Мы попросим вас официально ответить на вопросы, как только вы будете в состоянии сделать это.
– Боджли мертв?
Тяжелая голова кивнула.
– Вы упали с лестницы. Он заколот.
– И вы считаете, что это сделал я?
Инспектор Лизердейл застыл как вкопанный. Угроза, казалось, заполнила всю палату.
– Почему я должен считать так, мистер Экзетер?
– Отдельная палата, сэр. Вы сказали, что я не обязан рассказывать вам. Никто не отвечает на мои вопросы.
Человек улыбнулся одними губами.
– Никаких других причин?
– Но я не делал этого! – вскричал Эдвард.
– Пять минут истекли, сэр, – заявила старшая сиделка, дредноутом вплывая в палату с папкой и авторучкой наготове. – Ваше полное имя и дата рождения, мистер Экзетер?
– Эдвард Джордж Экзетер…
Инспектор отодвинул кресло, не сводя глаз с Эдварда.
– Католик или протестант? – продолжала спрашивать сиделка, скрипя пером.
– Атеист.
Она одарила его взглядом Медузы.
– Могу ли я просто написать «протестант»?
Эдвард решительно не намерен был поддерживать любую организацию, терпевшую святошу Роли в качестве одного из своих представителей. Еще одной причиной его нетерпимости был ньягатский кошмар. Кошмар, спровоцированный тухлоголовыми миссионерами, сующими нос в чужие дела.
– Нет, мэм. Атеист.
Она неохотно записала.
– Болезни?
Он перечислил все, что мог вспомнить, – малярия и дизентерия в Африке и полный набор традиционных английских: свинка, корь, коклюш, ветрянка…
Тут он увидел, что полицейский продолжает стоять в дверях, глядя на него.
– Вы хотели спросить что-нибудь еще, инспектор?
– Нет. Не сейчас. С допросом можно повременить, сэр. – Его губы опять растянулись в улыбке. – В обычной ситуации я попросил бы вас дать расписку о невыезде. Однако не думаю, чтобы вы в ближайшие день или два куда-то собрались.
19
Забрезжил серый рассвет, но даже нищие бродяги еще спали, съежившись по подворотням под снежными одеялами. Где-то на задах храма выкликали проклятия наступающему дню обреченные на заклание петухи. Труппа, как и было приказано, в полном составе собралась у входа в храм. Похоже, они были сегодня первыми посетителями.
В глубоком нефе ночь еще не кончилась. Даже множество свеч, мерцавших перед алтарем Оис, не могли осветить огромное холодное пространство. По боковым стенам, в тени, редкие светлые пятна отмечали места, где перед несколькими из бесчисленных – так, во всяком случае, показалось Элиэль – арок горели лампады. Эти редкие освещенные альковы напоминали остатки зубов сестры Ан.
Дрожа от холода и возбуждения, она преклонила колени между Тронгом и Амбрией, пытаясь найти хоть какое-то утешение от близости этих двух сильных людей. Но даже Амбрия казалась сегодня немного напуганной. Пол был холодный и жесткий. Они стояли в кругу на коленях – двенадцать человек, все, кроме Гэртола Костюмера. Элиэль оказалась лицом почти к богине. Она крепко стискивала в руке золотую монету – первое настоящее золото в ее жизни. Холод от каменного пола пробирал ее до костей.
В центре круга стояла серебряная ваза, в которой лежали перо, два яйца и белый камешек. Жрецы с большой торжественностью положили все это туда перед началом ритуала.
Изображение Владычицы размерами превосходило все образы, виденные ею раньше. Это была мозаика, а не статуя. Она занимала всю дальнюю стену зала, поднимаясь на всю его высоту. Изображение было выполнено из маленьких блестящих белых плиток, только соски богини горели ярко-красными рубинами. Более темные плитки оттеняли низ тяжелых грудей и живота. Лицо почти терялось в царившем под сводами полумраке. Старик у ее ног нараспев читал священное писание. Спустя некоторое время его сменит другой, другого – третий, и так до тех пор, пока они не огласят все Красное Писание. А потом начнут все сначала. Так было всегда. Их не всегда можно видеть, но они никогда не смолкают.
Полдюжины жрецов затянули священную песнь. Служба началась. Барабанщик принялся отбивать медленный угрожающий ритм. А еще одна группа начала странный танец, скорее не танец, а последовательность статичных поз. Все они были молоды, и бритые головы выдавали в них жрецов, несмотря на причудливые, облегающие тело одежды, оставлявшие руки и ноги обнаженными. При свете свечей одежда казалась почти черной, но, ясное дело, она была красной – в честь Владычицы. Движения танцоров были так отточены и изящны, что совершенно заворожили Элиэль. Хотя они более напоминали гимнастику, чем какой-либо из известных ей танцев.
Краем глаза она заметила, как мигнул свет в одном из освещенных альковов. Потом в другом. Она чуть откинулась назад, чтобы лучше видеть. Вдоль стены в сопровождении жрицы шел мужчина. Он заслонил третью лампаду и остановился. Откуда-то из глубины алькова поднялась женщина. Она распахнула халат. Он пошел дальше, а женщина села обратно – отвергнутая. Элиэль вздрогнула, почувствовав, как кислота подступает к горлу. Амбрия сердито шикнула на нее, и она снова повернулась лицом ко Владычице.
Через полминуты мужчина дошел до того места, где она могла видеть его, не поворачивая головы. Глаза сами собой устремились в ту сторону. Она видела, как он нашел подходящую женщину и заплатил жрице. Жрица отошла, он шагнул в альков и начал раздеваться.
Акробатические па завершились громкой, частой барабанной дробью, и Элиэль снова стала смотреть куда положено. Появился жрец и сделал знак рукой – актеры поднялись на ноги. Последовала пауза. Стоя между рослой Амбрией и еще более рослым Тронгом, она ощущала себя совсем крохотной. Чтобы отвлечься от того, что происходило в алькове, девочка принялась разглядывать богиню. Постепенно, по мере того как через высокие окна в неф проникало все больше дневного света. Владычица выступала из темноты. Странное выражение застыло на ее каменном лице: глаза почти закрыты, алые губы раздвинуты, показывая кончик языка. В любом случае это лицо нельзя было назвать милосердным. Правда, оно и не объясняло, с чего это могущественной богине гневиться Так на маленькую Элиэль Певицу.
Загрохотали барабаны – девочка чуть не подпрыгнула. Они завели неровный беспокойный ритм.
– Объяви сначала свой возраст… – Голос исходил от пожилого человека, стоявшего за спиной просящих.
В круг вошли жрец и жрица и остановились напротив Гольфрена. Когда Флейтист заговорил, голос его звучал выше, чем обычно:
– Мне двадцать шесть лет, меня зовут Гольфрен Флейтист. Я женат, бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. – Звякнула монетка.
Жрец, стоявший за спиной маленькой жрицы, положил руку ей на плечо и подтолкнул ее к следующему просителю.
– Мне двадцать лет, меня зовут К’линпор Актер. Я женат и бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. – Еще «звяк».
Теперь Элиэль могла разглядеть старшего жреца, того, что стоял за пределами круга. Его красную хламиду украшали замысловатая вышивка и самоцветы. В пухлой руке он держал тонкую свечу, и свет ее блестел на бритой голове и дорогих перстнях с самоцветами.
Жрица была совсем молоденькая, почти девочка, но тоже с бритой наголо головой. Веревка на шее поддерживала золотую вазу, болтавшуюся меж ее маленьких грудей. Она ступала босиком. На ней, похоже, вообще ничего не было, кроме хламиды – такой тонкой, что просвечивали соски. Должно быть, она здорово мерзла.
Жрец за ее спиной был молод и высок – один из тех гимнастов. Он все еще тяжело дышал после упражнений. Его волосатые руки и грудь странно контрастировали с сияющей гладкой кожей головы и лица.
– Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. – Чудесный голос Амбрии был сегодня почему-то хриплым и неровным. – Я… я замужем второй раз. Отец…
Старый жрец бормотал вопросы, советы. Маленькая жрица повернулась и пошла прочь. Молодой жрец схватил ее за руку и, дернув, вернул на место. Она осталась стоять, куда ее поставили – словно стул, – но ее руки и голова странно подергивались.
Элиэль стиснула руки, чтобы они так не тряслись. Следующей после Амбрии шла она. Золотая монетка больно впилась в ладонь.
– Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. Я овдовела и вышла замуж второй раз. Я родила одного ребенка. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость.
Жрица вдруг начала смеяться. Молодой жрец схватил ее за плечи и тряс, пока она не перестала. Потом он толкнул ее дальше, и она застыла перед Элиэль. Ее глаза были пусты, челюсть отвисла. Слюна стекала по подбородку и капала на хламиду.
Старший жрец тоже подвинулся. Элиэль чувствовала, что он стоит у нее за спиной, и уловила слабый запах, напоминающий сирень.
Настоящему актеру не составит труда запомнить простые строки.
– Мне двенадцать лет, – отчетливо произнесла она. – Меня зовут Элиэль Певица. Я незаму…
– Если ты девственница, ты должна сказать это.
Ее зубы застучали. Она сглотнула.
– Мне двенадцать лет, меня зовут…
Громовой голос Тронга заглушил ее ответ:
– Ее подлинное имя не Певица, а Импресарио. Она моя внучка.
– Что? – пронзительно вскрикнула Элиэль. Крик летучей мышью вспорхнул под своды и заметался там. Барабаны все рокотали.
Жрец раздраженно фыркнул:
– Объясни. Быстро!
– У меня была дочь, – прорычал Тронг, не сводя взгляда с богини. – Она опозорила себя и умерла. Я вырастил ее незаконнорожденного ребенка, повинуясь Священному Писанию. Ее зовут Элиэль Импресарио.
Его лицо было скрыто от Элиэль гривой серебряных волос. Она, не веря своим ушам, подняла глаза на Амбрию – та кивнула с невеселой улыбкой.
Безумная жрица снова начала смеяться. Угрюмый хранитель тряхнул ее, но она не останавливалась. Он тряхнул сильнее – так вытрясают ковер. Ее голова моталась из стороны в сторону, золотая ваза болталась на веревке, колотя по груди. В конце концов ему удалось остановить припадок. Больше он не отпускал ее плеч.
Старшего жреца явно раздражали подобные задержки, тем не менее он не собирался отказываться от ритуала.
– Назови ее по ремеслу отца.
– Я не знаю его! – взревел Тронг так, словно это незнание терзало его физической болью. С его-то праведностью трудно было представить, что он способен воспитать дитя, рожденное во грехе.
– Твоя дочь не назвала тебе имя мужчины?
– Она не могла! Она пропала на две недели. Когда мы нашли ее, она уже лишилась разума и девственности. Она не произнесла больше ни единого разумного слова.
– Используй имя Импресарио, – буркнул жрец.
Элиэль тоже член семьи! Но радость отравлялась обидой. Почему они не говорили ей этого? Почему Амбрия угрожала выгнать ее как беспризорницу?
– Повтори! – бросил жрец.
Элиэль собралась с силами и торопливо отбарабанила:
– Мне двенадцать лет, меня зовут Элиэль Импресарио. Я девственница. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне милость. – Она бросила монету в вазу и поразилась, услышав, что та упала в жидкость.
Безумная жрица заливалась смехом, закатывая глаза. Ее мускулистый провожатый, казалось, был всерьез обеспокоен. Она обвисла в его руках, словно полотенце. Жрец поставил ее перед Тронгом. Барабанная дробь все не стихала, убыстряясь, делаясь настойчивее.
Элиэль Импресарио? Как-то неправильно звучит! Она будет продолжать звать себя Элиэль Певицей. В конце концов, разве не пением зарабатывает она себе на жизнь? Не то чтобы большие деньги, конечно, но все-таки зарабатывает – настоящие медные деньги. Внучка Тронга Импресарио! Почему он никогда не говорил ей об этом? Она же не виновата в том, что ее мать поступила нехорошо! А ее мать? Как ее звали? Она что, тоже была актрисой? Красивой? Некрасивой? Сколько лет ей было, когда она умерла? Как она умерла?
Элиэль оглядывалась на остальных, гадая, знал ли кто-нибудь из них о ее тайне. К’линпор – тот наверняка должен был знать! Он прятал глаза, делая вид, что смотрит на обходящих круг жреца и жрицу. Надо же, дядя К’линпор!
– Мне шестьдесят пять лет, меня зовут Пиол Поэт…
В высокие окна лилось все больше света, и храм понемногу выныривал из ночной мглы. Все поверхности были покрыты резьбой. Стены и колонны украшались изображениями богов и цветов, весь пол представлял собой яркую мозаику, в которой преобладал символ Владычицы: перечеркнутый круг. Красный и зеленый, слоновая кость и золотая фольга… Элиэль и не представляла себе, что в унылом Нарше может быть столько ярких красок. Наверное, все краски Наршвейла собрались в этом святом месте.
Краем глаза она заметила какое-то движение. Единственный мужчина – почитатель богини вышел из алькова и направился к выходу, завершив приношение Владычице. Женщина тоже вышла, запахивая одежды, и пошла следом за ним. Куда она пойдет? Домой, к семье и мужу? Зачем приходила сюда: искупить грех или просто принести жертву Владычице и тем обрести ее расположение?
– Мне тридцать три года, меня зовут Дольм Актер…
Жнец опустил в вазу свою монету и с торжествующей улыбкой посмотрел на Элиэль. Сколько душ собрал он для Зэца после того, как ушел из ее комнаты?
Элиэль быстро отвернулась и стала смотреть на вереницу жриц в красных облачениях, вошедших в неф из какой-то невидимой ей двери. Каждая заняла место в алькове. В храме появились ранние прихожане и с любопытством косились на труппу.
Барабаны громыхнули в последний раз и смолкли. Снова стала слышна хриплая декламация у ног Владычицы. Молодой жрец опускал безжизненное тело жрицы до тех пор, пока она не оказалась сидящей на каменном полу, и сам склонился на колени рядом с ней. Придерживая ее одной рукой, другой он поднес вазу к ее губам.
– Возьмитесь за руки! – приказал толстый жрец. Одну руку Элиэль схватил Тронг, другую – Амбрия. Снова забили барабаны. Молодой жрец запрокинул голову жрицы и наклонил вазу – достаточно, чтобы она могла отпить, но не настолько, чтобы высыпать монеты. Они оба облились алой жидкостью, но жрица закашлялась, поперхнувшись, – значит, немного все-таки проглотила. Удостоверившись, он снял веревку с ее шеи и передал сосуд кому-то, уже стоявшему с протянутой рукой. Потом отволок ее в центр круга и оставил лежать там словно мертвую рядом с серебряной вазой. Он выпрямился, отступил на шаг и стал ждать.
Новые жрецы и жрицы окружили труппу и запели – вначале тихо, потом все громче и громче. Элиэль с трудом разбирала слова: мало того, что они мешались с эхом, так еще и пение было на каком-то архаичном джоалийском. Она поняла только, что жрецы славят Владычицу и молят ее дать ответ. Капризный ритм барабанного боя выводил из себя. Сердце отчаянно колотилось в груди.
Маленькая жрица задергалась. Пение сделалось еще громче. Она завизжала и начала колотить кулаками по полу. Барабанный бой усиливался и убыстрялся. Она корчилась, как от боли, лицо ее пылало. Сбитая серебряная ваза со звоном покатилась по полу, яйца вылетели и разбились. Она замолчала на мгновение, подняла голову и обвела взглядом круг актеров – безумие в каждом движении, в каждой гримасе. Жрица вцепилась в свою хламиду и разорвала ее, обнажив худенькое изможденное тело – тоже пылающее и вспотевшее.
Неожиданно она вскочила на ноги и бросилась на Элиэль с глазами, полными безумного огня, готовая вцепиться в нее ногтями. Элиэль попыталась отпрянуть. Тронг с Амбрией подались назад, но рук не отпустили. Жрец поймал сумасшедшую в самый последний момент и попробовал оттащить ее обратно в середину, но она ожесточенно отбивалась от него, визжа и плюясь. Странное дело, это превратилось в настоящую драку. Молодой и крепкий жрец не уступал ростом Тронгу. Она же – костлявый заморыш – за несколько секунд искусала и избила его, порвав одежду и в кровь исцарапав лицо. Дважды она чуть не вырвалась, устремляясь к Элиэль, и оба раза жрец ловил ее в последний момент. Он старался удержать ее, не причиняя ей вреда. Она же ничуть не церемонилась. Они упали на пол, продолжая драться. Барабаны и голоса почти оглушали.
И тут жрица, вскрикнув, выпрямилась. Запрокинула голову и, раскинув руки и ноги, распласталась на своем противнике. Мужчина сбросил ее и отполз на четвереньках, истекая кровью и задыхаясь, словно сражался со стаей панд.
Маленькая жрица широко раскрыла глаза.
– Ату! – выкрикнула она голосом, низким и зычным, как у Тронга, совершенно неожиданным для такого детского тела. Барабанный бой и пение оборвались. – Ату импо’эль игниф!
Это был глас оракула. Стоявшие за пределами круга жрецы начали записывать на пергаменте слова богини, эхом отдающиеся от сводов храма. Снова диалект был слишком древним, чтобы Элиэль могла разобрать слова. Ей показалось, что она несколько раз слышала не только свое имя, но и другие знакомые имена, которые уж никак не могли упоминаться здесь. Жрецы, похоже, понимали смысл этого словесного потока – их перья порхали по пергаменту.
Голос оракула превратился в звериный хрип и стих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Боджли мертв?
Тяжелая голова кивнула.
– Вы упали с лестницы. Он заколот.
– И вы считаете, что это сделал я?
Инспектор Лизердейл застыл как вкопанный. Угроза, казалось, заполнила всю палату.
– Почему я должен считать так, мистер Экзетер?
– Отдельная палата, сэр. Вы сказали, что я не обязан рассказывать вам. Никто не отвечает на мои вопросы.
Человек улыбнулся одними губами.
– Никаких других причин?
– Но я не делал этого! – вскричал Эдвард.
– Пять минут истекли, сэр, – заявила старшая сиделка, дредноутом вплывая в палату с папкой и авторучкой наготове. – Ваше полное имя и дата рождения, мистер Экзетер?
– Эдвард Джордж Экзетер…
Инспектор отодвинул кресло, не сводя глаз с Эдварда.
– Католик или протестант? – продолжала спрашивать сиделка, скрипя пером.
– Атеист.
Она одарила его взглядом Медузы.
– Могу ли я просто написать «протестант»?
Эдвард решительно не намерен был поддерживать любую организацию, терпевшую святошу Роли в качестве одного из своих представителей. Еще одной причиной его нетерпимости был ньягатский кошмар. Кошмар, спровоцированный тухлоголовыми миссионерами, сующими нос в чужие дела.
– Нет, мэм. Атеист.
Она неохотно записала.
– Болезни?
Он перечислил все, что мог вспомнить, – малярия и дизентерия в Африке и полный набор традиционных английских: свинка, корь, коклюш, ветрянка…
Тут он увидел, что полицейский продолжает стоять в дверях, глядя на него.
– Вы хотели спросить что-нибудь еще, инспектор?
– Нет. Не сейчас. С допросом можно повременить, сэр. – Его губы опять растянулись в улыбке. – В обычной ситуации я попросил бы вас дать расписку о невыезде. Однако не думаю, чтобы вы в ближайшие день или два куда-то собрались.
19
Забрезжил серый рассвет, но даже нищие бродяги еще спали, съежившись по подворотням под снежными одеялами. Где-то на задах храма выкликали проклятия наступающему дню обреченные на заклание петухи. Труппа, как и было приказано, в полном составе собралась у входа в храм. Похоже, они были сегодня первыми посетителями.
В глубоком нефе ночь еще не кончилась. Даже множество свеч, мерцавших перед алтарем Оис, не могли осветить огромное холодное пространство. По боковым стенам, в тени, редкие светлые пятна отмечали места, где перед несколькими из бесчисленных – так, во всяком случае, показалось Элиэль – арок горели лампады. Эти редкие освещенные альковы напоминали остатки зубов сестры Ан.
Дрожа от холода и возбуждения, она преклонила колени между Тронгом и Амбрией, пытаясь найти хоть какое-то утешение от близости этих двух сильных людей. Но даже Амбрия казалась сегодня немного напуганной. Пол был холодный и жесткий. Они стояли в кругу на коленях – двенадцать человек, все, кроме Гэртола Костюмера. Элиэль оказалась лицом почти к богине. Она крепко стискивала в руке золотую монету – первое настоящее золото в ее жизни. Холод от каменного пола пробирал ее до костей.
В центре круга стояла серебряная ваза, в которой лежали перо, два яйца и белый камешек. Жрецы с большой торжественностью положили все это туда перед началом ритуала.
Изображение Владычицы размерами превосходило все образы, виденные ею раньше. Это была мозаика, а не статуя. Она занимала всю дальнюю стену зала, поднимаясь на всю его высоту. Изображение было выполнено из маленьких блестящих белых плиток, только соски богини горели ярко-красными рубинами. Более темные плитки оттеняли низ тяжелых грудей и живота. Лицо почти терялось в царившем под сводами полумраке. Старик у ее ног нараспев читал священное писание. Спустя некоторое время его сменит другой, другого – третий, и так до тех пор, пока они не огласят все Красное Писание. А потом начнут все сначала. Так было всегда. Их не всегда можно видеть, но они никогда не смолкают.
Полдюжины жрецов затянули священную песнь. Служба началась. Барабанщик принялся отбивать медленный угрожающий ритм. А еще одна группа начала странный танец, скорее не танец, а последовательность статичных поз. Все они были молоды, и бритые головы выдавали в них жрецов, несмотря на причудливые, облегающие тело одежды, оставлявшие руки и ноги обнаженными. При свете свечей одежда казалась почти черной, но, ясное дело, она была красной – в честь Владычицы. Движения танцоров были так отточены и изящны, что совершенно заворожили Элиэль. Хотя они более напоминали гимнастику, чем какой-либо из известных ей танцев.
Краем глаза она заметила, как мигнул свет в одном из освещенных альковов. Потом в другом. Она чуть откинулась назад, чтобы лучше видеть. Вдоль стены в сопровождении жрицы шел мужчина. Он заслонил третью лампаду и остановился. Откуда-то из глубины алькова поднялась женщина. Она распахнула халат. Он пошел дальше, а женщина села обратно – отвергнутая. Элиэль вздрогнула, почувствовав, как кислота подступает к горлу. Амбрия сердито шикнула на нее, и она снова повернулась лицом ко Владычице.
Через полминуты мужчина дошел до того места, где она могла видеть его, не поворачивая головы. Глаза сами собой устремились в ту сторону. Она видела, как он нашел подходящую женщину и заплатил жрице. Жрица отошла, он шагнул в альков и начал раздеваться.
Акробатические па завершились громкой, частой барабанной дробью, и Элиэль снова стала смотреть куда положено. Появился жрец и сделал знак рукой – актеры поднялись на ноги. Последовала пауза. Стоя между рослой Амбрией и еще более рослым Тронгом, она ощущала себя совсем крохотной. Чтобы отвлечься от того, что происходило в алькове, девочка принялась разглядывать богиню. Постепенно, по мере того как через высокие окна в неф проникало все больше дневного света. Владычица выступала из темноты. Странное выражение застыло на ее каменном лице: глаза почти закрыты, алые губы раздвинуты, показывая кончик языка. В любом случае это лицо нельзя было назвать милосердным. Правда, оно и не объясняло, с чего это могущественной богине гневиться Так на маленькую Элиэль Певицу.
Загрохотали барабаны – девочка чуть не подпрыгнула. Они завели неровный беспокойный ритм.
– Объяви сначала свой возраст… – Голос исходил от пожилого человека, стоявшего за спиной просящих.
В круг вошли жрец и жрица и остановились напротив Гольфрена. Когда Флейтист заговорил, голос его звучал выше, чем обычно:
– Мне двадцать шесть лет, меня зовут Гольфрен Флейтист. Я женат, бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. – Звякнула монетка.
Жрец, стоявший за спиной маленькой жрицы, положил руку ей на плечо и подтолкнул ее к следующему просителю.
– Мне двадцать лет, меня зовут К’линпор Актер. Я женат и бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. – Еще «звяк».
Теперь Элиэль могла разглядеть старшего жреца, того, что стоял за пределами круга. Его красную хламиду украшали замысловатая вышивка и самоцветы. В пухлой руке он держал тонкую свечу, и свет ее блестел на бритой голове и дорогих перстнях с самоцветами.
Жрица была совсем молоденькая, почти девочка, но тоже с бритой наголо головой. Веревка на шее поддерживала золотую вазу, болтавшуюся меж ее маленьких грудей. Она ступала босиком. На ней, похоже, вообще ничего не было, кроме хламиды – такой тонкой, что просвечивали соски. Должно быть, она здорово мерзла.
Жрец за ее спиной был молод и высок – один из тех гимнастов. Он все еще тяжело дышал после упражнений. Его волосатые руки и грудь странно контрастировали с сияющей гладкой кожей головы и лица.
– Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. – Чудесный голос Амбрии был сегодня почему-то хриплым и неровным. – Я… я замужем второй раз. Отец…
Старый жрец бормотал вопросы, советы. Маленькая жрица повернулась и пошла прочь. Молодой жрец схватил ее за руку и, дернув, вернул на место. Она осталась стоять, куда ее поставили – словно стул, – но ее руки и голова странно подергивались.
Элиэль стиснула руки, чтобы они так не тряслись. Следующей после Амбрии шла она. Золотая монетка больно впилась в ладонь.
– Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. Я овдовела и вышла замуж второй раз. Я родила одного ребенка. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость.
Жрица вдруг начала смеяться. Молодой жрец схватил ее за плечи и тряс, пока она не перестала. Потом он толкнул ее дальше, и она застыла перед Элиэль. Ее глаза были пусты, челюсть отвисла. Слюна стекала по подбородку и капала на хламиду.
Старший жрец тоже подвинулся. Элиэль чувствовала, что он стоит у нее за спиной, и уловила слабый запах, напоминающий сирень.
Настоящему актеру не составит труда запомнить простые строки.
– Мне двенадцать лет, – отчетливо произнесла она. – Меня зовут Элиэль Певица. Я незаму…
– Если ты девственница, ты должна сказать это.
Ее зубы застучали. Она сглотнула.
– Мне двенадцать лет, меня зовут…
Громовой голос Тронга заглушил ее ответ:
– Ее подлинное имя не Певица, а Импресарио. Она моя внучка.
– Что? – пронзительно вскрикнула Элиэль. Крик летучей мышью вспорхнул под своды и заметался там. Барабаны все рокотали.
Жрец раздраженно фыркнул:
– Объясни. Быстро!
– У меня была дочь, – прорычал Тронг, не сводя взгляда с богини. – Она опозорила себя и умерла. Я вырастил ее незаконнорожденного ребенка, повинуясь Священному Писанию. Ее зовут Элиэль Импресарио.
Его лицо было скрыто от Элиэль гривой серебряных волос. Она, не веря своим ушам, подняла глаза на Амбрию – та кивнула с невеселой улыбкой.
Безумная жрица снова начала смеяться. Угрюмый хранитель тряхнул ее, но она не останавливалась. Он тряхнул сильнее – так вытрясают ковер. Ее голова моталась из стороны в сторону, золотая ваза болталась на веревке, колотя по груди. В конце концов ему удалось остановить припадок. Больше он не отпускал ее плеч.
Старшего жреца явно раздражали подобные задержки, тем не менее он не собирался отказываться от ритуала.
– Назови ее по ремеслу отца.
– Я не знаю его! – взревел Тронг так, словно это незнание терзало его физической болью. С его-то праведностью трудно было представить, что он способен воспитать дитя, рожденное во грехе.
– Твоя дочь не назвала тебе имя мужчины?
– Она не могла! Она пропала на две недели. Когда мы нашли ее, она уже лишилась разума и девственности. Она не произнесла больше ни единого разумного слова.
– Используй имя Импресарио, – буркнул жрец.
Элиэль тоже член семьи! Но радость отравлялась обидой. Почему они не говорили ей этого? Почему Амбрия угрожала выгнать ее как беспризорницу?
– Повтори! – бросил жрец.
Элиэль собралась с силами и торопливо отбарабанила:
– Мне двенадцать лет, меня зовут Элиэль Импресарио. Я девственница. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне милость. – Она бросила монету в вазу и поразилась, услышав, что та упала в жидкость.
Безумная жрица заливалась смехом, закатывая глаза. Ее мускулистый провожатый, казалось, был всерьез обеспокоен. Она обвисла в его руках, словно полотенце. Жрец поставил ее перед Тронгом. Барабанная дробь все не стихала, убыстряясь, делаясь настойчивее.
Элиэль Импресарио? Как-то неправильно звучит! Она будет продолжать звать себя Элиэль Певицей. В конце концов, разве не пением зарабатывает она себе на жизнь? Не то чтобы большие деньги, конечно, но все-таки зарабатывает – настоящие медные деньги. Внучка Тронга Импресарио! Почему он никогда не говорил ей об этом? Она же не виновата в том, что ее мать поступила нехорошо! А ее мать? Как ее звали? Она что, тоже была актрисой? Красивой? Некрасивой? Сколько лет ей было, когда она умерла? Как она умерла?
Элиэль оглядывалась на остальных, гадая, знал ли кто-нибудь из них о ее тайне. К’линпор – тот наверняка должен был знать! Он прятал глаза, делая вид, что смотрит на обходящих круг жреца и жрицу. Надо же, дядя К’линпор!
– Мне шестьдесят пять лет, меня зовут Пиол Поэт…
В высокие окна лилось все больше света, и храм понемногу выныривал из ночной мглы. Все поверхности были покрыты резьбой. Стены и колонны украшались изображениями богов и цветов, весь пол представлял собой яркую мозаику, в которой преобладал символ Владычицы: перечеркнутый круг. Красный и зеленый, слоновая кость и золотая фольга… Элиэль и не представляла себе, что в унылом Нарше может быть столько ярких красок. Наверное, все краски Наршвейла собрались в этом святом месте.
Краем глаза она заметила какое-то движение. Единственный мужчина – почитатель богини вышел из алькова и направился к выходу, завершив приношение Владычице. Женщина тоже вышла, запахивая одежды, и пошла следом за ним. Куда она пойдет? Домой, к семье и мужу? Зачем приходила сюда: искупить грех или просто принести жертву Владычице и тем обрести ее расположение?
– Мне тридцать три года, меня зовут Дольм Актер…
Жнец опустил в вазу свою монету и с торжествующей улыбкой посмотрел на Элиэль. Сколько душ собрал он для Зэца после того, как ушел из ее комнаты?
Элиэль быстро отвернулась и стала смотреть на вереницу жриц в красных облачениях, вошедших в неф из какой-то невидимой ей двери. Каждая заняла место в алькове. В храме появились ранние прихожане и с любопытством косились на труппу.
Барабаны громыхнули в последний раз и смолкли. Снова стала слышна хриплая декламация у ног Владычицы. Молодой жрец опускал безжизненное тело жрицы до тех пор, пока она не оказалась сидящей на каменном полу, и сам склонился на колени рядом с ней. Придерживая ее одной рукой, другой он поднес вазу к ее губам.
– Возьмитесь за руки! – приказал толстый жрец. Одну руку Элиэль схватил Тронг, другую – Амбрия. Снова забили барабаны. Молодой жрец запрокинул голову жрицы и наклонил вазу – достаточно, чтобы она могла отпить, но не настолько, чтобы высыпать монеты. Они оба облились алой жидкостью, но жрица закашлялась, поперхнувшись, – значит, немного все-таки проглотила. Удостоверившись, он снял веревку с ее шеи и передал сосуд кому-то, уже стоявшему с протянутой рукой. Потом отволок ее в центр круга и оставил лежать там словно мертвую рядом с серебряной вазой. Он выпрямился, отступил на шаг и стал ждать.
Новые жрецы и жрицы окружили труппу и запели – вначале тихо, потом все громче и громче. Элиэль с трудом разбирала слова: мало того, что они мешались с эхом, так еще и пение было на каком-то архаичном джоалийском. Она поняла только, что жрецы славят Владычицу и молят ее дать ответ. Капризный ритм барабанного боя выводил из себя. Сердце отчаянно колотилось в груди.
Маленькая жрица задергалась. Пение сделалось еще громче. Она завизжала и начала колотить кулаками по полу. Барабанный бой усиливался и убыстрялся. Она корчилась, как от боли, лицо ее пылало. Сбитая серебряная ваза со звоном покатилась по полу, яйца вылетели и разбились. Она замолчала на мгновение, подняла голову и обвела взглядом круг актеров – безумие в каждом движении, в каждой гримасе. Жрица вцепилась в свою хламиду и разорвала ее, обнажив худенькое изможденное тело – тоже пылающее и вспотевшее.
Неожиданно она вскочила на ноги и бросилась на Элиэль с глазами, полными безумного огня, готовая вцепиться в нее ногтями. Элиэль попыталась отпрянуть. Тронг с Амбрией подались назад, но рук не отпустили. Жрец поймал сумасшедшую в самый последний момент и попробовал оттащить ее обратно в середину, но она ожесточенно отбивалась от него, визжа и плюясь. Странное дело, это превратилось в настоящую драку. Молодой и крепкий жрец не уступал ростом Тронгу. Она же – костлявый заморыш – за несколько секунд искусала и избила его, порвав одежду и в кровь исцарапав лицо. Дважды она чуть не вырвалась, устремляясь к Элиэль, и оба раза жрец ловил ее в последний момент. Он старался удержать ее, не причиняя ей вреда. Она же ничуть не церемонилась. Они упали на пол, продолжая драться. Барабаны и голоса почти оглушали.
И тут жрица, вскрикнув, выпрямилась. Запрокинула голову и, раскинув руки и ноги, распласталась на своем противнике. Мужчина сбросил ее и отполз на четвереньках, истекая кровью и задыхаясь, словно сражался со стаей панд.
Маленькая жрица широко раскрыла глаза.
– Ату! – выкрикнула она голосом, низким и зычным, как у Тронга, совершенно неожиданным для такого детского тела. Барабанный бой и пение оборвались. – Ату импо’эль игниф!
Это был глас оракула. Стоявшие за пределами круга жрецы начали записывать на пергаменте слова богини, эхом отдающиеся от сводов храма. Снова диалект был слишком древним, чтобы Элиэль могла разобрать слова. Ей показалось, что она несколько раз слышала не только свое имя, но и другие знакомые имена, которые уж никак не могли упоминаться здесь. Жрецы, похоже, понимали смысл этого словесного потока – их перья порхали по пергаменту.
Голос оракула превратился в звериный хрип и стих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48