Правда, Лорен, перед тем как расстаться с ним, предложил более быстрое средство: собрать несколько фермопилов, дождаться первого же выхода Симона из Тампля и убить его по всем правилам.
Но Морис категорически воспротивился этому плану.
— Ты пропащий человек, — сказал он Лорену, — если пойдешь по пути самосуда. Уничтожим Симона, но уничтожим по закону. Юристам это должно быть несложно.
И вот на следующее утро Морис отправился в секцию и предъявил жалобу.
Его удивило, что председатель секции прикинулся непонимающим и уклонился от ответа, сказав лишь, что не может быть судьей между двумя добрыми гражданами, воодушевленными любовью к родине.
— Хорошо! — сказал Морис. — Теперь я знаю, как заслужить репутацию доброго гражданина. Значит, по-вашему, если кто-то собирает людей, чтобы убить человека, который ему не нравится, то он воодушевлен любовью к родине? Ну что ж, мне придется присоединиться к мнению Лорена, невзирая на то что я имел глупость его оспаривать. С сегодняшнего дня я буду проявлять свой патриотизм так, как понимаете его вы, и начну с Симона.
— Гражданин Морис, — ответил председатель, — в этом деле Симон, может быть, меньше виноват, чем ты. Он раскрыл заговор, хотя это не входит в его обязанности, и там, где ничего не увидел ты, чей долг был раскрыть его. Кроме того — случайно или намеренно, этого мы не знаем, — ты потворствуешь врагам нации.
— Я? — спросил Морис. — Скажи на милость, это уже что-то новенькое. Кому же это я потворствую, гражданин председатель?
— Гражданину Мезон-Ружу.
— Я? — сказал ошеломленный Морис. — Вы говорите, что я потакаю шевалье де Мезон-Ружу? Я его не знаю, я его никогда…
— Видели, как ты с ним разговаривал.
— Я?
— И пожимал ему руку.
— Я?
— Да.
— Где? Когда?.. Гражданин председатель, — сказал Морис, убежденный в своей невиновности, — ты лжешь!
— Твое патриотическое рвение далековато тебя заносит, гражданин Морис, — ответил председатель, — и ты сейчас будешь жалеть об этих словах: я докажу, что говорил чистую правду. Вот три обвиняющих тебя донесения от разных людей.
— Полно, — возразил Морис, — вы думаете, я настолько глуп, чтобы поверить в вашего шевалье де Мезон-Ружа?
— А почему ты не веришь?
— Потому что это не заговорщик, а призрак, позволяющий вам всегда иметь наготове заговор, чтобы присоединить к нему ваших врагов.
— Почитай донесения.
— Не стану я их читать, — сказал Морис. — Я заявляю, что никогда не видел шевалье де Мезон-Ружа и никогда с ним не разговаривал. Пусть тот, кто не верит моему честному слову, скажет мне об этом; я знаю, что ему ответить.
Председатель пожал плечами. Морис, не любивший оставаться в долгу, сделал то же самое.
Остальная часть заседания прошла в мрачной и настороженной атмосфере. После заседания председатель — честный патриот, возведенный на главное место в округе голосами своих сограждан, — подошел к Морису:
— Пойдем, мне нужно с тобой поговорить.
И Морис направился за председателем; тот провел его в маленький кабинет, примыкающий к залу заседаний.
Когда они вошли, председатель посмотрел молодому человеку в лицо, затем положил ему руку на плечо.
— Морис, — сказал он, — я знал и уважал твоего отца; значит, уважаю и люблю тебя. Морис, послушай, ты подвергаешься большой опасности, позволяя себе опускаться до безверия, а это — первый признак упадка истинно революционного духа. Морис, друг мой, когда теряют убежденность, теряют и верность. Ты не веришь, что у нации есть враги; из этого следует, что ты проходишь мимо, не замечая их, а значит, даже не подозревая об этом, становишься инструментом их заговора.
— Какого черта! Гражданин, — возмутился Морис, — я знаю себя, я храбрый человек и ревностный патриот, но мое рвение не делает меня фанатичным. Вот уже двадцать мнимых заговоров Республика подписывает одним и тем же именем. Хотелось бы, наконец, увидеть того, кто отвечает за их выпуск в свет.
— Ты не веришь, что есть заговорщики, Морис? — спросил председатель. — Ну хорошо, а скажи мне тогда, ты веришь, что была красная гвоздика, из-за которой вчера гильотинировали девицу Тизон? Морис вздрогнул.
— Ты веришь, что был подземный ход, прорытый в саду Тампля и соединивший подвал гражданки Плюмо с неким домом на Канатной улице?
— Нет, — ответил Морис.
— Тогда поступи как апостол Фома: сходи и убедись.
— Но я больше не состою в охране Тампля, меня туда не пропустят.
— Теперь в Тампль может войти каждый.
— Как так?
— Почитай этот рапорт. Поскольку ты такой неверующий, я стану говорить с тобой только на языке официальных бумаг.
— Как? — воскликнул Морис, читая рапорт. — Неужели дошло до этого?
— Продолжай.
— Королеву переводят в Консьержери?
— И что же? — ответил председатель.
— А-а… — недоверчиво протянул Морис.
— И ты считаешь, что это из-за сновидений, из-за того, что ты называешь игрой воображения, из-за ерунды Комитет общественного спасения пошел на такую суровую меру?
— Эта мера принята, но она не будет выполнена, как и множество других мер, принятых на моих глазах, — только и всего.
— Что ж, тогда читай до конца, — сказал председатель. И он протянул Морису последний документ.
— Расписка Ришара, тюремщика из Консьержери! — воскликнул Морис.
— Уже два часа, как вдова Капет заключена под стражу. На этот раз Морис задумался.
— Ты знаешь, Коммуна действует по глубоким соображениям, — продолжал председатель. — Она проложила себе широкую и прямую борозду; ее меры далеки от ребячества; она выполняет принцип Кромвеля: «Королей надо бить только по голове». Познакомься с секретной запиской министра полиции.
Морис прочитал:
«Поскольку мы располагаем достоверными данными о том, что бывший шевалье де Мезон-Руж находится в Париже, что его видели в разных частях города, что следы его пребывания имеются в нескольких успешно раскрытых заговорах, — призываю всех руководителей секций удвоить бдительность».
— Ну как? — спросил председатель.
— Что ж, придется поверить тебе, гражданин председатель! — воскликнул Морис.
И он продолжал чтение:
«Приметы шевалье де Мезон-Ружа: рост пять футов три дюйма, волосы белокурые, глаза голубые, нос прямой, борода каштановая, подбородок округлый, голос мягкий, руки женственные. Возраст двадцать пять-двадцать шесть лет».
Когда Морис читал это описание, в его мозгу промелькнуло странное видение. Он подумал о молодом человеке, командовавшем отрядом мюскаденов, — о человеке, который накануне спас его с Лореном и столь решительно наносил удары марсельцам своей саперной саблей.
«Черт возьми! — прошептал про себя Морис. — Неужели это был он? В таком случае, если в доносах пишут, что видели, как я с ним разговаривал, — это не ложь. Только не помню, чтобы я пожимал ему руку».
— Итак, Морис, — спросил председатель, — что ты теперь скажешь обо всем этом, друг мой?
— Скажу, что верю тебе, — ответил Морис в грустной задумчивости: с некоторых пор, сам не зная, что за злая сила делает печальной его жизнь, он видел все вокруг в мрачном свете.
— Не играй так своей популярностью, Морис, — продолжал председатель. — Популярность сегодня — это жизнь. Непопулярность — остерегайся ее! — это подозрение в измене, а гражданин Ленде не должен быть заподозрен в том, что он изменник.
На подобные доводы Морису нечего было ответить, он чувствовал, что и сам думает так же. Он поблагодарил своего старого друга и покинул секцию.
«Ну что ж, — прошептал он, — пора передохнуть. Слишком много подозрений и схваток. Приступим прямо к отдыху, к невинным радостям; пойдем к Женевьеве».
И Морис отправился на Старую улицу Сен-Жак.
Когда он пришел в дом кожевенника, Диксмер с Мораном хлопотали возле Женевьевы: с ней случился сильный нервный припадок.
Поэтому слуга, всегда спокойно впускавший Мориса, преградил ему дорогу.
— Доложи все-таки обо мне, — сказал слуге обеспокоенный Морис, — и если гражданин Диксмер не может меня принять сейчас, я уйду.
Слуга скрылся в павильоне Женевьевы, а Морис остался в саду.
Ему показалось, что в доме происходит нечто странное. Рабочие кожевни не занимались своими делами, а с обеспокоенным видом бродили по саду.
Диксмер сам появился в дверях.
— Входите, дорогой Морис, входите, — сказал он. — Вы не из тех, для кого эта дверь закрыта.
— Но что случилось? — спросил молодой человек.
— Женевьева больна, — ответил Диксмер, — и не просто больна. Она бредит.
— О Боже мой! — воскликнул молодой человек, взволнованный тем, что и здесь, в этом доме, нашел тревогу и страдание. — Что же с ней?
— Знаете, дорогой мой, — продолжал Диксмер, — в этих женских болезнях никто толком ничего не понимает, а особенно мужья.
Женевьева лежала в шезлонге. Возле нее находился Моран: он подносил ей соли.
— Ну как? — спросил Диксмер.
— Без изменений, — ответил Моран.
— Элоиза! Элоиза! — прошептала молодая женщина обескровленными губами.
— Элоиза! — удивленно повторил Морис.
— Ах, Боже мой, — торопливо сказал Диксмер, — Женевьева имела несчастье выйти вчера на улицу и увидеть эту несчастную повозку с бедной девушкой по имени Элоиза, которую везли на гильотину. После этого с ней и случилось пять или шесть нервных припадков. Она только и повторяет это имя.
— Ее особенно поразило то, что в этой девушке она узнала ту самую цветочницу, которая продала ей гвоздики, вы об этом знаете.
— Еще бы мне не знать, ведь я из-за этого сам чуть не лишился головы.
— Да, мы узнали об этом, дорогой Морис, и очень боялись за вас. Но Моран был на заседании и видел, как вы вышли на свободу.
— Тихо! — прошептал Морис. — Она, кажется, опять что-то говорит.
— Да, но слова отрывочные, невнятные, — сказал Диксмер.
— Морис, — прошептала Женевьева, — они убьют Мориса. К нему, шевалье, к нему!
Глубокое молчание последовало за этими словами.
— Мезон-Руж, — прошептала затем Женевьева, — Мезон-Руж!
Морис ощутил мгновенное, как вспышка молнии, подозрение; но это была всего лишь вспышка. Впрочем, он был слишком взволнован болезнью Женевьевы, чтобы задуматься над этими несколькими словами.
— Вы приглашали врача? — спросил он.
— О, это пустяки, — ответил Диксмер. — Небольшое расстройство, только и всего.
И он с такой силой сжал руку жены, что Женевьева пришла в себя и с легким стоном открыла глаза.
— А, вы все здесь, — прошептала она, — и Морис с вами. О, я счастлива видеть вас, друг мой; если бы вы только знали, как я…
И она поправилась:
— …как все мы страдали эти два дня!
— Да, — сказал Морис, — мы все здесь. Успокойтесь же и больше так нас не пугайте. Но прежде всего, видите ли, вам надо отвыкнуть произносить одно имя, поскольку оно сейчас на дурном счету.
— Какое? — быстро спросила Женевьева.
— Шевалье де Мезон-Ружа.
— Я назвала имя шевалье де Мезон-Ружа? Я? — со страхом произнесла Женевьева.
— Конечно, — принужденно смеясь, подтвердил Диксмер. — Но вы понимаете, Морис, в этом нет ничего удивительного, потому что его публично назвали сообщником девицы Тизон: ведь это он руководил вчерашней попыткой похищения, к счастью, не удавшейся.
— Я и не считаю, что в этом есть что-то удивительное, — сказал Морис. — Я только говорю, что ему надо хорошо спрятаться.
— Кому?
— Шевалье де Мезон-Ружу, черт возьми! Его ищет Коммуна, а у ее сыщиков хороший нюх.
— Пусть его только арестуют до того, — сказал Моран, — как он предпримет какую-нибудь новую попытку, и она будет более удачной.
— Во всяком случае, — заметил Морис, — королеве это не поможет.
— Почему? — спросил Моран.
— Потому что королева отныне защищена от его смелых попыток.
— Где же она? — поинтересовался Диксмер.
— В Консьержери, — ответил Морис. — Сегодня ее перевели туда.
Диксмер, Моран и Женевьева вскрикнули; Морис принял этот возглас за проявление удивления.
— Итак, вы видите, — продолжал он, — что шевалье придется расстаться со своими планами в отношении королевы. Консьержери надежнее, чем Тампль.
Моран с Диксмером переглянулись, но Морис этого не заметил.
— Ах, Боже мой! — вскричал он. — Госпожа Диксмер опять побледнела.
— Женевьева, — сказал Диксмер жене, — тебе нужно лечь в постель, дитя мое: ты больна.
Морис понял, что его выпроваживают таким способом. Он поцеловал руку Женевьеве и ушел.
Вместе с ним вышел и Моран, проводивший его до конца Старой улицы Сен-Жак.
Там они расстались; Моран подошел к человеку в костюме слуги, державшему под уздцы оседланную лошадь, и сказал ему несколько слов.
Морис был так погружен в свои мысли, что даже не спросил у Морана — они, впрочем, не обменялись ни словом после того, как вместе вышли из дома, — кто этот человек и зачем здесь эта лошадь.
Направившись вдоль улицы Фоссе-Сен-Виктор, Морис вышел на набережную.
«Странно, — говорил он себе дорогой, — то ли рассудок мой слабеет, то ли события становятся серьезными, но мне все кажется увеличенным словно под микроскопом».
И чтобы немного успокоиться, Морис, облокотившись на перила моста, подставил лицо вечернему ветру.
III. ПАТРУЛЬ
Задумавшись, Морис так и стоял на мосту, созерцая течение воды с тем меланхолическим вниманием, симптомы которого можно отыскать у каждого истинного парижанина. Вдруг он услышал, что в его сторону слаженным шагом движется небольшой отряд. Так мог идти патруль.
Он обернулся. Это был отряд национальной гвардии, идущий с другого конца моста. В наступающих сумерках ему показалось, что он узнал Лорена.
И действительно, увидев Мориса, Лорен бросился к нему с распростертыми объятиями.
— Наконец-то ты! — воскликнул он. — Черт побери, тебя не так-то легко найти.
Но друга верного я обретаю снова:
Теперь ко мне судьба не будет столь суроваnote 8
Надеюсь, на этот раз ты не будешь роптать: я угощаю тебя Расином вместо Лорена.
— А почему ты здесь с патрулем? — поинтересовался Морис, которого теперь беспокоило все.
— Я возглавляю экспедицию, друг мой. Речь идет о том, чтобы вернуть нашу пошатнувшуюся репутацию.
И, обратившись к отряду, Лорен скомандовал:
— На плечо! На караул! На изготовку! Итак, дети мои, поскольку ночь не наступила, поболтайте о своих делах, а мы поговорим о своих.
Потом Лорен вновь обернулся к Морису.
— Сегодня в секции я узнал две важные новости, — продолжал он.
— Какие?
— Первая: нас с тобой начинают считать подозрительными.
— Я это знаю. Что дальше?
— Как? Ты это знаешь?
— Да.
— Вторая: всем заговором с гвоздикой руководил шевалье де Мезон-Руж.
— И это я знаю.
— Но ты, очевидно, не знаешь, что заговор с красной гвоздикой и заговор с подземным ходом — одно и то же.
— И это я знаю.
— Ну что ж, тогда перейдем к третьей новости. Уж о ней ты точно не знаешь, я уверен. Сегодня вечером мы схватим шевалье де Мезон-Ружа.
— Схватите шевалье де Мезон-Ружа?
— Да.
— Выходит, ты стал жандармом?
— Нет, но я патриот. А у всякого патриота есть долг перед родиной. Шевалье де Мезон-Руж гнусно вредит моей родине, устраивая один заговор за другим. Итак, родина приказала мне, патриоту, чтобы я освободил ее от вышеназванного шевалье, который ей ужасно мешает, и я выполняю приказ моей родины.
— И все же странно, что ты взялся за подобное дело, — сказал Морис.
— Я не сам взялся за него, мне его поручили; более того, должен сказать, что я его добивался. Нам нужен блестящий удар, чтобы реабилитировать себя. Ведь наша реабилитация — это не только безопасность нашего существования, но и право при первом же удобном случае всадить клинок дюймов на шесть в брюхо этого гнусного Симона.
— Но как узнали, что именно шевалье де Мезон-Руж стоял во главе заговора, связанного с подземным ходом?
— Точно это пока еще неизвестно, но есть предположение.
— Значит, вы действуете, руководствуясь индукцией?
— Мы действуем, руководствуясь уверенностью.
— И как же ты собираешься выполнять приказ? Ведь…
— Послушай меня внимательно.
— Слушаю.
— Едва я услышал крик: «Большой заговор, раскрытый гражданином Симоном!» — эта каналья Симон: всюду он, мерзавец! — как захотел сам во всем разобраться. Все говорили о подземном ходе.
— Он существует?
— О! Существует, я его видел.
Я видел, видел сам; то, что зовется видел. note 9
Ну что же ты меня не освистываешь?
— Потому что это из Мольера; а кроме того, обстоятельства сейчас, мне кажется, не располагают к шуткам.
— Над чем же сейчас шутить, если не над серьезными вещами?
— Так ты сказал, что видел…
— Подземный ход? Повторяю, да, я видел подземный ход и даже прошел по нему. Он соединяет подвал гражданки Плюмо с одним из домов на Канатной улице, с домом номер двенадцать или четырнадцать, точно не помню.
— В самом деле? Лорен, ты прошел по нему?..
— От начала до конца. И, клянусь честью, этот ход очень славно построен. Кроме того, в трех местах он перегорожен решетками, которые пришлось выкапывать одну за другой. В случае если бы заговорщикам удалось осуществить задуманное, эти решетки помогли бы им выиграть время и, пожертвовав тремя-четырьмя сообщниками, увезти мадам вдову Капет в безопасное место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Но Морис категорически воспротивился этому плану.
— Ты пропащий человек, — сказал он Лорену, — если пойдешь по пути самосуда. Уничтожим Симона, но уничтожим по закону. Юристам это должно быть несложно.
И вот на следующее утро Морис отправился в секцию и предъявил жалобу.
Его удивило, что председатель секции прикинулся непонимающим и уклонился от ответа, сказав лишь, что не может быть судьей между двумя добрыми гражданами, воодушевленными любовью к родине.
— Хорошо! — сказал Морис. — Теперь я знаю, как заслужить репутацию доброго гражданина. Значит, по-вашему, если кто-то собирает людей, чтобы убить человека, который ему не нравится, то он воодушевлен любовью к родине? Ну что ж, мне придется присоединиться к мнению Лорена, невзирая на то что я имел глупость его оспаривать. С сегодняшнего дня я буду проявлять свой патриотизм так, как понимаете его вы, и начну с Симона.
— Гражданин Морис, — ответил председатель, — в этом деле Симон, может быть, меньше виноват, чем ты. Он раскрыл заговор, хотя это не входит в его обязанности, и там, где ничего не увидел ты, чей долг был раскрыть его. Кроме того — случайно или намеренно, этого мы не знаем, — ты потворствуешь врагам нации.
— Я? — спросил Морис. — Скажи на милость, это уже что-то новенькое. Кому же это я потворствую, гражданин председатель?
— Гражданину Мезон-Ружу.
— Я? — сказал ошеломленный Морис. — Вы говорите, что я потакаю шевалье де Мезон-Ружу? Я его не знаю, я его никогда…
— Видели, как ты с ним разговаривал.
— Я?
— И пожимал ему руку.
— Я?
— Да.
— Где? Когда?.. Гражданин председатель, — сказал Морис, убежденный в своей невиновности, — ты лжешь!
— Твое патриотическое рвение далековато тебя заносит, гражданин Морис, — ответил председатель, — и ты сейчас будешь жалеть об этих словах: я докажу, что говорил чистую правду. Вот три обвиняющих тебя донесения от разных людей.
— Полно, — возразил Морис, — вы думаете, я настолько глуп, чтобы поверить в вашего шевалье де Мезон-Ружа?
— А почему ты не веришь?
— Потому что это не заговорщик, а призрак, позволяющий вам всегда иметь наготове заговор, чтобы присоединить к нему ваших врагов.
— Почитай донесения.
— Не стану я их читать, — сказал Морис. — Я заявляю, что никогда не видел шевалье де Мезон-Ружа и никогда с ним не разговаривал. Пусть тот, кто не верит моему честному слову, скажет мне об этом; я знаю, что ему ответить.
Председатель пожал плечами. Морис, не любивший оставаться в долгу, сделал то же самое.
Остальная часть заседания прошла в мрачной и настороженной атмосфере. После заседания председатель — честный патриот, возведенный на главное место в округе голосами своих сограждан, — подошел к Морису:
— Пойдем, мне нужно с тобой поговорить.
И Морис направился за председателем; тот провел его в маленький кабинет, примыкающий к залу заседаний.
Когда они вошли, председатель посмотрел молодому человеку в лицо, затем положил ему руку на плечо.
— Морис, — сказал он, — я знал и уважал твоего отца; значит, уважаю и люблю тебя. Морис, послушай, ты подвергаешься большой опасности, позволяя себе опускаться до безверия, а это — первый признак упадка истинно революционного духа. Морис, друг мой, когда теряют убежденность, теряют и верность. Ты не веришь, что у нации есть враги; из этого следует, что ты проходишь мимо, не замечая их, а значит, даже не подозревая об этом, становишься инструментом их заговора.
— Какого черта! Гражданин, — возмутился Морис, — я знаю себя, я храбрый человек и ревностный патриот, но мое рвение не делает меня фанатичным. Вот уже двадцать мнимых заговоров Республика подписывает одним и тем же именем. Хотелось бы, наконец, увидеть того, кто отвечает за их выпуск в свет.
— Ты не веришь, что есть заговорщики, Морис? — спросил председатель. — Ну хорошо, а скажи мне тогда, ты веришь, что была красная гвоздика, из-за которой вчера гильотинировали девицу Тизон? Морис вздрогнул.
— Ты веришь, что был подземный ход, прорытый в саду Тампля и соединивший подвал гражданки Плюмо с неким домом на Канатной улице?
— Нет, — ответил Морис.
— Тогда поступи как апостол Фома: сходи и убедись.
— Но я больше не состою в охране Тампля, меня туда не пропустят.
— Теперь в Тампль может войти каждый.
— Как так?
— Почитай этот рапорт. Поскольку ты такой неверующий, я стану говорить с тобой только на языке официальных бумаг.
— Как? — воскликнул Морис, читая рапорт. — Неужели дошло до этого?
— Продолжай.
— Королеву переводят в Консьержери?
— И что же? — ответил председатель.
— А-а… — недоверчиво протянул Морис.
— И ты считаешь, что это из-за сновидений, из-за того, что ты называешь игрой воображения, из-за ерунды Комитет общественного спасения пошел на такую суровую меру?
— Эта мера принята, но она не будет выполнена, как и множество других мер, принятых на моих глазах, — только и всего.
— Что ж, тогда читай до конца, — сказал председатель. И он протянул Морису последний документ.
— Расписка Ришара, тюремщика из Консьержери! — воскликнул Морис.
— Уже два часа, как вдова Капет заключена под стражу. На этот раз Морис задумался.
— Ты знаешь, Коммуна действует по глубоким соображениям, — продолжал председатель. — Она проложила себе широкую и прямую борозду; ее меры далеки от ребячества; она выполняет принцип Кромвеля: «Королей надо бить только по голове». Познакомься с секретной запиской министра полиции.
Морис прочитал:
«Поскольку мы располагаем достоверными данными о том, что бывший шевалье де Мезон-Руж находится в Париже, что его видели в разных частях города, что следы его пребывания имеются в нескольких успешно раскрытых заговорах, — призываю всех руководителей секций удвоить бдительность».
— Ну как? — спросил председатель.
— Что ж, придется поверить тебе, гражданин председатель! — воскликнул Морис.
И он продолжал чтение:
«Приметы шевалье де Мезон-Ружа: рост пять футов три дюйма, волосы белокурые, глаза голубые, нос прямой, борода каштановая, подбородок округлый, голос мягкий, руки женственные. Возраст двадцать пять-двадцать шесть лет».
Когда Морис читал это описание, в его мозгу промелькнуло странное видение. Он подумал о молодом человеке, командовавшем отрядом мюскаденов, — о человеке, который накануне спас его с Лореном и столь решительно наносил удары марсельцам своей саперной саблей.
«Черт возьми! — прошептал про себя Морис. — Неужели это был он? В таком случае, если в доносах пишут, что видели, как я с ним разговаривал, — это не ложь. Только не помню, чтобы я пожимал ему руку».
— Итак, Морис, — спросил председатель, — что ты теперь скажешь обо всем этом, друг мой?
— Скажу, что верю тебе, — ответил Морис в грустной задумчивости: с некоторых пор, сам не зная, что за злая сила делает печальной его жизнь, он видел все вокруг в мрачном свете.
— Не играй так своей популярностью, Морис, — продолжал председатель. — Популярность сегодня — это жизнь. Непопулярность — остерегайся ее! — это подозрение в измене, а гражданин Ленде не должен быть заподозрен в том, что он изменник.
На подобные доводы Морису нечего было ответить, он чувствовал, что и сам думает так же. Он поблагодарил своего старого друга и покинул секцию.
«Ну что ж, — прошептал он, — пора передохнуть. Слишком много подозрений и схваток. Приступим прямо к отдыху, к невинным радостям; пойдем к Женевьеве».
И Морис отправился на Старую улицу Сен-Жак.
Когда он пришел в дом кожевенника, Диксмер с Мораном хлопотали возле Женевьевы: с ней случился сильный нервный припадок.
Поэтому слуга, всегда спокойно впускавший Мориса, преградил ему дорогу.
— Доложи все-таки обо мне, — сказал слуге обеспокоенный Морис, — и если гражданин Диксмер не может меня принять сейчас, я уйду.
Слуга скрылся в павильоне Женевьевы, а Морис остался в саду.
Ему показалось, что в доме происходит нечто странное. Рабочие кожевни не занимались своими делами, а с обеспокоенным видом бродили по саду.
Диксмер сам появился в дверях.
— Входите, дорогой Морис, входите, — сказал он. — Вы не из тех, для кого эта дверь закрыта.
— Но что случилось? — спросил молодой человек.
— Женевьева больна, — ответил Диксмер, — и не просто больна. Она бредит.
— О Боже мой! — воскликнул молодой человек, взволнованный тем, что и здесь, в этом доме, нашел тревогу и страдание. — Что же с ней?
— Знаете, дорогой мой, — продолжал Диксмер, — в этих женских болезнях никто толком ничего не понимает, а особенно мужья.
Женевьева лежала в шезлонге. Возле нее находился Моран: он подносил ей соли.
— Ну как? — спросил Диксмер.
— Без изменений, — ответил Моран.
— Элоиза! Элоиза! — прошептала молодая женщина обескровленными губами.
— Элоиза! — удивленно повторил Морис.
— Ах, Боже мой, — торопливо сказал Диксмер, — Женевьева имела несчастье выйти вчера на улицу и увидеть эту несчастную повозку с бедной девушкой по имени Элоиза, которую везли на гильотину. После этого с ней и случилось пять или шесть нервных припадков. Она только и повторяет это имя.
— Ее особенно поразило то, что в этой девушке она узнала ту самую цветочницу, которая продала ей гвоздики, вы об этом знаете.
— Еще бы мне не знать, ведь я из-за этого сам чуть не лишился головы.
— Да, мы узнали об этом, дорогой Морис, и очень боялись за вас. Но Моран был на заседании и видел, как вы вышли на свободу.
— Тихо! — прошептал Морис. — Она, кажется, опять что-то говорит.
— Да, но слова отрывочные, невнятные, — сказал Диксмер.
— Морис, — прошептала Женевьева, — они убьют Мориса. К нему, шевалье, к нему!
Глубокое молчание последовало за этими словами.
— Мезон-Руж, — прошептала затем Женевьева, — Мезон-Руж!
Морис ощутил мгновенное, как вспышка молнии, подозрение; но это была всего лишь вспышка. Впрочем, он был слишком взволнован болезнью Женевьевы, чтобы задуматься над этими несколькими словами.
— Вы приглашали врача? — спросил он.
— О, это пустяки, — ответил Диксмер. — Небольшое расстройство, только и всего.
И он с такой силой сжал руку жены, что Женевьева пришла в себя и с легким стоном открыла глаза.
— А, вы все здесь, — прошептала она, — и Морис с вами. О, я счастлива видеть вас, друг мой; если бы вы только знали, как я…
И она поправилась:
— …как все мы страдали эти два дня!
— Да, — сказал Морис, — мы все здесь. Успокойтесь же и больше так нас не пугайте. Но прежде всего, видите ли, вам надо отвыкнуть произносить одно имя, поскольку оно сейчас на дурном счету.
— Какое? — быстро спросила Женевьева.
— Шевалье де Мезон-Ружа.
— Я назвала имя шевалье де Мезон-Ружа? Я? — со страхом произнесла Женевьева.
— Конечно, — принужденно смеясь, подтвердил Диксмер. — Но вы понимаете, Морис, в этом нет ничего удивительного, потому что его публично назвали сообщником девицы Тизон: ведь это он руководил вчерашней попыткой похищения, к счастью, не удавшейся.
— Я и не считаю, что в этом есть что-то удивительное, — сказал Морис. — Я только говорю, что ему надо хорошо спрятаться.
— Кому?
— Шевалье де Мезон-Ружу, черт возьми! Его ищет Коммуна, а у ее сыщиков хороший нюх.
— Пусть его только арестуют до того, — сказал Моран, — как он предпримет какую-нибудь новую попытку, и она будет более удачной.
— Во всяком случае, — заметил Морис, — королеве это не поможет.
— Почему? — спросил Моран.
— Потому что королева отныне защищена от его смелых попыток.
— Где же она? — поинтересовался Диксмер.
— В Консьержери, — ответил Морис. — Сегодня ее перевели туда.
Диксмер, Моран и Женевьева вскрикнули; Морис принял этот возглас за проявление удивления.
— Итак, вы видите, — продолжал он, — что шевалье придется расстаться со своими планами в отношении королевы. Консьержери надежнее, чем Тампль.
Моран с Диксмером переглянулись, но Морис этого не заметил.
— Ах, Боже мой! — вскричал он. — Госпожа Диксмер опять побледнела.
— Женевьева, — сказал Диксмер жене, — тебе нужно лечь в постель, дитя мое: ты больна.
Морис понял, что его выпроваживают таким способом. Он поцеловал руку Женевьеве и ушел.
Вместе с ним вышел и Моран, проводивший его до конца Старой улицы Сен-Жак.
Там они расстались; Моран подошел к человеку в костюме слуги, державшему под уздцы оседланную лошадь, и сказал ему несколько слов.
Морис был так погружен в свои мысли, что даже не спросил у Морана — они, впрочем, не обменялись ни словом после того, как вместе вышли из дома, — кто этот человек и зачем здесь эта лошадь.
Направившись вдоль улицы Фоссе-Сен-Виктор, Морис вышел на набережную.
«Странно, — говорил он себе дорогой, — то ли рассудок мой слабеет, то ли события становятся серьезными, но мне все кажется увеличенным словно под микроскопом».
И чтобы немного успокоиться, Морис, облокотившись на перила моста, подставил лицо вечернему ветру.
III. ПАТРУЛЬ
Задумавшись, Морис так и стоял на мосту, созерцая течение воды с тем меланхолическим вниманием, симптомы которого можно отыскать у каждого истинного парижанина. Вдруг он услышал, что в его сторону слаженным шагом движется небольшой отряд. Так мог идти патруль.
Он обернулся. Это был отряд национальной гвардии, идущий с другого конца моста. В наступающих сумерках ему показалось, что он узнал Лорена.
И действительно, увидев Мориса, Лорен бросился к нему с распростертыми объятиями.
— Наконец-то ты! — воскликнул он. — Черт побери, тебя не так-то легко найти.
Но друга верного я обретаю снова:
Теперь ко мне судьба не будет столь суроваnote 8
Надеюсь, на этот раз ты не будешь роптать: я угощаю тебя Расином вместо Лорена.
— А почему ты здесь с патрулем? — поинтересовался Морис, которого теперь беспокоило все.
— Я возглавляю экспедицию, друг мой. Речь идет о том, чтобы вернуть нашу пошатнувшуюся репутацию.
И, обратившись к отряду, Лорен скомандовал:
— На плечо! На караул! На изготовку! Итак, дети мои, поскольку ночь не наступила, поболтайте о своих делах, а мы поговорим о своих.
Потом Лорен вновь обернулся к Морису.
— Сегодня в секции я узнал две важные новости, — продолжал он.
— Какие?
— Первая: нас с тобой начинают считать подозрительными.
— Я это знаю. Что дальше?
— Как? Ты это знаешь?
— Да.
— Вторая: всем заговором с гвоздикой руководил шевалье де Мезон-Руж.
— И это я знаю.
— Но ты, очевидно, не знаешь, что заговор с красной гвоздикой и заговор с подземным ходом — одно и то же.
— И это я знаю.
— Ну что ж, тогда перейдем к третьей новости. Уж о ней ты точно не знаешь, я уверен. Сегодня вечером мы схватим шевалье де Мезон-Ружа.
— Схватите шевалье де Мезон-Ружа?
— Да.
— Выходит, ты стал жандармом?
— Нет, но я патриот. А у всякого патриота есть долг перед родиной. Шевалье де Мезон-Руж гнусно вредит моей родине, устраивая один заговор за другим. Итак, родина приказала мне, патриоту, чтобы я освободил ее от вышеназванного шевалье, который ей ужасно мешает, и я выполняю приказ моей родины.
— И все же странно, что ты взялся за подобное дело, — сказал Морис.
— Я не сам взялся за него, мне его поручили; более того, должен сказать, что я его добивался. Нам нужен блестящий удар, чтобы реабилитировать себя. Ведь наша реабилитация — это не только безопасность нашего существования, но и право при первом же удобном случае всадить клинок дюймов на шесть в брюхо этого гнусного Симона.
— Но как узнали, что именно шевалье де Мезон-Руж стоял во главе заговора, связанного с подземным ходом?
— Точно это пока еще неизвестно, но есть предположение.
— Значит, вы действуете, руководствуясь индукцией?
— Мы действуем, руководствуясь уверенностью.
— И как же ты собираешься выполнять приказ? Ведь…
— Послушай меня внимательно.
— Слушаю.
— Едва я услышал крик: «Большой заговор, раскрытый гражданином Симоном!» — эта каналья Симон: всюду он, мерзавец! — как захотел сам во всем разобраться. Все говорили о подземном ходе.
— Он существует?
— О! Существует, я его видел.
Я видел, видел сам; то, что зовется видел. note 9
Ну что же ты меня не освистываешь?
— Потому что это из Мольера; а кроме того, обстоятельства сейчас, мне кажется, не располагают к шуткам.
— Над чем же сейчас шутить, если не над серьезными вещами?
— Так ты сказал, что видел…
— Подземный ход? Повторяю, да, я видел подземный ход и даже прошел по нему. Он соединяет подвал гражданки Плюмо с одним из домов на Канатной улице, с домом номер двенадцать или четырнадцать, точно не помню.
— В самом деле? Лорен, ты прошел по нему?..
— От начала до конца. И, клянусь честью, этот ход очень славно построен. Кроме того, в трех местах он перегорожен решетками, которые пришлось выкапывать одну за другой. В случае если бы заговорщикам удалось осуществить задуманное, эти решетки помогли бы им выиграть время и, пожертвовав тремя-четырьмя сообщниками, увезти мадам вдову Капет в безопасное место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50