Он обнял ее и долго рассказывал о своей клинике. О пациентах, которые
выжили. О том, что все переменится. Что проклятую машину будто принесли
в жертву – она сгорела, отводя все напасти от Арины, от ребенка, а может
быть, и от целого города. Что в небе над ними будто рука, защищающая от
напастей, будто зонтик, большой и надежный, что надо просто жить,
радоваться каждому дню и что пора покупать коляску…
Вероятно, он умел ее убеждать. Она расслаблялась в его руках,
засыпала спокойно – без таблеток. Он лежал рядом и надеялся, что
просветление ее – надолго. Хотя бы на несколько дней.
Иногда он оказывался прав.

* * *

Однажды утром Арина почувствовала себя настолько спокойной и
уверенной, что, взявшись за работу, одним махом закончила несложную
композицию, мариновавшуюся на рабочем столе вот уже месяца два. Сделав
работу, Арина ощутила прилив вдохновения; она тщательно прибрала в
квартире, отполировала тряпочкой все до единой безделушки на комоде и
наконец затеяла переворот в большом платяном шкафу.
– Погуляй, – сказала она, разглядывая Кимово лицо в бледном зеркале,
закрепленном на внутренней стороне скрипучей дверцы. – Серьезно, Кимка.
Тебе очень надо. А?
Был понедельник. За окном моросил дождь.
Сознавая Аринину правоту, Ким безропотно натянул кроссовки, вытащил
из кладовой заскорузлый футбольный мяч, помнивший запах осенней травы, и
отправился на пятачок за гаражами, туда, где из-под влажного бурого
ковра выбивались первые зеленые ленточки.
На мокрых кустах сидели, сливаясь с серыми ветками, воробьи.
Неприличная надпись на дверце гаража была замазана розовой краской; Ким
положил мяч на прошлогоднюю траву в центре лужайки. Сбросил куртку и
пустился бегом – по кругу, по кругу, как цирковая лошадь, сперва
медленно, а потом все ускоряя темп.
Мелкий дождик сменился снегом. Возможно, последним этой весной. Снег
валил все гуще; Ким бежал, слушая свои шаги.
Буро-зеленая лужайка становилась белой. Маленькая снежная шапка
лежала на макушке старого мяча. Ким остановился под ржавой перекладиной,
вросшей в развилки двух берез, подпрыгнул, ухватился, подтянулся,
коснувшись подбородком мокрого металла.
…А ведь жена того пациента, Прохорова, до сих пор думает, что Ким –
бездарный коновал, ценящий жизнь больного не дороже прошлогоднего рецепта!
Ким поднимал себя к небу и снова бросал вниз. Касаться подбородком
перекладины становилось раз за разом все тяжелее, но он привычно
превозмогал себя, подтягивался еще и еще; вот так, думал он, выдыхая
воздух сквозь стиснутые зубы. Все будет хорошо, иначе и быть не может.
Все будет хорошо…
В том, что машина перевернулась на скользкой трассе, нет ничего
сверхъестественного, думал он. Правда, в одном комплекте с аварией мы
имеем “чудо Верхнехацкого”, как его окрестили по имени моего цепкого
шефа. И мы имеем двадцать девятое февраля… Могут ли эти два, ладно, три
– события быть связаны между собой? Ну, разве что своей упадочностью… то
есть загадочностью. Ни первое, ни второе не имеет убедительного
объяснения. А мальчик… Мальчик. Информация переварена, или
полупереварена, никакого вывода сделать не удалось, значит, нужна новая
информация…
Он разжал онемевшие пальцы и приземлился на голый пятачок земли под
перекладиной, черную лысину, протоптанную еще в прошлом году
самодеятельными физкультурниками. Стряхнул напряжение, как собака
стряхивает воду, и обернулся.
– Добрый день, – сказал мальчик. Он стоял посреди лужайки, в коротком
шаге от заснеженного мяча.
– Добрый день, – после, коротенькой паузы отозвался Ким.
Мальчик подтолкнул мяч носком ботинка. Оставляя за собой дорожку, мяч
покатился к Киму и замер на полпути.

* * *

– Вопрос, откуда я взялся, давай сегодня не задавать…
Мяч был скользкий, трава – мокрой. В юности Ким серьезно занимался
футболом, но Пандем, по всей видимости, тренировался тоже. Ким не мог
сказать, что возня с мячом не доставляла ему удовольствия.
– Почему?
Пандем финтил.
Погнавшись за мячом, они столкнулись плечами, Ким поскользнулся, но
устоял. Пандем шлепнулся на заснеженную траву; несколько секунд они
смотрели друг на друга – Ким сверху вниз, Пандем снизу вверх. Потом Ким
протянул руку; у Пандема были сильные, перепачканные землей пальцы.
– Почему? – снова спросил Ким, помогая ему подняться.
– Не сумею объяснить точно, – тихо сказал Пандем. – Врать, упрощать,
передергивать – не хочу. То есть я могу, конечно, сказать, что
самозародился, к примеру, в информационных сетях… Или что-то в этом роде…
– Ты меня гипнотизируешь? Морочишь? Не понимаю зачем.
– Ты же врач, – серьезно сказал Пандем. – Давай не прятаться за
кокетливые ширмочки под названием “я сошел с ума”.
“Он говорит не как подросток”, – подумал Ким.
Пандем поддел ногой тяжелый мокрый мяч. Ударил сильно, без
предупреждения – сыграл “в стенку”; мяч отскочил от Кимовых ног по
невысокой дуге, и Пандем красиво, с лету, забил его в кирпичную стену
гаража. Мяч отпечатал кляксу на желтом кирпиче и вернулся к Пандему под
грязный ботинок.
– Значит, ты всеведущ? – Ким попытался отобрать мяч, но Пандем легко
отступил:
– Нет. Но я многоведущ. И мое знание возрастает ежесекундно.
– И когда же ты достигнешь всеведения?
– Никогда. Всегда останется малость, отделяющая меня от абсолютного
знания. Она будет сокращаться и сокращаться, но никогда не исчезнет.
– Откуда ты знаешь?
Уводя мяч от Кима, Пандем снова ударил по стене, но промазал. Мяч
укатился в щель между гаражами.
– Откуда ты знаешь? – повторил Ким. Пандем виновато пожал плечами.
– Ты знал, что машина навернется на двадцатом километре? – тихо
спросил Ким.
– Да. Но если бы твои пациенты не выздоравливали, а болели и умирали,
как положено, – ты был бы внимательнее за рулем и не гонял бы по
скользкой трассе. Я тоже виноват… Хотя все равно бы тебя вытащил.
Ким вытер лоб тыльной стороной ладони. В горле саднило – то ли от
сырости, то ли от нервного смеха.
– Скажи… А машина перевернулась не по твоей ли воле? Может быть, без
твоей воли и волос не упадет, нет?
– Нет, – сказал Пандем почти испуганно. – Машина перевернулась сама
по себе.
– Что значит “сама по себе”?
– Согласно физическим законам…
– Извини, – Ким обхватил руками плечи. – Я принимаю тебя за кого-то
другого… Так ты не всемогущ?
– Нет. Но мои возможности возрастают…
– …ежесекундно.
– Да. Ваша клиника уже не уникальна, Ким. Так называемая “методика
Верхнехацкого” работает по всему городу, в десятках городов, врачи
сходят с ума… Знаешь, я ведь захотел говорить с тобой еще и потому, что
ты способен соотносить ценность своей карьеры и человеческой жизни.
– Не понял, – сказал Ким.
– Неважно, – мальчик махнул рукой. – Потом поймешь.
Ким долго смотрел на него. Пандем отвечал ясным, безмятежным, слегка
ироничным взглядом.
– Я не верю тебе, – сказал Ким. “Очень жаль”, – сказал мальчик, не
разжимая губ. Кима передернуло.
– Извини, – пробормотал Пандем. – Это этап. Это не сразу. Я понимаю,
конечно.

* * *

– Да, – сказал могильщик, глядя на купюру в руках Кима. – Обычно в
день по десятку, а сейчас – хрен ли! На прошлой неделе старикашка лет
под сто, на позапрошлой – старуха… А так… Не мрут. Гробовщики лапу
сосут. Прогорают. Оркестр простаивает. Блин. У меня курево закончилось…
Хоть работу кидай. Хоть сам иди и кого-нибудь пристукни, – он засмеялся,
приглашая и Кима порадоваться шутке, но тот молча протянул деньги и
пошел прочь.
Пандем ждал его на узкой скамеечке под жестяным флажком автобусной
остановки. Сидел, спрятав ладони в рукава. Не говоря ни слова, Ким
подошел и уселся рядом.
– Пока нет возможности устроить полное бессмертие, – сказал Пандем,
будто извиняясь. – Потом. Когда выйдем на звезды.
– Мы выйдем на звезды?
– Разумеется. Мы заселим весь космос. Еще при твоей жизни, Ким
Андреевич. Твои дети, возможно, будут первыми бессмертными.
– Ты – сумасшедшая компьютерная программа? – неуверенно спросил Ким.
Пандем рассмеялся – веселый школьник, обаятельный девятиклассник из
хорошей семьи:
– Я – паровая машина нового поколения. Искусственный мальчик на
диодах и транзисторах. Материализовавшаяся ноосфера. Взбесившаяся
программа, разумный вирус, да как угодно меня называй, я соглашусь и не
обижусь… Послушай, Ким. Тебе осталось пройти совсем немного. Ты поверишь
мне и… и успокоишься.
– Зачем тебе нужно, чтобы я поверил?
– Затем, что я хочу посоветоваться.
– Со мной?!
– Не только… За последние несколько дней я огорошил своим
присутствием пару-тройку миллионов по всему миру. Разных людей, но в
основном скептиков. Все они сейчас проходят свой путь, некоторые уже
прошли… Они – островки, семена, вокруг них нарастет знание обо мне, как
нарастает новая кожа вокруг подсаженных на рану лоскутков. Двадцать
девятое февраля не повторится, нет, теперь-то я стал умнее…
– Сколько тебе лет? – спросил Ким, содрогаясь от внезапной догадки.
– Я взрослею, – тихо отозвался Пандем.
– Скажи, – Ким облизнул губы, – ты бы мог… просто отменить взрыв? Или
пусть бы машина вообще не перевернулась? Мог?
– Мог. – Пандем помрачнел. – Но ты уж меня прости… У тебя слишком
здоровая психика, слишком уверенные представления о том, что бывает и
чего не бывает. А после аварии твоя уверенность поплыла, картина мира
ненадолго размылась, и в эту картину смог пролезть я, и ты не успел
объяснить себе, что меня не бывает… Понимаешь?
Ким долго смотрел на него. Потом протянул руку; в сантиметре от плеча
Пандема рука дрогнула, замерла. Киму пришлось сделать над собой усилие,
прежде чем он коснулся сидящего рядом подростка.
– Это форма, – мягко сказал Пандем. – Мне не обязательно иметь
человеческое тело, как ты понимаешь. Просто так – удобнее.
– Тебе?
– Тебе, – Пандем глядел на Кима по-прежнему весело и открыто. –
Человек говорит с человеком. Это естественно.

* * *

Клиника была пуста. Перед телевизором скучали медсестры, уборщица
лениво водила тряпкой по подоконнику. Двери в палаты стояли настежь – во
все, кроме пары-тройки последних, где сохранилось еще несколько больных,
либо слишком недоверчивых, либо намеренно спекулирующих вниманием
сиделок и родственников.
Драгоценная аппаратура молчала. Лаборатория бездействовала. Большая
часть персонала прохлаждалась в отпусках, меньшая сидела в кабинетах,
бесцельно перекладывая бумажки.
Один только заведующий был приделе. Он заканчивал монографию и дикую
– ненормальную – скорость создания столь фундаментального труда объяснил
без кокетства:
– Гонки, мой мальчик. Кто первый опубликует исследование – тот
получит все.
Ким глядел на стопку распечаток с диаграммами и графиками. Кто-кто, а
шеф оставался в своем уме. Шеф был настоящим, обыкновенным, привычным,
как вода, которая ищет дорогу вниз. Шеф переваривал чудо, подобно
большому ходячему желудку, усваивал, превращая в источник благ; шеф был
косвенным доказательством реальности Пандема. Одним из доказательств.
…В тесной комнатушке, отведенной под архив, пахло странно и тяжело –
как будто весь воздух клиники, прежний воздух, пропитанный болью и
немочью, собрался теперь здесь, спрессовался вокруг старых шкафов, заняв
последнюю линию обороны. Папка под названием “Прохоров” уже успела
покрыться слоем пыли.
Ким уселся за канцелярский стол, над которым нависала
хирургически-яркая лампочка в белом, как колпак медсестры, абажуре.
Резкий свет упал на исписанные листы, описания исследований и результаты
анализов; Ким извлек из-под бумаг рентгеновские снимки.
Вот первый, сделанный полгода назад в районной поликлинике.
Вот второй – спустя полмесяца в городской больнице. Вот третий,
сделанный при поступлении в клинику; опухоль разрастается со страшной
скоростью, не оставляя надежд.
Вот два последних – второй был сделан потому, что Ким не поверил первому.
Ким потянулся, чтобы открыть форточку. Спертый воздух архива давил на
него, как больничная подушка.
“Систематизированный бред – стройная логичная система, объясняющая
причины и механизмы возникновения того или иного явления. Проработан в
мельчайших деталях, поэтому внешне правдоподобен. Как и любой бред, не
поддается коррекции, однако благодаря своей строгой логичности обладает
свойством инфицировать окружающих. Как правило, систематизированный бред
является застарелым и слагается много лет. В отличие от хаотического или
ситуативного бреда, внутренне непротиворечив”.

* * *

Утром (пять ноль три на дисплее электронного будильника) Ким
осторожно выбрался из-под одеяла и нащупал ногами тапочки.
Арина спала. В последние несколько дней ее депрессия и страхи, слава
богу, почти совсем улеглись.
Ким пробрался на кухню и прислонился лбом к темному оконному стеклу.
Внизу, во дворе, горели желтые фонари. Их отблеск лежал на белом боку
холодильника, на циферблате лунных часов, тепло подсвечивал привычные
очертания и детали дома, каким представлял его Ким и каким он нужен
каждому человеку,
“Приснилось, – подумал Ким. – Сон. Все приснилось. Прочь. Вот и утро…”
Он открыл холодильник, вытащил пакет с яблочным соком. Взял с полки
стакан; сок был холодный, такой холодный, что ломило зубы.
– Я не сплю, – сказал он вслух.
– Конечно, – тихо ответил Пандем.
Ким обернулся. Пандем сидел на стуле у окна, на том самом месте, куда
Ким усадил гостя в его первый – после аварии – визит.
Ким осторожно поставил стакан на край стола. Поглядел, как
скатываются по стенкам последние Капли сока, как образуют на дне
маленькое недопитое озеро.
– Ты реален?
– Вопрос о реальности окружающего мира, – Пандем улыбнулся, – не
решен до сих пор. Ни в психиатрии, ни в философии. Устроим диспут?
– Если ты реален – где граница твоим возможностям?
– Уже далеко, – сказал Пандем. – Кое-какие тектонические процессы,
темпоральные явления… есть ли смысл об этом говорить?
– Что ты можешь делать с людьми? – Ким остановился у окна, глядя на
желтые фонари.
– Ким, – сказал Пандем, – я ведь не исследователь, не дрессировщик и
не кукловод. Я ничего не собираюсь делать с людьми. Я хочу – вместе с
людьми – покоя и счастья. Взрыва творческой энергии. Любви. Прорыва к
звездам. Бессмертия. Того, чего достоин человек.
– Откуда ты знаешь, чего достоин человек? Что ты вообще знаешь о
человеке? Что ты сделаешь с теми, кто не хочет покоя и счастья, а хочет
крови и мяса? Рабов? Власти?
– Будем пробовать, – кротко отозвался Пандем. – Видишь ли, Ким, в
моих ведь силах прямо сейчас, не поднимаясь со стула, устроить
всем-всем, младенцам и старикам, цивилизованным и диким – полное
удовольствие от каждой прожитой минуты. Они будут ощущать себя
счастливыми изо дня в день. Они будут подниматься с улыбкой и с улыбкой
засыпать…
Ким обернулся от окна:
– Ты сказал, что ты не кукловод…
– Ты мне не доверяешь, – Пандем улыбнулся. – Боишься. Ждешь подвоха…
Почему так нельзя?
– Потому что это модификация. Запрограммированная личность перестает
быть человеком…
– Тогда я верну тебе твой вопрос: что ты вообще знаешь о человеке?
Почему несчастное бездумное существо, живущее от драки к совокуплению,
более человек, нежели другое такое же, но счастливое и не опасное для
окружающих?
Ким молчал. Небо светлело.
– Ладно, – Пандем вздохнул. – Ты меня прости… Я ведь в какой-то
степени – ты. Я знаю, как тебе противна эта идея – модификация личности.
Отвратительна… Но вот, скажем, отобрать у человека его фобию, его
навязчивую идею – преступно?
Ким напрягся.
– Я не об Арине, – быстро сказал его гость. Знает.
Через двор по диагональной дорожке брел дворник, мерно взмахивая
невидимой в полумраке метлой.
– Психические заболевания, – тихо продолжал Пандем. – Патологии и
пограничные состояния. Можно модифицировать? Не отвечай… Ты спросишь,
где граница между патологией и нормой. Ты спросишь, как далеко можно
зайти, однажды взявшись за воображаемый скальпель. Если корректировать
поступок не убеждением и уж, конечно, не наказанием, а вмешиваться на
уровне мотивации… Погоди! Ты спросишь, с какой радости я вообще берусь
что-либо корректировать. Я отвечу: с той же самой, с которой ты берешься
лечить больного. Вот я вылечил твоих пациентов успешнее, чем это
выходило у тебя. Что, я не нарушил при этом правила, к которым ты
привык? Что, мир, где люди не убивают и не унижают, слишком хорош для
тебя?
1 2 3 4 5 6