Анна прикрыла глаза. В памяти всплыла рука Эдуарда с занесенным хлыстом, она словно заново ощутила ослепляющую боль от ударов в спине и плечах.– Еще месяц назад я написала принцу Уэльскому. Он не ответил.– Нет, ответ прибыл. Письмо вашего супруга уже неделю хранится в ваших покоях в Вестминстере.– Почему же вы не захватили его?– Но ведь я был уверен, что вы вернетесь со мною в Лондон, миледи.– И это после того, как я отослала ни с чем стольких гонцов? Однако вы интриган, лорд Стэнли. Не отрицайте, вы хотели воспользоваться этим письмом как приманкой!В карих глазах барона вновь мелькнул дерзкий блеск.– Винюсь. Я действительно полагал, что письмо супруга, а вместе с ним и послание отца, что дожидается вас в Вестминстере, также послужат аргументами того, чтобы вы вернулись. Но прошу вас, ваше высочество: верьте мне, я вполне искренен, когда советую вам поторопиться в Лондон.Анна устало вздохнула. В душе у нее звучали слова, сказанные ею сегодня у гробницы Генриха IV: «Если сможешь – помешай мне!» Внезапно ей стало жутко. Ведь не прошло еще и трех часов с тех пор, как она произнесла эти дерзкие слова, – и все складывалось так, что она не сможет возвратиться во Францию. Стэнли между тем продолжал:– Вам нельзя сейчас все бросить и устремиться на континент. Больше всего это будет походить на трусливое бегство. К тому же, если мы не сумеем скрыть безумие короля, ваш отец останется в полном одиночестве. Кто встанет рядом с ним за дело сошедшего с ума монарха?Анна внезапно всхлипнула.– Господи, помоги моему отцу! Стэнли взял ее руки в свои.– Уповать на Бога вовсе не означает, что следует сидеть сложа руки.Анна опустила голову. «Если сможешь, помешай мне!» – звучало в ней. Да, все складывалось так, что ей не удастся свидеться с принцем Эдуардом. Она встала. Ее щеки, обрамленные волнами гладких каштановых волос, показались Стэнли мраморными, но глаза сверкали решимостью.– Я согласна, барон. Я буду сопровождать короля в столицу. Однако при первой же возможности уеду, чтобы умолить супруга поспешить в Англию. 12. Лондон показался Анне серым и призрачным. Сидя в седле, она зябко куталась в розовый шелковый плащ, глядя на крутые темные крыши предместья Саутворк, за которыми возвышался бесконечный лес шпилей и колоколен столицы. Все было зыбким и неустойчивым сквозь пелену моросящего дождя. Анна почувствовала, что ей вовсе не хочется въезжать в столицу. До Лондона они добрались на удивление быстро. Лорд Стэнли взял на себя все хлопоты по сопровождению их кортежа, и Анна решила, что еще ни разу ей не доводилось путешествовать с подобным комфортом. Казалось, барон не упустил ни одной мелочи. Он хорошо знал дорогу, заранее рассчитал, сколько миль они будут делать в день, дабы продвигаться достаточно быстро, однако не загоняя лошадей и не причиняя особых неудобств разместившемуся в закрытом паланкине королю.Барон заранее высылал вперед своих людей, и к их прибытию всегда уже был накрыт стол, растоплены камины, согрета вода и, если дело шло к ночи, приготовлены удобные постели. Для Генриха Ланкастера всегда отводилось отдельное помещение, куда он удалялся с Лэтимером, так что короля мало кто видел в дороге. Зато Анна все время была на виду, держась впереди кортежа рядом с бароном Стэнли. Поначалу, правда, она опасалась, что беременность не позволит ей чувствовать себя свободно в дороге, а лорд Стэнли что-то заподозрит, однако, к ее облегчению, все шло превосходно, она прекрасно ела, ощущала себя бодрой и лишь на особо тяжелых участках пути вдруг становилась на удивление осторожной.За время пути она сблизилась с бароном. Он подробно поведал ей, что происходит в столице, сообщив, что ее дядя-епископ неплохо справляется со своими обязанностями, а ее сестра сейчас пребывает в замке Тауэр, ибо, едва Джордж взялся править в Лондоне, он тут же решил, что особняк Савой более не соответствует его высокому положению, и предпочел переселиться в древнюю королевскую резиденцию. Сейчас он в отъезде, а его очаровательная жена по-прежнему в Тауэре, и не пожелает ли принцесса также обосноваться в стенах этой старой крепости, где они с королем чувствовали бы себя увереннее, чем в недостаточно укрепленном Вестминстере. Но Анна неожиданно возразила.– Боюсь, леди Изабелла сочтет это ущемлением ее в правах супруги второго протектора. К тому же Вестминстер гораздо более мне по сердцу, чем эта угрюмая крепость.Лорд Стэнли ответил, что путь к Тауэру короче, чем в Вестминстер, и они скорее смогли бы укрыть короля. Анна упрямо промолчала. Барон больше не настаивал, поняв, что не все ладно между дочерьми Ричарда Невиля и принцессу не удастся уговорить остаться под одним кровом с сестрой.Перед столицей они сделали остановку в замке Элтем, в семи милях от Лондона, где Стэнли предложил подготовиться к въезду в столицу, а заодно и дождаться сумерек, чтобы в полумраке не столь отчетливо виделось безумное, отсутствующее лицо Генриха.И вот они уже двигались по Саутворку. В воздухе чувствовался запах торфяной гари, навоза, нечистот – типичный дух предместий. Анна царственно восседала на своем Мираже, сбруя и упряжь которого были украшены серебряными колокольчиками, весело позванивавшими в такт поступи коня. Горячий иноходец то и дело вскидывал голову, фыркал, плясал, порываясь вперед, так что Стэнли приходилось держать его под уздцы, а Анне изо всех сил натягивать поводья, чтобы сдерживать и заставлять идти чинным шагом. Король ехал на смирном соловом мерине.Было решено, что в Лондон Генрих въедет верхом, ибо при въезде в Сити ему придется совершить церемонию принятия из рук лорда-мэра хрустального жезла. Это обстоятельство беспокоило всех, знавших о безумии Генриха, но уклониться можно было лишь в случае прибытия короля по реке.Однако Лэтимер предупредил, что Генрих панически боится воды и может начать буйствовать при виде речных волн. Сошлись на том, что поскольку Генрих абсолютно не мог править конем, то барон Стэнли, как лорд-камергер двора, будет идти впереди, ведя в поводу лошадей короля и принцессы.Анна покосилась на Генриха. Облачившись в серый бархат, он послушно держался за луку седла. В молодости он был неплохим наездником и сейчас машинально держался в седле. На голове короля была большая шляпа с широкой тульей и круглыми валиками полей, расшитых золотыми зубьями, наподобие короны. Шляпа, казалось, была чрезмерно тяжела – король сутулился, голова его клонилась, и было похоже, что он дремлет. Это всех устраивало.Дождь сеялся мелкий, как мука. Анна ежилась в прилипшем к плечам плаще. Ее одели как можно пышнее, чтобы отвлечь внимание от короля, а самым ярким в ее гардеробе оказался розовый легкий плащ. Несмотря на великолепие переливающихся складок, струящихся, покрывая круп коня едва ли не до земли, он оказался слишком легок, и Анна дрожала в нем как осиновый лист.В воздухе висела зыбкая мгла. Они медленно двигались среди темных деревянных домов Саутворка, а впереди шли лучники, освобождая кортежу дорогу. Анну поразило малолюдье. Не было обычно стекавшейся к приезду монарха толпы, лишь нищие жались к обочинам и клянчили милостыню. Но даже ремесленники не бросали работу, чтобы приветствовать кортеж венценосца. Кузнецы продолжали стучать молотами у горнов, лавочники толковали с клиентами у своих навесов, клерки пробегали мимо, верховые сторонились, хмуро поглядывая на процессию. Анна чувствовала кожей – Стэнли был прав, и в Лондоне вовсе не рады возвратившимся Ланкастерам.Они миновали прямоугольную готическую башню Саутворкского собора и по Лондонскому мосту, который никто не потрудился украсить к приезду монарха, пересекли Темзу. Далее начинался Сити. Уже совсем стемнело, но барон все еще не приказывал зажечь факелы, и поэтому встреча с лордом-мэром и его шерифами произошла в полусумраке. По традиции, король получил таким образом право на въезд в старейшую часть Лондона, и лорд-мэр, в знак того, что временно слагает свои полномочия, вручил монарху хрустальный, украшенный жемчугом жезл, сохранившийся еще с англосаксонских времен. Жезл вручался символически, и король тут же должен был его вернуть, но сейчас произошла заминка.Мэр стоял перед королем в своей роскошной пурпурной мантии, а король Генрих, казалось, по-прежнему продолжал дремать в седле. Вокруг послышался ропот, и Анна понудила Миража придвинуться боком к лошади короля и негромко приказала:– Бери!Генрих послушно принял жезл и так и остался сидеть с ним.– Государь, а теперь – верните.Король приподнял голову и стал рассматривать жезл. В это время кто-то зажег факел, его пламя заиграло на украшениях рукояти, и все увидели, с каким детским любопытством Генрих исследует блестящую регалию. Ропот стал громче. Мэр в недоумении протянул руки.– Отдай! – резко, словно псу, приказала Анна, и Генрих, вздрогнув, уронил жезл. Тот упал в грязь, вокруг загалдели.– Плохой знак! – слышалось в толпе. – Король уронил жезл Сити! Не долго ему властвовать здесь…Анна сжала зубы и пустила Миража вперед. Конь короля тронулся следом, направляясь вверх по склону в глубь города.Путь через Сити показался Анне бесконечным. Тем временем дождь усилился, короля пересадили в носилки, и они смогли двигаться гораздо быстрее. Полумрак города, шипение гаснущих под дождем факелов, стук закрываемых на ночь ставен, глухой не дружелюбный гул столицы – все это действовало на Анну удручающе.Горожане указывали на нее, толкуя насчет ее мокрого насквозь облачения и того, что король рядом с нею еще более жалок. Кто-то в толпе съязвил, что она-то хоть и хорошенькая, но всего лишь принцесса Ланкастеров, а вовсе не королева, и неизвестно, станет ли ею когда-либо.Выехав на Стрэнд, Анна пришпорила коня и галопом помчалась к Вестминстеру. За нею последовал весь кортеж, прохожие сторонились и чертыхались, когда их забрызгивали грязью.Во дворе Вестминстера царила суета. Епископ Невиль встретил принцессу на ступенях, широко раскрыв объятия.– Дитя мое, да ты промокла и вся дрожишь! Кто надоумил тебя в такую непогоду вырядиться в эту хламиду?Анна пробормотала сквозь зубы приветствие и, предоставив Стэнли и Лэтимеру позаботиться о короле, поспешила в свои покои.Важная Грэйс Блаун, выстроив придворных дам, собралась едва ли не речь произнести, когда Анна раздраженно ее оборвала:– Вы что, не видите, в каком я состоянии? Велите лучше принести сухую одежду, легкую закуску и подогретого вина с корицей.– Но разве вы не собираетесь отужинать в большом холле? Там уже все готово.Анна лишь вздохнула. Она была слишком утомлена. Единственное, чего она хотела, – добраться до постели.В огромном, выложенном изразцами камине полыхали сосновые бревна, уложенные высоко, как в погребальном костре. Анна сбросила плащ, потом сняла громоздкий головной убор с мехом, жемчугом и вуалью и облегченно встряхнула тяжелой гривой волос. Принесенное служанкой в чаше подогретое вино она несколько минут держала в руках, согревая озябшие пальцы, потом, обжигаясь, немного отпила, откусила от медового пирожка. На какой-то миг Анна расслабилась, глядя на огонь.«Я дома, – подумала она, глядя на мрачную роспись стен. – Я у себя. Это моя опочивальня».В покое было тихо. За витражами окон барабанил дождь, пучки свечей отражались в глянцевом полу, как в водах озера. От стен веяло холодом. Даже собак, которые обычно оживляли пустоту покоев, сегодня не было. Тускло мерцала позолота на мебели.И вдруг Анна остро почувствовала, это вовсе не ее дом, что она здесь чужая, как и везде, где ей приходилось останавливаться. Вокруг нее чужие лица, праздные, равнодушные, лицемерные. И постоянное одиночество и пустота.Ее отец, единственный, кто был ей защитой, всего себя посвятил борьбе за трон для Ланкастеров. Для Ланкастеров, которые даже не протянули ему руку помощи. Отец ее мужа безумен, со свекровью они враги, сестра предала ее, муж сестры стал изменником, а супруг… Она уже решила, как поступит с ним. Она солжет. Единственный огонек, что станет согревать ее жизнь, – дитя от возлюбленного. И она сохранит это дитя. Завтра же она потребует, чтобы начали приготовления к отъезду. Дорог каждый час!Анна внезапно вспомнила о письме Эдуарда, торопливо встала и подошла к резному секретеру. Писем, прошений и петиций накопилось больше, чем она ожидала, но из всей этой кипы она выбрала лишь два пергамента: с красной розой на сургуче от Эдуарда и с медведем – от отца. Письмо герцога Уорвика она решила прочесть первым и уже взялась было за печать, как вдруг ее охватил страх. Не приведи Господь, окажется, что отцу по-прежнему ничего не известно… Она знала, насколько Уорвик доверял Кларенсу, как хотел видеть в нем сына и союзника. Герцог мог сам связать себя по рукам и ногам – по словам барона Стэнли, он отправил Кларенса за помощью в Глостершир и Уилтишир, а также для того, чтобы договориться с лордом Пемброком, сторонником Алой Розы, который держал свои отряды в Уэльсе и обещал явиться по первому же зову Делателя Королей.Анна сломала печать, развернула свиток – и поразилась еще до того, как прочла хотя бы слово. Никогда в жизни Уорвик не писал столько. Обычно он ограничивался несколькими отрывистыми фразами. Это письмо было не таким.«Дитя мое, я полагаю, что ты получишь это послание уже будучи в Лондоне. Я мог бы отчитать тебя за упрямство и за то, что ты не внемлешь моим советам, а остаешься в Кентербери, в ту пору как вам с королем следует как можно скорее воротиться в столицу…»Руки Анны задрожали. Отец ничего не знал о безумии Генриха. Значит, и второе ее послание не достигло цели.Уорвик писал далее:«Но могу ли я журить мою девочку, когда сам выказал слабость и нарушил данное слово? Ты поймешь, о чем я пишу, но постарайся простить своего неразумного отца, моя принцесса. Бывают минуты, когда человеку слишком тяжело, когда он настолько несчастлив, что утрачивает власть над собой..Да, я нарушил слово, Уорвик изменил себе, но, как известно, arcus nimium tensus rumpitur Чересчур натянутая тетива лопается (лат.).

. Я не выдержал. Прости меня. Ведь если не ты, мой ангел, то кто же еще пожалеет старого, больного Атланта, раздавленного непомерной ношей».Анна читала, не узнавая отца. Словно бы не его рука начертала эти строки. Разве это он – сильный, никогда не жалующийся, никогда не доверяющий своих мыслей бумаге. Уорвик, составивший это послание, был совершенно другим человеком.«Прости меня, Анна, прости за то зло, что я причинил тебе, выдав за Эдуарда Ланкастера. Я хотел сделать тебя счастливой, могущественной, ослепительной. Мой план оказался постройкой на песке: твой муж – сущее ничтожество, ты несчастна, и я глубоко сомневаюсь в том, что Ланкастерам удастся удержать трон».Строки расплылись перед глазами принцессы. Не было ничего ужасней, чем сознание, что Уорвик заранее обрек себя на поражение, за которым не последует ничего, кроме смерти.«…Ты молода, но я чувствую в тебе ту силу, что пламенела и во мне во дни юности. Твоя сестра – а я люблю вас обеих, как частицы моего сердца, – никогда не приносила мне столько радости, сколько ты, Анна, и благослови тебя за это Господь. Горько сознавать, что я так ошибся, выдавая тебя замуж. Но я заклинаю тебя, дитя мое: что бы ни случилось, держись за Джорджа и Изабеллу, они твоя родня, и только они помогут тебе, а отнюдь не Ланкастеры, которым я в безумии своем отдал тебя.Прощай, Анна. Я не берусь предсказывать, что сулило нам провидение, но всегда помни, что твой отец до конца исполнил свой долг. Письмо это сожги. Надеюсь, это послание не слишком огорчило и встревожило тебя. Кто знает, может, мы еще свидимся, если Богу будет угодно.Храни тебя Иисус Христос и его Пречистая Дева, дитя мое, а я молюсь за тебя и Изабеллу, и, если смерть настигнет вашего старого отца, знайте: последние мои помыслы были о вас».Анна рыдала, как ребенок, от бессилия, нежности и ярости. Она не могла успокоиться и все прижимала к груди шуршащий пергаментный свиток.Скрипнула дверь. Анна была готова послать в ад любого, кто потревожил ее в столь поздний час, но оказалось, что-то ее пес – Соломон. Дог, словно приплясывая, пересек зал и, повиливая хвостом, стал кружить вокруг принцессы, тыкаясь мордой ей в лицо и колени. Анна невольно улыбнулась и погладила огромную голову пса.У Соломона были глаза разного цвета, именно это порой придавало его свирепой морде совершенно плутовское выражение. Он радостно заглядывал хозяйке в лицо, тихонько поскуливал, совал голову ей под руку, добиваясь ласки.– Ты лукавый бес, – улыбаясь сквозь слезы, сказала Анна, – но мне приятно, что хоть ты мне по-настоящему рад.Она вспомнила, что французский король Людовик, который любил окружать себя собаками, часто повторял, что лишь они одни могут быть верными друзьями – никогда не обманут и не предадут. Впрочем, сам он, что и говорить, вовсе не обладал этими достоинствами своих четвероногих друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44