– Хорошо, милая, не трясись, хорошо.
Но стоило Жаккетте чуть-чуть расслабиться, тут же не замедлила возникнуть первая опасность.
К дамам приблизился человек в кардинальском одеянии.
«Ничего странного… – старалась успокоить себя Жаккетта, – это же Рим, тут кардиналов больше, чем на замковой кухне кастрюль. Подошел, и ладно, может, отойдет…»
Но после, короткой беседы с дамами кардинал ласково спросил ее:
– А как нашей юной гостье, почти всю жизнь проведшей за морем, понравился Рим?
У Жаккетты от страха пот потек по спине, но она тихо и ровно сказала:
– Рим красивый город, – надеясь, что этот исчерпывающий ответ закончит их беседу.
– Ты, дитя, наверное, никогда еще не видела столько храмов божьих? – не унимался кардинал. – Богомерзкие мечети вытеснили их в тех землях, где ты жила.
«Вот прицепился!» – обозлилась Жаккетта.
– Да, я не видела раньше столько храмов. Они больше похожи на творения ангелов, чем на работу людей, – с трудом, но справилась Жаккетта и с более длинной фразой.
– Наверное, нелегко быть христианкой в мусульманских землях? – продолжал допрос кардинал. – Просто удивительно, что твой шейх не обратил тебя в ислам.
«Да отвяжись ты!» – Жаккетте стало тоскливо. Похоже, кардинал собрался пытать ее до Страшного Суда.
– Я католичка, – только и вымолвила Жаккетта.
Жанна пришла ей на помощь.
– Да, ваше высокопреосвященство, остаться верной истинной вере в тех краях нелегко, но Господь не оставляет своих чад и в мусульманском плену. Госпожа Нарджис никогда не забывала свою веру и не расставалась с крестиком, подаренным ей матушкой.
Жаккетта неохотно предъявила кардиналу крест.
Подарок нубийца Абдуллы вызвал восхищение. Правда, баронессе показалось, что рубин, украшающий крест, формой, цветом и размером как-то очень ей знаком.
А Жанна довольно отметила, что его высокопреосвященство, приговаривая: «Действительно, чудо! Какой теплый розовый цвет, какая округлость форм!» – смотрит совсем не на восхитительный розовый жемчуг креста, именуемый «Золотая роза», нет, его взгляд точнехонько нацелен на полуобнаженную грудь Жаккетты, еле умещающуюся в тесном корсаже.
Глаза у его высокопреосвященства стали добрыми и ласковыми. А взгляд очень заботливым. Неся на лице печать высоких дум, его высокопреосвященство удалился.
Вечер продолжался, и от полной безнадежности Жаккетта неожиданно сделала небольшое открытие, облегчившее ей жизнь. Оказывается, когда уж совсем невмоготу, можно не отвечать на некоторые вопросы. Нужно лишь улыбнуться в ответ или печально вздохнуть.
Окрыленная открытием, Жаккетта улыбалась и вздыхала направо и налево. И постепенно забыла про свои страхи. Освоившись, она уже начала осторожно поглядывать по сторонам, соображая, когда же гостей будут кормить. Такой вечер, да без трапезы? Быть не может!
Баронесса отделилась от Жанны с Жаккеттой и, стоя у красивой мраморной статуи, вела оживленные переговоры с господином, одетым в роскошные, но мрачноватые одежды.
Это и был маркиз дю Моншов, шевалье де ла Грангренуйер де ла Жавель, благодетель, покровительствующий сбегающим из гаремов красавицам.
То, что к очаровательной госпоже Жанне присоединилась не менее очаровательная госпожа Нарджис, привело его просто в телячий восторг, и он дал баронессе рыцарское слово лично ввести обеих беглянок в Аквитанский отель графини де Монпеза в Ренне.
Таким образом, наиважнейшее дело было изящно улажено, и Жанна получила возможность добраться до дома.
В это время гостей, к радости Жаккетты, пригласили к столам.
На длинных дубовых столах, освещенных множеством белых восковых свечей, важно расположились на снежных скатертях все дары земель и морей щедрой Италии. Безопасность гостям гарантировало «змеиное дерево» работы нюрнбергских мастеров.
Жаккетте «змеиное дерево» показалось чудом из чудес: из позолоченного холмика поднимался вверх дивный серебряный цветок. В его чашечке сидела Дева Мария с Младенцем. Золотом блестели ее одежды и волосы. Покой Пресвятой Девы охранял у подножия цветка святой Георгий, поражавший змия. С другой стороны подножия мирно спал библейский старец. А с каждого лепестка свисала подвеска со змеиным зубом.
Это было прекрасное зрелище, но сама трапеза разочаровала Жаккетту до слез. Мало того, что еды на столах могло быть и побольше, так еще стоящий за спиной слуга лез явно не в свое дело, накладывая те кушанья и в том количестве, как сам считал нужным. На мнение госпожи Нарджис ему было откровенно начихать.
Жаккетте стало понятно, почему лица знатных дам печальные. Немудрено, при таких-то порядках! А тут еще ко всему прочему выяснилось, что с соседями по столу надлежит вести вежливую беседу… Это не поев-то как следует!!!
Окончательно потеряв робкую надежду на то, что жизнь начнет понемногу налаживаться, Жаккетта мрачно вооружилась вилкой и приступила к еде; Даже, факт, что сосед слева говорил только по-итальянски, не утешил ее.
Коварная вилка была в заговоре со слугой и все норовила промахнуться мимо намеченного кусочка;
Сосед справа заметил страдания Жаккетты и мягко спросил:
– Не сочтите за дерзость, госпожа Нарджис, но, видимо, при дворах мусульманских владык вилка не в почете? А чем же там едят?
– Кинжалом! – отрезала обиженная на весь, мир Жаккетта.
Жанна, хоть и сидела поодаль, услышала диалог и бросила на нее очень выразительный взгляд.
– Многие кушанья принято есть просто руками, – решила не злить госпожу Жаккетта. – А после еды руки омывают водой, в которую добавляют лепестки роз. Мой господин любил, чтобы ему воду подавали с ломтиками лимона.
– Безумно интересно! – с непонятным энтузиазмом воскликнул сосед справа. – Сколько народов – столько обычаев. Разрешите, милая госпожа Нарджис, если так можно выразится, поставить вам руку.
У Жаккетты чуть не вырвалось категорическое:
«Еще чего!» Но госпожа не сводила с нее глаз, и пришлось терпеть приставалу.
Он завладел ее кулачком, сжимающим вилку, разжал его и вложил коварный инструмент заново. Затем, не выпуская ладони Жаккетты из своей руки, принялся показывать, как удобнее цеплять кусочки мяса и овощей.
Сидящие поблизости кавалеры посматривали на эту идиллию с плохо скрываемой завистью.
– Видите, как прекрасно пошло у нас дело? – обрадовался сосед справа. – У вас очень музыкальные руки, вы, наверное, прекрасно играете на восточных инструментах.
– К сожалению, нет, – вздохнула Жаккетта, печально глядя на недосягаемую пищу на тарелке.
Что толку, что галантный кавалер научил вилку правильно держать, поесть-то все равно не дает!
– Девушка, которая играет на арабской лютне, должна еще и петь, – объяснила она, сама поражаясь, откуда взялись у нее такие правильные слова, – но меня играть и петь не учили. Я танцевала для господина любовные танцы перед тем, как он шел на женскую половину исполнять долг мужчины. Это позволяло ему быть на высоте.
В последних фразах, видимо, было что-то не то, потому что мужчины как-то заинтересованно замерли. Дамы же, наоборот, очень неодобрительно передернулись.
Кавалер Жаккетты тоже, насторожился и даже ослабил захват ее правой руки.
Воспользовавшись моментом, Жаккетта решительно вонзила вилку в мясо и засунула долгожданную еду в рот, клянясь в душе проглотить этот кусочек, даже если черти его из зубов будут рвать.
Жанна с легким ужасом смотрела на выходки своей Нарджис.
– Вам нравилось это занятие? – осторожно спросил сосед справа.
– Это интереснее, чем ткать коврики, – безмятежно ответила неторопливо прожевавшая мясо Жаккетта.
Кавалер не нашелся, что ответить, и Жаккетта получила возможность немного поесть.
Пока она ела, сосед справа немного пришел в себя и спросил:
– А вы видели, очаровательная госпожа Нарджис, местные состязания, именуемые багордо?
– Увы, не видела, – печально вздохнула Жаккетта.
– Тогда льщу себя надеждой, что увижу вас и госпожу де Монпеза завтра среди зрителей этого дивного зрелища.
Жаккетта улыбнулась.
Вечером того же дня посланник маркграфства Бранденбургского при папском дворе заносил в дневник впечатления дня:
«На вечере, данном господином и госпожой N, я имел удовольствие видеть дам, о которых много говорят теперь в здешнем обществе. Даже у самого черствого душой человека история бедствий в арабском плену отважной графини де Монпеза не может не вызвать сострадания и восхищения ее мужеством. Не менее трогательна судьба госпожи Нарджис, которая сегодня впервые появилась на публике. Французское дитя, воспитанное в мусульманской стране и взращенное для утех шейха, превратилось в очаровательнейшую девушку, в которой пленительно соединились лучшие качества восточных и западных прелестниц. Грация госпожи Нарджис бесподобна и неподражаема. Лишь девушка, с детства воспитанная на Востоке, способна придавать своим движениям столько прелести. Лань, серна, газель – вот слова, которые сам выговаривает восхищенный язык. Манеры госпожи Нарджис просты и безыскусны, как и подобает отпрыску благородного рода. Даже мусульманский плен не смог заглушить в ней то, что дается чистой кровью. А воспитание, полученное в условиях, увы, далеких от надлежащих ей по происхождению, придало поведению госпожи Нарджис легкую пикантность и непередаваемое очарование. Она положительно обворожила римское общество. В число поклонников госпожи Нарджис записался и скромный автор этих строк!»
Глава X
Жанна тоже получила приглашение на багордо. Но, в отличие от Жаккетты, она знала, что это такое.
На следующий день они конечно же оказались в числе зрителей состязания, на которое собрались практически все участники вчерашнего вечера.
Багордо проводилось за городом, слева от Аппиевой дороги. Великолепным ориентиром, указывающим на место его проведения, была громада башни Цецилии Метеллы – толстая, круглая махина, украшенная лишь резным мраморным фризом н фигурными, похожими на ласточкин хвост зубцами.
Мраморный фриз, словно девичий пояс, был надет на башню с рождения, когда она не была еще баронским бастионом, а служила усыпальницей Цецилии, дочери римского полководца Метелла. В двенадцатом веке очередной ее хозяин снабдил башню зубцами, недвусмысленно давая понять, что является приверженцем партии гибеллинов и готов стоять за германского императора горой. Что на этот счет думали сегодняшние ее владельцы, знали немногие. Века раздоров приучили людей не афишировать свои пристрастия и убеждения.
У подножия башни простиралось обширное ровное поле. Во времена древних римлян это был цирк, на котором проходили конные состязания. Со временем толстый слой земли покрыл арену, и теперь виднелась лишь каменная гряда, разделявшая ее пополам, да обелиск в центре гряды.
Вот вдоль этой гряды и было проложено поле для участников.
Под ободряющие крики публики великолепные всадники один за другим неслись во весь опор. Они были без лат и соперничали друг с другом яркими роскошными одеждами. Вились за спинами короткие, пышно украшенные плащи, развевались кудри.
Все вооружение участника составляли легкий шит и специальное копье без наконечника.
Каждый всадник, прикрываясь щитом и наклонив копье к земле, несся во весь опор, показывая все свое умение ездить легко и красиво. В конце возвышался массивный, прорвавший своим крутым боком земную кору валун. Всадник на скаку ломал об него копье. Летели обломки, торжествовали зрители.
Едва один участник достигал валуна, как на другом конце уже появлялся следующий.
Багордо походило на разноцветную праздничную карусель. Настроение и у всадников, и у жизнерадостной римской публики было солнечным и радостным.
– Да, это не похоже на наши турниры… – задумчиво сказала Жанна. – Совсем не похоже. Но как прекрасно…
– Согласна, – легко подтвердила баронесса. – Радость в чистом виде. Смотри, сюда спешат твои вчерашние кавалеры. Подождем их?
– Нет, не стоит. Ничего нового они не добавят, – отказалась Жанна. – А наша бесподобная Нарджис, боюсь, опять что-нибудь ляпнет.
И дамы удалились.
Для Жанны и Жаккетты это был последний день в Риме. Они покидали римскую карусель.
… Отправиться из Рима на все четыре стороны можно знаменитыми римскими дорогами, ибо двадцать девять дорог выходят из ворот Сервиевой стены, опоясывающей Рим.
В Геную, родину того генуэзского купца, что так мило скрасил Жанне путешествие от Родоса до Кипра попадают Аврелиевой дорогой. Она доводит путника до моря, от которого отступают, как кошка, боящаяся воды, величественные Альпы.
А там, ступив на Домициеву дорогу, огибающую Генуэзский залив Лигурийского моря, можно достичь мест, близ которых уже чувствуется дыхание Аквитании.
А можно устремиться на север Кассиевой дорогой, вечно полной паломников из французских и германских земель. Этот путь ведет через Ареццо, Луку и Пизу.
Самой старой римской дорогой считается Аппиева; она соединяет Рим с Капуей. Она, как и другие дороги – Салариева, Тибуртинская, Валериева, подбегающие к различным гаваням Адриатики, связывает центр с морем.
Римляне строили свои дороги на совесть. Через каждые пять-шесть миль (во всяком случае, у больших городов) для пешеходов были устроены каменные скамьи. Через восемнадцать – двадцать миль были сделаны каменные ступеньки для всадников. Они совпадают с древними маленькими станциями – mutationes. Через более длинные промежутки устроены большие станции – mansiones. Все сделано для того, чтобы по империи можно было передвигаться быстро и удобно.
Даже лихие времена и лихие народы, пронесшиеся над Западом за века после гибели античного мира, оказались почти не властны над римскими дорогами. Прямые и прочные, они пересекают горные и равнинные области Европы. На сотни миль тянутся пути, по которым ранее двигались легионы и когорты, обозы и гонцы, а теперь топчут их паломники и бродячий люд, едут по ним купцы, посольства, армии крупных и мелких государств. Дороги живут…
Пришло утро отъезда.
Рим привык ко многому, но даже его невозмутимых жителей поразил экипаж, который подал благодетель Жанны и Жаккетты к апартаментам баронессы. И размерами, и удобством он больше напоминал домик, поставленный на колеса. Колымаге матушки Жанны для дальних путешествий, которой она так гордилась, было до этого великолепия далеко.
После прощальных слез и вздохов девицы загрузились в поданный экипаж, который неспешно потянулся прочь из Рима.
Баронесса махала шарфиком с балкона.
Вереница экипажей и повозок удалялась по Аврелиевой дороге прочь от Рима. Путники ехали мимо кипарисов и беломраморных надгробий, оставляя позади раскинувшийся на холмах Вечный Город.
Ярко светило солнце, трещали в пыльной траве кузнечики.
Обоз покровителя двигался медленно, максимально соблюдая чувство собственного достоинства.
Неторопливо миновали акведук Траяна, исправно подающий воду в резервуары и фонтаны, оставили позади церковь и катакомбы святого Панкратия.
Любезный благодетель прислал человека справиться у дам, не хотят ли они посетить храм и могилу святого.
Жанна отказалась наотрез. Ведь, по преданиям, человека, солгавшего на могиле святого Панкратия, ждет неминуемая смерть. Так зачем же лишний раз рисковать и лезть на рожон?
И катакомбы Сан-Панкрацио остались позади.
Из всех транспортных средств, которыми девушкам приходилось пользоваться в их долгом путешествии из Аквитанского отеля, экипаж благодетеля был самым удобным и роскошным. Он был прост и уютен, так что можно было прекрасно в нем расположиться, даже не ощущая, что находишься в дороге.
Когда пейзаж за окном окончательно приобрел сельские черты, Жанна велела Жаккетте переодеться в восточные одежды, включая все цепочки и браслеты. Покровитель мог нагрянуть в любую минуту, и звезда гарема Нарджис должна быть в полной боевой готовности.
Она как в воду глядела.
Не успела Жаккетта прицепить последнюю сережку, как благодетель прибыл с визитом, дабы убедиться, что дамы разместились и обустроились на новом месте.
– Мое почтение, милые дамы! Приношу свои извинения за невольные неудобства и тряску. Строители дорог почему – то совсем не думают, что по ним придется ездить не только грубым солдатам, но и нежным красавицам!
– Ах, что вы, господин маркиз, нам очень удобно! – не сказала, а пропела Жадна. – Ваш экипаж в несколько раз больше той комнаты в Триполи, где мне пришлось провести множество неприятных часов. А госпожа Нарджис вообще поражена. В Ливии ей приходилось ездить в палатке на спине верблюда, а это куда менее удобный вид транспорта.
– Неужели? – впился взглядом в Жаккетту благодетель.
Восточный костюм ей очень шел, что было заметно по блеску глаз благодетеля.
– Да, шейх часто брал меня на охоту! – легко придала множественное число единственному событию Жаккетта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28