницу в течение часа. Я тогда проиграл пари. Вот и послал тебе проигранные пять фунтов.
– Нет. Там было еще что-то. Ты не мог послать бюро без записки. Если бы все знала раньше, возможно, я не поверила бы словам Брауна и все обернулось бы не столь трагично. Разве ты не понимаешь? Пожалуйста, Джозеф, что было в той записке?
Выражение на лице Джозефа напоминало то, какое бы могло быть на лице пирата, раздобывшего заветный ларец с драгоценностями.
– Я не помню.
– Ты помнишь! Скажи мне, Джозеф.
– Я не знаю, о чем вы говорите, леди!
– Не будь похож на Джона Брауна. Признайся, что было в записке?
– Честно говоря, я завернул банкноту в клочок бумаги с записью формулы старинной краски. А что ты ожидала прочесть в записке?
– Не знаю. – Констанс смотрела мимо него куда-то вдаль, представляя себе те чудесные слова, которые он ей написал, подсказанные ему чувствами. – Ты написал, что любишь меня. Просил, чтобы я не искала тебя, ибо ты скорее умрешь, чем по своей вине подвергнешь мою жизнь опасности. Что отдашь все за несколько мгновений свидания со мной…
– В таком случае ты знаешь все, что я мог бы тебе написать, моя любовь. – Он медленно увел ее из танцевального зала. – Поедем домой?
– Мм, – устало вздохнула Констанс, уронив голову на его плечо.
Джозеф на ходу подхватил накидку Констанс и свою трость. Констанс настояла на том, чтобы он ходил с тростью, как всякий уважающий себя герцог, поэтому он весь день забывал трость то в клубе, то в парламенте, а то и у себя в конторе.
– Джозеф, все-таки скажи, что было в записке?
– Честно?
Она кивнула.
– Пятифунтовая банкнота, завернутая в клочок бумаги со старой формулой искусственного красителя. Я вырвал наугад листок из немецкого руководства по красителям.
– Зачем ты послал мне формулу искусственного красителя?
– Я всегда использую старые клочки бумаги. Формула оказалась никудышной, не краска, а одна грязь. Вот, я и использовал ненужный мне клочок бумаги, чтобы завернуть в нее деньги. Ты получила банкноту в пять фунтов?
– Нет.
– Черт побери! Теперь я понимаю, почему Гастингсы так богаты. Пять фунтов тоже деньги.
– Джозеф!
– Да?
– Как только мы сядем в экипаж, ты окажешь мне одну услугу?
– Разумеется.
– Ты поцелуешь меня?
Он остановился на ступенях лестницы.
– Я говорил тебе, что очень люблю тебя?
– Я тоже очень люблю тебя, – еле слышно промолвила Констанс, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание.
– Домой, – сказал Джозеф. – Едем домой.
На следующее утро родилась новая сплетня о том, как лорд и леди Миллингтон после бала, не стесняясь, целовались на ступенях крыльца Баррингтон-Хауса. Подобные слухи теперь готовы были принять на веру даже прожженные скептики.
От автора
У королевы Виктории действительно был в услужении шотландский горец по имени Джон Браун. Впервые она и ее муж принц Альберт обратили на него внимание в начале 1850-х, когда он юношей служил в охране дворца Балморал. Вскоре он стал незаменимым во всех их визитах в Шотландию, а после смерти принца Альберта в 1861 году Браун стал опорой вдовствующей королевы.
Джона Брауна в одинаковой мере любили и ненавидели. Принц Уэльский терпеть не мог этого слугу, который в детстве таскал его за уши и посмел завоевать полное доверие и уважение его матери. Получилось так, что Джон Браун без каких-либо усилий обладал тем, чем принц Уэльский так прискорбно был обделен. Джон Браун был красив, чего не скажешь о принце Уэльском. С Джоном Брауном советовались по государственным делам, принцу не позволялось даже взглянуть на государственные бумаги и документы. Джон Браун был беспрепятственно вхож в покои королевы, которая нередко просто избегала встреч со своим старшим сыном, а порой не могла находиться с ним в одной комнате. Улаживая очередной скандал своего непутевого отпрыска, принц Альберт тяжело заболел и умер. Принц и его слуги нередко затевали драки с шотландским горцем и его друзьями, иногда по пустякам, а иногда и по весьма серьезным причинам.
Ходили слухи о том, что королева и Джон Браун состоят в тайном браке. Это дало повод за глаза именовать королеву «императрицей Браун». Под таким названием печатались пасквили о том, кто на самом деле правит Англией. Предполагаемый роман стал в конце 1880-х годов непреходящей темой злых шуток в таких популярных сатирических журналах, как «Панч» и «Томагавк». В одном из номеров «Панч» была напечатана следующая светская хроника из Балморала:
«Мистер Джон Браун совершил прогулку по холмам.
Он отведал бараньего рубца, начиненного потрохами со специями.
Вечером мистер Джон Браун с удовольствием слушал игру на волынке.
Мистер Джон Браун рано удалился спать».
Хотя все это теперь кажется недостойной глупостью, история с Джоном Брауном в свое время вызвала немалый переполох и серьезно подорвала доверие к монархии, находившейся в довольно критическом положении из-за безрассудств членов династии Ганноверов. Со временем все, однако, уладилось, но причиной этому послужила тяжелая болезнь принца Уэльского, случившаяся день в день ровно десять лет спустя после смерти его отца. Тогда все, забыв распри, объединились вокруг королевы и ее семьи.
Джон Браун был верным слугой, этого никто не мог отрицать. Но его привлекательная внешность в молодости и раннее вдовство королевы породили немало слухов. Продолжали строиться догадки, насколько далеко зашла эта дружба, но назвать Брауна Распутиным в шотландской юбке, как это сделал кто-то из историков, было бы преувеличением.
Что было между королевой и ее верным слугой, так и останется тайной, которую нам никогда не узнать. Королева оплакивала его смерть так же долго, как и смерть своего мужа, до своего последнего дня. Когда же ее не стало, первое, что сделал новый король, – беспощадно выбросил из замков все бюсты Брауна, сжег его фотографии и в его покоях в Виндзорском замке устроил бильярдную. Он объяснял свое решение, когда его об этом спрашивали, тем, что этот слуга больно драл его за уши в детстве. На самом деле у ненависти наследника королевы Виктории были более глубокие корни, чем обиды детства. Хотя никто никогда не слышал, чтобы принц строил козни против Брауна или пытался ему навредить, всем было ясно, что, если бы такое кем-то замышлялось, он бы и пальцем не пошевелил, чтобы помешать этому.
Королева Виктория была ценительницей мужской красоты. Глядя на фотографию молодого Джона Брауна, рослого, сильного, в шотландской юбке, с буйной шевелюрой, мускулистыми ногами, широкими плечами, когда все, казалось, было при нем… стоит ли так уж упрекать королеву?

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29