В конце концов, на дворе стоял двадцатый век. В разговорах о языческих богах нет ничего предосудительного, но приносить одному из них жертву – это уже из ряда вон.
– Кровь, разумеется, – пробормотал Эдвард, – но в данном случае больше подошло бы что-нибудь поматериальнее…
Алиса решила, что кровавое жертвоприношение совершенно исключено. Возможно, она недостаточно во все это верила… собственно, в этом все и дело. Максимум, на что мог рассчитывать от нее этот языческий лесной дух, – полкроны на блюдечке.
В столовую величественно вплыла миссис Боджли.
– Надеюсь, вы не откажетесь принести ему пожертвование от меня? – С таким же выражением она могла бы выступать на церковной благотворительной распродаже.
– Конечно.
– Тогда передайте, пожалуйста, своему… знакомому. – Она протянула Эдварду маленькую серебряную кружку. – Это крестильный ковшик Тимоти. В знак моей признательности за помощь другу моего сына. И еще это… я уже как-то давала это вам, так что это ваше, но на титульном листе еще значится имя Тимоти, поэтому инспектор Лизердейл вернул ее мне. Ничего ценного, но, учитывая обстоятельства, вам, возможно, будет приятно.
Эдвард взял книгу и посмотрел на обложку, потом заморгал и несколько раз сглотнул, не в силах говорить.
– Спасибо большое, – пробормотал он наконец. – Это замечательный подарок.
Алиса отвернулась. Возможно, все остальные сделали то же самое, поскольку никто больше ничего не сказал.

День и вправду выдался славный. Велосипед мистера Глоссопа был, не иначе, елизаветинских времен, с ножным тормозом и жестким седлом, но тем не менее на ходу. Несмотря на боязнь попасть юбкой в цепь, Алиса постепенно поняла, что вылазка ей по душе. Всего три дня назад она верила, что ее кузен мертв, и вот она катит по шоссе рядом с ним, под начинающими желтеть березами и тисами. Кусты шиповника покрывали спелые плоды, каштаны гнулись под тяжестью орехов.
В парке Грейндж паслись овцы, а выздоравливающие играли в странное подобие крикета. Поскольку половина игроков щеголяла бинтами или даже гипсом, правила, должно быть, подверглись сильному пересмотру. Она постаралась не думать о них; сегодня ей вообще хотелось забыть о войне.
– Англия! – вздохнул Эдвард.
– Вейлы похожи на Англию?
Он поморщился, словно хотел забыть о них, но все же ответил:
– Не очень. Пожалуй, Таргленд больше всего. Зато цвета! Наверное, синий с красным лес покажется причудливым, но в этом есть своя прелесть.
Дорога пошла на подъем, и они замолчали, крутя педали. Перевалив через вершину, они перевели дыхание, и Алиса решилась наконец спросить то, что так давно ее мучило:
– Эдвард? Все это очень забавно. Мне это нравится, но ты серьезно собираешься познакомить меня с настоящим лесным духом? То есть изначально смертным, но из другого мира и обладающим волшебными способностями? Которому сотни лет? Признаюсь…
– Нет. Вряд ли. Если бы мы приехали сюда ночью – возможно. Он очень застенчив. Не думаю, чтобы он показался при дневном свете.
Что ж, уже легче.
– Тогда чего ты хочешь добиться? Что ты вообще собираешься делать?
– Молиться, – серьезно ответил он. – Поблагодарить его за то, что он сделал для меня три года назад. Оставить ему приношения, объяснить, что мне надо переправить сообщение в Штаб-Квартиру. Возможно, все рассказать ему и попросить его передать им. Вот и все.
Даже это казалось сверхъестественным. Будь на месте Эдварда кто угодно другой, она бы всерьез усомнилась в его психическом здоровье или, возможно, заподозрила бы розыгрыш, но Эдвард не любитель подобных проделок. Даже мальчишкой он никого никогда не обманывал.
– А как ты поймешь, что тебя услышали?
– Думаю, что пойму.
А потом отправится прямиком в армию? Ей и думать об этом не хотелось. С какой стати сражаться за родину, которая хочет повесить тебя? На дороге перед ними коняга тащил за собой громыхающий воз сена. Они прибавили хода, чтобы обогнать его, и начали новый подъем. Поля по обе стороны дороги казались золотыми.
– Пришельцев трудно понять, – сказал Эдвард. – В отличие от нас им не грозит ранняя смерть. Поэтому и жизненные понятия отличаются настолько…
– Скольких ты встречал? – спросила она. – В этом мире – только Пэка, а скольких в Соседстве?
– Четыре или пять. Это, конечно, если не считать людей из Службы. Большинство из них еще не утратили человеческие качества. И потом они ведут общественный образ жизни. Это тоже помогает. Боги живут поодиночке.
– Схоронившись на своих узлах, как пауки в паутине?
– Совершенно верно! Удачное сравнение. И почти все от этого совершенно спятили. Правда, в обаянии им не откажешь! У них у всех уйма харизмы, так что их трудно не любить.
Он нахмурился какому-то воспоминанию и замолчал.
– Тион и этот, как его, пастух? – не отставала она.
– Тион и Кробидиркин. Потом Прилис – веселый, забавный и при этом редкий мерзавец!
– Это еще как? – Алиса была заинтригована.
Некоторое время Эдвард молча крутил педали.
– Наверное, не мне его судить, – сказал он наконец, но так, что она поняла: судит, и еще как. – Он просто разыгрывал Большую Игру так, как, по его мнению, полагалось играть, и только поэтому он спас мне жизнь. Он действительно ненавидит Зэца.
Снова пауза.
– Расскажи о нем.
– О Прилисе? Он один из миньонов Тиона, бог мудрости. Насколько я понял, родом он откуда-то из Македонии. Не знаю точно, откуда. Его познания в истории и географии плохо сопоставимы с моими. Ему приятно было заполучить гостя из своего старого мира. Последний, кто посвящал его в земные новости, гостил у него во времена Карла Великого. Мы разговаривали с ним на невообразимой смеси древнегреческого, таргианского и джоалийского, но его джоалийский устарел на несколько веков, и когда он горячился, его македонский и таргианский сливались во что-то совершенно непереводимое. У него больше книг, чем в Британском музее.
Это так не похоже на Эдварда – завидовать кому-то, и он не стал объяснять, чем вызвано такое отношение.
– Послушать тебя, так это просто безобидный эксцентричный тип.
– О, по-своему он очень даже яркая личность – и неглупая; впрочем, чего еще ожидать от бога мудрости. Он показал мне карты Вейлов, рассказал о землях, которые лежат за их пределами – пустынях на юго-востоке, о Фашранпиле, о Великих Льдах на севере. И на юге, и на западе от них – джунгли, и путешественники приносят оттуда дразнящие слухи о соленых водах, расположенных якобы за ними, но даже Прилис не может сказать, океан это или большие соленые озера. Кое-какая торговля идет и с землями, лежащими по ту сторону пустыни, – оттуда доставляют сапфиры и пряности, резной оникс и янтарь, но никто толком не знает, кто там живет и где точно. Он рассказал мне историю нескольких столетий, поведал биографии богов, мифы и предания, назвал имена великих поэтов, художников и политиков, объяснил местные обычаи. За эти два дня я узнал о Вейлах больше, чем за весь предыдущий год. Он мог рассказать мне почти все, что я хотел… кроме одного – где находится Олимп. А это, согласись, довольно странно. В его книгах не было ни слова про Службу, да она его и не интересовала. Попытки реформ предпринимались и раньше, сказал он и даже привел несколько примеров, но как только эти попытки начинали хоть как-то беспокоить Пятерых, те давили их в зародыше. Зато все странности Вейлов, все причуды их жителей… на все вопросы, что приходили мне в голову, он давал ответы. На самом деле Таргвейл – далеко не самое неудачное место для храма знаний, как могло бы показаться. Таргианцы – это филистеры, которых мало что интересует, кроме войны, но обыкновенно они достаточно сильны, чтобы воевать в других вейлах. Прилиса никто не тревожил уже много веков. Зато явившись туда с чужой армией, я заслужил себе место в истории – как невероятное исключение. Любители знаний не утруждают себя паломничеством в его дыру, сказал он и в общем-то не погрешил против истины. Он не лишен чувства юмора! Всю первую ночь мы просидели болтая – да что там ночь, весь день, два дня. Он очаровал меня, совершенно околдовал. – Эдвард нахмурился еще сильнее. – Он не дал мне исполнить долг.
Ага! Вот, значит, какое преступление он не может простить.

43

Всякая выносливость имеет свои пределы, и Дош достиг их. За всю его жизнь такое случалось с ним раз или два, но никогда это не было так очевидно. Диббер Сотник и его садисты грамотно потрудились над ним, развлекаясь под предлогом допроса, а последовавшая за этим скачка на моа довершила работу. Он помнил еще, как доставил Д’варда в храм, но, исполнив волю бога, он исчерпал и остаток сил. Что было за этим, он не помнил.
Нет, он помнил, как его куда-то несли, как уложили в кровать. Иссохший старик, должно быть, монастырский лекарь, ухаживал за ним – перевязал сломанные ребра, поставил припарки на разбитые колени, смазал ободранную кожу, влил в рот какой-то кислый бальзам, от которого унялась боль в желудке. Благодарение богам, после этого он уснул.
Проснулся он в смятении – все тело болело. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь высокие ставни, освещали грубые каменные стены, голый пол и незатейливую мебель. Некоторое время Дош просто лежал на жестком ложе, не рискуя пошевелить ни одним измученным мускулом, не рискуя даже спросить, где он. Потом вернулся старик и уговорил сменить повязки; однако после этого он влил в него чашку теплого бульона, что было очень кстати. Его желтое облачение напомнило Дошу, где он находится, но и сейчас он не стал задавать никаких вопросов. Все равно он еще слишком слаб, чтобы как-то реагировать на ответы.
Он опять заснул, потом несколько раз просыпался в темноте и засыпал снова.
В следующий раз, когда он пришел в себя, над ним, хмурясь, стоял паренек. Очень даже симпатичный паренек… гм… девица. Это была Исиан в узком кожаном костюме, обычном мужском одеянии в Таргленде.
– Доброе утро, – пробормотал он. Говорить разбитыми губами было больно. Все болело. Он боялся, что даже одно движение пальцем вызовет судороги, а это было бы катастрофой.
– Уже давно за полдень.
– Сколько мы здесь пробыли?
– Весь вчерашний день.
– Что делает Ксаргик Капитан? – Хороший командир всегда думает о своих людях, особенно о Прогъюрге Улане.
– Они все уехали. Настоятель отпустил их.
– Кто дал ему такое право?
– Он сказал, так велел бог.
– О… Где Д’вард?
– Не знаю! Он вышел в ту дверь и исчез. Настоятель говорит, что он с богом, так что беспокоиться не о чем.
Впрочем, она все равно беспокоилась, это было заметно. Армия наверняка уже далеко, и моа тоже исчезли. К черту армию, подумал Дош. Чем дальше от армии, тем безопаснее. Его работа – следить за Освободителем, не за армией.
И тут он вспомнил: его работа окончена. Ему не надо больше докладываться Тиону, этому проклятому… Ему не хватало слов, даже мысли ускользали от него, когда он пытался думать о Тионе. Прилис снял с него надетые Тионом шоры. Значит, Дош теперь – свободный человек, по крайней мере до тех пор, пока будет держаться подальше от бога. До сих пор он никогда еще не был свободен. Но свободен ли он сейчас, впервые в жизни? Освободитель…
– Что-то не так? – спросила Исиан.
– Ничего, если не считать, что я – один сплошной синяк. Мне надо встать. Не пугайся, если я заору.
– Давай помогу.
– Лучше уж я сам, не спеша. – Он согнул руку. Ух ты! – Ну и как, развлекаешься?
– О чем это ты? – огрызнулась она.
– Ты ведь здесь единственная женщина, верно?
– Ш-ш! Я сказала им, что меня зовут Тисиан. Они думают, что я мальчик.
Он попробовал другую руку. Еще хуже.
– Правда? В самом деле думают? – Неужели даже монахи не обратили внимания на эти ноги?
– Ну, мне кажется, один или двое заподозрили неладное, но они очень добры.
– М-м? Нашла себе симпатичных молодых послушников?
– Нет, ты просто невыносим! – возмутилась Исиан. – Ты хоть иногда думаешь о чем-то другом?
– Пока есть возможность – не думаю. Так ты даже не искала?
Ни слова не говоря, она резко повернулась и вышла, хлопнув дверью.
Жаль. Он как раз хотел попросить ее прислать их к нему.
Забавно, но молодой послушник, который пришел вскоре накормить больного, был и впрямь очень недурен собой, а чего можно было бы ожидать от служителя Тиона? И если на поддразнивание Исиан Дош еще и находил силы, то делать какие-либо серьезные намеки послушнику он не осмелился. Он даже слегка разочаровался в себе. Он задремал тотчас же, как покончил с едой.
Следующая ночь выдалась длинной, разбитой часами бодрствования и сонных размышлений на несколько ночей. Он долго размышлял о своем странном обретении свободы и о том, на что она ему. До Тиона у него было много хозяев – смертных, но все же хозяев – и несколько хозяек. Должно быть, ему исполнилось лет десять, когда отец продал его Крамтину Часовщику. Он до сих пор помнит, как радовался, когда понял, что сможет остаться в теплом, уютном доме Крамтина, сможет хорошо есть и больше не голодать. То же, что требовал от него Крамтин, казалось куда приятнее, чем побои пьяного отца. Крамтин был первым. Доша несколько раз перепродавали, пока он не решил устраивать свои дела самостоятельно. Когда очередной хозяин надоедал ему, он просто сбегал и находил себе другого. Это не ссорило его с законом, ибо ни в одном вейле, кроме Таргии, рабство не разрешалось, а до сих пор ему удавалось держаться подальше от Таргии. Никто из них не связывал его так, как это сделал Тион. Он сам добровольно связывался с ними в обмен на стол, кров и ласку.
Последний из его хозяев, Притоз Знаток, отправился в Сусс посмотреть выступления артистов на Празднествах Тиона. Он выставил Доша на состязания за золотую розу – так заводчик показывает на выставке свой скот. Дошу исполнилось тогда семнадцать. Он без труда выиграл приз, при этом сам став призом Тиона. Три пропавших года… Кем он был на протяжении этих трех лет? Слугой? Игрушкой? Обоями на стенах?
Прилис разрушил чары Тиона. Заменит ли он их собственными, превратит ли Доша в монаха, заставит ли его до конца своих дней переписывать древние манускрипты? Или он свободен? В первый раз в жизни – свободен? Сможет ли он жить без хозяина?

Немного позже, той же ночью, он снова вернулся к этой проблеме. Все, кроме разве что правителей, служат другим людям, ибо так устроен мир. Талант, поддерживавший его до сих пор, вряд ли спасет его сейчас, когда Тарион изуродовал ему лицо. Так что теперь? Переписывать манускрипты? Копать землю и собирать урожай?
Безбрачие или моногамия? При всем несомненном удовольствии порока, он принес ему много горя. Д’вард, похоже, обходился и вовсе без этого. Ну уж это, конечно, слишком, но, возможно, Дошу и правда стоит жить несколько поумереннее.
Кому – ему? Честный труд? Кроме боли во всем теле, покаяние ему ничего не даст, решил он. Через день или два он снова станет самим собой. С этой мыслью он уснул.

44

Когда он проснулся в следующий раз, сквозь ставни снова пробивался свет, а на улице изрядно шумели птицы. Рассвет. Какого утра? Когда он в первый раз попал в монастырь, был пяткадень. Когда к нему приходила Исиан, в коленодень? Значит, сегодня по меньшей мере бедродень. Армия или уже ушла из Таргленда, или погибла. Впрочем, если боги все-таки поддерживают справедливость, бывший сотник Диббер и его мордовороты как раз готовятся окончить свои дни на серебряных рудниках.
Дош потянулся и рывком сел. Он ощупал ребра и обнаружил, что они лишь слегка затекли под повязкой. Откинув одеяло, он посмотрел на колени. Ни царапины. Ни синяка на теле. Он провел пальцами по лицу – гладкое.
Он опустил подбородок на руки и задумался. В ворохе забытых снов ему мерещились слабые воспоминания о голосах в ночи. Два мужских голоса? Он совсем не помнил подробностей, но знал, кому должен принадлежать один голос, и догадывался, кому принадлежит второй. Ладно! Как там насчет завтрака?
Он опустил ноги на пол и тут увидел, что кто-то оставил для него подарки: на единственном стуле лежали аккуратно сложенный коричневый таргианский костюм, меч, пара сандалии и поясная сума, интригующе звякнувшая, когда он ее взял. Меч его слегка тревожил, но он знал – по таргианским законам вольному гражданину положено носить меч. С мечом он обращаться не умел. Будь у него выбор, он предпочел бы нож. Уж с ножом-то он управлялся неплохо.
Едва он закончил считать деньги – шестнадцать серебряных марок, – как дверь со скрипом отворилась и в комнату вошел таргианец. Нет, это был Д’вард – с чисто выбритым лицом и коротко остриженными волосами, в таргианском костюме и с мечом. Даже лицо его было по-таргиански жестоким; по крайней мере в глазах сиял лед. Правда, когда он увидел, что Дош проснулся, глаза немного оттаяли.
– Хорошо выспался? Тебе лучше?
– Это ты заходил ночью?
– Да.
– С другом?
Взгляд снова сделался ледяным.
– Ты, пожалуй, можешь называть его так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47