Но он вовремя удержал уже начатую фразу и не дал ей слететь со своих губ. Если и суждено было барону фон Белову услышать такое признание, то лишь из уст самой Елены.
Фридрих пришел в отчаяние, что ему нельзя было сопровождать Бенедикта в его розысках, поскольку он был обязан в отсутствие генерала оставаться в Хёрштейне, тем более что из-за грубости генерала, вполне оправдывавшего свое имя Штурм, которое означает «буря», Фридриху уже два или три раза пришлось очень пожалеть о своем согласии занять это место начальника штаба.
Но он дал заверенное печатью генерала разрешение на то, чтобы обойти поле битвы в сопровождении двух прусских солдат — для внушения уважения к этому делу — и хирурга.
Бенедикт удержал Фридриха, порывавшегося проводить гостя к карете, и обещал потом направить хирурга прямо к нему в штаб, чтобы тот отчитался перед ним о проведенной экспедиции. После этого Бенедикт пошел к карете, где его , с нетерпением ожидала Елена.
— Ну как? — спросила она.
— Все как нужно, — ответил Бенедикт. Затем он тихо сказал Ленгарту:
— Отъезжайте отсюда на двадцать шагов и остановитесь. Ленгарт сделал как было сказано.
Только тогда Бенедикт рассказал Елене о том, что перед тем произошло.
Если бы ей захотелось увидеться с зятем, легко было сделать двадцать шагов назад. Если же, напротив, Бенедикт все сделал так, как хотелось ей самой, то им оставалось только продолжить путь.
При одной лишь мысли увидеться сейчас с зятем Елена вздрогнула. Она была убеждена, что он удержал бы ее и не позволил бы в полночь, среди мертвых и раненых, даже среди мародеров, которые всегда пробираются к трупам и грабят их, рисковать собой на поле битвы.
Поэтому она живо поблагодарила Бенедикта и сама крикнула Ленгарту:
— Вперед!
Ленгарт пустил лошадей галопом.
Они вернулись в Деттинген. Когда карета въезжала в город, било одиннадцать часов.
На главной площади Деттингена был разожжен огромный костер. Бенедикт вышел из кареты и приблизился к нему.
Перед костром прохаживался капитан. Бенедикт подошел к нему. Он вполне знал прусский характер и великолепно умел с ним обходиться, если не хотел столкновения.
— Извините, капитан, — сказал он, — знаком ли вам барон Фридрих фон Белов?
Капитан посмотрел сверху вниз на того, кто позволил себе обратиться к нему.
Не нужно забывать, что Бенедикт был одет лодочником.
— Да, — ответил тот, — я его знаю. Дальше?
— Не хотите ли оказать ему большую услугу?
— Охотно! Это мой друг, но каким это образом он обратился к тебе, чтобы попросить меня об этом?
— Сам он в Хёрштейне и не может оставить его по приказу генерала Штурма.
— Ну и что?
— А то, что он находится в самом глубоком беспокойстве насчет одного из своих друзей, которого, видно, либо убили, либо ранили сегодня, во время кавалерийской атаки прусских кирасиров на ашаффенбургском мосту. Он послал меня с одним моим приятелем, лодочником, как и я, на поиски этого друга, жениха вот той дамы, что вы видите в карете, и сказал: «Обратись вот с этой написанной моей рукой запиской к первому встретившемуся прусскому офицеру. Скажи ему, что это не приказ, а просьба. Дай ему прочесть эту записку, и я уверен, что он окажется любезным и даст тебе то, что я здесь прошу».
Офицер подошел к огню, взял головешку и прочел следующее:
«Приказ первому прусскому офицеру, которого встретит мои посланец, дать в распоряжение подателю сего двух солдат в качестве эскорта и хирурга. Оба солдата и хирург должны будут сопровождать подателя сего на поле боя, повсюду, куда он их поведет.
Составлено в главной ставке, Хёрштейн, одиннадцать часов вечера.
По приказу генерала Штурма
начальник штаба
барон Фридрих фон Белов».
Дисциплина и послушание — два великих достоинства прусской армии. Именно эти два качества сделали эту армию лучшей в Германии.
Стоило только капитану прочесть приказ своего начальника, он тут же оставил свой надменный вид, с которым только что разговаривал с беднягой-лодочником.
— Эй, там! — сказал он солдатам, сидевшим у огня. — Пришлите двух добровольцев для оказания услуги начальнику штаба Фридриху фон Белову.
Встало десять человек.
— Хорошо! Ты и ты! — сказал капитан, отобрав двух людей.
— Ну, а кто тут ротный хирург?
— Господин Людвиг Видершаль, — ответил голос.
— Где он расквартирован?
— Здесь, на площади, — ответил тот же голос.
— Известите его, что по приказу из штаба он должен этим вечером принять участие в поездке в Ашаффенбург.
Один солдат встал, пошел через площадь, постучал в дверь и мигом вернулся вместе с полковым хирургом.
Бенедикт поблагодарил капитана, и тот ответил, что ему было крайне приятно оказать любезность барону фон Белову.
Полковой хирург, хотя он и был человеком светским, сел в карету в дурном расположении духа из-за того, что его, разбудили, едва он успел заснуть. Когда же он оказался лицом к лицу с молодой женщиной, красивой и в слезах, он извинился, что заставил себя ждать, и первым стал торопить с отъездом.
Карета по пологому спуску подъехала к берегу реки.
У берет стояло несколько лодок. Бенедикт громко крикнул:
— Фриц!
На второй зов и лодке встал человек и ответил:
— Я здесь!
Бенедикт показался ему так, чтобы тот смог его узнать.
Все расселись в лодке.
Два солдата — спереди, Фриц и Бенедикт — у весел, полковой хирург с Еленой — сзади.
Сильный гребок веслами вынес лодку на середину реки.
Теперь задача была потруднее, чем вначале, на этот раз приходилось плыть против течения, но Бенедикт и Фриц были ловкими и сильными гребцами. Лодка легко заскользила по поверхности воды.
Они уже далеко отплыли от Деттингена, когда услышали, как часы на городской колокольне прозвонили полночь.
Проплыли Клейностхейм, Майнашафф, затем Лидер, затем Ашаффенбург.
Бенедикт сошел на берег немного выше моста. Как раз отсюда он и хотел начать поиски.
Они зажгли факелы и отдали их в руки двум солдатам.
Битва закончилась уже в темноте, поэтому вынесли только раненых, и мост все еще был загроможден мертвыми: в темных местах о них приходилось спотыкаться, а в более освещенных их можно было смутно разглядеть по белым мундирам.
Если бы Карл оказался среди пруссаков и австрийских солдат, его можно было бы легко узнать по серой куртке. Но Бенедикт был слишком уверен, что он видел, как тот дрался уже за мостом, и не стал терять время там, где его друга не было.
Они спустились к равнине с разбросанными по ней купами деревьев; в глубине ее тянулся лесок под названием Красивая поросль.
Ночь выдалась темной, луны не было, на небе не светило ни звездочки; можно было подумать, что дым и пыль от сражения так и остались висеть в воздухе между небом и землей. Время от времени широкие тихие зарницы приоткрывали горизонт, будто огромное веко: на секунду вырывался луч белесого света и мертвенно-тускло освещал пейзаж. Потом все опять погружалось в темноту, еще более густую, чем раньше.
Когда зарницы угасали, единственный свет по обоим берегам Майна давали два факела, которые несли прусские солдаты и который образовывал освещенный круг диаметром в дюжину шагов.
Елена, белая, словно тень, и, словно тень, казавшаяся нечувствительной к неровностям земли, шли посреди того круга и говорила, протягивая вперед руки: «Там, вот там, там!», когда ей казалось, что она видит неподвижно лежавшие трупы.
Они подходили к указанному ею месту. Там в самом деле были трупы, и по мундирам их можно было признать скорее за пруссаков или австрийцев.
Время от времени им приходилось видеть тень, скользнувшую среди деревьев, и слышать быстро удалявшиеся шаги: то был кто-нибудь из тех презренных мародеров, которые следуют за армиями нашего времени, как когда-то за древними армиями шли волки, и которым помешали заниматься их омерзительным ремеслом.
Время от времени Бенедикт жестом останавливал шествие; воцарялось глубокое молчание, и в этом безмолвии он громко кричал: «Карл, Карл!»
Елена, с остановившимся взглядом, с затаенным дыханием, казалась тогда статуей Ожидания.
Ничто не слышалось в ответ, и маленький отряд вновь отправлялся на розыски.
Время от времени Елена тоже останавливалась и машинально, едва слышно, словно боясь собственного голоса, звала в свою очередь:
— Карл! Карл! Карл!
Они подходили к леску, и трупы стали попадаться все реже и реже. Бенедикт опять сделал одну из тех остановок, вслед за которой наступала тишина, и в пятый или в шестой раз крикнул:
— Карл!
Но на этот раз мрачный и продолжительный вой ответил ему и затих, заставив вздрогнуть сердца самых храбрых.
— Что это? — спросил хирург.
— Это собака воет около мертвого, — ответил Фриц.
— Неужели же?.. — прошептал Бенедикт.
А потом тут же крикнул, направляясь на голос собаки:
— Сюда, сюда!
— Боже мой! — произнесла Елена. — У вас появилась какая-то надежда?
— Может быть; идите, идите сюда!
И, не ожидая факелов, он кинулся вперед. Выйдя к опушке леса, он опять позвал:
— Карл!..
Раздался тот же самый мрачный, жалостливый вой, но теперь он был уже ближе.
— Идите сюда, — крикнул Бенедикт, — это здесь! Елена прыгнула через ров, вошла в лес и, не обращая внимания на то, что на ходу она рвала в клочья свое муслиновое платье, пошла вперед сквозь кустарник и колючие заросли.
Солдаты с факелами намеревались последовать за нею.
Там, в лесу, в нескольких местах послышался шум, который производили убегавшие мародеры.
Бенедикт сделал знак остановиться, чтобы дать время этим людям убежать. Потом, когда тишина восстановилась, он опять позвал:
— Карл!..
И на этот раз, как и раньше, ему ответил мрачный и жалостливый вой, но так близко, что у всех сжалось сердце. Солдаты отступили на шаг. Лодочник протянул руку.
— Волк! — сказал он.
— Где? — спросил Бенедикт.
— Вот, вот, там, — сказал Фриц, показывая рукой. — Не видите разве, вон в темноте глаза блестят как два угля.
И в этот миг вспыхнула одна из тех тихих зарниц. Ее свет проник сквозь верхушки деревьев, и стал отчетливо виден силуэт собаки, сидевшей у неподвижного тела.
— Сюда, Резвун! — крикнул Бенедикт.
Собаке пришлось сделать только один прыжок, чтобы оказаться рядом, она мигом бросилась на грудь хозяину и лизнула его. Потом, заняв прежнее место у трупа, она в четвертый раз завыла и на этот раз еще тоскливее, чем раньше.
— Карл здесь! — сказал Бенедикт. Елена кинулась, так как она все поняла.
— Но он мертв! — продолжал Бенедикт. Елена вскрикнула и упала на тело Карла.
XXX. РАНЕНЫЙ
Подошли факельщики, и в свете горевшей смолы вырисовалась живописная мрачная группа.
Карл не оказался раздетым, как другие трупы, собака сторожила его тело и сумела его защитить.
Елена распростерлась на нем, приложив губы к его губам, плача и стеная. Бенедикт стоял на коленях около нее, а вокруг его шеи обвились собачьи лапы. Хирург стоял, скрестив руки, как человек, который привык к виду смерти и сопровождающего ее горя. Наконец, Фриц просовывал голову сквозь густую листву деревьев.
Все участники этой сцены были тихи и неподвижны.
Вдруг у Елены вырвался крик; она выпрямилась и встала, вся в крови Карла, с блуждающими глазами и рассыпавшимися волосами.
Все посмотрели на нее.
— Ах! — вскрикнула она. — Я схожу с ума. Потом, опять упав на колени, она крикнула:
— Карл! Карл! Карл!
— Что случилось? — спросил Бенедикт.
— О! Сжальтесь надо мною, — произнесла Елена, — но мне показалось, что я ощутила на своем лице его дыхание. Словно он дождался меня, чтобы испустить последний вздох!
— Извините, сударыня, — сказал хирург, — но если тот, кого вы называете Карлом, не мертв, в чем я очень сомневаюсь, то времени терять нельзя, нужно оказать ему помощь.
— О, посмотрите, сударь! — сказала Елена, живо отстраняясь.
Хирург тотчас же наклонился к Карлу вместо нее. Солдаты приблизили факелы, и стало возможным рассмотреть бледное, но по-прежнему красивое лицо Карла.
Рана на голове явилась причиной того, что вся его левая щека покрылась кровью, и он был бы неузнаваем, если бы собака не вылизывала его, по мере того как вытекала кровь.
Хирург сначала ослабил галстук, потом приподнял верх тела, чтобы снять куртку.
Должно быть, рана была ужасна, так как куртка на спине была красна от крови. Хирург расстегнул одежду и четырьмя ударами скальпеля с привычной ловкостью разрезал рукав от ворота до обшлага, а куртку по всей длине спины, что позволило ему, разорвав рубашку, полностью открыть всю правую часть груди раненого.
Хирург попросил воды.
— Воды! — словно эхо, механически повторила Елена. Река была в пятидесяти шагах от них. Фриц сбегал туда
и принес полный деревянный башмак, служивший ему для вычерпывания воды из лодки.
Елена дала свой носовой платок.
Хирург смочил его в воде и принялся обмывать Карлу грудь, а в это время Бенедикт поддерживал туловище раненого, прислонив его к своим коленям.
Только тогда стало заметно, что у Карла был сгусток крови и на руке. Значит, у него было три ранения.
Рана на голове была незначительной: процарапана кожа под волосами, но кости не были задеты.
Рана в груди на первый взгляд казалась самой тяжелой; и действительно, кирасирская сабля вошла в трех дюймах от ключицы и вышла в спине над лопаткой.
Третья рана — она-то и была самая тяжелая — находилась на правой руке. Отражая удары, Карл подставил внутреннюю сторону руки под удар лезвия противника, и артерия была перерезана.
Однако эта рана спасла раненого. Большая потеря крови привела к обмороку, а во время обморока кровь перестала течь.
В продолжение всего этого тягостного осмотра Елена не переставала спрашивать:
— Он умер? Он умер? Он умер?
— Сейчас посмотрим, — ответил хирург.
И, взяв свой ланцет, он открыл вену на левой руке Карла. Сначала вследствие обморока кровь не потекла, но, нажимая на вену, доктор сумел выдавить из нее каплю теплой и красной крови.
Карл не был мертв.
— Он жив! — сказал хирург.
Елена вскрикнула и упала на колени.
— Что нужно сделать, чтобы вернуть его к жизни? — спросила она.
— Ему нужно перевязать артерию, — сказал хирург, — хотите, я отправлю его в полевой госпиталь?
— О нет, нет! — вскричала Елена. — Нет, я с ним не расстанусь. Значит, вы не думаете, что его можно довезти до Франкфурта?
— По воде можно. Признаюсь вам даже, что, видя интерес, который вы проявляете к этому молодому человеку, я предпочел бы, чтобы скорее кто-то другой, а не я, сделал эту трудную операцию. Так вот, если вы располагаете каким-нибудь быстрым средством перевозки по воде…
— У меня есть лодка, — сказал Фриц, — и я отвечаю, если господин (и он кивнул на Бенедикта) пожелает мне прийти на подмогу, я отвечаю за то, что мы будем во Франкфурте через три часа.
— Остается только знать, — сказал врач, — при том, сколько крови он потерял, проживет ли он эти три часа.
— Боже мой! Боже мой! — вскричала Елена.
— Не смею вас просить посмотреть сюда, сударыня, но вся земля залита кровью.
Елена горестно закричала и прикрыла рукой глаза.
Разговаривая с Еленой, обнадеживая ее и пугая с ужасным хладнокровием привыкших играть со смертью людей, хирург накладывал корпию по обе стороны грудной раны и перевязывал эту рану бинтом.
— Вы опасаетесь, что он потерял слитком много кропи? Сколько же можно потерять кропи, чтобы при этом не умереть? — спросила Елена.
— Все относительно, сударыня: мужчина такой силы, как тот, которого я бинтую и данную минуту, может иметь и теле до двадцати четырех, двадцати пяти фунтов крови. Он может потерять четверть ее. Но это — все.
— Но, наконец, на что же я могу надеяться и чего мне опасаться? — спросила Елена.
— У вас есть надежда, что раненый доживет до Франкфурта, что он потерял меньше крови, чем мне кажется, что умелый хирург сделает ему перевязку артерии. У вас есть опасение, что начнется вторичное кровотечение сегодня или через восемь — десять дней при потере струпа.
— Но, в конце концов, его ведь можно спасти, правда?
— У природы есть столько возможностей, что надеяться нужно всегда, сударыня.
— Хорошо, — сказала Елена, — не будем терять ни минуты.
Бенедикт и хирург взялись за факелы, оба солдата подняли раненого и перенесли его на берег.
Хирург отправился в Ашаффенбург, чтобы купить матрас и одеяло. Фриц их принес.
Раненого поместили в кормовой части лодки.
— Нужно ли мне пытаться привести его в чувство? — спросила Елена.
— Или я должна оставить его в том состоянии, в каком он находится?
— Ничего не делайте для того, чтобы вывести его из обморока, сударыня. Его обморок останавливает кровотечение, и, если перевязка артерии будет сделана до того, как он очнется, его еще можно спасти.
Каждый сел на свое место вокруг раненого.
Оба пруссака стояли в лодке с факелами в руках, Елена стояла на коленях, хирург поддерживал раненого, Бенедикт с Фрицем сели за весла. Резвун, вовсе не возгордившийся, хотя он сыграл такую видную роль во всем деле, сел на носу и горящими глазами изучал местность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Фридрих пришел в отчаяние, что ему нельзя было сопровождать Бенедикта в его розысках, поскольку он был обязан в отсутствие генерала оставаться в Хёрштейне, тем более что из-за грубости генерала, вполне оправдывавшего свое имя Штурм, которое означает «буря», Фридриху уже два или три раза пришлось очень пожалеть о своем согласии занять это место начальника штаба.
Но он дал заверенное печатью генерала разрешение на то, чтобы обойти поле битвы в сопровождении двух прусских солдат — для внушения уважения к этому делу — и хирурга.
Бенедикт удержал Фридриха, порывавшегося проводить гостя к карете, и обещал потом направить хирурга прямо к нему в штаб, чтобы тот отчитался перед ним о проведенной экспедиции. После этого Бенедикт пошел к карете, где его , с нетерпением ожидала Елена.
— Ну как? — спросила она.
— Все как нужно, — ответил Бенедикт. Затем он тихо сказал Ленгарту:
— Отъезжайте отсюда на двадцать шагов и остановитесь. Ленгарт сделал как было сказано.
Только тогда Бенедикт рассказал Елене о том, что перед тем произошло.
Если бы ей захотелось увидеться с зятем, легко было сделать двадцать шагов назад. Если же, напротив, Бенедикт все сделал так, как хотелось ей самой, то им оставалось только продолжить путь.
При одной лишь мысли увидеться сейчас с зятем Елена вздрогнула. Она была убеждена, что он удержал бы ее и не позволил бы в полночь, среди мертвых и раненых, даже среди мародеров, которые всегда пробираются к трупам и грабят их, рисковать собой на поле битвы.
Поэтому она живо поблагодарила Бенедикта и сама крикнула Ленгарту:
— Вперед!
Ленгарт пустил лошадей галопом.
Они вернулись в Деттинген. Когда карета въезжала в город, било одиннадцать часов.
На главной площади Деттингена был разожжен огромный костер. Бенедикт вышел из кареты и приблизился к нему.
Перед костром прохаживался капитан. Бенедикт подошел к нему. Он вполне знал прусский характер и великолепно умел с ним обходиться, если не хотел столкновения.
— Извините, капитан, — сказал он, — знаком ли вам барон Фридрих фон Белов?
Капитан посмотрел сверху вниз на того, кто позволил себе обратиться к нему.
Не нужно забывать, что Бенедикт был одет лодочником.
— Да, — ответил тот, — я его знаю. Дальше?
— Не хотите ли оказать ему большую услугу?
— Охотно! Это мой друг, но каким это образом он обратился к тебе, чтобы попросить меня об этом?
— Сам он в Хёрштейне и не может оставить его по приказу генерала Штурма.
— Ну и что?
— А то, что он находится в самом глубоком беспокойстве насчет одного из своих друзей, которого, видно, либо убили, либо ранили сегодня, во время кавалерийской атаки прусских кирасиров на ашаффенбургском мосту. Он послал меня с одним моим приятелем, лодочником, как и я, на поиски этого друга, жениха вот той дамы, что вы видите в карете, и сказал: «Обратись вот с этой написанной моей рукой запиской к первому встретившемуся прусскому офицеру. Скажи ему, что это не приказ, а просьба. Дай ему прочесть эту записку, и я уверен, что он окажется любезным и даст тебе то, что я здесь прошу».
Офицер подошел к огню, взял головешку и прочел следующее:
«Приказ первому прусскому офицеру, которого встретит мои посланец, дать в распоряжение подателю сего двух солдат в качестве эскорта и хирурга. Оба солдата и хирург должны будут сопровождать подателя сего на поле боя, повсюду, куда он их поведет.
Составлено в главной ставке, Хёрштейн, одиннадцать часов вечера.
По приказу генерала Штурма
начальник штаба
барон Фридрих фон Белов».
Дисциплина и послушание — два великих достоинства прусской армии. Именно эти два качества сделали эту армию лучшей в Германии.
Стоило только капитану прочесть приказ своего начальника, он тут же оставил свой надменный вид, с которым только что разговаривал с беднягой-лодочником.
— Эй, там! — сказал он солдатам, сидевшим у огня. — Пришлите двух добровольцев для оказания услуги начальнику штаба Фридриху фон Белову.
Встало десять человек.
— Хорошо! Ты и ты! — сказал капитан, отобрав двух людей.
— Ну, а кто тут ротный хирург?
— Господин Людвиг Видершаль, — ответил голос.
— Где он расквартирован?
— Здесь, на площади, — ответил тот же голос.
— Известите его, что по приказу из штаба он должен этим вечером принять участие в поездке в Ашаффенбург.
Один солдат встал, пошел через площадь, постучал в дверь и мигом вернулся вместе с полковым хирургом.
Бенедикт поблагодарил капитана, и тот ответил, что ему было крайне приятно оказать любезность барону фон Белову.
Полковой хирург, хотя он и был человеком светским, сел в карету в дурном расположении духа из-за того, что его, разбудили, едва он успел заснуть. Когда же он оказался лицом к лицу с молодой женщиной, красивой и в слезах, он извинился, что заставил себя ждать, и первым стал торопить с отъездом.
Карета по пологому спуску подъехала к берегу реки.
У берет стояло несколько лодок. Бенедикт громко крикнул:
— Фриц!
На второй зов и лодке встал человек и ответил:
— Я здесь!
Бенедикт показался ему так, чтобы тот смог его узнать.
Все расселись в лодке.
Два солдата — спереди, Фриц и Бенедикт — у весел, полковой хирург с Еленой — сзади.
Сильный гребок веслами вынес лодку на середину реки.
Теперь задача была потруднее, чем вначале, на этот раз приходилось плыть против течения, но Бенедикт и Фриц были ловкими и сильными гребцами. Лодка легко заскользила по поверхности воды.
Они уже далеко отплыли от Деттингена, когда услышали, как часы на городской колокольне прозвонили полночь.
Проплыли Клейностхейм, Майнашафф, затем Лидер, затем Ашаффенбург.
Бенедикт сошел на берег немного выше моста. Как раз отсюда он и хотел начать поиски.
Они зажгли факелы и отдали их в руки двум солдатам.
Битва закончилась уже в темноте, поэтому вынесли только раненых, и мост все еще был загроможден мертвыми: в темных местах о них приходилось спотыкаться, а в более освещенных их можно было смутно разглядеть по белым мундирам.
Если бы Карл оказался среди пруссаков и австрийских солдат, его можно было бы легко узнать по серой куртке. Но Бенедикт был слишком уверен, что он видел, как тот дрался уже за мостом, и не стал терять время там, где его друга не было.
Они спустились к равнине с разбросанными по ней купами деревьев; в глубине ее тянулся лесок под названием Красивая поросль.
Ночь выдалась темной, луны не было, на небе не светило ни звездочки; можно было подумать, что дым и пыль от сражения так и остались висеть в воздухе между небом и землей. Время от времени широкие тихие зарницы приоткрывали горизонт, будто огромное веко: на секунду вырывался луч белесого света и мертвенно-тускло освещал пейзаж. Потом все опять погружалось в темноту, еще более густую, чем раньше.
Когда зарницы угасали, единственный свет по обоим берегам Майна давали два факела, которые несли прусские солдаты и который образовывал освещенный круг диаметром в дюжину шагов.
Елена, белая, словно тень, и, словно тень, казавшаяся нечувствительной к неровностям земли, шли посреди того круга и говорила, протягивая вперед руки: «Там, вот там, там!», когда ей казалось, что она видит неподвижно лежавшие трупы.
Они подходили к указанному ею месту. Там в самом деле были трупы, и по мундирам их можно было признать скорее за пруссаков или австрийцев.
Время от времени им приходилось видеть тень, скользнувшую среди деревьев, и слышать быстро удалявшиеся шаги: то был кто-нибудь из тех презренных мародеров, которые следуют за армиями нашего времени, как когда-то за древними армиями шли волки, и которым помешали заниматься их омерзительным ремеслом.
Время от времени Бенедикт жестом останавливал шествие; воцарялось глубокое молчание, и в этом безмолвии он громко кричал: «Карл, Карл!»
Елена, с остановившимся взглядом, с затаенным дыханием, казалась тогда статуей Ожидания.
Ничто не слышалось в ответ, и маленький отряд вновь отправлялся на розыски.
Время от времени Елена тоже останавливалась и машинально, едва слышно, словно боясь собственного голоса, звала в свою очередь:
— Карл! Карл! Карл!
Они подходили к леску, и трупы стали попадаться все реже и реже. Бенедикт опять сделал одну из тех остановок, вслед за которой наступала тишина, и в пятый или в шестой раз крикнул:
— Карл!
Но на этот раз мрачный и продолжительный вой ответил ему и затих, заставив вздрогнуть сердца самых храбрых.
— Что это? — спросил хирург.
— Это собака воет около мертвого, — ответил Фриц.
— Неужели же?.. — прошептал Бенедикт.
А потом тут же крикнул, направляясь на голос собаки:
— Сюда, сюда!
— Боже мой! — произнесла Елена. — У вас появилась какая-то надежда?
— Может быть; идите, идите сюда!
И, не ожидая факелов, он кинулся вперед. Выйдя к опушке леса, он опять позвал:
— Карл!..
Раздался тот же самый мрачный, жалостливый вой, но теперь он был уже ближе.
— Идите сюда, — крикнул Бенедикт, — это здесь! Елена прыгнула через ров, вошла в лес и, не обращая внимания на то, что на ходу она рвала в клочья свое муслиновое платье, пошла вперед сквозь кустарник и колючие заросли.
Солдаты с факелами намеревались последовать за нею.
Там, в лесу, в нескольких местах послышался шум, который производили убегавшие мародеры.
Бенедикт сделал знак остановиться, чтобы дать время этим людям убежать. Потом, когда тишина восстановилась, он опять позвал:
— Карл!..
И на этот раз, как и раньше, ему ответил мрачный и жалостливый вой, но так близко, что у всех сжалось сердце. Солдаты отступили на шаг. Лодочник протянул руку.
— Волк! — сказал он.
— Где? — спросил Бенедикт.
— Вот, вот, там, — сказал Фриц, показывая рукой. — Не видите разве, вон в темноте глаза блестят как два угля.
И в этот миг вспыхнула одна из тех тихих зарниц. Ее свет проник сквозь верхушки деревьев, и стал отчетливо виден силуэт собаки, сидевшей у неподвижного тела.
— Сюда, Резвун! — крикнул Бенедикт.
Собаке пришлось сделать только один прыжок, чтобы оказаться рядом, она мигом бросилась на грудь хозяину и лизнула его. Потом, заняв прежнее место у трупа, она в четвертый раз завыла и на этот раз еще тоскливее, чем раньше.
— Карл здесь! — сказал Бенедикт. Елена кинулась, так как она все поняла.
— Но он мертв! — продолжал Бенедикт. Елена вскрикнула и упала на тело Карла.
XXX. РАНЕНЫЙ
Подошли факельщики, и в свете горевшей смолы вырисовалась живописная мрачная группа.
Карл не оказался раздетым, как другие трупы, собака сторожила его тело и сумела его защитить.
Елена распростерлась на нем, приложив губы к его губам, плача и стеная. Бенедикт стоял на коленях около нее, а вокруг его шеи обвились собачьи лапы. Хирург стоял, скрестив руки, как человек, который привык к виду смерти и сопровождающего ее горя. Наконец, Фриц просовывал голову сквозь густую листву деревьев.
Все участники этой сцены были тихи и неподвижны.
Вдруг у Елены вырвался крик; она выпрямилась и встала, вся в крови Карла, с блуждающими глазами и рассыпавшимися волосами.
Все посмотрели на нее.
— Ах! — вскрикнула она. — Я схожу с ума. Потом, опять упав на колени, она крикнула:
— Карл! Карл! Карл!
— Что случилось? — спросил Бенедикт.
— О! Сжальтесь надо мною, — произнесла Елена, — но мне показалось, что я ощутила на своем лице его дыхание. Словно он дождался меня, чтобы испустить последний вздох!
— Извините, сударыня, — сказал хирург, — но если тот, кого вы называете Карлом, не мертв, в чем я очень сомневаюсь, то времени терять нельзя, нужно оказать ему помощь.
— О, посмотрите, сударь! — сказала Елена, живо отстраняясь.
Хирург тотчас же наклонился к Карлу вместо нее. Солдаты приблизили факелы, и стало возможным рассмотреть бледное, но по-прежнему красивое лицо Карла.
Рана на голове явилась причиной того, что вся его левая щека покрылась кровью, и он был бы неузнаваем, если бы собака не вылизывала его, по мере того как вытекала кровь.
Хирург сначала ослабил галстук, потом приподнял верх тела, чтобы снять куртку.
Должно быть, рана была ужасна, так как куртка на спине была красна от крови. Хирург расстегнул одежду и четырьмя ударами скальпеля с привычной ловкостью разрезал рукав от ворота до обшлага, а куртку по всей длине спины, что позволило ему, разорвав рубашку, полностью открыть всю правую часть груди раненого.
Хирург попросил воды.
— Воды! — словно эхо, механически повторила Елена. Река была в пятидесяти шагах от них. Фриц сбегал туда
и принес полный деревянный башмак, служивший ему для вычерпывания воды из лодки.
Елена дала свой носовой платок.
Хирург смочил его в воде и принялся обмывать Карлу грудь, а в это время Бенедикт поддерживал туловище раненого, прислонив его к своим коленям.
Только тогда стало заметно, что у Карла был сгусток крови и на руке. Значит, у него было три ранения.
Рана на голове была незначительной: процарапана кожа под волосами, но кости не были задеты.
Рана в груди на первый взгляд казалась самой тяжелой; и действительно, кирасирская сабля вошла в трех дюймах от ключицы и вышла в спине над лопаткой.
Третья рана — она-то и была самая тяжелая — находилась на правой руке. Отражая удары, Карл подставил внутреннюю сторону руки под удар лезвия противника, и артерия была перерезана.
Однако эта рана спасла раненого. Большая потеря крови привела к обмороку, а во время обморока кровь перестала течь.
В продолжение всего этого тягостного осмотра Елена не переставала спрашивать:
— Он умер? Он умер? Он умер?
— Сейчас посмотрим, — ответил хирург.
И, взяв свой ланцет, он открыл вену на левой руке Карла. Сначала вследствие обморока кровь не потекла, но, нажимая на вену, доктор сумел выдавить из нее каплю теплой и красной крови.
Карл не был мертв.
— Он жив! — сказал хирург.
Елена вскрикнула и упала на колени.
— Что нужно сделать, чтобы вернуть его к жизни? — спросила она.
— Ему нужно перевязать артерию, — сказал хирург, — хотите, я отправлю его в полевой госпиталь?
— О нет, нет! — вскричала Елена. — Нет, я с ним не расстанусь. Значит, вы не думаете, что его можно довезти до Франкфурта?
— По воде можно. Признаюсь вам даже, что, видя интерес, который вы проявляете к этому молодому человеку, я предпочел бы, чтобы скорее кто-то другой, а не я, сделал эту трудную операцию. Так вот, если вы располагаете каким-нибудь быстрым средством перевозки по воде…
— У меня есть лодка, — сказал Фриц, — и я отвечаю, если господин (и он кивнул на Бенедикта) пожелает мне прийти на подмогу, я отвечаю за то, что мы будем во Франкфурте через три часа.
— Остается только знать, — сказал врач, — при том, сколько крови он потерял, проживет ли он эти три часа.
— Боже мой! Боже мой! — вскричала Елена.
— Не смею вас просить посмотреть сюда, сударыня, но вся земля залита кровью.
Елена горестно закричала и прикрыла рукой глаза.
Разговаривая с Еленой, обнадеживая ее и пугая с ужасным хладнокровием привыкших играть со смертью людей, хирург накладывал корпию по обе стороны грудной раны и перевязывал эту рану бинтом.
— Вы опасаетесь, что он потерял слитком много кропи? Сколько же можно потерять кропи, чтобы при этом не умереть? — спросила Елена.
— Все относительно, сударыня: мужчина такой силы, как тот, которого я бинтую и данную минуту, может иметь и теле до двадцати четырех, двадцати пяти фунтов крови. Он может потерять четверть ее. Но это — все.
— Но, наконец, на что же я могу надеяться и чего мне опасаться? — спросила Елена.
— У вас есть надежда, что раненый доживет до Франкфурта, что он потерял меньше крови, чем мне кажется, что умелый хирург сделает ему перевязку артерии. У вас есть опасение, что начнется вторичное кровотечение сегодня или через восемь — десять дней при потере струпа.
— Но, в конце концов, его ведь можно спасти, правда?
— У природы есть столько возможностей, что надеяться нужно всегда, сударыня.
— Хорошо, — сказала Елена, — не будем терять ни минуты.
Бенедикт и хирург взялись за факелы, оба солдата подняли раненого и перенесли его на берег.
Хирург отправился в Ашаффенбург, чтобы купить матрас и одеяло. Фриц их принес.
Раненого поместили в кормовой части лодки.
— Нужно ли мне пытаться привести его в чувство? — спросила Елена.
— Или я должна оставить его в том состоянии, в каком он находится?
— Ничего не делайте для того, чтобы вывести его из обморока, сударыня. Его обморок останавливает кровотечение, и, если перевязка артерии будет сделана до того, как он очнется, его еще можно спасти.
Каждый сел на свое место вокруг раненого.
Оба пруссака стояли в лодке с факелами в руках, Елена стояла на коленях, хирург поддерживал раненого, Бенедикт с Фрицем сели за весла. Резвун, вовсе не возгордившийся, хотя он сыграл такую видную роль во всем деле, сел на носу и горящими глазами изучал местность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71