Но влюбиться в него — ну нет! У меня и в мыслях такого не было; мне кажется, это было бы нелегко.
— Вы говорите правду, Юберта?
— Как они привыкли к выдумкам, эти парижане! Им недостаточно слова честной девушки… Да, кстати, а какое вам до этого дело? Вы что, собираетесь соперничать с вашим другом?
Вопрос Юберты подействовал на Валентина как удар электрическим током, немедленно умерив его восторженную радость по поводу того, что сердце девушки по-прежнему никому не принадлежит. Этот вопрос заставил его успокоиться и устыдиться собственного побуждения; ювелир понял, как гнусно бы он себя повел, провинившись в том, что он сам осуждал в поведении Ришара, и насколько справедливо бы тот мог обвинить его в вероломстве, если бы он попытался занять место друга в сердце девушки.
— Нет, нет, Юберта, — сказал Валентин, — я испытываю к вам чисто братское чувство, а отнюдь не любовь.
— То, что вы мне говорите, наверное, не очень любезно, но мне это больше нравится. Как славно быть друзьями — болтать, смеяться, петь, гулять, не думая ни о чем дурном, не остерегаясь друг друга, и с чистой совестью не обращать внимания на людские толки! И еще танцевать! Как это занятно! Однажды вечером я убежала из дома к переправе, где люди плясали под звуки двух скрипок. Сначала я подражала танцующим без особого удовольствия, но через несколько минут все переменилось. Музыка, которая показалась мне такой визгливой и нестройной, стала зажигательной. Она заставляла меня танцевать по ее воле, и в то же время все вокруг закружилось в вихре — деревья, дома, даже облака; мне казалось, что облака образовали бесконечную цепь, одним из колец которой я стала, и мои ноги были готовы оторваться от земли, чтобы последовать за облаками. Я думала, что сойду с ума, и это безумие было таким приятным, что мне хотелось умереть во время одного из таких мгновений. О! Вы пойдете со мной танцевать, когда в Ла-Варенне будет праздник, не правда ли, господин Валентин?
— Я не умею танцевать, Юберта.
— Вы не умеете танцевать?
— Нет, дитя мое.
— Как же вы собираетесь ухаживать за девушкой, которую полюбите и захотите назвать своей женой?
— Я предложу этой девушке руку, на которую она сможет уверенно опереться, а также сердце, которое всегда будет биться ради нее одной и в котором при жизненных бурях она сможет найти поддержку, не печалясь о прошлом и не заботясь о будущем.
— Ах! Вы рассчитываете прельстить ее именно этим?
— Да, ибо я надеюсь, что у нее будет благородная и правдивая душа, которая сможет оценить всю прелесть непорочной любви двух искренних сердец. Чтобы пленить эту девушку, я расскажу ей о счастье так, как я его понимаю. Прежде всего это будет счастье двух молодых людей, отдавшихся друг другу без всяких скрытых умыслов и ставших единым целым. Один из них будет заботлив, услужлив и прозорлив; другая — добра и верна; он станет приобщать свою подругу к красотам природы и чудесам человеческого разума, чтобы она могла разделить с ним тихую радость, которую они доставляют, а возлюбленная стане! обучать своего друга таинственной нежности, которую Бог вложил в сердце женщины, и рассказывать ему обо всех своих мыслях и благих делах. Я также надеюсь покорить эту девушку более строгой, но не менее заманчивой ролью матери большого семейства, окруженной прекрасными детьми, в ком отец и мать вместе продолжают жить, причем дети на примере матери учатся терпению, честности и самопожертвованию, а у отца узнают, как своим трудолюбием служить одновременно Богу, истине и отчизне. Наконец, я смогу пообещать своей избраннице, что она упокоится смертью праведницы, тихо уснув в объятиях единственного на свете человека, которого она любила, с верой, что скоро снова встретится с ним в царстве вечности. Неужели вы думаете, Юберта, что все это не стоит бала и танцев?
Валентин говорил с воодушевлением, и его голос, жесты, а также слова, видимо, произвели на девушку сильное впечатление; она смотрела на него с вниманием, за которым таилась какая-то сокровенная мысль.
— Наверное, вы правы, господин Валентин — произнесла Юберта, чтобы что-то сказать в ответ молодому человеку, когда он закончил, но было ясно: слова девушки не выражали того, что творилось в ее душе, — наверное, вы правы, и все же танцы тоже большое удовольствие.
Затем, словно только сейчас заметив, что они с Валентином оказались одни в пустынном месте, и словно осознав, наконец, всю опасность разговора с глазу на глаз с мужчиной, Юберта с необычайной поспешностью произнесла:
— Уже поздно, и дедушка будет волноваться. Давайте вернемся, господин Валентин, я прошу вас.
Валентин отвязал лодку, и течение стало быстро уносить ее; затем он взялся за весла и направил лодку в сторону деревни.
Юберта сидела на корме; она не щебетала больше, как обычно, а оставалась безмолвной и задумчивой; ее подбородок покоился на ладони, а рука упиралась в колено; временами девушка поднимала свои голубые глаза и смотрела на молодого человека с любопытством и тревогой.
Когда они стали удаляться, из-за куста стрелолистника показалась голова капитана «Чайки», вынужденного из-за движения лодки покинуть свое прежнее убежище и спрятаться в другом месте.
— Все равно, — заговорил вслух Ришар, — ты напрасно твердишь ей о добродетели; благодаря тебе я теперь знаю, как к ней подступиться. Мы идем рука об руку, дружище Валентин, и теперь самое время решить, кому достанется красотка.
Скульптор бросился в воду и переплыл реку лихими матросскими саженками; выйдя на берег, он привел в порядок одежду и направился к членам своей команды. Весь вечер у капитана был сияющий вид; он и его подчиненные, как истинные дети Нептуна, веселились до самого утра.
XVI. ПРАЗДНИК В ЛА-ВАРЕННЕ
Вернувшись в их квартиру на улице Сен-Сабена, Ришар не стал требовать у друга никаких объяснений и в дальнейшем избегал разговоров о старом Гишаре и его внучке, притворяясь, что ему это не интересно, и, таким образом, вводя ювелира в заблуждение.
В следующее воскресенье Валентин спросил скульптора, не хочет ли он отправиться с ним в Ла-Варенну; когда они вновь встретились с Беляночкой, ювелир заметил, что поведение капитана «Чайки» по отношению к девушке сильно изменилось: он по-прежнему держался с ней также развязно, как и с прочими женщинами, но уже не допускал при общении с хорошенькой рыбачкой тех дерзких вольностей, какие позволял себе в первые дни их знакомства.
Валентин полагал, что скульптор полностью избавился от своей прихоти, и с удовлетворением заметил, что обладает достаточным влиянием, чтобы отговорить друга от его замысла; в глубине же души он испытывал безотчетную радость, выражавшуюся во все возраставшей дружеской признательности, о причинах которой Ришар догадывался. Раньше молодой ювелир считал себя обязанным сдерживать свое чувство, а теперь оно избавилось от оков и быстро овладело его душой. Об этом без труда можно было судить по его нежным взглядам на Юберту, когда он был с ней рядом, по восторгу, с каким он ловил каждое ее слово, по его задумчивому виду и печали, написанной на его лице, когда он возвращался в Париж. Однако молодой человек, по-видимому, считал, что, с тех пор как он попросил друга пожертвовать своей прихотью ради их дружбы, прошло слишком мало времени и он пока не вправе притязать на место в сердце Юберты, которое Валентин умышленно оставлял свободным, хотя, в отличие от Ришара, имел серьезные намерения по отношению к девушке. Он умалчивал о том, что происходит в его сердце, и больше не заводил с Юбертой речи о любви и браке, как в тот день, когда капитан «Чайки» подслушал их разговор на реке.
Юберта относилась к обоим друзьям примерно одинаково, испытывая к тому и другому бесхитростную симпатию, сердечное радушие и детскую нежность; однако, если бы понадобилось установить какое-нибудь различие в ее отношении к ним, то следовало бы отметить, что, по мере того как Валентин становился все более предупредительным и пылким по отношению к девушке, она отвечала ему все более холодно и сдержанно, в то же время ласково поглядывая на Ришара, ограничившего с некоторых пор свои притязания тем, что позволительно в дружеском общении. Когда Юберта оставалась с Валентином наедине, она выглядела смущенной, задумчивой и чуть ли не печальной, мало говорила и почти не улыбалась, как будто хотела, чтобы их разговор с глазу на глаз поскорее закончился. Когда же приходил Ришар, она вела себя непринужденно, со свойственной ей живостью — одним словом, вновь становилась сама собой.
Будучи мнительным, подобно всем влюбленным, Валентин, очевидно, заметил, что Юберта относится к нему и его другу с разной долей симпатии; видимо сомневаясь в искренности внучки Франсуа Гишара, а также из-за соображений, о которых мы только что упомянули, он не спешил признаваться ей в любви.
И вот настал сентябрь; в первых числах его в Ла-Варенне должен был состояться деревенский праздник.
На протяжении двух месяцев г-н Батифоль был всецело поглощен подготовкой к этому торжеству, что позволило ему отвлечься от горьких воспоминаний о своем злополучном приключении.
Лишь только стены новой деревни показались над землей, как ее создатели принялись строить несбыточные планы по поводу ее будущего, с завистью поглядывая в сторону соседних селений.
Послушать их, так правительство должно было оставить свои тревоги по поводу недружелюбного отношения к нему европейских государств и заняться благоустройством Ла-Варенны — пожаловать ей церковь, школу, пожарную водокачку, — одним словом, все те учреждения, включая сельскую полицию, которые оно без всяких споров жертвовало населенным пунктам, хотя и более многолюдным, но, безусловно, несравнимым с новым центром по части исключительной незаурядности каждого из его обитателей.
Патриоты Ла-Варенны вскоре дошли до того, что стали оспаривать у Сен-Мора право иметь ратушу, требуя для себя городских привилегий.
Как и следовало ожидать, столь честолюбивые притязания, сопровождавшиеся упреками в адрес властей, не возымели никакого успеха и были отвергнуты; тогда жители Ла-Варенны попытались вознаградить себя мелочами.
В Сен-Море уже был свой праздник, и обитатели полуострова решили последовать примеру соседей.
Господин Батифоль, подавший эту идею, всячески разжигал аппетиты земляков; он понимал значение и ценность рекламы и охотно прибегал к ней, чтобы поскорее отделаться от остававшейся у него земли, однако затея Батифоля требовала больших расходов, и это его останавливало; наконец он придумал, как осуществить свой замысел за счет сограждан и решительно встал во главе данного начинания.
Неделю спустя после получения соответствующего разрешения повсюду были развешаны большие желтые плакаты, извещавшие население Парижа и его предместий, что любители сельской жизни могут бесплатно приобрести превосходный загородный дом.
Господин Батифоль придумал хитроумный план, чтобы сбыть несколько арпанов принадлежащей ему земли по хорошей цене, — он решил разыграть их в лотерею, а билеты ее должны были распространяться среди всех участников праздника.
Что касается упомянутого загородного дома, то он существовал лишь в воображении г-на Батифоля; однако справедливо будет добавить, что тот, кому улыбнулась бы удача, вполне имел бы право его построить.
Развешанные объявления пользовались небывалым успехом; все жители восточных предместий поспешили на берег Марны; лишь один человек мог вытащить счастливый билет, но каждый надеялся, что ему повезет; те же, кому не суждено было удостоиться награды, должны были довольствоваться состязаниями на шестах, гонками лодок различных типов, играми в узлы и в кадушку, танцами и прочими развлечениями, которые г-н Батифоль, прекрасно осведомленный о пристрастиях публики, не побрезговал присовокупить к главной части своей программы.
С самого утра берег являл собой необычное зрелище.
Несколько особенно настойчивых зевак, образовав кружок, разглагольствовали о предстоящих забавах; ярмарочные торговцы вбивали молотком последний гвоздь в свои недолговечные сооружения; собаки, удивленные непривычной суматохой, лаяли; дети с изумленными личиками бродили вокруг самодельных лавочек и облизывались; виноторговцы тоже не сидели без дела. Если со стороны нельзя было судить о приготовлениях к празднику, то вблизи нетрудно было оценить их размах по отвратительному запаху горелого жира, отравлявшему на пятьсот шагов кругом всегда такой чистый воздух долины.
Господин Батифоль в черном костюме с белым галстуком расхаживал взад и вперед с важным видом генерала армии; он отдавал приказы надменным и властным тоном, следя затем, как устанавливают буйки для гонок, водружают стяги и развешивают гирлянды листьев; он даже не брезгал порой приложить руку к делу, по его выражению, и помог рабочим поднять шест с призами.
Один лишь папаша Горемыка казался неуместным на фоне этой бурной деятельности и всеобщего веселья.
Сколько Юберта ни уговаривала старика, так охотно достававшего свою парадную шляпу в честь открытия сезона рыбной ловли, он никак не соглашался надеть праздничную одежду. Подобно тем легитимистам, что продолжали после восшествия короля Луи Филиппа на престол в августе 1830 года еще долго величать его господином герцогом Орлеанским, Франсуа Гишар не желал признавать происшедших в Ла-Варенне перемен; он решил отсидеться дома во время праздника, как поступают богатые вдовы из аристократических предместий во время народных гуляний.
— Чему мне радоваться? — говорил он Беляночке. — Тому, что в наших краях теперь все перевернуто вверх дном и я больше не узнаю тех мест, где прожил больше чем полвека? Или тому, что каждый день на моих глазах валят деревья, которые служили вехами для моей памяти, и расчищают тем самым место для какого-нибудь парижанина, который обидит тебя, дитя мое, завтра, если еще не сделал этого вчера? Чему мне радоваться? Быть может, тому, что буржуа заняли место, которое освободили дворяне? Тому, что, хотя теперь нет прежних привилегированных особ, остались прежние привилегии? Тому, что вместо шпаги, дававшей право относиться к беднякам со спесью, высокомерием и тщеславием, сегодня это позволяет делать монета в сто су? Помилуйте! Можешь веселиться, Беляночка, раз уж ты воткнула себе в волосы свои праздничные заколки, но у меня к этому душа не лежит.
— Нет, дедушка, я снова говорю вам: одевайтесь, так надо; у меня есть серьезные основания настаивать на этом.
— Что ж, выкладывай, в чем дело.
— Ну как же, дедушка! — отвечала Юберта, слегка покраснев. — Господин Валентин и господин Ришар вот-вот должны прийти, и…
— И ты хочешь, чтобы твой дед вырядился ради них? Я думаю, что господину Валентину нужно одно: лишь бы ты была красива, и, сдается мне, он будет доволен, ведь за то время, что ты прихорашивалась, я бы успел расставить полдюжины вентерей.
— Почему вы назвали господина Валентина, а не господина Ришара? — спросила Юберта, скручивая один из концов своего фартука.
— Эх! На это у меня свои причины, Беляночка, и я уверен, что в глубине души ты их одобряешь, хотя и не знаешь, что это за причины.
— Нельзя ли это узнать, дедушка? — спросила девушка с улыбкой.
— Дело в том, что господин Валентин, хотя его занятие совсем не напоминает наше, а сам он несколько смахивает на господина, внушает мне такое доверие, что я смогу умереть со спокойной душой, если прежде соединю ваши руки. Я выложил тебе все начистоту, Беляночка, будешь ли ты со мной такой же откровенной? Ну, скажи, по нраву ли тебе этот парень, как и мне?
— Дедушка, я не могу сказать, что господин Валентин мне не нравится.
— Это уже кое-что.
— Но если уж говорить правду, — поспешно продолжила Юберта, — так вот…
— Так что?
— Я не раз спрашивала себя, дедушка, я много раз думала, буду ли счастлива, если выйду замуж за господина Валентина, и я не знаю отчего, но эта мысль приводила меня в трепет.
— Эта мысль приводила тебя в трепет?
— Да, хотя я очень расположена к нему; когда я вижу Валентина, когда я слышу его голос, я вся расцветаю. И все же, когда он рядом, мне почему-то грустно — он такой серьезный, такой строгий!
— Скажи лучше: такой порядочный.
— К тому же, дедушка… Ох! Я могу вам в этом поклясться, господин Валентин никогда не говорил, что любит меня, и мы теряем время на бесполезные догадки.
— Да, да, ты права, не стоит попусту мечтать, но будь покойна, Беляночка, господин Валентин не постыдится, пожать мне руку, даже если она будет высовываться из рукава рабочей блузы. Что касается его друга, я не думаю, что тот станет привередничать, ведь он сам намазывает дегтем новенькие матросские блузы, чтобы все думали, будто он плавал в них по морю. Так что не волнуйся, Беляночка, и дай мне отдохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Вы говорите правду, Юберта?
— Как они привыкли к выдумкам, эти парижане! Им недостаточно слова честной девушки… Да, кстати, а какое вам до этого дело? Вы что, собираетесь соперничать с вашим другом?
Вопрос Юберты подействовал на Валентина как удар электрическим током, немедленно умерив его восторженную радость по поводу того, что сердце девушки по-прежнему никому не принадлежит. Этот вопрос заставил его успокоиться и устыдиться собственного побуждения; ювелир понял, как гнусно бы он себя повел, провинившись в том, что он сам осуждал в поведении Ришара, и насколько справедливо бы тот мог обвинить его в вероломстве, если бы он попытался занять место друга в сердце девушки.
— Нет, нет, Юберта, — сказал Валентин, — я испытываю к вам чисто братское чувство, а отнюдь не любовь.
— То, что вы мне говорите, наверное, не очень любезно, но мне это больше нравится. Как славно быть друзьями — болтать, смеяться, петь, гулять, не думая ни о чем дурном, не остерегаясь друг друга, и с чистой совестью не обращать внимания на людские толки! И еще танцевать! Как это занятно! Однажды вечером я убежала из дома к переправе, где люди плясали под звуки двух скрипок. Сначала я подражала танцующим без особого удовольствия, но через несколько минут все переменилось. Музыка, которая показалась мне такой визгливой и нестройной, стала зажигательной. Она заставляла меня танцевать по ее воле, и в то же время все вокруг закружилось в вихре — деревья, дома, даже облака; мне казалось, что облака образовали бесконечную цепь, одним из колец которой я стала, и мои ноги были готовы оторваться от земли, чтобы последовать за облаками. Я думала, что сойду с ума, и это безумие было таким приятным, что мне хотелось умереть во время одного из таких мгновений. О! Вы пойдете со мной танцевать, когда в Ла-Варенне будет праздник, не правда ли, господин Валентин?
— Я не умею танцевать, Юберта.
— Вы не умеете танцевать?
— Нет, дитя мое.
— Как же вы собираетесь ухаживать за девушкой, которую полюбите и захотите назвать своей женой?
— Я предложу этой девушке руку, на которую она сможет уверенно опереться, а также сердце, которое всегда будет биться ради нее одной и в котором при жизненных бурях она сможет найти поддержку, не печалясь о прошлом и не заботясь о будущем.
— Ах! Вы рассчитываете прельстить ее именно этим?
— Да, ибо я надеюсь, что у нее будет благородная и правдивая душа, которая сможет оценить всю прелесть непорочной любви двух искренних сердец. Чтобы пленить эту девушку, я расскажу ей о счастье так, как я его понимаю. Прежде всего это будет счастье двух молодых людей, отдавшихся друг другу без всяких скрытых умыслов и ставших единым целым. Один из них будет заботлив, услужлив и прозорлив; другая — добра и верна; он станет приобщать свою подругу к красотам природы и чудесам человеческого разума, чтобы она могла разделить с ним тихую радость, которую они доставляют, а возлюбленная стане! обучать своего друга таинственной нежности, которую Бог вложил в сердце женщины, и рассказывать ему обо всех своих мыслях и благих делах. Я также надеюсь покорить эту девушку более строгой, но не менее заманчивой ролью матери большого семейства, окруженной прекрасными детьми, в ком отец и мать вместе продолжают жить, причем дети на примере матери учатся терпению, честности и самопожертвованию, а у отца узнают, как своим трудолюбием служить одновременно Богу, истине и отчизне. Наконец, я смогу пообещать своей избраннице, что она упокоится смертью праведницы, тихо уснув в объятиях единственного на свете человека, которого она любила, с верой, что скоро снова встретится с ним в царстве вечности. Неужели вы думаете, Юберта, что все это не стоит бала и танцев?
Валентин говорил с воодушевлением, и его голос, жесты, а также слова, видимо, произвели на девушку сильное впечатление; она смотрела на него с вниманием, за которым таилась какая-то сокровенная мысль.
— Наверное, вы правы, господин Валентин — произнесла Юберта, чтобы что-то сказать в ответ молодому человеку, когда он закончил, но было ясно: слова девушки не выражали того, что творилось в ее душе, — наверное, вы правы, и все же танцы тоже большое удовольствие.
Затем, словно только сейчас заметив, что они с Валентином оказались одни в пустынном месте, и словно осознав, наконец, всю опасность разговора с глазу на глаз с мужчиной, Юберта с необычайной поспешностью произнесла:
— Уже поздно, и дедушка будет волноваться. Давайте вернемся, господин Валентин, я прошу вас.
Валентин отвязал лодку, и течение стало быстро уносить ее; затем он взялся за весла и направил лодку в сторону деревни.
Юберта сидела на корме; она не щебетала больше, как обычно, а оставалась безмолвной и задумчивой; ее подбородок покоился на ладони, а рука упиралась в колено; временами девушка поднимала свои голубые глаза и смотрела на молодого человека с любопытством и тревогой.
Когда они стали удаляться, из-за куста стрелолистника показалась голова капитана «Чайки», вынужденного из-за движения лодки покинуть свое прежнее убежище и спрятаться в другом месте.
— Все равно, — заговорил вслух Ришар, — ты напрасно твердишь ей о добродетели; благодаря тебе я теперь знаю, как к ней подступиться. Мы идем рука об руку, дружище Валентин, и теперь самое время решить, кому достанется красотка.
Скульптор бросился в воду и переплыл реку лихими матросскими саженками; выйдя на берег, он привел в порядок одежду и направился к членам своей команды. Весь вечер у капитана был сияющий вид; он и его подчиненные, как истинные дети Нептуна, веселились до самого утра.
XVI. ПРАЗДНИК В ЛА-ВАРЕННЕ
Вернувшись в их квартиру на улице Сен-Сабена, Ришар не стал требовать у друга никаких объяснений и в дальнейшем избегал разговоров о старом Гишаре и его внучке, притворяясь, что ему это не интересно, и, таким образом, вводя ювелира в заблуждение.
В следующее воскресенье Валентин спросил скульптора, не хочет ли он отправиться с ним в Ла-Варенну; когда они вновь встретились с Беляночкой, ювелир заметил, что поведение капитана «Чайки» по отношению к девушке сильно изменилось: он по-прежнему держался с ней также развязно, как и с прочими женщинами, но уже не допускал при общении с хорошенькой рыбачкой тех дерзких вольностей, какие позволял себе в первые дни их знакомства.
Валентин полагал, что скульптор полностью избавился от своей прихоти, и с удовлетворением заметил, что обладает достаточным влиянием, чтобы отговорить друга от его замысла; в глубине же души он испытывал безотчетную радость, выражавшуюся во все возраставшей дружеской признательности, о причинах которой Ришар догадывался. Раньше молодой ювелир считал себя обязанным сдерживать свое чувство, а теперь оно избавилось от оков и быстро овладело его душой. Об этом без труда можно было судить по его нежным взглядам на Юберту, когда он был с ней рядом, по восторгу, с каким он ловил каждое ее слово, по его задумчивому виду и печали, написанной на его лице, когда он возвращался в Париж. Однако молодой человек, по-видимому, считал, что, с тех пор как он попросил друга пожертвовать своей прихотью ради их дружбы, прошло слишком мало времени и он пока не вправе притязать на место в сердце Юберты, которое Валентин умышленно оставлял свободным, хотя, в отличие от Ришара, имел серьезные намерения по отношению к девушке. Он умалчивал о том, что происходит в его сердце, и больше не заводил с Юбертой речи о любви и браке, как в тот день, когда капитан «Чайки» подслушал их разговор на реке.
Юберта относилась к обоим друзьям примерно одинаково, испытывая к тому и другому бесхитростную симпатию, сердечное радушие и детскую нежность; однако, если бы понадобилось установить какое-нибудь различие в ее отношении к ним, то следовало бы отметить, что, по мере того как Валентин становился все более предупредительным и пылким по отношению к девушке, она отвечала ему все более холодно и сдержанно, в то же время ласково поглядывая на Ришара, ограничившего с некоторых пор свои притязания тем, что позволительно в дружеском общении. Когда Юберта оставалась с Валентином наедине, она выглядела смущенной, задумчивой и чуть ли не печальной, мало говорила и почти не улыбалась, как будто хотела, чтобы их разговор с глазу на глаз поскорее закончился. Когда же приходил Ришар, она вела себя непринужденно, со свойственной ей живостью — одним словом, вновь становилась сама собой.
Будучи мнительным, подобно всем влюбленным, Валентин, очевидно, заметил, что Юберта относится к нему и его другу с разной долей симпатии; видимо сомневаясь в искренности внучки Франсуа Гишара, а также из-за соображений, о которых мы только что упомянули, он не спешил признаваться ей в любви.
И вот настал сентябрь; в первых числах его в Ла-Варенне должен был состояться деревенский праздник.
На протяжении двух месяцев г-н Батифоль был всецело поглощен подготовкой к этому торжеству, что позволило ему отвлечься от горьких воспоминаний о своем злополучном приключении.
Лишь только стены новой деревни показались над землей, как ее создатели принялись строить несбыточные планы по поводу ее будущего, с завистью поглядывая в сторону соседних селений.
Послушать их, так правительство должно было оставить свои тревоги по поводу недружелюбного отношения к нему европейских государств и заняться благоустройством Ла-Варенны — пожаловать ей церковь, школу, пожарную водокачку, — одним словом, все те учреждения, включая сельскую полицию, которые оно без всяких споров жертвовало населенным пунктам, хотя и более многолюдным, но, безусловно, несравнимым с новым центром по части исключительной незаурядности каждого из его обитателей.
Патриоты Ла-Варенны вскоре дошли до того, что стали оспаривать у Сен-Мора право иметь ратушу, требуя для себя городских привилегий.
Как и следовало ожидать, столь честолюбивые притязания, сопровождавшиеся упреками в адрес властей, не возымели никакого успеха и были отвергнуты; тогда жители Ла-Варенны попытались вознаградить себя мелочами.
В Сен-Море уже был свой праздник, и обитатели полуострова решили последовать примеру соседей.
Господин Батифоль, подавший эту идею, всячески разжигал аппетиты земляков; он понимал значение и ценность рекламы и охотно прибегал к ней, чтобы поскорее отделаться от остававшейся у него земли, однако затея Батифоля требовала больших расходов, и это его останавливало; наконец он придумал, как осуществить свой замысел за счет сограждан и решительно встал во главе данного начинания.
Неделю спустя после получения соответствующего разрешения повсюду были развешаны большие желтые плакаты, извещавшие население Парижа и его предместий, что любители сельской жизни могут бесплатно приобрести превосходный загородный дом.
Господин Батифоль придумал хитроумный план, чтобы сбыть несколько арпанов принадлежащей ему земли по хорошей цене, — он решил разыграть их в лотерею, а билеты ее должны были распространяться среди всех участников праздника.
Что касается упомянутого загородного дома, то он существовал лишь в воображении г-на Батифоля; однако справедливо будет добавить, что тот, кому улыбнулась бы удача, вполне имел бы право его построить.
Развешанные объявления пользовались небывалым успехом; все жители восточных предместий поспешили на берег Марны; лишь один человек мог вытащить счастливый билет, но каждый надеялся, что ему повезет; те же, кому не суждено было удостоиться награды, должны были довольствоваться состязаниями на шестах, гонками лодок различных типов, играми в узлы и в кадушку, танцами и прочими развлечениями, которые г-н Батифоль, прекрасно осведомленный о пристрастиях публики, не побрезговал присовокупить к главной части своей программы.
С самого утра берег являл собой необычное зрелище.
Несколько особенно настойчивых зевак, образовав кружок, разглагольствовали о предстоящих забавах; ярмарочные торговцы вбивали молотком последний гвоздь в свои недолговечные сооружения; собаки, удивленные непривычной суматохой, лаяли; дети с изумленными личиками бродили вокруг самодельных лавочек и облизывались; виноторговцы тоже не сидели без дела. Если со стороны нельзя было судить о приготовлениях к празднику, то вблизи нетрудно было оценить их размах по отвратительному запаху горелого жира, отравлявшему на пятьсот шагов кругом всегда такой чистый воздух долины.
Господин Батифоль в черном костюме с белым галстуком расхаживал взад и вперед с важным видом генерала армии; он отдавал приказы надменным и властным тоном, следя затем, как устанавливают буйки для гонок, водружают стяги и развешивают гирлянды листьев; он даже не брезгал порой приложить руку к делу, по его выражению, и помог рабочим поднять шест с призами.
Один лишь папаша Горемыка казался неуместным на фоне этой бурной деятельности и всеобщего веселья.
Сколько Юберта ни уговаривала старика, так охотно достававшего свою парадную шляпу в честь открытия сезона рыбной ловли, он никак не соглашался надеть праздничную одежду. Подобно тем легитимистам, что продолжали после восшествия короля Луи Филиппа на престол в августе 1830 года еще долго величать его господином герцогом Орлеанским, Франсуа Гишар не желал признавать происшедших в Ла-Варенне перемен; он решил отсидеться дома во время праздника, как поступают богатые вдовы из аристократических предместий во время народных гуляний.
— Чему мне радоваться? — говорил он Беляночке. — Тому, что в наших краях теперь все перевернуто вверх дном и я больше не узнаю тех мест, где прожил больше чем полвека? Или тому, что каждый день на моих глазах валят деревья, которые служили вехами для моей памяти, и расчищают тем самым место для какого-нибудь парижанина, который обидит тебя, дитя мое, завтра, если еще не сделал этого вчера? Чему мне радоваться? Быть может, тому, что буржуа заняли место, которое освободили дворяне? Тому, что, хотя теперь нет прежних привилегированных особ, остались прежние привилегии? Тому, что вместо шпаги, дававшей право относиться к беднякам со спесью, высокомерием и тщеславием, сегодня это позволяет делать монета в сто су? Помилуйте! Можешь веселиться, Беляночка, раз уж ты воткнула себе в волосы свои праздничные заколки, но у меня к этому душа не лежит.
— Нет, дедушка, я снова говорю вам: одевайтесь, так надо; у меня есть серьезные основания настаивать на этом.
— Что ж, выкладывай, в чем дело.
— Ну как же, дедушка! — отвечала Юберта, слегка покраснев. — Господин Валентин и господин Ришар вот-вот должны прийти, и…
— И ты хочешь, чтобы твой дед вырядился ради них? Я думаю, что господину Валентину нужно одно: лишь бы ты была красива, и, сдается мне, он будет доволен, ведь за то время, что ты прихорашивалась, я бы успел расставить полдюжины вентерей.
— Почему вы назвали господина Валентина, а не господина Ришара? — спросила Юберта, скручивая один из концов своего фартука.
— Эх! На это у меня свои причины, Беляночка, и я уверен, что в глубине души ты их одобряешь, хотя и не знаешь, что это за причины.
— Нельзя ли это узнать, дедушка? — спросила девушка с улыбкой.
— Дело в том, что господин Валентин, хотя его занятие совсем не напоминает наше, а сам он несколько смахивает на господина, внушает мне такое доверие, что я смогу умереть со спокойной душой, если прежде соединю ваши руки. Я выложил тебе все начистоту, Беляночка, будешь ли ты со мной такой же откровенной? Ну, скажи, по нраву ли тебе этот парень, как и мне?
— Дедушка, я не могу сказать, что господин Валентин мне не нравится.
— Это уже кое-что.
— Но если уж говорить правду, — поспешно продолжила Юберта, — так вот…
— Так что?
— Я не раз спрашивала себя, дедушка, я много раз думала, буду ли счастлива, если выйду замуж за господина Валентина, и я не знаю отчего, но эта мысль приводила меня в трепет.
— Эта мысль приводила тебя в трепет?
— Да, хотя я очень расположена к нему; когда я вижу Валентина, когда я слышу его голос, я вся расцветаю. И все же, когда он рядом, мне почему-то грустно — он такой серьезный, такой строгий!
— Скажи лучше: такой порядочный.
— К тому же, дедушка… Ох! Я могу вам в этом поклясться, господин Валентин никогда не говорил, что любит меня, и мы теряем время на бесполезные догадки.
— Да, да, ты права, не стоит попусту мечтать, но будь покойна, Беляночка, господин Валентин не постыдится, пожать мне руку, даже если она будет высовываться из рукава рабочей блузы. Что касается его друга, я не думаю, что тот станет привередничать, ведь он сам намазывает дегтем новенькие матросские блузы, чтобы все думали, будто он плавал в них по морю. Так что не волнуйся, Беляночка, и дай мне отдохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30