“Штампы, Ким. Стереотипы. Ты боишься меня – твое сознание защищается,
ты ищешь во мне маленького и слабого. Чтобы хоть как-то со мной
примириться”.
– …голый король. Да, он снял два-три крепких фильма, но эта последняя
его премьера – более чем убожество…
– …об этом парне, он талантлив, ему бы хоть толику вкуса…
– …плотный текст. Трудно читать, с удовольствием вязнешь, как в
киселе… Нет, как в бетоне!
“Пандем, зачем ты?..”
“Чтобы мир был таким, как должно”.
– …Да, вот вы смеетесь, а этот Спорников был в эфире на двадцать
девятое февраля. На то самое двадцать девятое! И у него сидела целая
студия гостей – в прямом эфире! Как-то он смог удержать панику, хотя у
него самого в голове балаболили святые Екатерина и Маргарита…
“Пандем!”
“Да?”
“Ты читаешь мысли?”
“Я присутствую при их рождении”.
– О господи, – сказал Ким шепотом. Лера внесла в комнату двухъярусный
торт со множеством сдвоенных свечей. Гости зааплодировали.

* * *

– Замечательная ночь, – сказала Арина. – Совсем весна.
“О чем я думаю? – спрашивал себя Ким. – О ерунде какой-то. Вот мокрый
асфальт, вот бумажка на столбе, вот коробка из-под сигарет в луже… Но не
могу же я все время прятать свои мысли! Не могу все время думать, что я
думаю…”
– Ветра нет, – сказала Арина. – Если бы не так поздно – я бы
прошлась… Кимка, что с тобой?
Ее ладонь приглашала спрятаться. От ветра. От себя. Жаль, что у него
такое большое лицо, а у нее такая узкая ладошка…
Пахло терпкими духами. Арина любила терпкие.
(Как во сне, когда видишь себя голым посреди проспекта…)
– Вернусь и вызову такси, – сказал Ким, но в этот момент из-за
поворота выглянул большой автобус с “гармошкой” на брюхе.
(Я не хочу свидетелей! Я имею право быть в одиночестве… Внутри себя –
наедине с собой!)
– Нам повезло, – сказала Арина автобусу. Потом вгляделась в Кимово
лицо: – Ты пьяный, что ли?
(Неужели все это – порождение моего мозга?! Двадцать девятое февраля…
Но этого щенка кто-нибудь, кроме меня, видел? Никто…)
Ким подсадил Арину на подножку. Салон был почти пуст, если не считать
подвыпившего старичка, дремавшего на переднем сиденье, и подростка,
рисующего рожицы на запотевшем стекле.
– Ким, ты вроде бы почти не пил? Что с тобой? – Арина села, в этот
момент подросток у окна обернулся.
Автобус резко тронулся, Ким с трудом удержал равновесие.
– Ким Андреевич, добрый вечер! – поздоровался Пандем.
– Добрый, – глухо сказал Ким.
– Мы играли в футбол, – пояснил Пандем в ответ на вопросительный
взгляд Арины. – С Кимом Андреевичем. В понедельник. За гаражами.
– А-а-а, – Арина улыбнулась, как будто воспоминания о том дне были ей
чрезвычайно приятны. – Ты еще пришел весь грязный…
– Да, – сказал Ким.
“Арина меня тоже видит”.
– Да, – повторил Ким.
– Так мы соседи? – спросила Арина.
– Почти, – мальчик улыбался. – Только мне на одну остановку раньше
выходить, чем вам.
– Это не опасно – так поздно домой возвращаться?
– Ни капельки не опасно!
“Ким, я ведь не человек, я часть мира, а ты ведь не стесняешься
деревьев, неба… Не испытываешь неловкости перед морем… Тебя бы не
смутило, если бы дождь слышал ТВОИ.МЫСЛИ…”
Автобус причалил к очередной остановке.
– До свидания, – сказал Пандем.
– Симпатичный пацан, – сказала Арина, когда дверь за ним закрылась. –
Обаятельный.

ГЛАВА 5
В семь утра – Ким и без того почти на спал – позвонил Аринин брат, Костя.
– Ким? Прости, если разбудил…
– Ничего, – сказал Ким, выходя с телефоном на кухню.
– Иванке хуже, – сказал Костя и громко вздохнул в трубку.
Иванкой звали Костину годовалую дочку.
– Ким… Тут такое дело… Мы ночью “неотложку” вызывали… Ты не знаешь,
не мог бы посоветовать, ну, какого-нибудь педиатра хорошего, ну, ты
понимаешь…
– А что с ней? – спросил Ким.
– Температура, – Костя вздохнул еще громче. – Не спит… Каждые три
часа приходилось сбивать. И сейчас поднимается…
– Я сейчас приеду, – сказал Ким и положил трубку. Быстро написал
записку Арине – и уже в дверях замешкался:
– Пандем?..
“Твоей племяннице ничего не угрожает. Это простуда”.

* * *

…Костя стоял посреди комнаты, держа в одной руке миску с водой и
мокрой тряпочкой, в другой – градусник; большая неустроенная квартира
(перекати-пыль под диванами, растрескавшийся потолок, обои,
разрисованные недрогнувшей младенческой рукой) пропахла уксусом.
– Спит, – сказал Костя шепотом. – Вот только что уснула.
На кровати сидела Даша – бледная, в халате, со спящим ребенком на
руках. Лицо ее выражало немыслимую, безо всякой надежды скорбь.
– Привет, – шепотом сказал Ким.
– Мы ее вытерли уксусом, и она уснула, – повторил Костя.
У Иванки были длинные светлые ресницы. И она вовсе не выглядела такой
уж больной – просто спящий ребенок. Зато Даша своим затравленным видом
раздражала Кима все больше.
– Ну-ка, посмотри на меня, – сухо велел он. – Ты думаешь, от твоих
слез ребенку будет лучше?
У Даши затряслись губы.
– Возьми себя в руки! – вполголоса приказал Ким. – Посмотри, на кого
ты похожа… Да, дети болеют! И ты должна помочь ребенку, а не мешать ему!
– Не могу, – прошептала Даша. – Я не могу ее… Это я ее простудила
позавчера. Надо было надеть сиреневый комбинезон, а я надела красный…
Она закусила губу, сдерживая рыдания.
– Перестань! – рявкнул Костя.
“Пандем?..”
“Она здорова. Температура упала полчаса назад”. Ким протянул руку – и
осторожно коснулся Иванкиного лба.
– Слушай, а она… давно температуру?..
Даша потрогала дочкин лоб губами. Недоверчиво воззрилась на Кима.
По специальности Костя был инженер-станкостроитель, но за всю жизнь
ему так и не пришлось спроектировать ни одного станка. Ничуть не
печалясь по этому поводу, Костя немножко торговал машинами, немножко
чинил компьютеры, немножко зарабатывал извозом; одно время он даже
собирался быть политиком, но выборы проиграл. Арина относилась к брату
сложно – тот был на семь лет старше и совершенно иной по характеру.
Всегда веселый и легкий в общении, он никогда не планировал жизнь дальше
следующего утра, и его радостное равнодушие по отношению ко всем,
включая ближайших родственников, подчас бесило сдержанную и обязательную
Арину:
– Все детство он меня терял! Пойдет куда-то, а меня забудет в
песочнице или на скамейке. Я иногда ревела, а иногда и радовалась. Мама
работала с утра до ночи… Забирал меня из садика, мои воспитательницы
пытались ему, десятилетнему болвану, внушить, чтобы трехлетнего ребенка
посреди людной улицы не бросал. Куда там… Помню, на обратном пути он
покупал селедку и мороженое, сам ел и меня угощал. Помню вкус этой
селедки… пополам с мороженым… Ботинки мокрые по колено… песок на зубах…
Я ведь его обожала, все-таки старший брат…
Костя улыбался, слушая эти воспоминания. Он был коренастый,
круглолицый, с прямыми светлыми волосами, с милыми ямочками на шеках. В
свои двадцать девять он выглядел, как студент-младшекурсник, и встречные
девицы на улице нет-нет да и бросали на него заинтересованные взгляды.
“Слушай, Пандем… А он Дашке изменяет?”
“Не отвечу”.
Ким почувствовал себя глупо. Очень неловко ощутил себя – как будто,
рассказав анекдот на грани фола, вместо смеха получил в ответ
удивленные, разочарованные взгляды.
“Извини…”
“Никогда не извиняйся передо мной. Излишне”.

* * *

– Ты можешь сделать небо зеленым? Или сиреневым? Изменить состав
атмосферы таким образом, что…
– Могу. Но для этого не обязательно менять состав атмосферы. Я могу
сделать так, чтобы люди видели небо сиреневым.
– Так… А чтобы я видел Арину, например, чужим и опасным человеком –
ты можешь это сделать?
Они сидели на берегу пруда. Щели скамейки были залеплены комочками
засохшей жвачки – много килограммов жвачки, белой и розовой. Наверное,
малолетние влюбленные, столь ценившие эту скамейку в сумерках, сперва
все-таки вынимали жвачку изо ртов, а уж потом целовались…
– Хорошо, – вздохнул Пандем. – Прикажешь убить твоих пациентов
обратно? Или затолкать тебя обратно в машину за секунду до взрыва?
У самого берега плавали утки. С надеждой глядели на Кимовы руки.
Хлеба не было.
– Но ты приписываешь мне все глупости, которые твое сознание
связывает с картинкой “человек при огромной власти”, – продолжал Пандем.
– А я совершенно не человек и на человека не похож. Я – ожившее понятие,
если хочешь… Если это неуклюжее определение тебе в чем-то поможет.
Газон вокруг скамейки был лыс и черен, будто старая автомобильная
покрышка, и только возле одной круглой, как копыто, чугунной ножки
виднелись первые норки дождевых червей.
– Сперва на Земле откуда-то взялась жизнь, – со странным
удовлетворением сказал Кимов собеседник. – Затем у жизни откуда-то
взялся разум, затем у этого разума откуда-то появился Пандем…
Он протянул руку над влажной черной землей. Земля зашевелилась;
мелькнули белые ниточки корней, выглянули свернутые в трубочку листья,
расправились и полезли все выше и выше, к небу и к протянутой над ними
руке. Широко, будто удивленные рты, раскрылись бледно-фиолетовые
пушистые цветы с оранжевыми тычинками. Запах, от которого Киму
захотелось дышать чаще, расползся над землей почти осязаемым облаком.
– Это весна, – тихо сказал Пандем. – Вспомни, когда ты был ребенком –
ты умел доверять.
Газон вокруг зеленел. Повсюду поднимались желтые головки одуванчиков.
– Если бы я хотел тебя заставить, – еще тише сказал Пандем, – ты уже
сейчас был бы моим лучшим другом. И верил бы мне, как младенец – маме.
И вытащил из кармана засохшую булку. Утки оживились.
– В моих силах уничтожить болезни вообще. Не только смертельные, но и
насморк. Даже порезы и царапины будут мгновенно заживать. Медицина
превратится в анатомию – описательную науку для любознательных.
Фармакологии не будет. Роды станут личным делом роженицы… Все младенцы
выживут, все без исключения доживут до глубокой старости.
– Врачи мира очень удивятся, – глухо сказал Ким. – Врачи, фармацевты,
страховые фирмы…
– Ты – лично ты – готов смириться с тем, что все твои знания; умения,
опыт и авторитет больше никому не нужны?
– Готов, – сказал Ким, глядя на трапезничающих уток.
– С остальными я тоже договорюсь, – пообещал Пандем. – Эйфория будет
сильнее разочарования, вот увидишь… Далее: я думаю оставить в прошлом
все без исключения вооруженные конфликты. Армии разойдутся по домам,
высвободятся колоссальные ресурсы…
– Драки на школьных дворах ты тоже прекратишь? И если прекратишь, то как?
Пандем заложил руки за голову:
– Что ты скажешь, если персональный педагог, понимающий ребенка
лучше, чем ребенок понимает себя, присутствующий рядом в каждый момент
его, ребенкиной, жизни, поможет ему разрешить конфликт без драки? Либо в
случае надобности “организует” драку так, чтобы вместо
членовредительства из нее вышел воспитательный эффект?
– Ладно, – помолчав, сказал Ким. – Ты что-то там говорил про армии?
– Да. И если ты воображаешь себе толпы безработных людей, которые
вчера были армейскими офицерами, или полицейскими, или членами
парламента, и вот теперь рыщут, голодные и злые, в поисках куска хлеба
или смысла жизни…
– Как? Парламенты – тоже?
– А зачем они нужны, Ким? Останутся правительства как система
администраторов. Все. Никаких законов не будет, потому что законы
уравнивают, а люди – уникальны. Я – внутри каждого человека, воспринимаю
его как индивидуальность и говорю с ним без свидетелей.
– Управляешь?
– Я не манипулятор. Я собеседник.
– Это… принципиально?
– Совершенно.
– Ты… не врешь?
– Чтоб я сдох, – серьезно сказал Пандем. – Крест на пузе… Ты знаешь,
нынешняя моя оболочка уже не помогает нам общаться. Наоборот.
– А деньги? Что, деньги тоже не нужны? Банки, банкиры, ценные бумаги,
биржи…
– Видишь ли… я могу уничтожить все светофоры в городе, все дорожные
знаки и заменить их собой, своими советами-предписаниями. Я могу… надо
ли? Нет, пусть отработанный механизм вертится, я могу оптимизировать
его, ну и, разумеется, исключить злоупотребления. Так что… если со
временем система отомрет – я не буду ее оплакивать. Но сносить ее
специально – нет, не буду.
– Стало быть, ты не хочешь быть нянькой при человечестве? Вообще,
какую степень свободы ты предполагаешь нам оставить? Убить кого-то или
покончить с собой обыватель не волен. А обругать? А выбрать профессию, к
которой, по твоему мнению, не способен? А жениться на стерве? А украсть
кошелек?
Пандем забросил в озеро новую порцию булки. Утки не поддавались
счету: прежде их было, кажется, четыре, а теперь не то шесть, не то восемь.
– Жесткое ограничение одно: жизнь до глубокой старости. Чуть менее
жесткое ограничение – свобода и благополучие тех, кто вокруг. То есть
женись на стерве, если стерва не против. Выбирай профессию какую хочешь.
Что до кошелька… вероятно, мы договоримся все-таки до необходимости
уважать окружающих. Не только собственность…
– Кстати, да, собственность! Если у кого-то в сарае спрятан ресурс,
позарез необходимый обществу…
– …Взламывать сарай не будем. Договоримся, а если хозяин ресурса
решительно заупрямится – что же, не будем настаивать. Найдем какой-то
другой ресурс, а хозяину пусть будет стыдно…
– “Стыдно” – это наказание? Вообще, какие наказания нас ждут?
– Провоцируешь? – Пандем улыбнулся. – Никаких. Только те, которые ты
сам готов на себя наложить… Лишить себя воскресной сигареты…
Утки нажрались, но уплывать не спешили.
– Хорошо… А как давно ты есть? Было ведь время, когда тебя не было?
Был момент твоего рождения?
– Нет, – Пандем стряхнул крошки с рукава. – Я не родился и не пришел,
я – возник. Время, когда меня не было, оставило по себе совокупность
знаков. Я вижу их в земле, в живых и мертвых языках, в твоем лице…
– Скажи… – Ким запнулся. – А… повернуть время вспять?
– Сейчас – нет. Потом – наверняка.
– А воскресить мертвого?
– Да. Но зачем? Мертвых будет не так много.
– А летать?
– А ты хотел бы? – Пандем улыбнулся.
Ким почувствовал, как скамейка уплывает из-под него. Как он
поднимается, будто в детском сне, и зависает в плотном упругом воздухе.
– Руками маши, – сказал Пандем снизу.
– Вер…ни, – проговорил Ким. И скамейка вернулась на прежнее место.
– Страшно? – спросил Пандем. Ким судорожно, по-куриному кивнул.
– Весь твой опыт говорит, что меня не бывает, – мягко сказал Пандем.
– Это естественно. Ты привыкнешь.
В церкви пахло весной, воском и ладаном. Огоньки свечей завораживали,
люди казались темными силуэтами, донными рыбинами в прозрачной холодной
воде – каждый сам по себе, каждый наедине с собой.
Ким долго, вопросительно разглядывал светлые лица под золотыми
нимбами. Неумело перекрестился; стоявшая рядом старушка заворчала с
осуждением. Не дослушав ее инструкций, Ким тронул Пандема за рукав и
двинулся к выходу; заскорузлые ладони нищих протянулись, как листья. Ким
выгреб мелочь из кармана и положил по монетке на каждую ладонь.
Под солнцем было почти жарко. Всюду, где только имелась свободная от
асфальта земля, зеленели ростки и стебли, и первый одуванчик – на
безопасной короткой ножке, но вызывающе желтый – выглядывал из-под
церковной ограды.
– Скажи… – начал Ким. – Скажи, столько народу во всем мире надеются и
ждут… Почему ты явился ко мне? Который не ждал? Которому тебя не надо?
– Они ждут не меня, – тихо отозвался Пандем. – Это было бы нечестно.

* * *

“…Итак, я собеседник. И единственная причина, по которой я стану
вмешиваться в мозг напрямую, – психическое расстройство, не поддающееся
иной коррекции”.
Ким сидел в вагоне метро, в самом углу. В темных стеклах отражались
люди, читающие, дремлющие, глазеющие по сторонам, висящие на брусьях
поручней либо вольготно развалившиеся на дерматиновых диванах; напротив
Кима сидела пухлая растрепанная блондинка, увлеченная пухлой
растрепанной книгой, и в окне за ее спиной Ким мог видеть собственное
лицо. Стекло было кривое, а потому глаза и лоб Кима казались
гротескно-огромными, как в страшном мультфильме.
“Хорошо. Что будет с теми, кем забиты тюрьмы и колонии? Как ты видишь
их будущее – тех, кто был осужден на пожизненное, допустим, заключение?
За убийства, поджоги, изнасилования? Где им место в твоем мире?”
“Там же, где и всем. Наказанием им будет раскаяние, и уверяю тебя,
оно гораздо более действенно, нежели тюрьма”.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги ' Пандем'


1 2 3 4 5 6