– Поль решил записаться на факультет медицины по стопам Леи, – ни к чему сказал он.
На этот раз Винсен улыбнулся.
– Ты должен быть доволен?
– Если у него получится, то это будет четвертое поколение врачей…
– Значит, в будущем можно быть уверенным.
– Да, будущее, – задумчиво повторил Готье.
Две линии Морван и Морван-Мейер не разделились окончательно, ненависть Шарля и Эдуарда не коснулась их детей, Винсен и Ален сами смогли покончить со своей ссорой.
– Клара всегда говорила, что самое важное – это семья, – напомнил Винсен. – Ну вот, в конечном итоге, я думаю, она была права.
Они снова обменялись взглядами, уверенные, что поняли друг друга.
IX
Изнуренные жарой конца провансальского лета, они, наконец, вызвали рабочих, чтобы вырыть бассейн. Конечно, он не будет готов до конца каникул, но они не хотели переживать другое такое лето. После долгих обсуждений они выбрали место за домом, там, где был старый огород и где Клара, Мадлен и Юдифь выращивали овощи во время войны.
Оливковые деревья страдали от засухи, земля открывала повсюду громадные трещины. Беспомощные Ален и Виржиль поливали подножья деревьев капля за каплей, стараясь поддерживать корни влажными, но расход воды был ограничен. Речка высыхала.
Поль с помощью Лукаса и Леи делал все возможное, чтобы развлечь маленького Пьера, в то время, как Сирил и Тифани искали уединения все в своем счастье. Счастье, о котором Винсен попросил их пока не рассказывать всем, волнуясь за реакцию Виржиля, и предпочитал сообщить об их свадьбе по возвращении в Париж. С согласия Мари Эрве остался намного дольше, чем сначала рассчитывал. Он продолжал донимать вопросами Лею, каждый раз они вели осторожные разговоры, во время которых пытались познакомиться. Она мало-помалу привыкала к мысли, что у нее есть отец, в то время как он проявлял бесконечное терпение, чтобы добиться ее любви. Хотя он горько сожалел о том, что узнал свою дочь уже взрослой, он ни в чем не упрекал Мари, считая, что лучше смотреть в будущее, а не всесторонне обсуждать прошлое. Его предложение официально признать отцовство Леи было принято без энтузиазма, и он не настаивал, решив поговорить об этом позже. Им всем было нужно время, они это понимали и охотно склонялись перед судьбой.
Даниэль и София переживали, в свою очередь, бесконечный медовый месяц, в который они включили своих близнецов. В сорок лет Даниэль походил еще на молодого человека, и, будучи младшим из кузенов, иногда вел себя, как ребенок. Он часто всех смешил за столом, рассказывал анекдоты, ставил пластинки, иногда ужины продолжались до рассвета. Он сам установил с помощью нескольких удлинителей проигрыватель во дворике, без конца разговаривал с молодежью о джазе, музыке, которую особенно любил, потом вдруг ставил чертовский рок и учил новым акробатическим фигурам Лею, Тифани и даже Шанталь.
Только Беатрис умирала от скуки в этой семейной обстановке. Винсен ссылался на жару и избегал всякого контакта с ней ночью, но она не была дурочкой. Либо он не хотел рисковать зачать с ней ребенка, либо, правда, отстранился от нее. Эта мысль сводила ее с ума, не давала ей спать, мучила ее в течение дня. Чтобы вновь завоевать его, она носила смешные короткие шорты, облегающие рубашечки, которые оставляла слишком открытыми, каждый день придумывала новые прически, часами красилась. Как только она отправлялась в Эгальер, в Сен-Реми или Авиньон, все мужчины оборачивались на нее, в то время как муж по-прежнему ее не замечал. Так же как Тифани и Лукас, которые не удостаивали ее даже взгляда. Что касается Виржиля, он ее решительно избегал, возможно, чтобы не пожирать ее глазами, а может потому, что не мог ее простить. С другими членами семьи она сохраняла вежливые отношения, ни любви, ни близости, и чувство, что ее с трудом выносили, лишь усиливалось.
Однако Беатрис была искренней, она любила Винсена. Хотя и не была безразлична к роскоши, в которой он жил, она не стремилась к его деньгам. Просто он покорил ее с первой встречи и с тех пор не прекращал ее покорять. Она была все так же чувствительна к его взгляду, серьезному голосу, улыбке. И чем больше он хотел от нее удалиться, тем больше она его желала.
Это воскресенье в конце августа, такое же жаркое, как и предыдущие дни, проходило в немного мрачной обстановке из-за приближения отъезда. На следующий день те, кто уезжал в Париж, должны были собрать чемоданы, и мысль о разлуке никого не радовала. К тому же лето значительно сблизило братьев и кузенов. Ален и Винсен провели много времени вместе, как будто хотели наверстать все упущенные в обиде годы; Мари, расцветая, стала нежнее, Даниэль отныне чувствовал себя частью семьи, и Готье с облегчением понял, что может рассчитывать на солидарность клана в помощи Мадлен.
После долгой ленивой сиесты они собрались во дворике, как и каждый день после обеда, чтобы решить, что приготовить на ужин. Шанталь предложила устроить прощальный праздничный вечер и ушла вместе с Мари и Софией на кухню. Уязвленная тем, что ее снова отстранили, Беатрис предложила Винсену прогуляться, в чем он ей отказал, так как был увлечен разговором с Эрве по поводу судей и не имел никакого желания прерываться.
Беатрис одна вышла из дома в душный воздух парка. Каникулы были для нее полным провалом. Ей не удалось завоевать симпатии Мари, которая по-прежнему не предлагала ей места в конторе Морван-Мейер. Но что было того хуже, Винсен вел себя с ней, как с чужой.
Еще не дойдя до конца аллеи, она почувствовала, что вспотела. Пойти гулять было дурацкой идеей, ей лучше было остаться с другими и проявить интерес к обсуждению. В конечном счете, и она тоже могла говорить о праве! И вместо того чтобы пытаться завоевать Винсена, вести себя проще. Слушать его, мило взять его руку, а не делать ему вечные упреки. Он должен был устать от всех ее «Ты меня больше не любишь!», которые она ему бросала.
Дорожки плавились на солнце, и подошвы ее матерчатых туфель прилипали. Цикады вовсю стрекотали, поддерживаемые жужжанием мух, дышать было невозможно. Она срезала путь, пройдя через первый холм, и подошла к овчарне. Может, там был Виржиль, не откажет же он ей, по крайней мере, в стакане воды.
Огорченный, Жан-Реми посмотрел на итальянца, прежде чем дать ему войти. Говорливый молодой человек стал объяснять наполовину на итальянском, наполовину на французском причину своего импровизированного визита: путешествие по югу Франции, безумное желание снова увидеть своего друга художника. Только они не были друзьями, они познакомились в Венеции в прошлом году, и из-за момента слабости, который даже не продлился целую ночь, обаятельный Чензо считал, что имел право появиться без предупреждения.
Из глубины большой прохладной гостиной мельницы Ален увидел, как вошел молодой человек, рассказывая что-то и широко жестикулируя, следом за ним шел Жан-Реми. Он был не в своей тарелке и лишь пробормотал:
– Чензо, Ален…
Наступила короткая пауза, во время которой итальянец только кивнул головой.
– Кто это? – спросил Ален у Жана-Реми.
– Молодой художник. У нас общие знакомые в Венеции.
– Понятно…
Итальянец отправился к картинам, стоящим на мольбертах, и начал восхищаться. Ален поднялся, поставил стакан на столик.
– Ну, я вас оставлю.
– Почему? Подожди, он не останется. Жан-Реми сделал шаг к Чензо, но Ален его остановил, схватив за запястье.
– Нет, я тебя умоляю! Он наверно долго ехал, он, естественно, ждет, что ты его примешь.
Тон был холодным, почти циничным, и золотой взгляд Алена ожесточился. Чензо выбрал этот момент, чтобы подойти к ним и непринужденно взять Жана-Реми за шею, утверждая, что он гений.
– Он действительно тебя ценит! – констатировал Ален.
Он протянул руку молодому человеку и воспользовался этим, чтобы его рассмотреть. Красивый блондин лет двадцати пяти с опустошающей улыбкой, которая не оставляла никаких сомнений в его намереньях.
– Позабавьтесь, как следует, как художники, – вырвалось у Алена.
Прежде чем Жан-Реми смог отреагировать, он вышел. На улице он лишь бросил взгляд на кабриолет «Фиат» и взял велосипед, который был прислонен к стене.
– Ален!
Жан-Реми поймал его, пытаясь удержать или, по крайней мере, объясниться.
– Не глупи, куда ты едешь?
– Работать. И успокойся, я не буду закатывать тебе сцен, мы не в том возрасте. Он очень симпатичный, воспользуйся этим…
– Если ты мне дашь минуту, я выставлю его за дверь, я отправлю его туда, откуда он пришел. Я его не приглашал сюда.
– Сюда, конечно, нет. Но туда точно! Дай мне пройти, Жан.
– Ты вернешься на ужин?
– Нет.
– Когда я тебя снова увижу?
– Не знаю.
Мягким движением он сел на велосипед и удалился по пыльной дороге. Неподвижный Жан-Реми долго следил за ним взглядом. Он не тешил себя надеждами, Ален испарился на несколько дней, если не недель, он был на это способен, это было угнетающей перспективой. Уже некоторое время Ален, наконец, приходил на мельницу охотно и открыто, он даже оставлял сменные рубашки в платяном шкафу в ванной комнате и, казалось, почти решился на кусочек совместной жизни. Ничтожные победы, вырванные терпением, ибо Жан-Реми потратил годы на его приручение и никогда не был ни в чем уверен по поводу его. Только продолжал его любить.
– Твой друг ушел? Это я заставил его уйти?
На солнце Чензо, правда, был очень красив, очень желанен. Жан-Реми неестественно улыбнулся, спрашивая себя, что с ним делать. Отправлять его уже было ни к чему, но приглашать его на ужин составило бы ненужный риск.
– Я принес тебе мои последние серии эскизов, – сообщил молодой человек. – Я хотел узнать твое мнение, я могу их тебе показать? И потом, я умираю от жажды…
– Раздраженный его непринужденностью, Жан-Реми пожал плечами. Рисунки были только предлогом конечно, прелюдией к сцене обаяния, которому было сложно противостоять.
Чтобы успокоиться, Ален возвращался, делая крюк через красные скалы Антроконк, старые бокситовые карьеры, откуда он мог посмотреть на гору Ком. По дороге, пока он с трудом поднимался, он попробовал успокоиться. Это он держал Жана-Реми на расстоянии, это он был эпизодическим любовником, он всегда отказывался отдавать себе в этом отчет. То есть это не он должен был показывать ревность. Не ему надо было убегать из-за того, что какой-то юнец пренебрежительно отнесся к нему на его же территории.
Его территории? Нет, мельница не была его территорией, хотя он до настоящего момента этого не осознавал. Даже в Валлонге у него иногда создавалось впечатление, что он в гостях. Овчарня была его убежищем, но его настоящее место было, без сомнений, на земле, среди оливковых деревьев. Там он ничего не боялся и особенно вопросов, которые отказывался себе задавать.
Солнце должно было вот-вот скрыться за гребнем гор, день подходил к концу. Еще два месяца до сбора урожая, и есть еще надежда на несколько спасительных гроз. К счастью, деревья сопротивлялись лучше, чем можно было ожидать при такой невероятной засухе.
Приехав в овчарню, он поставил свой велосипед к каменной стенке и увидел, что дверь широко открыта. Внутри жужжали мухи, пчела билась о стекло, грязные стаканы были оставлены на столе, но ни следа Виржиля. Он огляделся в смутном волнении. В принципе, молодой человек не был неряшливым, наоборот, он старался не оставлять ни малейшего беспорядка с тех пор, как жил здесь. Что его заставило так резко уйти? Раздраженно Ален поставил стаканы в раковину, воспользовавшись этим, чтобы большими глотками попить из крана, выгнал насекомых и вышел, закрыв дверь на ключ. Так как у него оставалось немного времени до ужина, он решил вернуться в Валлонг пешком. Это был случай пройти через оливковую рощу и бросить еще один взгляд на плоды.
Он уже наполовину поднялся на холм, когда услышал первые крики. Кажется, это был сильный скандал. Резкий женский крик донесся до него, потом некоторое время было тихо, но он уже бросился к тропинке внизу. Он подсознательно уловил опасность, очень хорошо представляя, что в этих местах не могло быть случайных прохожих, которые ссорились. Он заметил сначала Тифани, которая снова кричала, потом Виржиля и Сирила, которые яростно сцепились друг с другом, как сумасшедшие. Еще до того как подошел Ален, они повалились на землю, продолжая обмениваться ударами. Они дрались не на шутку, с невероятной жестокостью, готовые убить друг друга.
– Остановитесь! – крикнул, подходя Ален.
Они поднялись, и Сирил хотел отойти, чтобы отдышаться, но Виржиль, разбушевавшись, бросился ему на спину и отбросил его на ствол оливкового дерева. Не дав ему ни секунды, он схватил его двумя руками за волосы и со всей силы ударил головой о дерево несколько раз. Сирил хрипло вскрикнул в тот момент, когда Ален обхватил, наконец, Виржиля и оттащил, прекращая драку. Тифани поспешила к Сирилу, который рухнул на землю.
– Успокойся! – приказал Ален Виржилю, который с яростью отбивался. – Если ты к нему приблизишься, я тебя уничтожу!
Он отпустил его и сел на колени около Сирила. Тот закрывал рукой лицо, кровь текла сквозь пальцы.
– Покажи, – тихо сказал Ален.
Тифани разрыдалась, когда Ален с осторожностью отвел руку молодого человека. На рану глаза было невозможно смотреть, верхняя бровь была разорвана до виска, без сомнений острой веткой, большой кусок которой еще торчал в радужной оболочке глаза.
– Сходи за Готье, скажи, чтобы он пригнал машину, надо его отвезти в больницу.
Она попыталась возразить, но он ее небрежно отослал.
– Поторопись, Тифани, я не могу туда идти, я не хочу оставлять их наедине.
Пока она бежала по тропинке, он повернулся к Виржилю. Некоторое время смотрел на него. Он все еще казался очень возбужденным, бледным от ярости, руки скрещены, однако взгляд Алена его смутил.
– Ты знал, что он сделал моей сестре ребенка? – бросил он твердым голосом.
Вместо того чтобы ответить, Ален сделал два шага в его сторону, вставая между ним и Сирилом, который еще был на земле, скрутившийся и трясущийся от озноба.
– Возвращайся в овчарню, Виржиль, – сквозь зубы приказал Ален.
– Нет! Дай нам это выяснить и покончить с этим! Ален подошел ближе и остановился прямо напротив Виржиля.
– Покончить с этим? Он не поднимется один, думаю, ты не представляешь себе в каком он состоянии… Сейчас же убирайся, я ни секунды больше не хочу тебя здесь видеть. Иди в овчарню и ни шагу оттуда.
Растерянный от серьезности его тона, Виржиль посмотрел на Алена, потом бросил взгляд в направлении Сирила. Он еще сомневался, когда Ален схватил его за воротник рубашки.
– Ты меня слышал?
Ален был единственным человеком, которому он соглашался подчиняться. Он отошел сначала на шаг назад, а затем развернулся и удалился. Тогда Ален обратился к молодому человеку, услышав, как тот стал бормотать неразборчивые слова.
Будучи хирургом, Готье удалось принять участие в операции, сделанной срочно, но он заранее знал, что это было безнадежно, каким бы ни был талант офтальмологов.
В зале ожидания, где они разместились, Ален и Винсен тщетно пытались успокоить Тифани. Тревога, горечь и ярость ее изменили, она не была уже воспитанной молодой девушкой, она резко стала женщиной, готовой пойти рассчитаться со своим братом.
Уже давно стемнело, когда Готье проводил ее к Сирилу, который просыпался и требовал ее.
– Ты не задаешь ему никаких вопросов и ни на что не отвечаешь, он немного одуревший, – объяснил он ей по дороге.
На пороге он повернулся к Алену и Винсену, и с виноватым видом отрицательно покачал головой. После того, как закрылась дверь, Винсен нагнулся вперед в кресле, поставив локти на колени, охватив голову руками, он был в состоянии полной растерянности. Долгое время все молчали, потом Ален положил ему руку на плечо, чтобы успокоить.
– Не отчаивайся, ты ничего не можешь сделать. Винсен глубоко вздохнул, прежде чем произнести глухим голосом:
– Его глаз потерян? Он останется таким? Наполовину слепым?
– Готье нам объяснит…
Ни один, ни другой не хотели говорить, они были еще в состоянии шока. Все время по дороге в Авиньон Готье держал голову Сирила на коленях, не давая ему двигаться или трогать рану. Молодому человеку доставало мужества, чтобы не кричать, хотя он ужасно мучился, и Ален мчался сломя голову. Рядом с водителем, но, повернувшись назад и смотря на Сирила, Винсен не сказал ни слова, даже не произнес имени Виржиля.
– Это придурошная Беатрис ему все рассказала! – вдруг вырвалось у него.
В приступе ярости Винсен разом поднялся и стал быстро ходить туда сюда.
– Я хотел, чтобы ты ему сказал после нашего отъезда. Он пережил бы кризис один, и мы избежали бы драмы. Но нет, ей надо было заговорить! Черт, у нее в голове опилки!
Удивленный Ален нахмурил брови, ничего не ответив. Винсен редко бывал агрессивен или вульгарен, он должен был быть вне себя, чтобы говорить о своей жене с таким презрением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33