Они всегда были вместе, и это естественно. Даже ее короткий брак с лордом Чарлзом Андерсом не повлиял на ее близость с Перси, ибо и муж не смог преодолеть того особого чувства родства, которое свойственно всем близнецам. Разумеется, она никогда не любила Чарлза, поэтому он никак не мог быть соперником Перси. Она вышла за Чарлза лишь из-за его богатства и титула. От своего отца, графа Гренборо, он должен был унаследовать большое поместье и титул. Но по воле судьбы граф пережил единственного сына, и после его смерти, на следующий год, титул перешел к одному из кузенов. В мгновение ока она оказалась состоятельной вдовой, однако титул графини ускользнул от нее.
Жена Перси, леди Энн, вообразила, что может вытеснить Кейт из его сердца. Однако это ей не удалось. Он не мог покинуть свою Кейт, ибо составлял с ней одно целое, друг без друга они просто не могли существовать. Перси женился на леди Энн только ради денег. Он и Кейт уже давно истратили все, что досталось ей от покойного мужа, и отчаянно нуждались в деньгах. Но его женитьба не спасла их, ибо все, чем располагала леди Энн, быстро растаяло в Венеции. И как же поступила эта мышка, жена Перси, когда наступили трудные времена? Бежала обратно в Англию, под крылышко семьи, предоставив Перси и Кейт самим бороться за свое существование. В сущности, Кейт была рада бегству этой английской мисс, прихватившей с собой и своих маленьких сопливцев. Она никогда не могла понять, почему Перси их усыновил. Кейт усмехнулась при мысли о том, что отныне беглянка стала вдовой, но узнает об этом лишь по прошествии долгого, очень долгого времени.
Они с Перси были людьми сильными и сумели пережить эти первые длинные венецианские зимы. Однако Кейт всегда помнила, что их судьба должна была бы сложиться совсем по-другому. Не родись Люсьен на свет Божий, они с Перси были бы законными наследниками Камарея. Купались бы в золоте, обладали большим влиянием. Но нет, они остались бедными кузенами, которым выделяют лишь жалкие гроши. Кейт смотрела в зеркало, словно загипнотизированная, не в силах оторвать глаз от обезображенного лица. Она вспоминала, какую мучительную боль испытала в тот день в убогой английской гостинице, когда пистолет, за обладание которым боролись Перси и Люсьен, случайно выстрелил. Пуля рикошетом вспорола ей щеку, и, обливаясь кровью, она упала. Пролитая в тот день кровь должна была принадлежать не ей, а Люсьену.
Все произошло совсем не так, как они задумали, – обычная, впрочем, история, когда дело касается Люсьена. Он словно был заговорен. Кейт хрипло рассмеялась, вспомнив, сколько раз они покушались на жизнь дорогого кузена. Но ничто не брало его, как кота с девятью жизнями. Прошло уже семнадцать, даже восемнадцать лет с тех пор, как она в последний раз видела Люсьена, и, должно быть, он израсходовал почти все свои жизни. Вероятно, даже все, кроме одной-единственной, последней.
Вздохнув, Кейт медленно подошла к кровати и, усталая, легла на мягкий мех. Ей хотелось спать. «Нет, спать еще не время, – подумала она. – Я должна поразмыслить». Перси мертв, уже в который раз напомнила она себе. Ее милый Перси мертв, а Люсьен жив. Ее близнец-брат мертв, а Люсьен родил близнецов.
Оглядывая свою разгромленную спальню, Кейт растирала пульсирующие виски. Ее глаза потускнели от невыносимой боли. Надо что-нибудь изобрести, говорила она себе. Должен же быть какой-нибудь способ заставить Люсьена заплатить за все, что он совершил против них с Перси. Нельзя допустить, чтобы Люсьен ушел от мести. Да, решила Кейт, зарываясь обезображенным лицом в шелковистый мех, Люсьен заплатит – и заплатит дорого. Она придумает, как покарать его, но пока... пока лучше всего уснуть. Завтра будет достаточно времени, чтобы обдумать, как отомстить Люсьену Доминику, герцогу Камарейскому.
Глава 4
Окончен яркий день,
Нас ожидает тьма.
Шекспир «Антоний и Клеопатра». Действие III, сцена 2.
В туманных небесах над широко раскинувшимся Лондоном начинали расползаться сумерки поздней осени. Из тысячи труб, сложенных из красного кирпича или отлитых из портлендского цемента, поднимались клубы темно-серого дыма. Поддерживая огонь в каминах, лондонцы боролись с сыростью и холодом, наползавшими с Темзы. В преддверии вечера окончательно улетучивалось последнее тепло дня. Согреться мечтали все: бедные семьи, жители индустриальной восточной части города, бережно тратящие скудные запасы угля, добродушный домовладелец, потирающий руки перед потрескивающим огнем в гостинице или таверне в Уайтчепле или Лаймхаусе, в приречных районах, деловитая служанка, топившая камин в изящно обставленном салоне в одном из особняков в таких модных местах, как Расселл, Беркли или Хановер. И все они вносили свою долю в этот толстый слой маслянистой сажи, которая опускалась на город.
По улицам все еще сновали уличные торговцы, расхваливая свои товары, позвякивая колокольчиками, чтобы привлечь внимание прохожих. Острый запах свежих устриц, которых по дешевке продавали с тележек, не менее едкий запах вчерашних креветок, продаваемых на каждом углу, смешивались со стойкий вонью отбросов, скопившихся в открытых сточных канавах, откуда только сильный ливень мог унести их в Темзу. Более приятные запахи – горячих булочек и пирогов – соперничали с запахами ослиного молока, свежих фруктов и овощей, которые продавали разносчики, сновавшие по узким булыжным улочкам Лондона.
Вдоль длинных, протянувшихся на много миль причалов возвышался целый лес мачт – они покачивались в такт с прибойными волнами. На поверхности извилистой Темзы виднелись бесчисленные корабли, принадлежавшие большим и малым приморским народам, которые вели торговлю со все расширяющейся, достигающей отдаленных рубежей Британской империей. Здесь были видавшие виды торговые суда под иностранными флагами, с низкой осадкой, барки с увязанным сетями грузом, люгеры, пустые шхуны, ожидавшие загрузки, перед тем как отправиться в путь, легкие рыболовецкие суда и речные баржи, хорошо изучившие и русло, и течение Темзы. Причалы были загружены до предела ящиками, тюками, бочками и сундуками всевозможных размеров и с самым различным содержимым. Экзотические ароматы кофейных зерен и бобов какао, мускатного ореха, чеснока, мелассы и кайенского перца из Индии, табака из колоний, а также всевозможных сортов китайского чая сливались с запахом пота докеров и матросов, которые таскали на себе тюки тончайших шелков, генуэзского бархата, тонких кружев из французских монастырей, мягких мехов с северо-западной территории для благородных дам, бочки с мукой, строевой лес из-за Атлантики и бочонки с выдержанным вином и бренди из подвалов континента.
Лондонский порт походил на оживленный пчелиный улей. Как бы усугубляя это впечатление, упряжки низкорослых, крепко сбитых кобовили более высоких суффолкских битюгов тащили тяжело груженные подводы. С реки стал наползать влажный клубящийся туман; рабочий день явно подходил к концу. Вскоре все рабочие удалились в тепло своей любимой таверны; воцарившаяся на пристани тишина казалась такой же оглушительной, как и недавний шум и грохот. В этой тишине можно было слышать лишь приглушенные голоса и смех, доносившиеся из дымных, хорошо освещенных таверн, поскрипывание мачт и плеск воды о деревянные сваи.
Пришедшее из Венеции торговое судно «Стелла реале» уже давно успело пришвартоваться, разгрузиться и освободиться от всех пассажиров. Последней на берег сошла странная троица: одетая во все черное женщина в плотной вуали, громадный лакей, двигавшийся с необычным для людей такого роста изяществом, и невысокая дряхлая старуха. Женщина и лакей хранили странное молчание, в то время как старуха непрерывно тараторила что-то на каком-то иностранном языке.
Троица села в наемный экипаж, который покатил по узким, извилистым, мощенным булыжником улочкам в старейшей части города. Время от времени ворчливый кучер прохаживался кнутом по развевающимся гривам своих серых коней. Из-под нависших бровей он бросал любопытные взгляды на сидящую рядом с ним на облучке молчаливую фигуру, которая, казалось, ничего не видела, ничего не слышала, не обращая внимания даже на царящий в воздухе холод.
– Эта ваша госпожа, – начал кучер, откидывая голову назад, – до чего странная женщина, даже на англичанку не похожа. Уж как я старался ей угодить. Добро, мол, пожаловать в Лондон. – Тут он с презрением сплюнул на мостовую. – А госпожа хоть бы взглядом меня удостоила. Только цедит этак свысока: «Я, мол, тебе, добрый человек, не дура какая-нибудь, поэтому говори со мной как подобает, если только ты способен на это, в чем я сильно сомневаюсь. Я, видишь ли, англичанка и говорю по-английски в тысячу раз лучше тебя. И не пытайся содрать с меня лишнее, потому что я знаю Лондон куда лучше, чем ты». – Кучер говорил как бы от имени богатой пассажирки, затем с плохо скрываемым осуждением фыркнул: – Вот я и спрашиваю вас: если она знает Лондон лучше меня, почему хочет объехать город? Может быть, у нее не все дома? И надо же такому случиться, чтобы мне досталась свихнувшаяся пассажирка, да еще в такую поганую ночь, как эта. Не поняла ни одного слова из всего, что я тут наболтал? – спросил он, окинув оценивающим взглядом свою безмолвную соседку. – Ну и ладно. Ну и плевать. Больно нужно с тобой связываться. Скажу только, что я человек честный. И не позволю, чтобы меня обвиняли во всяких там плутнях. Мне все равно, кто она там, англичанка или итальянка. Сколько положено, столько я и беру. И кто знает, что лопочет эта старуха на своем странном языке. А теперь, – добавил вконец расстроившийся кучер, поднимая к небу свои тяжелые брови, – надо бы остановиться, купить цветочки. Скоро уже стемнеет, и прежде чем мы поедем дальше... Смотри, куда прешь, сукин сын! Чтоб тебя черт побрал! Тебя и твою бабушку! – завопил кучер, грозя кулаком в перчатке паланкину, который пересек им дорогу перед мощными передними ногами лошадей.
Прислушиваясь изнутри экипажа к знакомым голосам Лондона, леди Кэтрин Андерс усмехалась под своей вуалью. Ругательства, извергавшиеся на головы не только лакеев, которые несли паланкин, но и на головы членов их семей, звучали в ее ушах, словно музыка, ибо нигде в мире не услышишь и не увидишь того, что можно услышать и увидеть только в Лондоне. «И как же я по всему этому соскучилась», – думала Кейт, отодвигая кожаную штору с окна и всматриваясь во все окружающее горящими глазами, не в силах наглядеться до такой степени, чтобы заглушить мучительную боль в душе.
Переполненные экипажами и пешеходами улицы были с обеих сторон окаймлены аккуратными рядами узких магазинов с витринами и красочными вывесками над стеклянными дверями. Начиная с аптекарей, плотников и продавцов гравюр и эстампов и кончая издателями, шорниками и окантовщиками – все надеялись услышать звон колокольчиков, возвещающих о приходе покупателей и заказчиков.
Когда экипаж остановился у перекрестка, Кейт увидела запряженную шестеркой лошадей великолепную карету; на запятках у нее, крепко держась, чтобы не свалиться, стояли лакеи в ливреях, а впереди, расчищая путь, скакали всадники. Кейт узнала герб на дверях кареты; интересно, пощадило ли время его носителей? Откинувшись назад на кожаную спинку сиденья, она попробовала догадаться, куда направляются ее старые знакомые. Раплегх и Воксхолл, увеселительные парки, на зиму обычно закрыты; будь они открыты, их завсегдатаи могли бы слушать музыку Генделя в павильоне, ужинать в полночь в уединенных альковах или встречаться на темных дорожках.
Когда кучер пересек дорогу и большие колеса скользнули по булыжникам, голова Кейт метнулась. Она прятала лицо среди мягких лепестков роз, купленных сю у худой замарашки возле собора Святого Павла. Купол этого великолепного собора возвышался над городом, как драгоценная корона. С глубоким удовлетворением вдыхала Кейт сладостный запах английских роз – наконец-то она в Англии.
Экипаж покатил по Стрэнд, старой улице, соединяющей тщательно распланированные во времена Георгов площади и скверы со старыми частями города, с извилистыми улочками, где множество лавочек в стиле тюдор. Кучер, как ему было ведено, остановил экипаж напротив домов времен королевы Анны, в небольшом укромном сквере около парка. Хотя сквер этот был не столь изысканно красив, как некоторые из тех, что побольше, но все же обращал на себя внимание.
Кейт немигающим.взглядом смотрела на дом из красного кирпича, с крутой крышей и двумя рядами подъемных окон. В самом центре строгого фасада была единственная парадная дверь красного дерева. Кейт знала, что за этой дверью находятся холл с мраморным полом и массивная лестница с резной балюстрадой.
В конце холла – дверь, выходяшая в сад. В ее сад, где росли розы. Большинство комнат в этом комфортабельном доме отделано дубовыми панелями, и только в ее спальне и будуаре стены обтянуты тонким китайским шелком. Кейт помнила, что из окна ее спальни виднелся небольшой парк, на который в те времена она почти не обращала внимания. Куда больший интерес вызывал у нее парк Сент-Джеймс, где было очень важно показываться, потому что там прогуливались люди из высших слоев общества. Они с Перси могли поехать и в Гайд-парк, где его величество охотился на оленей, и она могла бы перемолвиться словечком с... Хотя нет, сосредоточенно нахмурив брови, припомнила Кейт, теперь в Гайд-парке уже не охотятся на оленей. Она где-то об этом слышала. Кейт прижала тонкие дрожащие пальцы к бьющейся жилке на виске, ей было неприятно думать, что что-то изменилось после ее последнего приезда в Лондон. Ей хотелось видеть город прежним, впрочем, изменился он мало. Дом, где она жила вместе с Перси и семьей, выглядел так же, как встарь. Появилось несколько новых домов, расширили некоторые старые улицы. Королем был другой Георг, по ее глаза улавливали лишь незначительные перемены.
Пока Кейт осматривалась, к кирпичному дому подъехал экипаж, дверь красного дерева отворилась, и из нее выбежали несколько лакеев. Мгновение спустя появились владельцы дома – люди, совершенно ей незнакомые, сели в ожидавший их экипаж И тут же ускакали. Вероятно, поехали обедать к друзьям, затем посмотрят какую-нибудь пьесу в «Друри-Лейн», после чего поужинают, потанцуют, заедут к кому-нибудь переброситься в карты – словом, вечерние их развлечения только-только начинаются.
Кейт резко постучала в крышу экипажа, кучер стегнул лошадей, и они отправились дальше к гораздо большему дому на Беркли-сквер. Этот дом был и всегда останется резиденцией вдовствующей герцогини, даже если Люсьен останавливается здесь, когда бывает в Лондоне. И тут тоже не заметно никаких перемен, подумала Кейт, когда экипаж остановился перед темнеющим домом. Какой же ведьмой была эта вдовствующая герцогиня и как они ее презирали! Что бы они с Перси ни делали, старая карга тотчас узнавала об этом и устраивала им выволочку. Препятствовала им во всем. Уж очень любила играть роль важной дамы, вмешиваться в жизнь внуков. Даже Люсьен не был свободен от докучливой опеки их бабушки. Но Люсьену никогда не приходилось переносить того, что терпели они, ибо он был Домиником, а они всего лишь Ратбурнами. Только тот, кто носил гордое имя Домиников, их титул, мог рассчитывать на особые милости. Сколько, любопытно, раз вдовствующая герцогиня давала Люсьену возможность загладить свою вину? Любой другой на его месте был бы отлучен от ее светлости, но только не золотоволосый Люсьен.
Кейт слегка улыбнулась, вспомнив тот единственный раз, когда ей удалось одержать верх над дорогим кузеном Люсьеном. Воскресив в своей памяти его худое ястребиное лицо, она как бы воочию увидела шрам, которым его изуродовала. Они с Перси были еще совсем детьми, на несколько лет моложе Люсьена. Но когда они действовали сообща, им удавалось справиться с более сильным противником. Пока Перси отвлекал внимание Люсьена, размахивая перед его носом кулаками, она подобрала осколок фарфоровой чашки и этим острым черепком изуродовала и Люсьена на всю жизнь.
Но по иронии судьбы именно он искалечил ее и погубил. В последующие годы Люсьен процветал, шрам на щеке не портил его, а лишь придавал ему некую таинственность, способствовал укреплению за ним репутации человека не слишком разборчивого в средствах и опасного. Люсьену, герцогу Камарейскому, никогда не приходилось выносить столько тяжелых страданий, сколько выпало на ее долю. Невзирая на все их с братом ухищрения, Люсьен унаследовал Камарей. Он обладал богатством и властью, о которых она могла лишь мечтать. А вот теперь у него еще родились и близнецы. Люсьен имеет все, а она, Кейт, ничего, отныне с ней нет даже Перси.
– Ну, чего ты там расселся? – крикнула Кейт терпеливо ожидавшему кучеру. – Или ты думаешь, я намерена торчать здесь, пока ты размышляешь над злом, царящим в мире?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58