Кроме того, несчастного Патрика могут арестовать как моего соучастника. Я и так уже навлекаю на него опасность, воспользовавшись его гостеприимством. Что же делать?
Он встал у окна и попытался придумать что-нибудь. В столь отчаянной ситуации охотно посоветуешься и с неодушевленными предметами.
Мы уже говорили, что для декабря день был великолепным.
У свежего воздуха, у звездного неба, у погруженной в тишину ночи Роберт спрашивал совета, как ему быть.
Из мансарды Патрика, расположенной в самой высокой части дома, он разглядывал башни королевского дворца.
Деревянная башня, расположенная в самом дальнем углу дворца и смотрящая чуть ли не прямо на Нельскую башню, находясь между рекой и внутренним двором Лувра, великолепно прорисовывалась при фантастическом лунном свете.
При виде этой башни Роберт, казалось, обрел искомое средство препроводить свое письмо к королю; вернув пергамент в карман, он погасил свечку, надел шляпу, завернулся в плащ и быстро спустился по лестнице.
За несколько дней до этого был издан ордонанс, запрещающий всем прохожим и лодочникам пересекать Сену начиная с девяти вечера.
Теперь было десять: нечего было и мечтать о пароме.
Единственно возможной для Роберта дорогой оставалась та, по которой он уже проследовал, поэтому необходимо было вернуться тем же путем, что он избрал, покинув Гревскую площадь.
И он направился к мосту Сен-Мишель, оставляя по левую руку Бочарную улицу, чтобы избежать риска встретиться с дворцовой стражей, и через мост Нотр-Дам вышел на сеть улиц, которые должны были привести его к Лувру.
Лувр был завален камнем, гравием и строительным лесом еще со времен правления Франциска I.
Он скорее напоминал выемку карьера или один из незавершенных дворцов, обратившихся в руины еще до окончания строительства, чем местожительство короля Франции.
Было, однако, вовсе несложно проскользнуть между каменными блоками, окружавшими Лувр как снаружи, так и изнутри.
Перепрыгивая с камня на камень, перескакивая через ямы и канавы, Роберт Стюарт, двигаясь вдоль Сены, в конце концов оказался в ста шагах от главного входа в Лувр, выходившего лицом к реке и занимавшего все пространство вдоль нынешней набережной; затем он обогнул здание, прошел до Новой башни и, увидев два освещенных окна, поднял из канавы камешек, вложил его в пергамент и обвязал снятым со шляпы шнурком; потом, отступив на два-три шага, чтобы замахнуться по всем правилам, он рассчитал расстояние, примерился, словно собираясь бросить мяч, и запустил камень вместе с пергаментом в одно из освещенных окон второго этажа.
Звон разбитого окна и последовавший за этим шум внутри помещения дал ему знать, что его послание прибыло по назначению, а если оно не попадет к королю, то не по вине курьера.
«Чудесно, — одобрил он самого себя. — Теперь надо подождать, и завтра увидим, произвело ли письмо желаемый эффект».
И, удаляясь, он осмотрелся, желая убедиться, что его не заметили; никого не было видно, кроме часовых, расхаживающих вдалеке свойственным им медленным и размеренным шагом.
Было ясно, что часовые ничего не заметили.
Роберт Стюарт, следуя той же дорогой, по которой он прибыл сюда, направился на улицу Баттуар-Сент-Андре, уверенный в том, что его никто не видел и не слышал.
Он ошибался: его видели и слышали два человека, находившиеся примерно в пятидесяти шагах от него, у одного из углов Новой башни; укрытые тенью от нее, они разговаривали довольно оживленно, но не для того, чтобы не видеть и не слышать, а для того, чтобы не показать, что они всё видели и слышали.
Эти двое были принц де Конде и адмирал де Колиньи.
Посмотрим же, на какую тему беседовали эти две знаменитости, делая вид, что их не беспокоят камешки, которые кидают в окна Лувра в столь поздний ночной час.
V. У ПОДНОЖИЯ НОВОЙ БАШНИ
«А теперь, — пишет Брантом в своей книге „Прославленные военачальники“, — поговорим об одном из величайших военачальников, какие когда-либо существовали».
Поступим как Брантом, только будем более справедливы по отношению к Гаспару де Колиньи, сеньору де Шатийону, чем этот приспешник Гизов.
В двух других наших книгах мы уже подробно рассказывали о прославленном защитнике Сен-Кантена; но наши читатели, возможно, уже забыли «Королеву Марго» и еще не знают «Пажа герцога Савойского», поэтому нам представляется необходимым рассказать хотя бы коротко о его происхождении, семье и, как принято говорить сегодня, о предшествующей деятельности адмирала.
Мы специально выделили последнее слово, поскольку именно под этим званием стал известен тот, о ком мы говорим, и весьма редко называли его Гаспаром де Колиньи или сеньором де Шатийоном, почти всегда и почти все говорили: «адмирал».
Гаспар де Колиньи родился 17 февраля 1517 года в Шатийон-сюр-Луэн, родовом имении семьи.
Отец его, дворянин из провинции Брес, после ее присоединения к королевству обосновался во Франции; он занимал высокие должности в королевской армии и принял имя Шатийон, став владельцем этого имения.
Он женился на Луизе де Монморанси, сестре коннетабля (о нем нам приходилось говорить довольно часто, особенно в книгах «Асканио», «Две Дианы» и «Паж герцога Савойского»).
Четыре сына сеньора де Шатийона: Пьер, Оде, Гаспар и Дандело — приходились, таким образом, коннетаблю племянниками. Старший, Пьер, умер пяти лет. Второму, Оде, было суждено поддержать честь имени.
Через двадцать лет после смерти старшего племянника в распоряжении коннетабля оказалась кардинальская шапка. Ни один из его сыновей ее не захотел; он тогда предложил ее сыновьям сестры: Гаспар и Дандело, наделенные от рождения боевым характером, отказались; Оде, обладавший характером спокойным и созерцательным, согласился.
Гаспар же стал главой семьи, поскольку его отец умер еще в 1522 году.
В другой книге мы уже рассказывали о том, как во времена учения он стал товарищем Франсуа де Гиза и какая дружба связывала обоих молодых людей до тех пор, пока из-за битвы при Ранти, где прославился каждый из них, между ними не пробежал холодок. Когда же умер герцог Клод Лотарингский, а герцог Франсуа и его брат-кардинал встали во главе католической партии и погрузились в государственные дела, холодок обратился в самую неподдельную ненависть.
Со временем, несмотря на ненависть Гизов к нему, юный Гаспар де Шатийон стал одним из прославленнейших людей своего времени, возвысился завоеванной известностью и получаемыми почестями. Посвященный в рыцари герцогом Энгиенским, как и его брат Дандело, прямо на поле боя при Черизоле, когда каждый из братьев захватил вражеское знамя, он был в 1544 году произведен в полковники, через три года стал генерал-полковником от инфантерии, а потом получил звание адмирала.
И тогда он отказался от звания генерал-полковника от инфантерии в пользу своего брата Дандело, нежно им любимого и преисполненного к нему ответной любовью.
В 1545 году оба брата взяли в жены двух девиц из благородного бретонского дома Лавалей.
В «Паже герцога Савойского» мы встречаемся с адмиралом при осаде Сен-Кантена и видим, как с достойным восхищения упорством он защищал каждый камень города и во время последней атаки выступил лично с оружием в руках.
Во время пребывания в плену, в Антверпене, ему в руки попала Библия, и он переменил веру.
А через шесть лет кальвинистом стал и его брат Дандело.
Значимость фигуры адмирала, естественно, сделала его своего рода военным руководителем реформатов.
Однако, поскольку еще не было разрыва между двумя партиями и они только еще докучали друг другу, Дандело и его брат занимали при дворе место, достойное их ранга.
«Тем не менее, — пишет современный им историк, — двор не имел более грозного врага».
Хладнокровный, смелый, наделенный исключительными способностями, Гаспар, казалось, был рожден для того, чтобы стать тем, кем в действительности стал, — истинным руководителем кальвинистской партии, для чего он обладал и упорством, и неутомимой энергией; он часто терпел поражения, но почти тотчас же становился еще более грозен и после неудач был сильнее, чем его враги после побед. Не кичащийся своим рангом, не дорожащий жизнью, всегда готовый отдать ее ради защиты королевства или триумфа своей веры, он сочетал в себе гений военачальника и нерушимые добродетели великого гражданина.
В столь грозовые времена один лишь вид этого спокойного человека приносил радость; он напоминал могучий дуб, который устоит в любую бурю, напоминал высокую гору, вершина которой безмятежна во время грозы, ибо находится выше молний.
Он стоял как дуб: дождь неспособен был повредить его шероховатую кору, а ветер — заставить склониться; чтобы вырвать его с корнем, потребовался бы ураган, сметающий все на свете.
Он стоял как гора, которая окажется вулканом, и при каждом извержении его задрожит трон, расшатанный до основания, а чтобы засыпать кратер и потушить лаву, потребовался бы один из катаклизмов, меняющих лицо империй.
И принц де Конде, человек мыслящий, активный, предприимчивый, честолюбивый, присоединится к нему, чтобы в течение десяти лет давать армиям короля сражение за сражением.
Как мы уже говорили, собеседником адмирала и был принц де Конде. Именно с этим блистательным молодым человеком разговаривал Колиньи в ночь с 18 на 19 декабря, укрывшись в причудливой тени Новой башни.
Принц де Конде уже знаком нам, по крайней мере поверхностно: мы видели, как он заходил в таверну «Красный конь», и, судя даже по тем немногим словам, что он там произнес, смогли составить некоторое представление о нем.
Позволим себе остановиться на кое-каких подробностях, представляющихся нам необходимыми, чтобы дать возможность узнать, каков характер принца и каково его положение при дворе.
Господин де Конде пока еще не выставлял напоказ свою истинную суть; но некоторые уже догадывались, кто он есть на самом деле, и это предвосхищение придавало огромную значимость личности прекрасного молодого принца, до сих пор снискавшего себе известность лишь любовными причудами, непостоянством и, подобно своему современнику Дон Жуану, будто бы внесшего в огромные списки своих побед имена самых добродетельных придворных дам.
Кажется, мы уже говорили о том, что тогда ему было двадцать девять. Он был пятым и самым младшим сыном Шарля де Бурбона, графа де Вандома, родоначальника всех нынешных ветвей Бурбонского дома.
Старшими братьями его были Антуан Бурбонский, король Наварры и отец Генриха IV; Франсуа, граф Энгиенский; кардинал Шарль де Бурбон, архиепископ Руанский, и Жан, граф Энгиенский, за два года до этого убитый в сражении при Сен-Кантене.
В те времена Луи де Конде был всего лишь самым младшим в семье, и его состоянием были только плащ и шпага.
И все же шпага значила больше, чем плащ.
Эту шпагу принц со славой обнажал в период войн Генриха И, а также во время ряда личных ссор, что составило ему репутацию храбреца, почти соизмеримую с его славой удачливого человека, и чрезвычайно непостоянного любовника.
Может быть, специально для принца Конде была придумана эта аксиома: «обладание убивает любовь».
Тех, кем принц обладал, он уже более не любил.
Это было великолепно известно в кругу тех прекрасных дам, о которых Брантом сочинил для нас свою галантную историю, и, тем не менее, как это ни странно, это не наносило с их стороны ни малейшего ущерба репутации молодого принца, столь любвеобильного и столь веселого, что для него даже придумали следующий катрен в форме молитвы:
Не ростом взял, а красотой;
Так громче смейся, звонче пой,
Целуй в избытке томных сил;
Господь от бед тебя спаси! .
Как видно, для поэта, сочинившего эти четыре строки, добрые намерения оказались превыше правильной рифмы; но, поскольку эти стихи совершенно точно отражают степень симпатии к Луи де Конде при дворе, мы осмелились их процитировать.
В конце концов, имя автора этой книги — Александр Дюма, а не Ришле. Адмирал и молодой принц прониклись друг к другу огромной симпатией; адмирал, человек еще нестарый — ему было всего сорок два года — полюбил Луи де Конде, как любил бы младшего брата, и в свою очередь принц де Конде, рыцарь и авантюрист по натуре, наделенный скорее природным даром к изучению загадок любви, чем свойством тревожиться по поводу религиозных побед и поражений, беззаботный католик, каким он еще был в те времена, — так вот, принц де Конде, как школьник в обществе любимого учителя, слушал сурового адмирала краем уха, а глаза его были устремлены вдаль и следили за прекрасной амазонкой, галопом мчащейся с охоты, или за юной девицей, с песней возвращающейся с поля.
А час назад случилось вот что.
Адмирал, выходя из Лувра, куда он ездил, чтобы отдать долг вежливости юному королю, заметил опытным взором полководца, умеющего видеть в темноте, у подножия Новой башни мужчину, завернувшегося в плащ; подняв голову по направлению к балкону, выступающему над двумя освещенными окнами, он, казалось, ожидал какого-то сигнала или готовился его подать. Адмирал, от природы нелюбопытный, двинулся в направлении улицы Бетизи, где находился его особняк, и тут ему пришло в голову, что одинокий мужчина, осмелившийся прогуливаться вдоль королевского дворца в ста шагах от часовых в такой час, когда арестовывают всех прохожих, приближающихся к Лувру, безусловно не кто иной, как принц де Конде.
Он направился к нему, а так как этот человек по мере приближения адмирала уходил все глубже в темноту, насколько это было возможно, то с расстояния двадцати шагов он его окликнул:
— Эй, принц!
— Кто здесь? — спросил принц де Конде (это был, конечно, он).
— Свой, — ответил адмирал, продолжая приближаться к принцу и улыбаясь при мысли, что и на этот раз его не подвела проницательность.
— А-а! Если не ошибаюсь, это голос господина адмирала, — сказал принц и сделал несколько шагов по направлению к тому, кто его только что окликнул.
Двое мужчин встретились на границе тени, и принц повлек адмирала за собой, так что оба оказались во мраке.
— Каким образом, черт возьми, — спросил принц, приветливо и в высшей степени уважительно пожав руку адмиралу, — вы разглядели, что это я?
— Я догадался, — объяснил адмирал.
— А! Вот это интересно! Как же вы догадались?
— Очень просто.
— Ну, так расскажите!
— Когда я увидел человека под самым носом у стражников, то мне подумалось, что во Франции есть только один кавалер, способный рискнуть жизнью, чтобы подсмотреть, как ветер шевелит занавеску на окне прекрасной дамы, и этот человек — ваше высочество.
— Мой дорогой адмирал, позвольте, во-первых, поблагодарить вас за столь лестное мнение обо мне, а во-вторых, сделать вам совершенно искренний комплимент: невозможно обладать более чудесной прозорливостью, чем ваша.
— А! — только и произнес адмирал.
— Я действительно пришел сюда, — продолжал принц, — чтобы поглядеть на окно комнаты, где живет… не скажу прекрасная дама, ибо та, что влечет меня сюда, еще шесть месяцев назад была совсем ребенком, но сегодня это уже почти что прекрасная девушка, да еще какая необыкновенная девушка, какой совершенной красоты!
— Вы имеете в виду мадемуазель де Сент-Андре? — осведомился адмирал.
— Вот именно. Вы прямо-таки чудеса творите, мой дорогой адмирал, — заметил принц, — теперь мне понятно, отчего я так стремился обрести в вас друга.
— Значит, вас влекло стремление личного порядка? — рассмеялся Колиньи.
— Да, причем огромное.
— В чем же оно заключается? Посвятите меня в свои тайны, принц.
— Да в том, что если бы вы не были моим другом, господин адмирал, то вы, возможно, стали бы моим врагом, к тому же врагом непримиримым.
Адмирал покачал головой, услышав эту лесть из уст человека, которому он собирался сделать выговор, и удовольствовался следующим замечанием:
— Вы, без сомнения, учитываете, принц, что мадемуазель де Сент-Андре — невеста господина де Жуэнвиля, старшего сына герцога де Гиза.
— Я не только это учитываю, господин адмирал, но как раз известие об этом предстоящем браке и заставило меня влюбиться до безумия в мадемуазель де Сент-Андре, я бы даже сказал, что моя любовь к мадемуазель де Сент-Андре сильнейшим образом проистекает из моей ненависти к Гизам.
— А, понятно! Но, принц, об этой любви я слышу в первый раз; обычно ваша любовь летает и поет, точно жаворонок. Это, наверное, новая любовь, раз она до сих пор не наделала шуму?
— Ничуть не новая, мой дорогой адмирал, напротив, ей уже исполнилось шесть месяцев.
— Вот как! В самом деле? — спросил адмирал, сопроводив свои слова удивленным взглядом.
— Да, шесть месяцев, почти что с точностью до одного дня, клянусь верой! Припоминаете предсказание, что старая колдунья сделала господину де Гизу, маршалу де Сент-Андре и вашему покорному слуге? Во время ярмарки ланди? Ведь, если не ошибаюсь, я вам рассказал эту историю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Он встал у окна и попытался придумать что-нибудь. В столь отчаянной ситуации охотно посоветуешься и с неодушевленными предметами.
Мы уже говорили, что для декабря день был великолепным.
У свежего воздуха, у звездного неба, у погруженной в тишину ночи Роберт спрашивал совета, как ему быть.
Из мансарды Патрика, расположенной в самой высокой части дома, он разглядывал башни королевского дворца.
Деревянная башня, расположенная в самом дальнем углу дворца и смотрящая чуть ли не прямо на Нельскую башню, находясь между рекой и внутренним двором Лувра, великолепно прорисовывалась при фантастическом лунном свете.
При виде этой башни Роберт, казалось, обрел искомое средство препроводить свое письмо к королю; вернув пергамент в карман, он погасил свечку, надел шляпу, завернулся в плащ и быстро спустился по лестнице.
За несколько дней до этого был издан ордонанс, запрещающий всем прохожим и лодочникам пересекать Сену начиная с девяти вечера.
Теперь было десять: нечего было и мечтать о пароме.
Единственно возможной для Роберта дорогой оставалась та, по которой он уже проследовал, поэтому необходимо было вернуться тем же путем, что он избрал, покинув Гревскую площадь.
И он направился к мосту Сен-Мишель, оставляя по левую руку Бочарную улицу, чтобы избежать риска встретиться с дворцовой стражей, и через мост Нотр-Дам вышел на сеть улиц, которые должны были привести его к Лувру.
Лувр был завален камнем, гравием и строительным лесом еще со времен правления Франциска I.
Он скорее напоминал выемку карьера или один из незавершенных дворцов, обратившихся в руины еще до окончания строительства, чем местожительство короля Франции.
Было, однако, вовсе несложно проскользнуть между каменными блоками, окружавшими Лувр как снаружи, так и изнутри.
Перепрыгивая с камня на камень, перескакивая через ямы и канавы, Роберт Стюарт, двигаясь вдоль Сены, в конце концов оказался в ста шагах от главного входа в Лувр, выходившего лицом к реке и занимавшего все пространство вдоль нынешней набережной; затем он обогнул здание, прошел до Новой башни и, увидев два освещенных окна, поднял из канавы камешек, вложил его в пергамент и обвязал снятым со шляпы шнурком; потом, отступив на два-три шага, чтобы замахнуться по всем правилам, он рассчитал расстояние, примерился, словно собираясь бросить мяч, и запустил камень вместе с пергаментом в одно из освещенных окон второго этажа.
Звон разбитого окна и последовавший за этим шум внутри помещения дал ему знать, что его послание прибыло по назначению, а если оно не попадет к королю, то не по вине курьера.
«Чудесно, — одобрил он самого себя. — Теперь надо подождать, и завтра увидим, произвело ли письмо желаемый эффект».
И, удаляясь, он осмотрелся, желая убедиться, что его не заметили; никого не было видно, кроме часовых, расхаживающих вдалеке свойственным им медленным и размеренным шагом.
Было ясно, что часовые ничего не заметили.
Роберт Стюарт, следуя той же дорогой, по которой он прибыл сюда, направился на улицу Баттуар-Сент-Андре, уверенный в том, что его никто не видел и не слышал.
Он ошибался: его видели и слышали два человека, находившиеся примерно в пятидесяти шагах от него, у одного из углов Новой башни; укрытые тенью от нее, они разговаривали довольно оживленно, но не для того, чтобы не видеть и не слышать, а для того, чтобы не показать, что они всё видели и слышали.
Эти двое были принц де Конде и адмирал де Колиньи.
Посмотрим же, на какую тему беседовали эти две знаменитости, делая вид, что их не беспокоят камешки, которые кидают в окна Лувра в столь поздний ночной час.
V. У ПОДНОЖИЯ НОВОЙ БАШНИ
«А теперь, — пишет Брантом в своей книге „Прославленные военачальники“, — поговорим об одном из величайших военачальников, какие когда-либо существовали».
Поступим как Брантом, только будем более справедливы по отношению к Гаспару де Колиньи, сеньору де Шатийону, чем этот приспешник Гизов.
В двух других наших книгах мы уже подробно рассказывали о прославленном защитнике Сен-Кантена; но наши читатели, возможно, уже забыли «Королеву Марго» и еще не знают «Пажа герцога Савойского», поэтому нам представляется необходимым рассказать хотя бы коротко о его происхождении, семье и, как принято говорить сегодня, о предшествующей деятельности адмирала.
Мы специально выделили последнее слово, поскольку именно под этим званием стал известен тот, о ком мы говорим, и весьма редко называли его Гаспаром де Колиньи или сеньором де Шатийоном, почти всегда и почти все говорили: «адмирал».
Гаспар де Колиньи родился 17 февраля 1517 года в Шатийон-сюр-Луэн, родовом имении семьи.
Отец его, дворянин из провинции Брес, после ее присоединения к королевству обосновался во Франции; он занимал высокие должности в королевской армии и принял имя Шатийон, став владельцем этого имения.
Он женился на Луизе де Монморанси, сестре коннетабля (о нем нам приходилось говорить довольно часто, особенно в книгах «Асканио», «Две Дианы» и «Паж герцога Савойского»).
Четыре сына сеньора де Шатийона: Пьер, Оде, Гаспар и Дандело — приходились, таким образом, коннетаблю племянниками. Старший, Пьер, умер пяти лет. Второму, Оде, было суждено поддержать честь имени.
Через двадцать лет после смерти старшего племянника в распоряжении коннетабля оказалась кардинальская шапка. Ни один из его сыновей ее не захотел; он тогда предложил ее сыновьям сестры: Гаспар и Дандело, наделенные от рождения боевым характером, отказались; Оде, обладавший характером спокойным и созерцательным, согласился.
Гаспар же стал главой семьи, поскольку его отец умер еще в 1522 году.
В другой книге мы уже рассказывали о том, как во времена учения он стал товарищем Франсуа де Гиза и какая дружба связывала обоих молодых людей до тех пор, пока из-за битвы при Ранти, где прославился каждый из них, между ними не пробежал холодок. Когда же умер герцог Клод Лотарингский, а герцог Франсуа и его брат-кардинал встали во главе католической партии и погрузились в государственные дела, холодок обратился в самую неподдельную ненависть.
Со временем, несмотря на ненависть Гизов к нему, юный Гаспар де Шатийон стал одним из прославленнейших людей своего времени, возвысился завоеванной известностью и получаемыми почестями. Посвященный в рыцари герцогом Энгиенским, как и его брат Дандело, прямо на поле боя при Черизоле, когда каждый из братьев захватил вражеское знамя, он был в 1544 году произведен в полковники, через три года стал генерал-полковником от инфантерии, а потом получил звание адмирала.
И тогда он отказался от звания генерал-полковника от инфантерии в пользу своего брата Дандело, нежно им любимого и преисполненного к нему ответной любовью.
В 1545 году оба брата взяли в жены двух девиц из благородного бретонского дома Лавалей.
В «Паже герцога Савойского» мы встречаемся с адмиралом при осаде Сен-Кантена и видим, как с достойным восхищения упорством он защищал каждый камень города и во время последней атаки выступил лично с оружием в руках.
Во время пребывания в плену, в Антверпене, ему в руки попала Библия, и он переменил веру.
А через шесть лет кальвинистом стал и его брат Дандело.
Значимость фигуры адмирала, естественно, сделала его своего рода военным руководителем реформатов.
Однако, поскольку еще не было разрыва между двумя партиями и они только еще докучали друг другу, Дандело и его брат занимали при дворе место, достойное их ранга.
«Тем не менее, — пишет современный им историк, — двор не имел более грозного врага».
Хладнокровный, смелый, наделенный исключительными способностями, Гаспар, казалось, был рожден для того, чтобы стать тем, кем в действительности стал, — истинным руководителем кальвинистской партии, для чего он обладал и упорством, и неутомимой энергией; он часто терпел поражения, но почти тотчас же становился еще более грозен и после неудач был сильнее, чем его враги после побед. Не кичащийся своим рангом, не дорожащий жизнью, всегда готовый отдать ее ради защиты королевства или триумфа своей веры, он сочетал в себе гений военачальника и нерушимые добродетели великого гражданина.
В столь грозовые времена один лишь вид этого спокойного человека приносил радость; он напоминал могучий дуб, который устоит в любую бурю, напоминал высокую гору, вершина которой безмятежна во время грозы, ибо находится выше молний.
Он стоял как дуб: дождь неспособен был повредить его шероховатую кору, а ветер — заставить склониться; чтобы вырвать его с корнем, потребовался бы ураган, сметающий все на свете.
Он стоял как гора, которая окажется вулканом, и при каждом извержении его задрожит трон, расшатанный до основания, а чтобы засыпать кратер и потушить лаву, потребовался бы один из катаклизмов, меняющих лицо империй.
И принц де Конде, человек мыслящий, активный, предприимчивый, честолюбивый, присоединится к нему, чтобы в течение десяти лет давать армиям короля сражение за сражением.
Как мы уже говорили, собеседником адмирала и был принц де Конде. Именно с этим блистательным молодым человеком разговаривал Колиньи в ночь с 18 на 19 декабря, укрывшись в причудливой тени Новой башни.
Принц де Конде уже знаком нам, по крайней мере поверхностно: мы видели, как он заходил в таверну «Красный конь», и, судя даже по тем немногим словам, что он там произнес, смогли составить некоторое представление о нем.
Позволим себе остановиться на кое-каких подробностях, представляющихся нам необходимыми, чтобы дать возможность узнать, каков характер принца и каково его положение при дворе.
Господин де Конде пока еще не выставлял напоказ свою истинную суть; но некоторые уже догадывались, кто он есть на самом деле, и это предвосхищение придавало огромную значимость личности прекрасного молодого принца, до сих пор снискавшего себе известность лишь любовными причудами, непостоянством и, подобно своему современнику Дон Жуану, будто бы внесшего в огромные списки своих побед имена самых добродетельных придворных дам.
Кажется, мы уже говорили о том, что тогда ему было двадцать девять. Он был пятым и самым младшим сыном Шарля де Бурбона, графа де Вандома, родоначальника всех нынешных ветвей Бурбонского дома.
Старшими братьями его были Антуан Бурбонский, король Наварры и отец Генриха IV; Франсуа, граф Энгиенский; кардинал Шарль де Бурбон, архиепископ Руанский, и Жан, граф Энгиенский, за два года до этого убитый в сражении при Сен-Кантене.
В те времена Луи де Конде был всего лишь самым младшим в семье, и его состоянием были только плащ и шпага.
И все же шпага значила больше, чем плащ.
Эту шпагу принц со славой обнажал в период войн Генриха И, а также во время ряда личных ссор, что составило ему репутацию храбреца, почти соизмеримую с его славой удачливого человека, и чрезвычайно непостоянного любовника.
Может быть, специально для принца Конде была придумана эта аксиома: «обладание убивает любовь».
Тех, кем принц обладал, он уже более не любил.
Это было великолепно известно в кругу тех прекрасных дам, о которых Брантом сочинил для нас свою галантную историю, и, тем не менее, как это ни странно, это не наносило с их стороны ни малейшего ущерба репутации молодого принца, столь любвеобильного и столь веселого, что для него даже придумали следующий катрен в форме молитвы:
Не ростом взял, а красотой;
Так громче смейся, звонче пой,
Целуй в избытке томных сил;
Господь от бед тебя спаси! .
Как видно, для поэта, сочинившего эти четыре строки, добрые намерения оказались превыше правильной рифмы; но, поскольку эти стихи совершенно точно отражают степень симпатии к Луи де Конде при дворе, мы осмелились их процитировать.
В конце концов, имя автора этой книги — Александр Дюма, а не Ришле. Адмирал и молодой принц прониклись друг к другу огромной симпатией; адмирал, человек еще нестарый — ему было всего сорок два года — полюбил Луи де Конде, как любил бы младшего брата, и в свою очередь принц де Конде, рыцарь и авантюрист по натуре, наделенный скорее природным даром к изучению загадок любви, чем свойством тревожиться по поводу религиозных побед и поражений, беззаботный католик, каким он еще был в те времена, — так вот, принц де Конде, как школьник в обществе любимого учителя, слушал сурового адмирала краем уха, а глаза его были устремлены вдаль и следили за прекрасной амазонкой, галопом мчащейся с охоты, или за юной девицей, с песней возвращающейся с поля.
А час назад случилось вот что.
Адмирал, выходя из Лувра, куда он ездил, чтобы отдать долг вежливости юному королю, заметил опытным взором полководца, умеющего видеть в темноте, у подножия Новой башни мужчину, завернувшегося в плащ; подняв голову по направлению к балкону, выступающему над двумя освещенными окнами, он, казалось, ожидал какого-то сигнала или готовился его подать. Адмирал, от природы нелюбопытный, двинулся в направлении улицы Бетизи, где находился его особняк, и тут ему пришло в голову, что одинокий мужчина, осмелившийся прогуливаться вдоль королевского дворца в ста шагах от часовых в такой час, когда арестовывают всех прохожих, приближающихся к Лувру, безусловно не кто иной, как принц де Конде.
Он направился к нему, а так как этот человек по мере приближения адмирала уходил все глубже в темноту, насколько это было возможно, то с расстояния двадцати шагов он его окликнул:
— Эй, принц!
— Кто здесь? — спросил принц де Конде (это был, конечно, он).
— Свой, — ответил адмирал, продолжая приближаться к принцу и улыбаясь при мысли, что и на этот раз его не подвела проницательность.
— А-а! Если не ошибаюсь, это голос господина адмирала, — сказал принц и сделал несколько шагов по направлению к тому, кто его только что окликнул.
Двое мужчин встретились на границе тени, и принц повлек адмирала за собой, так что оба оказались во мраке.
— Каким образом, черт возьми, — спросил принц, приветливо и в высшей степени уважительно пожав руку адмиралу, — вы разглядели, что это я?
— Я догадался, — объяснил адмирал.
— А! Вот это интересно! Как же вы догадались?
— Очень просто.
— Ну, так расскажите!
— Когда я увидел человека под самым носом у стражников, то мне подумалось, что во Франции есть только один кавалер, способный рискнуть жизнью, чтобы подсмотреть, как ветер шевелит занавеску на окне прекрасной дамы, и этот человек — ваше высочество.
— Мой дорогой адмирал, позвольте, во-первых, поблагодарить вас за столь лестное мнение обо мне, а во-вторых, сделать вам совершенно искренний комплимент: невозможно обладать более чудесной прозорливостью, чем ваша.
— А! — только и произнес адмирал.
— Я действительно пришел сюда, — продолжал принц, — чтобы поглядеть на окно комнаты, где живет… не скажу прекрасная дама, ибо та, что влечет меня сюда, еще шесть месяцев назад была совсем ребенком, но сегодня это уже почти что прекрасная девушка, да еще какая необыкновенная девушка, какой совершенной красоты!
— Вы имеете в виду мадемуазель де Сент-Андре? — осведомился адмирал.
— Вот именно. Вы прямо-таки чудеса творите, мой дорогой адмирал, — заметил принц, — теперь мне понятно, отчего я так стремился обрести в вас друга.
— Значит, вас влекло стремление личного порядка? — рассмеялся Колиньи.
— Да, причем огромное.
— В чем же оно заключается? Посвятите меня в свои тайны, принц.
— Да в том, что если бы вы не были моим другом, господин адмирал, то вы, возможно, стали бы моим врагом, к тому же врагом непримиримым.
Адмирал покачал головой, услышав эту лесть из уст человека, которому он собирался сделать выговор, и удовольствовался следующим замечанием:
— Вы, без сомнения, учитываете, принц, что мадемуазель де Сент-Андре — невеста господина де Жуэнвиля, старшего сына герцога де Гиза.
— Я не только это учитываю, господин адмирал, но как раз известие об этом предстоящем браке и заставило меня влюбиться до безумия в мадемуазель де Сент-Андре, я бы даже сказал, что моя любовь к мадемуазель де Сент-Андре сильнейшим образом проистекает из моей ненависти к Гизам.
— А, понятно! Но, принц, об этой любви я слышу в первый раз; обычно ваша любовь летает и поет, точно жаворонок. Это, наверное, новая любовь, раз она до сих пор не наделала шуму?
— Ничуть не новая, мой дорогой адмирал, напротив, ей уже исполнилось шесть месяцев.
— Вот как! В самом деле? — спросил адмирал, сопроводив свои слова удивленным взглядом.
— Да, шесть месяцев, почти что с точностью до одного дня, клянусь верой! Припоминаете предсказание, что старая колдунья сделала господину де Гизу, маршалу де Сент-Андре и вашему покорному слуге? Во время ярмарки ланди? Ведь, если не ошибаюсь, я вам рассказал эту историю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36