Все эти звуки слились в один тревожный ропот, поплывший над городом и накрывший его как бы обширным пологом. С людским гомоном мешался лай собак, мычание и рев животных, приведенных для жертвоприношения пришлыми людьми, и прежде всего — блеяние бесчисленных ягнят и козлят, предназначенных к закланию на завтрашнюю Пасху.
Но среди домов, дворцов, палаток, извергавших из себя живых, как могилы Судного дня — мертвецов, мрачными и замкнутыми оставались крепость Антония и примыкавший к ней дворец римских властителей.
Крепость была выстроена на месте старинных укреплений, поставленных Давидом на Сионской горе. За сто восемьдесят четыре года до рождения Христа ее возвел Гир-кан Маккавей на высоком, в семьдесят пять ступней, со всех сторон неприступном утесе. Сначала она называлась башней Барис. Первосвященники, правившие городом от славных лет Маккавейских войн до времен разора и унижения, когда римляне навязали Иудее первого из Иродов, сначала как тетрарха, а затем и как царя, сменив Антигона из рода Асмонеев, — итак, первосвященники располагались в этой цитадели и оставляли там, после торжественных церемоний, свои парадные одеяния. Одежды складывались в особой кладовой, опечатываемой казначеями и распорядителями священных празднеств, а перед ее дверью управитель башни всегда держал зажженный светильник. Став царем, Ирод Великий оценил местоположение цитадели и, найдя ее более пригодной для отпора бунтующей черни, нежели Сионская крепость, повелел ее укрепить и украсить. Ее обнесли стеной в три локтя высотой, под прикрытием которой защитники могли метать стрелы и дротики, сбрасывать камни. А для украшения он повелел одеть в мрамор скалу, на которой она была построена, что послужило еще одним средством защиты, ибо делало склоны скользкими, крутыми и неприступными и не позволяло ни подняться по стене на вершину, ни спуститься по ней на землю. Четыре башни нависали по углам цитадели: северная — над Предместьем и Везефой, западная — над Нижним городом, южная — над храмом и восточная — над той частью города, что расположена от Навозных ворот до ворот Долины. Кроме того, цитадель включала в себя жилые постройки, или, вернее, дворец, столь обширный, удобный и полный переходов, галерей и закоулков, что он и сам мог бы сойти за маленький город. Дворец и цитадель постоянно охранял гарнизон из пяти сотен воинов. Ирод назвал все эти строения крепостью Антония в честь своего друга, триумвира Марка Антония. И — невероятно! — в пучине переворотов, несмотря на гибель победителя в битве при Филиппах, башня Антония, пережив правление Августа и Тиберия, сохранила свое название.
К этой цитадели примыкал дворец правителей, выстроенный у ее подножия с северной стороны. Четырьмя воротами он выходил на Большую площадь, и к нему вела мраморная лестница в восемнадцать ступеней. Как мы уже упоминали, с Антониевой башней дворец соединялся мостом Ксистом, с высоты которого римские сановники обращались к народу. С противоположной стороны подобный же мост, только в два раза длиннее, соединял цитадель с храмом.
Над кровлей дворца парили два позолоченных бронзовых орла, указывая, что он стал жилищем римского правителя Иудеи. Однако наместники, имея в своем распоряжении и дворец и цитадель, превратив первый в парадные покои и место, где вершили суд, сами же обосновались в цитадели, поскольку она была лучше защищена.
Вот эти-то два здания посреди распахнутых дверей, освещенных домов, царящего на улицах гула и гомона оставались запертыми, угрюмыми и молчаливыми.
При этом надо учесть, что в цитадели находился человек, который обязан был при ночных беспорядках, подобных тому, который мы попытались описать, просыпаться первым, поскольку на нем лежала трудная обязанность отвечать за порядок в Иудее. Это был испанец Понтий Пилат. Вот уже шесть лет, как он сменил на этом месте Валерия Грата, и на своем опыте убедился в строптивости иудеев. Ведь ему уже удалось усмирить три восстания против римлян. Первое произошло из-за того, что он ввел в Иерусалим легион с изображением римского императора на боевых знаменах, а это было недопустимо по иудейским законам. Второе разгорелось, когда он силой позаимствовал из священной храмовой казны деньги на строительство акведука. А третье началось из-за того, что он приговорил к смерти иудеев, которые по обычаям их секты не признавали иного бога, царя и повелителя, кроме Иеговы, и отказались принести жертвы в честь Тиберия. Так вот, по опыту зная, сколь легковозбудимы жители Иерусалима, он всегда был начеку, готовый гасить волнения и подавлять бунты. Потому-то его сон был некрепок, как у всех тех, кто, правя поверженными народами, знает, что каждый вечер засыпает на краю пропасти, куда перед рассветом может их столкнуть величественная и властная богиня, которая особенно страшна, когда ей приходится появляться в сумерках. Эта богиня — Свобода. И вот правитель Иудеи, вздрогнув при первых же возгласах, приподнялся на локте, проверяя, на месте ли меч и щит, ведь это их первыми издревле берет в руки, очнувшись ото сна, воин, так как они позволяют и нападать и защищаться. Затем опытным ухом тирана он уловил, что в городе действительно творится нечто необычайное, подозвал бодрствовавшего у двери часового, вызвал к себе декуриона и велел ему спуститься в город узнать, что это за шум. А если ответы будут неясными или противоречивыми, найти Анана или Каиафу, поскольку либо тому, либо другому безусловно известны причины происходящего.
Едва затворилась дверь за декурионом, как открылась дверь с противоположной стороны спальни, ведущая в опочивальню супруги правителя. В ней появилась бледная, закутанная в ночные одежды женщина с лампой в руках.
Жена Пилата была благородная, красивая и богатая римлянка, происходившая из ветви прославленной семьи, что дала жизнь императору Тиберию. Звали ее Клавдия Прокула. Именно ее влиянию и связям Пилат был обязан тем, что получил управление Иерусалимом и должность прокуратора Иудеи.
Эта женщина аристократических кровей была истинная римская матрона лет двадцати восьми — тридцати; она блистала отменной красотой и редким благоразумием, утонченностью манер и той смесью греческой грациозности и латинского благородства, что делает молодую особу воплощением совершенства.
Пилат любил Клавдию и питал к ней немалое уважение, а посему ее приход в столь поздний час лишь усилил его беспокойство: он подумал, что существует некая опасность и, узнав о ней, супруга пришла искать у него защиты и поддержки.
Поэтому, едва увидев ее, он откинул покрывала, сел и спросил:
— Что случилось?
— Ничего, в чем я могла бы быть уверена, — отвечала Клавдия, — но мне захотелось поделиться своими тревогами.
— И что же тебя тревожит? — осведомился Пилат, отодвинувшись к стене, чтобы освободить Клавдии место на ложе, где бы она могла сесть.
Клавдия поставила лампу на столик из порфира с основанием в виде золотого грифона, уселась на край ложа и уронила руку на ладонь мужа.
— Прости, мой друг, что я нарушила твой покой.
— О, не стоит извинений, я не спал… Меня разбудил этот шум, и я уже послал разузнать, что случилось.
— Что случилось? — переспросила Клавдия, пытливо взглянув ему в глаза. — Хочешь, я расскажу тебе, что делается снаружи?
— Ты выходила или кто-то предупредил тебя? — удивился прокуратор.
— Я никуда не выходила, и никто меня не предупреждал… Я видела!
— Ты видела? — переспросил Пилат.
— Так же ясно, как сейчас вижу тебя, друг мой.
— Значит, это был сон, видение или тебе померещился призрак! И ты пришла поделиться со мной?
— Не знаю, что это было, — медленно проговорила Клавдия, — но, без сомнения, это нечто неслыханное, странное, невероятное. Оно совсем не походило на сновидения, вылетающие из дворца Ночи через ворота из рога или слоновой кости… Нет, сновидения являются во сне, а я уверена, что не спала.
— Ну что ж! — с улыбкой отозвался Пилат, решив, что супруга пришла к нему под влиянием воображаемых страхов. — Спала ты или бодрствовала, не важно. Что же ты все-таки видела?
— Одно из существ, похожих на те, кому поклоняются иудеи в своем святилище. Они называют их ангелами.
— И этот ангел заговорил с тобой?
— Нет… Занавеси моей кровати были спущены. Я лежала с закрытыми глазами, пытаясь заснуть, но вдруг сквозь веки и ткань полога увидела яркий свет… Один из тех самых ангелов спустился в спальню, приблизился к ложу и отвел завесу около моей головы. В тот же миг стена, выходящая к Масличной горе, стала прозрачна, как пар, и взгляд мой охватил дорогу от пустыни до гробницы Авессалома. Но страннее всего, что, несмотря на даль и темноту, я смогла разглядеть все: от травинок, подрагивающих под ветром на берегу Кедрона, до пальм Виффагии, клонящихся под крылом ветра!
— Но, Клавдия, наверное, ты видела не только это, ведь подобное зрелище не смогло бы тебя испугать?
— Не торопи же меня, Пилат, имей жалость… Разве ты не видишь, как у меня бьется сердце, как дрожит голос? Знаешь, я чуть не умерла от страха, когда на миг мне показалось, что у меня не хватит сил добраться до твоей двери.
Пилат легонько прижал Клавдию к груди и поцеловал в лоб.
— Продолжай, — попросил он.
— Так вот, ангел указал мне на толпу воинов, что двигалась по дороге из Гефсимании в Иерусалим. Меж ними шел связанный человек. Его тянули на веревках и немилосердно избивали палками. Но над его головой, не видимые никому, кроме меня, на золотом облаке парили ангелы, похожие на того, кто стоял у моего ложа с челом, осененным кольцом огня, сложив свои большие белые крылья. Он указывал мне на человека, которого с такой жестокостью тянули и толкали.
— А ты смогла узнать того человека?
— О да! — прошептала Клавдия. — Это Иисус Назорей, тот самый, кого они в прошлое воскресенье с триумфом водили по здешним улицам. Ты еще сказал тогда о нем: «Забавный триумфатор, покоряющий города сидя верхом на осле!»
— Ах, ты уверена, что это именно тот человек?
— Да! Конечно! Я прекрасно знаю его. Видишь ли, я тебе не говорила, но не раз, закутавшись в покрывало, — надеюсь, ты простишь мне эту слабость, — я спускалась из крепости в храм, чтобы послушать его проповеди.
— Хорошо, хорошо, — смеясь, произнес Пилат. — Пока он ограничивается поношением книжников, фарисеев, саддукеев, ессеев и всех иных бессмысленных сект, меня это совершенно не касается. Пусть только не призывает к непослушанию законам августейшего императора Тиберия.
— О нет! — горячо запротестовала Клавдия. — Никогда он не проронил и слова против императора! А недавно, напротив, советовал исправно платить ему дань… Но подожди же, подожди, Пилат. Это еще не все. Вот этого-то мягкосердечного предсказателя, безобидного чудака из Назарета они скрутили, бьют палками, колют мечами. А когда проходили по мосту через Кедрон — ты помнишь, он без поручней, — они столкнули его, и он упал на едва прикрытые водой камни пенистого порога. Он разбил бы голову, но связанные руки чудом освободились от сплетенных из ивы пут и уберегли его. И вот, вместо того чтобы жаловаться или проклинать, подобно любому из нас, он прошептал слова, которые я, несмотря на отдаленность, расслышала: «О Отец мой, я теперь понимаю, почему эти люди столкнули меня. Ведь сказано в псалме сто девятом: „Из потока на пути будет пить, и потому вознесет главу“„. Он наклонился к воде и стал пить, а ангелы над ним запели: «Слава Иисусу на земле, слава Господу на небесах!“ Пилат улыбнулся.
— Я знал, что у драгоценной моей Клавдии и наяву богатое воображение, — заметил он. — Однако для меня новость, что во сне твои видения становятся еще более роскошными, нежели во время бодрствования.
— Но ведь я говорю тебе, клянусь тебе, Пилат, что видела и слышала так же хорошо, как вижу и слышу сейчас!
— И это все, что ты хотела мне рассказать?
— Нет, еще не все… Послушай. Не обеспокоившись, способен ли он идти после такого падения, стражники поволокли его на веревках дальше, но вынуждены были повернуть назад, поскольку несчастный не мог сам выбраться из потока на стороне предместья Офел: там берег обнесен отвесной каменной стеной, которую недавно построили, чтобы земля не осыпалась в воду. Поэтому его протащили к противоположному берегу, где он выбрался из воды и вновь вступил на мост… О Пилат, как жалко было глядеть на него — в прилипшей к телу красной одежде, пропитанной водой и кровью! Он едва держался на ногах, так и не оправившись от падения. Перейдя, наконец, мост, он упал снова. Но тут его, хлеща плетьми, подняли на ноги за веревки. Тогда, чтобы ему было легче идти, один из стражей подоткнул на нем полы одежды, продернув их под пояс. И когда Иисус пошел дальше, обдирая нагие икры о камни и колючки, все кричали ему: «Ну как, Назорей, не подойдет ли к этому путешествию стих из Малахии: „Я посылаю ангела моего, и он приготовит путь пред тобою!“„ И еще они спрашивали: „Эй, Иисус, помнишь, Иоанн Креститель говорил, что явился в мир приготовить тебе дорогу? Что, хорошо он справился с этим делом?“ Но праведник ничего на это не ответил, а лишь тихо прошептал: «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят!“
— По правде говоря, ты, моя Клавдия, произнесла прекрасную речь в защиту обездоленных. Если бы все описанные тобой страдания не были вымыслом, я бы растрогался, — со смехом сказал супруг.
— Пилат, Пилат! — с еще большей горячностью вскричала Клавдия. — Повторяю тебе, что это все было, и если бы ты дослушал меня до конца, ты бы сам убедился в том!
— Как, — спросил Пилат, — мы еще не разделались с этим несчастным Иисусом?
— Послушай. В это время к стражникам присоединился отряд в сотню человек, присланный Каиафой на подмогу. Он вышел из города через предместье Офел. Обнаружив Иисуса в руках товарищей, вновь пришедшие разразились торжествующими криками, от которых предместье, уже потревоженное подходом воинов, вконец пробудилось. И вот люди стали появляться на пороге своих домов. Ты же знаешь, там живут бедняки: разносчики воды, сборщики хвороста для храмовых печей — все пламенные почитатели Иисуса. Он ведь после падения Силоамской башни вылечил многих из них. Они сочувственно вздыхали, некоторые от сострадания испускали стоны, когда мимо них влачили Иисуса и издевались над ним. Но стражники грубо расталкивали их щитами, рукоятями мечей, древками копий и говорили: «Ну да, это Иисус, ваш лжепророк, ваш фокусник и мастер на всяческие чудеса и уловки… На горе ему и вам, первосвященник не желает, чтобы он и дальше занимался этим ремеслом. А потому не позднее сегодняшнего вечера он будет висеть на кресте!» При этих словах все вокруг принялись причитать и рыдать. Крики стали громче, когда несчастного привели к воротам Источника. Там бедняки увидели мать Иисуса, поддерживаемую одним из его учеников, а около нее — двух женщин, брата которых он, как говорят, воскресил. Мать вышла ему навстречу, но различив его среди стражников и фарисеев, бледного, забрызганного кровью, блестевшей при свете факелов, она застыла. Ноги отказали ей, и она упала на колени, протягивая руки к сыну… О Пилат! Это зрелище растрогало бы фракийцев, скифов и варваров! Но наши лучники — должно быть, их обуял какой-то злобный дух! — наши воины оскорбили и осыпали ударами обезумевшую от горя женщину. Тут по лицу узника потекли слезы и он крикнул едва живой матери своей: «Я же говорил, что тебя назовут Матерь, исполненная горечи!» И все жители предместья кричали: «Во имя Неба, верните нам этого человека! Во имя Господа, отдайте нам этого человека! Если вы бросите его в темницу, если убьете его, кто же нас утешит, вылечит, кто поможет нам?» А когда отряд ушел дальше, уводя Иисуса, они окружили его мать, говоря ей: «Ах, теперь ты будешь нашей матерью, а мы все — твоими детьми!» Тогда из-за слез мои глаза перестали что-либо различать и я, рыдая, уронила голову на руки. А когда пришла в себя и огляделась, ангела уже не было рядом. И занавеси моей кровати висели как раньше.
— И ты встала и пошла ко мне, добрая моя Клавдия? — спросил Пилат.
— Да, потому что сказала себе: «Только римляне имеют в Иудее право жизни и смерти. Ни один из подданных августейшего императора не может быть осужден и казнен без приказа Пилата. Если я поклянусь ему, что Иисус — праведник, Пилат не прикажет его казнить, я в этом уверена».
И плача, она обвила руками шею супруга.
— И Пилату, — сказал тот, — не будет никакой нужды отменять подобный приказ, ибо все, что ты рассказала мне, милая Клавдия, все, что ты якобы видела и слышала, ты видела и слышала лишь в своем воображении…
В тот самый миг дверь отворилась. Это возвратился декурион, посланный прокуратором. Он доложил:
— Повелитель, первосвященник Каиафа доносит тебе, что сейчас на Масличной горе по его повелению схвачен маг, лжепророк и богохульник Иисус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87