— Который сейчас час? — спросил Стюарт.
— Десять часов пробило во всех церквах Парижа, причем довольно громко, — произнес лучник.
— Вчера я прождал тебя целый день и, можно сказать, почти всю ночь. Патрик пожал плечами:
— Что поделаешь, солдат — это всего лишь солдат, даже если он шотландский лучник. Нас целый день и всю ночь продержали в Лувре, но сегодня, как видишь, я свободен.
— Иными словами, ты хочешь предложить мне покинуть твою комнату?
— Нет, я хочу попросить у тебя одежду.
— Ах, да, я просто позабыл про госпожу советницу.
— К счастью, она про меня не забыла, и вот тебе доказательство — этот паштет из дичи: я поставил его на стол и мы сейчас с аппетитом примемся за него. Ну как, твой соперник явился? Что касается моего, то он уже два часа на своем посту — подарок судьбы!
— И значит, ты отправишься в моей одежде…
— Вот именно; ты же понимаешь, что моя советница не станет вдруг карабкаться ко мне на пятый этаж. Этот паштет сыграл роль посыльного; он нес с собой письмо, предупредившее, что меня будут ждать после полудня, так как в этот час советник на всех парусах отправится в парламент, пробудет там до четырех часов, после чего вернется в супружескую гавань. В пять минут пополудни я уже буду у нее и докажу свою преданность тем, что, если, конечно, ты не изменил нашей дружбе, появлюсь в костюме, который ничем ее не скомпрометирует.
— Моя одежда в твоем распоряжении, дорогой Патрик, — промолвил Роберт, — она развешена на стуле и, как видишь, ждет нового хозяина. Оставь мне свою, а этой пользуйся как тебе в голову взбредет.
— Отлично, но сначала побеседуем-ка с этим паштетом; тебе нет необходимости вставать, чтобы принять участие в беседе; я придвину стол к постели. Вот так! Годится?
— Великолепно, мой дорогой Патрик.
— А пока что (Патрик вынул из ножен кинжал и подал его рукояткой вперед), в то время как я поищу, чем бы это вспрыснуть, вспори-ка брюхо этому весельчаку, а потом ты мне скажешь, действительно ли моя советница — женщина со вкусом.
Роберт исполнил это распоряжение так же точно, как шотландский лучник исполнил бы приказания своего капитана, и к тому времени, когда Патрик вернулся к столу, поглаживая обеими руками округлые бока кувшина, наполненного до краев вином, он обнаружил, что купол гастрономического сооружения полностью снят.
— А-а! Клянусь святым Дунстаном! — воскликнул он. — Заяц в норе, окруженный шестью молодыми куропатками! Что за веселая страна, где пух и перо живут в столь сладостном взаимопонимании! Мессир Рабле назвал бы ее «землей всеобщего изобилия». Роберт, друг мой, последуй моему примеру: влюбляйся в женщину из судейского сословия, мой дорогой, и не влюбляйся в женщину из благородной семьи — тогда мне не потребуется, подобно фараону, видеть во сне семь коров тучных, чтобы предсказать тебе изобилие благ земных и небесных. Воспользуемся же этим, мой дорогой Стюарт, иначе мы окажемся недостойны обретенного.
Следуя смыслу поучения, лучник устроился за столом и положил себе на тарелку первую порцию паштета, делающую честь тому, что он называл «авангардом своего аппетита».
Роберт тоже поел. В двадцать два года, независимо от состояния духа, едят всегда.
Правда, был он более молчалив, более задумчив, чем его друг, но все же ел.
Впрочем, сама мысль о предстоящем свидании с советницей делала Патрика разговорчивым и веселым за двоих.
Пробило половину двенадцатого.
Патрик поспешно поднялся из-за стола, пережевывая белыми, как у горного волка, зубами последний кусок золотистой корочки паштета, выпил последний стакан вина и начал натягивать на себя одежду своего соотечественника.
Одевшись, он обрел неуклюжий и неестественный вид, характерный и для нынешних военных, когда они снимают форму и облачаются в цивильную одежду.
Дело в том, что облик и осанка солдата в какой-то мере складываются под воздействием их военной формы и потому выдают его, куда бы он ни направился, какой костюм бы он ни надел.
Тем не менее, лучник и в этом костюме оставался красавцем с голубыми глазами, рыжеволосым, с прекрасным цветом кожи.
И разглядывая себя в осколке зеркала, он, казалось, говорил сам себе: «Если моя советница окажется недовольна, то, клянусь, она весьма привередлива!»
Затем, то ли из чувства недоверия к самому себе, то ли из желания узнать, совпадают ли их мнения относительно его внешности, он повернулся к Роберту и спросил:
— Как ты меня находишь, друг?
— Выглядишь ты и держишься великолепно, и я не сомневаюсь в том, что ты произведешь неотразимое впечатление на свою советницу.
Именно это и жаждал услышать Патрик, так что он был вполне удовлетворен.
Он улыбнулся, поправил воротник и сказал, протягивая руку Роберту:
— Что ж, до свидания! Побегу возвращать ее к жизни: она, наверно, умирает от любви, бедная женщина! Целых два дня она меня не видела и ничего обо мне не слышала!
Он было направился к двери, но вдруг остановился.
— Кстати, — добавил он, — нет нужды говорить, что моя форма не заставляет тебя сидеть здесь. Ты вовсе не приговорен к заточению на моем пятом этаже, как я вчера был привязан к Лувру; ты можешь свободно ходить по городу средь белого дня, неважно, солнечного или облачного, но при условии, что ты не ввяжешься в моей форме ни в какую драку или свару, чего я тебе советую не делать по двум причинам: во-первых, тебя могут арестовать, препроводить в Шатле и установить твою личность; во-вторых, меня, твоего ни в чем не повинного друга, могут наказать за то, что я оставил свою форму без присмотра, — так вот, повторяю, при условии, что ты не ввяжешься в моей форме ни в какую драку или свару, ты свободен, точно вольный воробышек.
— На этот счет тебе, Патрик, опасаться нечего, — ответил шотландец, — я ведь человек по натуре не драчливый.,
— Эй-эй! — покачал головой лучник. — Я вовсе не хочу, чтобы ты бежал от опасности: ты шотландец или что-то вроде этого, и у тебя, как у каждого, кто вырос по ту сторону Твида, должны быть моменты, когда лучше не бросать на тебя косых взглядов. В общем, ты понимаешь, я просто советую, вот и все. Так вот, предупреждаю: не нарывайся на ссору, но если ссора сама нарвется на тебя, то, клянусь своим святым покровителем, не беги от нее! Черт, ведь речь тогда пойдет о поддержании чести и достоинства мундира, так что, если увидишь, что тебе против обидчика не выстоять, то у тебя есть, обрати внимание, клеймор и дирк, которые сами собой выскакивают из ножен.
— Успокойся, Патрик, ты найдешь меня здесь в том же виде, в каком оставляешь.
— Ну нет, ну нет. Я не хочу, чтобы ты скучал, — настаивал упрямый горец, — а в этой комнате ты зачахнешь и умрешь, ведь отсюда вид хорош только по вечерам, когда в окно здесь и не смотрят, а днем отсюда видны лишь крыши и колокольни, и то, когда дым и туман не застилают все.
— Это скорее относится к нашей горячо любимой родине, где все время идет дождь, — заметил Роберт.
— Вот как! — воскликнул Патрик. — А как же насчет снега?
И, довольный тем, что ему удалось отстоять доброе имя Шотландии в отношении атмосферных явлений, Патрик уже было решился выйти, но задержался на лестнице и вновь приоткрыл дверь.
— Все это, — сказал он, — было не более чем шутка: ходи, вмешивайся в разговоры, спорь, дерись, но при условии, что на твоей шкуре и, следовательно, на моем мундире не останется ни единой царапины, и тогда все будет хорошо; однако, дорогой друг, мне надо сделать тебе лишь одно серьезное предупреждение — только одно, но зато такое, над которым стоит призадуматься.
— Какое же?
— Друг мой, с учетом сложности обстоятельств, в каких мы находимся, и угроз, какие нечестивые безбожники позволяют себе адресовать королю, я обязан прибыть в Лувр не позднее восьми часов: сегодня вечернюю поверку проводят на час раньше.
— К твоему возвращению я буду здесь.
— Что ж, да хранит тебя Бог!
— А тебе пусть сопутствует радость!
— Это пожелание излишне, — промолвил лучник с жестом завзятого покорителя женских сердец, — радость меня и так уже ждет.
И затем, наконец, он вышел, легкий и уверенный в будущей победе, как самый великолепный придворный вельможа, напевая мелодии своей страны, восходящие еще ко временам Роберта Брюса.
Бедный шотландский солдат был в этот час гораздо более счастлив, чем кузен короля франков, чем брат короля Наварры, чем молодой и прекрасный Луи де Конде.
Вскоре мы узнаем, что в этот миг говорил и делал принц; но пока мы вынуждены на короткое время задержаться в обществе метра Роберта Стюарта.
Чтобы не проскучать до четырех часов дня, он, как и было сказано им другу, погрузился в размышления на две серьезные темы; так что он держал слово и ждал прихода Патрика со свидания.
С четырех до пяти он все еще ждал, но с заметным нетерпением.
Настал час, когда ему следовало бы находиться перед входом в парламент, чтобы узнать самые последние новости, уже не относительно приговора советнику Дюбуру, но о решении по поводу места проведения казни.
В половине шестого он уже не мог усидеть на месте и вышел, оставив записку товарищу, чтобы тот спокойно его подождал и ровно в семь часов вечера ему будет возвращена форма.
Смеркалось; Роберт поспешил добраться до дверей Дворца правосудия.
Там скопилось много народа; заседание парламента все еще продолжалось. Это, конечно, объясняло отсутствие Патрика, но ничего не говорило о том, что является предметом обсуждения.
Только в шесть советники стали расходиться.
То, что узнал Роберт об итогах заседания, привело его в ужас.
Был избран способ казни: советник должен был погибнуть от огня. Единственное, что еще не было определено, — это дата казни: будет ли она совершена завтра, послезавтра или еще на день позже, то есть 22-го, 23-го или 24-го.
Быть может, ее отложат еще на несколько дней, чтобы бедная королева Мария Стюарт, пострадавшая накануне, могла на ней присутствовать.
Но это будет лишь в том случае, если ушиб был достаточно легким, ибо казнь отложат не более чем на неделю.
Роберт Стюарт ушел с площади Дворца правосудия, намереваясь вернуться на улицу Баттуар-Сент-Андре.
Однако он неожиданно увидел в отдалении шотландского лучника, спешившего на поверку в Лувр.
И тут ему пришла в голову идея: проникнуть в Лувр в одеянии друга и узнать там, то есть из надежного источника, как чувствует себя молодая королева; ведь это было столь роковым образом связано с тем, сколько осужденному осталось жить.
В распоряжении Роберта было около двух часов, и он направился в Лувр. Ни в первых, ни во вторых воротах никаких затруднений у него не возникло. Он благополучно прошел во двор.
В это время здесь как раз объявили о прибытии посланца парламента.
То был советник парламента, желавший говорить с королем от имени достопочтенного собрания, отправившего его в качестве посла.
Вышел Дандело.
Он отправился за распоряжениями короля.
Через десять минут он снова появился, имея поручение проводить к нему советника.
Роберт Стюарт понял, что если он проявит чуточку терпения и сообразительности, то, как только советник отбудет, удастся узнать все необходимое. И потому он стал ждать.
Советник пробыл у короля более часа.
Прождав уже достаточно времени, Роберт решил не уходить до конца.
Но вот советник вышел.
Его сопровождал Дандело: его лицо было не просто грустным, но угрюмым. Почти шепотом он сказал несколько слов на ухо капитану шотландской гвардии и удалился.
Эти слова, очевидно, были следствием визита советника.
— Господа, — обратился капитан шотландской гвардии к своим людям, — предуведомляю вас, что послезавтра нам предстоит чрезвычайное дежурство в связи с казнью советника Анн Дюбура на Гревской площади.
Роберт Стюарт узнал то, что ему было нужно; задумавшись, он быстро зашагал к воротам; но внезапно остановился и после нескольких минут глубокого раздумья вернулся, чтобы затеряться среди своих сотоварищей, что было очень легко сделать, учитывая их число и ночную тьму.
XI. ЧТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ ПОД КРОВАТЬЮ
Когда принц Конде входил в зал Метаморфоз, он назначил Дандело встречу у его брата-адмирала на следующий полдень.
Принц так торопился рассказать о происшедших накануне событиях адмиралу Колиньи и особенно Дандело, более молодому и менее суровому, чем его брат, что он прибыл на улицу Бетизи ранее назначенного часа.
Но Дандело опередил принца. В течение часа он уже находился у Колиньи, и любовные фантазии мадемуазель де Сент-Андре обсуждались ими гораздо более серьезно, чем могли бы обсуждаться между принцем и Дандело.
Для этих суровых мужей альянс между маршалом де Сент-Андре и Гизами был не только семейным: он закладывал основы религиозно-политической лиги против партии кальвинистов, и то, как повернулось дело советника Анн Дюбура, показывало, что со сторонниками новой религии церемониться не собираются.
Братья не отрывались от любовной записки, полученной мадемуазель де Сент-Андре; они лихорадочно искали в памяти, но ни тот ни другой не могли припомнить, чей это почерк, и тогда они послали записку к госпоже адмиральше (та закрылась у себя в комнате и творила там молитвы), чтобы выяснить, не окажется ли ее память получше, чем у мужа и деверя.
При иных обстоятельствах и Дандело, и уж конечно Колиньи категорически возражали бы против того, чтобы их кузен, принц де Конде, ввязался в столь безумную авантюру; однако даже честнейшие сердца могут иногда пойти на сделку с совестью, если полагают, что в данных чрезвычайных обстоятельствах уступить необходимо.
Для кальвинистской партии было в высшей степени важно, чтобы г-н де Жуэнвиль не взял себе в супруги мадемуазель де Сент-Андре, а поскольку представлялось невероятным, что свидание у мадемуазель де Сент-Андре назначено с принцем де Жуэнвилем, можно было с уверенностью ожидать, что г-н де Конде, если ему удастся увидеть кого-нибудь, поднимет по этому поводу большой шум, шум этот дойдет до ушей Гизов, и за ним последует разрыв.
Могло случиться и большее: по всей вероятности, несдержанность Конде перейдет в досаду, и тогда он, колеблющийся между католицизмом и кальвинизмом, при поддержке Колиньи и Дандело, быть может, станет протестантом.
Завоевать такого человека для партии было бы не просто победой: это был не просто еще один человек, но победоносный, и к тому же молодой, красивый и храбрый принц.
И в особняке Колиньи его ждали с нетерпением, в чем, впрочем, он и не сомневался.
Он прибыл, как мы уже говорили, ранее назначенного часа, и оба брата попросили его подробно рассказать обо всем. Он начал свой рассказ, в котором — отдадим должное его правдивости — не утаил от своих слушателей ничего из того, что с ним случилось.
Он поведал обо всем, что видел и слышал, не опуская ни единой детали, уточняя даже, в каком положении он был, когда видел и слышал то или иное.
Человек остроумный, принц подал происшедшее в смешном виде и тем самым предупредил шутки над собой со стороны тех, кто его слушал.
— Итак, — спросил адмирал, как только принц закончил свой рассказ, — что вы теперь намереваетесь делать?
— Черт побери! — воскликнул Конде. — Думаю повторить вылазку, что совершенно естественно, и в связи с этим я более чем когда бы то ни было рассчитываю на вас, мой дорогой Дандело.
Братья переглянулись.
Они были одного мнения с принцем, но Колиньи счел себя обязанным привести некоторые соображения против.
Однако стоило ему лишь начать отговаривать принца, как тот взял его за руку и произнес:
— Мой дорогой адмирал, если вы по этому вопросу придерживаетесь иного мнения, чем я, то лучше поговорим о чем-нибудь другом: мое решение принято, и мне стоило бы слишком дорого состязаться в разуме и воле с вами, кого я люблю и уважаю больше всех на свете.
И адмирал поклонился, как человек, смирившийся с решением, которое он не в силах поколебать, тем более что в глубине души он был восхищен настойчивостью своего кузена.
Сошлись на том, что этим вечером, как и накануне, Дандело обеспечит принцу возможность проникнуть в зал Метаморфоз.
Договорились встретиться без четверти двенадцать в том же коридоре, что и накануне.
Принцу был сообщен пароль, так что он мог войти без затруднений. Потом он попросил вернуть ему записку.
Тут адмирал вынужден был признаться, что, поскольку ни он сам, ни его брат не сумели узнать почерк, они распорядились передать ее госпоже адмиральше, чтобы не тревожить ее в час молитвы.
Дандело взял на себя спросить у невестки в этот же вечер, не узнает ли она почерк кого-либо из окружения королевы Екатерины, а адмирал пообещал напомнить жене, чтобы она взяла с собой в Лувр записку.
Как только все эти вопросы были согласованы, Дандело и принц распрощались с адмиралом: Дандело, чтобы вернуться на свое место службы, а принц, чтобы отправиться домой.
Остаток дня тянулся для принца столь же медленно и беспорядочно, как и день предыдущий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36