Александр Дюма
Катрин Блюм
Часть первая
Глава I. Предисловие
Вчера ты мне сказал, дитя мое:
— Дорогой отец, таких книг, как «Совесть», ты уже больше не пишешь.
На что я тебе ответил:
— Приказывай: ты знаешь, что я делаю все, о чем ты меня ни попросишь. Объясни мне, какую книгу ты хочешь, и ты ее получишь.
И тогда ты сказал:
— Тогда я хотел бы услышать одну из историй твоей молодости, одну из этих маленьких человеческих драм, происходящих в тени вековых деревьев этого прекрасного леса, таинственные дебри которого сделали тебя мечтателем, грустный шелест листьев которого сделал тебя поэтом. Расскажи нам одно из тех происшествий, которые ты нам иногда рассказываешь дома, чтобы отдохнуть от длинных романов-эпопей, которые ты пишешь; расскажи мне одно из тех событий, которые, по твоему мнению, не стоят того, чтобы быть записанными. Ведь я люблю твою страну, хотя я с ней незнаком, я вижу ее сквозь твои воспоминания, подобно тому, как видят пейзажи во сне.
О, и я тоже люблю мою прекрасную страну, мой родной городок, — это всего лишь городок, хотя он считается и именуется городом, я люблю его, и не устану повторять это, пока меня не услышат все до единого, — не только вы, друзья мои, но даже самые равнодушные.
Я чувствую себя в городке Вилльер-Котре так, как чувствовал себя мой старый друг Рускони в городке Кольмар: для него Кольмар был центром земли, земной осью — земля вращалась вокруг Кольмара! Именно в Кольмаре он познакомился со всеми знаменитостями.
С Каррелем:
— Где вы познакомились с Каррелем note 1, Рускони?
— Мы были участниками одного заговора в Кольмаре в 1821 году.
С Тальма:
— Где же вы познакомились с Тальма note 2, Рускони?
— Я видел его игру в Кольмаре в 1816 году.
С Наполеоном:
— Где вы познакомились с Наполеоном, Рускони?
— Я видел, как он проезжал через Кольмар в 1808 году.
А для меня все начинается с Вилльер-Котре, как все начинается с Кольмара для Рускони.
Единственное преимущество или недостаток, который имеет Рускони по сравнению со мной, заключается в том, что он родился не в Кольмаре, а в герцогском владении Мантуе, на родине Виргилия и Сорделло, в то время как я родился в Вилльер-Котре.
Таким образом, дитя мое, ты видишь, что меня не нужно долго заставлять, чтобы я рассказал о моем любимом маленьком городке, белые домики которого расположены в форме подковы у подножия огромного леса. Они напоминают птичьи гнезда, находящиеся под охраной матери — церковной колокольни, возвышающейся над ними.
Тебе нужно лишь сорвать печать с моих губ, которая держит взаперти мои мысли и слова, и они потекут, живые и искрящиеся, как пивная пена, которая исторгает у нас крик и отделяет нас друг от друга за столом изгнания, или как шампанское, которое вызывает улыбку и сближает нас, напоминая нам о солнце нашей страны.
Действительно, если там я ожидал своего появления на свет, не значит ли это, что именно там по-настоящему жил? Надеждой живут гораздо больше, чем реальностью.
Ведь кто создает воздушные замки и лазурные горизонты? Увы, дитя мое, однажды тебе суждено будет узнать, что это надежды!
Там я родился, там я издал свой первый крик, там я впервые улыбнулся в нежных материнских объятиях, там я, будучи розовощеким русоголовым мальчиком, бежал, стремясь поймать иллюзии своей молодости, которые имеют обыкновение ускользать от нас, а если мы их и догоняем, они оставляют на наших пальцах лишь немножко бархатной пыльцы, и поэтому мы называем их бабочками. Увы! То, что я собираюсь тебе сказать, странно, но справедливо: бабочек видишь лишь тогда, когда ты молод, позже приходят осы, которые жалят, а затем — летучие мыши, предвещающие смерть. Три жизненных периода — молодость, зрелость и старость — можно обозначить следующим образом: бабочки, осы, летучие мыши.
Именно там умер мой отец. Я был тогда в таком возрасте, когда еще не понимают, что такое смерть, и едва знают, что такое отец.
Именно сюда я привез останки моей покойной матери, — на маленькое уютное кладбище, которое больше похоже на сад, полный цветов, предназначенный для детских игр, а не на печальное место, где похоронены усопшие. Моя мать покоится рядом с солдатом с поля Мод и генералом Пирамид note 3.
Надгробная плита, принесенная одной из ее подруг, и покрывающая обе могилы, дает приют им обоим.
Справа и слева от них покоятся мои дедушка и бабушка, родители моей матери, и мои тети, имена которых я помню, а вот лица припоминаю смутно, сквозь сероватую дымку давно прошедших лет.
В свою очередь и я обрету там вечный покой, — дай Бог, чтобы как можно позже! — так как против моей воли я должен буду покинуть тебя, дитя мое!
И в этот день я вновь обрету ту, которая вскормила меня и качала мою колыбель. Я снова обрету маму Зину, о которой я рассказывал в моих «Мемуарах» и к постели которой приходил попрощаться со мной призрак моего отца.
Так как же мне не полюбить рассказывать об этой громадной увитой зеленью беседке, где каждая мелочь является для меня дорогим воспоминанием? Я знаю там все: не только жителей городка, не только каждый камень дома, но даже лесные деревья.
По мере того, как эти воспоминания моей юности исчезали, я начинал их оплакивать.
Белые крыши домиков, дорогой аббат Грегуар, добрый капитан Фонтен, достойный отец Нигэ, дорогой кузен Девиален! Сколько раз я пытался оживить вас, но каждый раз вы почти пугали меня, являясь ко мне бледными и немыми призраками, несмотря на мои нежные дружеские призывы! Я оплакивал вас, темные камни монастыря Сан-Реми, широкие изгороди, длинные лестницы, узкие кельи, громадная кухня; я видел, как вы разрушались камень за камнем до тех пор, пока кирка и мотыга не смогли обнаружить посреди обломков ваш фундамент, — широкий, как основание крепостного вала, и ваши подвалы, глубокие, как пропасть! И вас я в особенности оплакивал, о прекрасные деревья парка, лесные гиганты, — вековые дубы с шероховатыми стволами, буки с гладкой серебряной корой, каштаны с пирамидальными цветами, вокруг которых в мае и июне летает множество пчел, с брюшками, полными меда, и лапками, перепачканными воском!
Вы были срублены мгновенно, за несколько месяцев, вы, которые должны были жить еще столько лет, давая приют под своей сенью людям стольких поколений, наблюдать столько любовных историй, таинственно и бесшумно происходящих на ковре из мха, которые века соорудили у ваших корней!
Вы, которые знали Франциска I note 4 и госпожу д'Этамп note 5, Генриха II и Диану де Пуатье note 6, Генриха IV note 7 и Габриэль note 8! Вы сохранили воспоминания об этих знаменитых усопших в углублениях вашей коры; и вы надеялись, что эти затейливые переплетения в форме полумесяца, эти зашифрованные, причудливо соединенные надписи, лавровые кроны и розовые цветы спасут вас от этой ужасной смерти на доходном кладбище, называемом стройкой! Но, увы! — вы ошиблись, прекрасные деревья! В один прекрасный день вы услышали стук топора и глухой звук пилы. Это и было разрушение, пришедшее к вам! Это была смерть, кричавшая вам: «Пришла и ваша очередь, гордецы!»
И вот я вижу, как вы лежите на земле, изуродованные от верхушки до корней, с отломленными ветвями, разбросанными вокруг вас; мне кажется, что я, помолодев на пять тысяч лет, прохожу по этому огромному полю битвы, которая развернулась между Пелионом и Оссой note 9; я как будто вижу этих поверженных у моих ног титанов, попытавшихся подняться на Олимп и пораженных молнией Юпитера!
Ты никогда не гулял со мной за руку под этими деревьями, дорогое мое дитя; но если ты посетишь рассыпанные по лесистым склонам маленькие деревни, присядешь на покрытые мхом камни и преклонишь голову перед могилами, сначала все покажется тебе печальным и молчаливым; но я научу тебя языку всех этих старых друзей моей юности, и тогда ты поймешь, почему они всегда со мной и почему их тихий шепот ласкает мой слух.
Мы начнем наше путешествие с востока; для тебя солнце только что взошло, его первые лучи еще заставляют моргать твои большие голубые глаза, в которых отражается небо. Идя по направлению к югу, мы посетим прелестный маленький замок Вилльер-Эллон, где я играл ребенком, отыскивая среди лесных зарослей живые цветы, которые там прятались и которые назывались Луиза, Августина, Каролина, Генриетта, Эрмина. Увы! Сегодня уже два или три из этих хрупких стебельков унесены дуновением смерти, остальные сейчас уже матери или бабушки, ведь я тебе рассказываю о том, что было сорок лет назад, дитя мое, а ты лишь через двадцать лет узнаешь, что такое сорок лет.
Потом, продолжая наше «кругосветное путешествие», мы пересечем Корси. Видишь ли ты этот крутой склон, на котором растут яблони? Он омывается водами пруда и окружен зеленым травянистым ковром. Однажды трое молодых людей ехали в шарабане, запряженном какой-то сумасшедшей или разъяренной лошадью (они так и не поняли, что с ней случилось), когда лошадь понесла их, они мчались как лавина, устремляясь прямо в пруд, представляющий для них в тот момент воды Коцита note 10. По счастливой случайности одно из колес зацепилось за яблоню: яблоня была почти вырвана с корнем! Два молодых человека перелетели через голову лошади, а третий, как Авессалом, зацепился за ветку дерева, причем не за волосы, которые, казалось, были созданы для этого, а за руку! Те двое молодых людей, сброшенных с лошади, были мой кузен Ипполит Леруа, о котором я несколько раз упоминал в твоем присутствии, а другой — мой друг Адольф де Левей, о котором я говорю очень часто, третьим был я сам.
Что могло бы со мной случиться, а следовательно, и с тобой, мое бедное дитя, если бы эта яблоня не оказалась так кстати на моей дороге?
В полулье отсюда, по направлению к юго-востоку, мы должны выйти к большой ферме. А вот и она — отсюда видно ее главное помещение с черепичной крышей и пристройки, покрытые соломой: это Вути. Мне хочется надеяться, дитя мое, что там живет один человек (ему уже восемьдесят лет), который стал для меня в духовном смысле, если можно так выразиться, тем, чем стала та прекрасная яблоня, которую я тебе только что показывал и которая так удачно остановила нашу повозку. Поищи в моих «Мемуарах», и ты найдешь там его имя: это старый друг моего отца (однажды он пришел к нам после охоты — ему оторвало половину левой руки взрывом ружья). Когда я в гневе решил покинуть Вилльер-Котре и поехать в Париж, вместо того, чтобы подобно другим, водить меня на веревочке или пытаться удержать меня, он сказал мне: «Иди! Это твоя судьба ведет тебя!» И он дал мне то знаменитое письмо к генералу Фуа, которое открыло передо мной двери генеральского особняка и архивы герцога Орлеанского.
Мы крепко обнимем этого доброго старика, которому мы стольким обязаны, и продолжим наш путь на вершину горы.
Посмотри с высоты этой горы на долину, реку и городок. Эта долина и эта река — это долина и река д'Уруа.
Этот городок называется Фетре-Милон и является родиной Расина.
Бесполезно спускаться по этому склону и входить в город: никто не сможет показать нам тот дом, где жил соперник Корнеля, неблагодарный друг Мольера, опальный поэт Людовика XIV.
Его произведения находятся во всех библиотеках, его памятник, созданный нашим знаменитым скульптором Давидом, стоит на главной площади; но его дома нигде нет, вернее, его дом — это целый город; который обязан ему своей славой.
Наконец, известно, что Расин родился в Фетре-Милон, в то время как место рождения Гомера никому не известно.
Итак, мы в пути почти весь день.
Эта прелестная деревенька, которая как будто на мгновение выглянула из леса, чтобы погреться на солнышке, называется Бурсонн.
Ты помнишь «Графиню де Шарни» — одну из твоих любимых книг, дитя мое? Тогда название деревни Бурсонн должно быть тебе знакомо: старинный замок, где живет мой старый друг Ютен, — это замок Исидоры де Шарни; из этого замка выходил украдкой по вечерам один молодой человек и, прижавшись к шее своей английской лошади, держась в тени тополей, в несколько минут доезжал до противоположной стороны леса; оттуда он мог наблюдать, как открывается и закрывается окно Катрин. Однажды он вернулся весь окровавленный: одна из пуль папаши Билло попала ему в руку, а вторая задела ему бок. Наконец, однажды он вышел из дому, чтобы уже больше не возвращаться: он сопровождал короля в походе на Момеди и навеки остался лежать на главной площади Варенн, напротив бакалеи Сосс…
С полудня до заката мы шли через лес, прошли через Плесси-о-Буа, миновали Шанель-о-Оверна и Койолль; еще несколько шагов, и мы окажемся на вершине горы Восьенн.
В ста шагах от того места, где мы сейчас находимся, однажды днем, а скорее всего, ночью, возвращаясь из Крепи, я нашел труп шестнадцатилетнего юноши. В моих «Мемуарах» я рассказывал об этой непонятной и загадочной драме. И разве только ветряная мельница, стоящая слева от дороги, меланхолично и медленно вращая своими крыльями, и Господь Бог знают, как все это произошло. Ни Бог, ни мельница ничего об этом не сказали. Человеческое правосудие действовало наугад: к счастью, убитый, умирая, признался, что оно действовало правильно.
Мы следуем вдоль горного хребта. Он возвышается над этой равниной, которая находится справа от нас, и этой цветущей долиной с левой стороны.
Эти места были «театром» моих охотничьих подвигов. Здесь я дебютировал в роли Немврода note 11 и Левайана — двух самых лучших, как мне кажется, охотников всех времен.
Справа располагались владения зайцев, куропаток, а слева — диких уток и куликов. Видишь этот склон, который кажется зеленее, чем все вокруг; похожий на прелестный газон кисти Ватто? Это торфяник, где я однажды чуть не распрощался с жизнью. Я провалился туда и стал медленно погружаться в трясину. К счастью, мне пришла в голову мысль поставить ружье между ног — прикладом с одной стороны и дулом с другой, что помогло мне нащупать более твердый участок земли, чем тот, где меня стало засасывать; я остановил, таким образом, это вертикальное падение, которое вполне могло довести меня до Преисподней. Я закричал, и на мои крики с этой мельницы, которая видна отсюда, прибежал мельник, спавший неподалеку от плотины, и бросил мне поводок от своей собаки. Я ухватился за него, он вытянул меня из воды, и я был спасен. Что касается моего ружья, которое так далеко стреляло и которым я так дорожил, и кроме того, не был так богат, чтобы его заменить, то я зажал его между ног, и оно было спасено вместе со мной.
Продолжим наш путь. Мы сейчас идем с запада на север. Эти руины, обломки которых напоминают Винсенскую башню, — это башня Вес, — единственное, что осталось от старого, феодального замка, давно уже разрушенного. Эта башня, представляющая, собой призрак прошедших времен, принадлежит моему другу Пойе. Ты помнишь этого терпеливого помощника адвоката, который заходил к нам, когда мы охотились между Крепи и Парижем? Его лошадь оказывала нам неоценимую услугу: когда мы замечали полевой дозор или частного полицейского, она уносила на себе одного охотника вместе с его ружьем, зайцами, куропатками и утками, в то время как другой охотник, словно безобидный турист, заложив руки в карманы, прогуливался, любуясь пейзажем и изучая ботанику.
Этот маленький замок, который мы видим, — это замок Фоссе. К нему относятся мои первые впечатления, от него ведут отсчет мои первые воспоминания. Именно в Фоссе я увидел моего отца, выходящего из воды, когда он, с помощью Ипполита, этого ученого негра, который боялся заморозков и занимался разведением цветов, — спас трех молодых людей, которые тонули. Одного из тех, кого спас мой отец, звали Дюпои, — это было единственное имя, которое я запомнил. Ипполит, прекрасный пловец, спас двух остальных молодых людей.
В этом замке жил также Моке, полевой сторож, которого постоянно мучили кошмары: у него была навязчивая мысль поставить на груди капкан, чтобы поймать матушку Дуран; садовник Пьер, который лопатой разрезал ужей пополам, а из их брюха выскакивали живые лягушки. Наконец, в этом замке торжественно старело четвероногое животное по имени Труфф (которое не было классифицировано по системе г-на Буффона). Это была наполовину собака, наполовину медведь, верхом на которого я садился и благодаря которому я мог брать мои первые уроки по искусству верховой езды.
Если мы пойдем в северо-западном направлении, то увидим Арамон — прелестную маленькую деревушку, окруженную яблонями и расположенную посреди лесной поляны. Она известна тем, что там родился добродетельный Ангелочек Питу, племянник тетушки Анжелики, ученик аббата Фортье, школьный товарищ молодого Жильбера и боевой друг патриота Билло. Эта знаменитость, существование которой некоторые оспаривают, предполагая, что она существует только в моем воображении, была единственной, которой мог похвастаться Арамон.
Продолжим наш путь до этого перекрестка двух дорог — дороги на Койолль и на Вивьер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19