- Это на какой же золотой трон? На одном ведь уже восседает твоя жена Талико?.. Подумал бы о деле, ветрогон! Ни кола, ни дерева во дворе! Курам твоим негде усесться на ночь!.. Нашелся рыцарь!
В столовой поднялся хохот.
- Ласайя, укороти язык, как бы я ненароком не наступил на него! предупредил Дуту, положив руку на револьвер.
Бачана встал и направился к двери.
- Постой ты, эй, парень! - позвал его Дуту. - Ты чего тут околачиваешься? Оглянись, есть тут твои сверстники?
- Я зашел поесть, - спокойно ответил Бачана.
- Знаю я, зачем ты пожаловал! На вот, возьми, выпей и марш домой! Дуту протянул Бачане стакан вина и ножку вареной курицы. Бачана подошел к столу, взял из рук Дуту стакан и мясо и положил их на стол.
- Я не пью.
- Ну так уходи!
- Не твое это дело - уходить мне или нет! - Щеки у Бачаны зарделись. Дуту протянул было руку, чтобы схватить его за ухо, но Бачана быстро отстранился, и рука Дуту повисла в воздухе. - Ты пьян, Центерадзе! бросил Бачана в лицо милиционеру и пошел к выходу.
- Чей это щенок? - спросил опешивший Дуту.
- Это внук Ломкацы Рамишвили! - ответил сидевший рядом с ним Ушанги Каландадзе. Дуту закусил губу. - Манучара Киквадзе, за ликвидацию которого твой начальник получил орден, кажись, убил он... Так что оставь его в покое... - шепнул ему на ухо Каландадзе.
- Неправда, - процедил Дуту сквозь зубы. - Я сам участвовал в той операции! - Лицо Центерадзе побагровело. - Змееныш он и сын троцкиста!
- Да в чем мальчик провинился перед тобой? Ну пришел в столовую, даже не ел ничего, идет своей дорогой... Нельзя же так, Дуту... Сходить с ума из-за бабы... - сказал недовольно Афанасий Лория.
- Кто баба, сукин ты сын?! Не баба, а богиня! Стань перед ней на колени и молись! - Дуту хлопнул Афанасия своей медвежьей лапой по плечу.
Афанасий покачнулся. В столовой наступила напряженная тишина.
- Дутуйя, по облигации ты выиграл Тамару, что ли? Отпусти девушку, дай и нам полюбоваться ею! - постарался разрядить обстановку Мамука Яшвили.
- Сегодня прощаю тебе болтовню, а с завтрашнего дня чтоб ноги твоей не было в этой столовой! - пригрозил ему Центерадзе.
- Шел бы в армию, коли ты такой герой! - ответил со смехом Мамука. Может, отвадишь от нас Гитлера!
- А кто наведет здесь порядок? Кто присмотрит за дезертирами вроде тебя?
- Это я дезертир?! Килограммовый осколок до сих пор у меня в груди торчит! - Мамука распахнул сорочку. - И ты меня называешь дезертиром?! Это ты собрался наводить здесь порядок?! Первый бездельник и дезертир?! Мамука схватил со стола бутылку и пошел на Центерадзе. Тот вытащил наган.
Бачана покинул столовую.
Прошло всего три месяца со дня появления Тамары в столовой, и по селу поползли сплетни. Словно весенние ласточки, они облетели каждый двор и дом. Всюду - на чайных плантациях, в полях, виноградниках, садах, огородах, на базаре, в конторе, бане, парикмахерской, библиотеке - только и было шушуканья и пересудов, что о молодой официантке.
- Слышь, а третьего дня Мамука Яшвили и Дутуйя Центерадзе из-за этой чертовой девчонки чуть было не зарезали, оказывается, в столовой друг друга...
- Говорят, Дутуйя-бездельник избил жену и отправил ее в Мелекедури, к папаше...
- Нашел же ведьму Ласайя, будь он неладен! Говорят, брюхата она от него... Вишь, раздобрела как...
- Не от него, а от того же Дутуйи-милиционера...
- Она, оказывается, и Мамуке Яшвили строила глазки, да жена его Дареджан задала ей трепку!..
- Что Гитлер - что эта девка! Переполошила все село!..
- Неужто свет клином сошелся на этой потаскушке?..
- Видать, сошелся! Говорят, Торнике Кинцурашвили с ножом полез на Ардалиона Гваладзе...
- А куда смотрит Дутуйя-милиционер?
- Дутуйя сам ходит в первых ее любовниках!
- Что Дутуйя, она и тому парню вскружила голову!
- Какому еще парню?
- Внуку Ломкацы Рамишвили, Бачане... Только за это следовало посадить ее - за попытку растления малолетнего... Третьего дня видел я его у столовой - глаза у парня, как у сумасшедшего...
Тамара квартировала у Зосима Хинтибидзе. Она занимала крохотную крайнюю комнатку с окном на проселочную дорогу.
Село спало. Бачана тихо постучал пальцем в окно. Спустя минуту в окне показалось испуганное лицо Тамары. При виде Бачаны в глазах девушки мелькнул укор. Закусив губу, она всплеснула руками, потом осторожно приоткрыла окно и шепотом спросила смутившегося Бачану:
- И ты, парень?
- Впусти на минутку? - взмолился Бачана.
- Тебя еще не хватало на мою голову, да? - У Тамары задрожал голос.
- Впусти! - повторил Бачана.
- Не вмешивайся в эти грязные дела, Бачана! Иди домой! Что вам от меня нужно? Зачем вы позорите меня? В чем я виновата перед вами? Хватит... Оставьте меня в покое... - Тамара заплакала.
Бачана перелез в комнату через окно, обошел Тамару и подсел к столу. Девушка зажгла коптилку и тоже уселась напротив Бачаны.
- Что тебе нужно? - спросила она жалобно.
Бачана молчал.
- Зачем ты пришел?
- Это правда, о чем говорят на селе? - спросил Бачана, дрожащей рукой снимая нагар с коптилки.
- А о чем говорят? - вздохнула Тамара.
- О разном... О нехороших вещах...
- И ты веришь?
Бачана пожал плечами.
- Я пришел за тем, чтобы...
- Чтобы?..
- Я пришел за тем, чтобы...
- Не договаривай!.. Одного тебя я считаю чистым во всем селе! Не говори ничего!
Бачана проглотил слезу и вдруг выпалил:
- Одевайся!
- Что?!
- Оденься и пойдем со мной!
- Куда?..
- Не знаю...
- Куда же я пойду?
- Ты должна уйти из села!
- Уйти опозоренной?
- Должна уйти! Все они видят в тебе только женщину, а я...
- А ты?..
- Говорю тебе, одевайся! Собери одежду, что еще там у тебя, и пошли! - голос Бачаны прозвучал так звонко и убедительно, что он сам не узнал его.
Тамара вскочила, быстро вытащила из-под кровати чемодан и стала без разбора запихивать туда свои пожитки. А Бачана вышел на балкон и забарабанил в дверь Зосима.
- Кто там? - раздался сонный голос Зосима.
- Это я, Бачана, внук Ломкацы Рамишвили.
- Ошибся дверью, парень!
- Нет, дядя Зосим, не ошибся. Выйдите, пожалуйста, ты и тетя Маро!
- Если ты пьян, ступай домой! - рассердился Зосим.
- Да нет, не пьян я! Выйдите на минутку! - попросил Бачана.
Дверь открылась. Появился Зосим в одном нижнем белье. За его спиной стояла перепуганная Маро.
- Я увожу Тамару, дядя Зосим, и хочу, чтобы ты и тетя Маро знали об этом...
- Бери на здоровье... Из-за этого ты меня разбудил? Она ничего мне не должна, за комнату уплачено вперед, так что...
- Дядя Зосим, видел ли ты выходящими из ее комнаты Мамуку Яшвили, или Дутуйю Центерадзе, или Ласайю Басилия, или Торнике Кинцурашвили?
- Да что ты пристал ко мне, парень? Караульщик я при ней, что ли?
- Нет, дядя Зосим, ты человек правильный! Скажи мне правду!
Зосим замялся, почесал у себя в затылке.
- Не стану врать, сынок... Выходящим не видел никого!.. Трижды приперся Дутуйя Центерадзе, вдрызг пьяный, ломился к ней в дверь, да она не впустила его... Два раза пожаловал Торнике Кинцурашвили, тоже под мухой, и ушел ни с чем... Ты первый, кого я вижу ночью у нее в комнате... - Зосим заглянул в глаза стоявшей с чемоданом в руке Тамаре.
- За что же ее осрамили? - спросил Бачана.
- От нас, детка, никто про нее не слышал ни одного худого слова! выступила вперед Маро. - Наоборот, мы всегда говорили обратное, да кто поверил?
- Идем! - Бачана взял из руки Тамары чемодан.
- Да куда ты ее ночью тащишь, детка? Подождали бы до утра, собрала бы вас в дорогу, как полагается... - засуетилась Маро.
- Больше того, что вы сказали, ничего ей не нужно!.. - ответил Бачана. - До свиданья, спасибо вам! - добавил он.
- Знает ли твой дед о том, что ты делаешь сейчас? - спросил Зосим Бачану, когда тот был уже во дворе.
- Знает! - ответил коротко Бачана и взял Тамару за руку. - Идем!
Шли молча. Выйдя на шоссе, Бачана поставил чемодан, присел на обочине дороги и свернул цигарку. Тамара уселась рядом. Передохнув, они двинулись дальше. Следующий привал устроили перед началом Насакиральского подъема.
- Скажи что-нибудь! - попросила Тамара.
Бачана извлек из-за пазухи сверток и молча положил его на колени Тамары.
- Что это? - спросила девушка.
- Мой аванс за трудодни... Шестьсот рублей... На первых порах хватит тебе... Купи муки... - Голос у Бачаны прерывался.
Тамара развернула сверток, взглянула на деньги, затем снова аккуратно завернула их, засунула сверток Бачане за пазуху, уткнулась головой в колени и горько разрыдалась. Бачана не стал утешать и успокаивать ее. Он ждал, когда девушка выплачется. Не дождавшись, Бачана заговорил:
- Плакать полезно... Когда у меня болит что-нибудь или я расстроен и сердце каменеет в груди, я ухожу в лес, ложусь под деревом и плачу... Плачу, как маленький, громко... Плачу целый день, пока не иссякнут слезы и не оттает сердце... Потом мне становится лучше... Поплачь!.. Облегчи сердце. Иначе человек умрет... Ты не обижайся... Люди тут ни при чем... Виновата твоя красота, изумительная твоя красота. А наши мужики... Что ж, они перегрызлись от зависти друг к другу... Три месяца я не смыкал глаз, все думал о тебе... И кто тебя создал, такую красавицу с такими ласковыми глазами?.. Каждому кажется, что ты улыбаешься только ему, ласкаешь взглядом только его... И мне так казалось. Я знаю, глупость это!.. Знаю, но... я очень тебя люблю, очень... И я не смогу без тебя... Я умру... Тамара перестала плакать. Она изумленно внимала словам Бачаны. А он продолжал: - Мне скоро семнадцать... Это не много, но и не мало... Я знаю, ты смотришь на меня, как на ребенка... Ты не удивляйся... Я так сильно тебя люблю, так сильно... Что мне делать?.. А деньги ты возьми... Я их не украл... Их дал мне дед... Для тебя... Дед мой - мудрый человек... это он меня прислал к тебе, он велел увести тебя отсюда. Если б ты могла меня полюбить... Но ты слишком красива, и я не знаю, что станет с тобой... Мал я еще, чтобы уберечь тебя, заботиться о тебе... А я так тебя люблю, так сильно... Я три месяца не сплю, все ночи напролет думаю о тебе...
Подступившие слезы душили Бачану. Он зарылся головой в колени Тамары и завыл, как заблудившийся в лесу волчонок, точно так, как тогда, в лесу Чхакоура.
Тамара прижала к груди голову Бачаны, и он почувствовал, как стало оттаивать его обледеневшее сердце, как оно согрелось, раскалилось, запылало огнем. Он обнял Тамару, стал покрывать горячими поцелуями ее грудь, шею, щеки. Он ощущал соленую влажность ее глаз, слышал ее взволнованный шепот:
- Ты мое солнце, радость моя... Брат мой и отец... Боль моя и печаль... Сын мой и сиротство мое... Жизнь ты моя и погибель моя... Мой мальчик, моя любовь... Откуда ты взялся, откуда ты появился в моей жизни?..
Потом их губы, найдя друг друга, смолкли, и заговорили их сердца.
В груди их гудели серебряные колокола, гудели так слаженно, так величественно, что им захотелось молиться - молиться и ничего больше...
- Боже великий! Соедини наши души и тела, преврати нас в одну-единую, огромную, неиссякаемую жизнь!.. Боже справедливый, дай мне ее кровь и отдай ей кровь мою! Спаси нас от греха и прими от нас наши жизни!..
- Бачана, солнце мое, зачем, откуда ты пришел в мою жизнь... Счастье мое, горе мое... Не надо, радость моя, не надо... Девушка я...
- Боже всесильный! Дай мне силу и волю!.. Сохрани мне ясность разума!.. Спаси меня, боже!..
Взявшись за руки, шли они по шоссе. Лес пробуждался. Птицы готовились спеть гимн солнцу и утру. В окрестных селах залаяли собаки. Где-то за рекой вставший с первыми петухами мужик крыл матом пробравшуюся в огород скотину. Небо стало светлеть. Над верхушками гор зарозовели облака. На Насакирали наступило утро.
Бачана остановился, опустил чемодан у ног Тамары.
- Иди теперь! - тихо произнес он.
Тамара долго смотрела на него. Потом спокойно спросила:
- Как нам жить дальше?
Бачана промолчал.
- Что ты скажешь соседям?
Бачана пожал плечами.
- Иди... - с трудом вымолвил он.
- Не забывай меня...
Бачана покачал головой...
- Нет на свете человека, которого бы я любила сильнее тебя!
- Не выходи замуж... Я скоро подрасту... - Бачана всхлипнул.
Тамара опустилась перед ним на колени и прильнула губами к его рукам.
- Куда же тебе расти больше? - Она обняла колени Бачаны.
Бачана осторожно высвободился из объятий девушки, отступил на несколько шагов, повернулся и... ушел.
Пройдя с полверсты, он оглянулся. Тамара все так же сидела на дороге и смотрела на него.
И вдруг Бачана вздрогнул от изумления. Он с поразительной ясностью увидел полные слез голубые глаза Тамары. Одни глаза.
В полдень Бачана вошел в столовую. В переполненной комнате было накурено, шумно. Ласа стоял за прилавком, ловкими, привычными движениями нарезал огурцы и помидоры. Увидев вошедшего Бачану, он застыл с ножом в руке. В столовой наступило молчание. Радостные, удивленные, испуганные лица взирали на Бачану, и все они выражали один общий вопрос. С минуту никто не решался нарушить молчание. Первым очнулся Ласа.
- Да вот же он! - крикнул он и вздохнул с таким облегчением, словно с него сняли сто пудов тяжести. Столовая ожила. Все заговорили разом. И в этом шуме вдруг раздался насмешливый голос Дуту Центерадзе:
- Привет, зятек-бесштанник!
Не обратив внимания на милиционера, Бачана подошел к столу, за которым сидел Торнике Кинцурашвили, и остановился перед ним.
- Куда ты девал девчонку? Может, отвел к деду? - Торнике был навеселе.
- Торнике Кинцурашвили! Скажи народу, была ли эта женщина нечестной? - громко спросил Бачана.
- Об этом ты спроси у Ласайи. Ему она служила и тюфяком и подушкой! расхохотался Торнике.
- Дядя Ласа, этот человек говорит правду? - обратился Бачана к Ласе.
- Не видать мне завтрашнего рассвета и пусть этот нож пронзит мое сердце, если я когда-нибудь словом, делом или даже мысленно оскорбил девушку! - Ласа наполовину воткнул нож в стойку.
Бачана вновь повернулся к Торнике:
- Если ты мужчина, встань, Торнике Кинцурашвили, и скажи, сколько раз ты бывал у нее? Говори, не стесняйся, все равно она не услышит тебя!
- А ты кто такой, сопляк?! Стану я тебе давать отчет! - взорвался Торнике.
- Ну так признавайся, сколько раз она тебя выгнала из дому?
- Никто меня не выгонял! Протрезвился - сам ушел... Вот сидит Зосим, спроси у него! - сбавил тон Кинцурашвили.
- Мамука Яшвили, тебе я верю как никому! Скажи, почему твоя жена Дареджан поскандалила с Тамарой? - обратился Бачана к Мамуке, который все это время сидел за столом, молча кусая губы.
- Так, по глупости... Жена Дутуйи Центерадзе довела ее своими сплетнями до бешенства... - проговорил, не поднимая головы, Мамука.
- Ты мою жену не трожь, мерзавец! - крикнул Центерадзе.
Мамука встал, но Бачана опередил его:
- А теперь признавайтесь, кто же из вас хоть раз переспал с ней? Начни ты, Дуту!
Центерадзе встал. Он встал с намерением выгнать взашей этого наглеца, вздумавшего наводить здесь правопорядок, но Бачана воспринял движение милиционера как ответ на свой вопрос и, схватив торчавший в стойке нож, надвинулся на Центерадзе:
- Врешь ты, подлец, врешь! Трижды ты врывался к ней и трижды был изгнан с позором!.. Наглец и зазнайка ты, Дутуйя Центерадзе, и возвел на честную девушку напраслину лишь потому, что хотел похвастаться перед людьми!.. Прав я, дядя Зосим, или не прав?
- Прав, сынок, вот те крест! - ответил побледневший Зосим.
- А ты почем знаешь, болван?! - налетел на него Центерадзе. - Ты, что ли, сапоги с меня стаскивал?!
- Прав мальчик, люди, клянусь вам богом! - повторил Зосим.
- Подлый ты человек, Дутуйя Центерадзе! - бросил Бачана в лицо милиционеру, вложив в свои слова никогда прежде не испытанную силу.
- Убью, сопляк! Смотри, какие он здесь митинги устраивает! Обливает людей грязью! Кто я - представитель законной власти или мальчик на побегушках? - Схватившись за револьвер, Центерадзе угрожающе пошел на Бачану.
- Обезьяна ты, Дутуйя Центерадзе, вот кто! И плевал я на твой наган! - Бачана сам двинулся навстречу Центерадзе. Выбежавший из-за стойки Ласа встал между ними.
- Тогда я вам скажу, люди! - крикнул Бачана. - Я был вчера ночью у Тамары! Девушкой она пришла к нам и ушла от нас девушкой! Это истина, клянусь вам матерью!..
И вдруг в столовой раздался резкий звук удара, и неожиданно для всех Дуту Центерадзе навзничь опрокинулся на пол. Мамука Яшвили, потирая вспухшую от удара ладонь, подошел к Бачане и той же рукой погладил его по щеке.
- Хороший ты парень, сынок! Ступай себе домой, дальше им займусь я...
Бачана не спеша направился к двери...
9
На двадцать второй день профессор разрешил Бачане переворачиваться в постели. Теперь он мог лежать на боку, подперев голову рукой, и созерцать обоих соседей во всем их блеске. Затем ему назначили лечебную физкультуру, которая заключалась в том, что в течение двух недель он должен был сжимать и разжимать кулаки. Когда Бачаие позволили садиться - случилось это на двадцатый день после первой "амнистии", - в палату вошла девушка столь изумительной красоты, что Булика вдруг выронил из рук банку с мацони. Когда же этот ангел с иссиня-черными волосами и зелеными глазами присел на кровать Бачаны, отец Иорам перекрестился и воскликнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22