— Каким образом? — удивленно спросил Рован.
— Не знаю. Жиль никогда не говорил об этом. На какое-то время он примирился с обстоятельствами, а затем ему взбрело в голову то, о чем вы знаете…
Рован молчал, глядя на огонь, наконец произнес:
— Я думаю о Теренсе. Он, случайно, не был ли в прошлом году королем турнира?
— Он и Алан разделили победу. — Она понимала, куда вели его мысли, но что поделаешь?
— Может, Жиль предлагал брату то, что и мне? А Терена отказался и как юный идеалист-идиот сказал Жилю нечто такое, что тот расценил это как угрозу?
— А Жиль убил его, чтобы заставить молчать?
— Или заставил драться на дуэли?
Она не смотрела ему в глаза.
— Я не знаю.
— Вы не знаете? — не поверил он ей.
— Мужчины, как правило, не объявляют женщинам о поединке. Какая разница? Я вам могу только сказать, что ваш брат был найден мертвым у озера. Как он там оказался, кто его убил и когда, на эти вопросы у меня нет ответов. И у кого-либо тоже.
— Если состоялась дуэль, то это была тайная встреча, без секундантов и врача. В противном случае его бы кто-то принес в дом, чтобы осмотреть рану. Из этого следует, что виновный в смерти — жалкий трус и убийца, если убежал и оставил там брата.
— Если это была дуэль, — повторила Кэтрин его слова.
— Да, — твердо ответил он, потом вскочил и ушел. В его движениях вдруг почувствовалось такое нетерпение, словно он ясно осознал свое тюремное заключение, и ему непременно нужно было действовать.
Кэтрин не удивилась этому порыву. Более удивительным было его долготерпение.
Какое-то время его не было. Она решила, что он обследовал башню в поисках выхода. Она слышала, как он бродил по комнатам, открывая и закрывая двери, ходил вверх-вниз по ступеням. Слышался какой-то грохот, глухие удары. И когда она, пройдя галерею, заглянула в оранжерею, то увидела его на стене под куполом, босиком карабкающегося по выступам и уже проделавшего полпути. Кэтрин не раздумывала.
— Что вы делаете? Вы же разобьетесь! — оглушительно закричала она, и ее голос эхом разнесся среди каменных стен.
Он повернул к ней голову, затем спрыгнул и приземлился, как кошка. Выпрямившись, он пошел к ней мягкой грациозной поступью хищника.
Его вид насторожил ее. Когда он подошел ближе, она отступила в сторону, ничего не сумев поделать с собой. Когда он это понял, то крепко сжал рот, и черты лица его как-то застыли, потом было хотел ей что-то объяснить, рассказать, но, наверное, передумал и стремительно прошел мимо.
К концу третьего дня он устал.
Он исследовал все, что мог: рамы купола были крепко впаяны в дерево и камень, все окна были слишком узки, огромная дверь не поддавалась никаким усилиям. Он все время спрашивал Дельфию об Омаре и посылал ему записки, чтобы поддержать его и отвлечь от горестных дум. Да и сам испытывал какое-то облегчение от того, что большинство из принесенного Дельфией было подсказано темнокожим великаном.
Он играл с Кэтрин в карты, в слова, чтобы хоть как-то ее развлечь. Он притворялся, что читает книги, которые нашел в библиотеке, а сам тайком наблюдал за ней, когда она в раздумье сидела или читала, или шила. Это продолжалось до тех пор, пока внезапно охватившая страсть и желание не посылали его вновь карабкаться по стенам.
Ничто не мешало ему размышлять и вспоминать. Ровану не хотелось думать о том, что Теренсу предлагались те же привилегии, но которых он не смог взять. Но он думал. Ему бы не хотелось вспоминать видение Кэтрин, появившейся со свечой в руках и в сорочке, но он вспоминал. Она была похожа на изваяние, окутанное золотом сияющих волос на фоне мерцания неяркого огня. Видение это было так сильно, что ему не хотелось ни двигаться, ни думать, чтобы не разрушить его.
Он хотел ее так, как мало чего хотел в своей жизни. Иногда ему казалось, что у него вот-вот остановится дыхание, разорвется сердце, что воля и сила духа сломлены настолько, что он уже ни на что не годен.
Позже он сидел рядом с Кэтрин, стараясь поддержать разговор и не смотреть на ее нежно-розовую грудь, просвечивающую сквозь тонкий муслин ночной сорочки, не столько защищавшей ее тело, сколько возбуждавшей его воображение. У нее не было большого зеркала, только маленькое, четырехугольное, висевшее на стене в туалетной. И она не видела себя и не знала, как мало скрывала ее одежда от его глаз, в чем был, по его мнению, своеобразный шарм.
Он делал все, что мог, чтобы соблюдать дистанцию между ними, держался от нее как можно дальше, старался уставать, насколько это было возможно в их тюрьме. Его раздражало, что, когда он подходил к ней, она отскакивала и паниковала, но в то же время нельзя было обвинять ее — на то были причины личного плана.
Так дальше не могло продолжаться — Жиль Каслрай был очень даже не глупым человеком.
Но выход был. Только вся проблема в том, чтобы Кэтрин увидела в нем смысл. Если бы она захотела его выслушать и подумала о том, что он-то как раз и не будет иметь ни в чем преимущества.
Не в первый раз эгоизм и благоразумие пойдут рука об руку, не в первый раз мужчина попытается уговорить женщину сделать то, что он хочет, зная, что это не будет иметь ничего общего с благополучием их обоих.
Глава 12
Что-то в его поведении испугало Кэтрин в тот вечер. Он как будто принял какое-то решение, придавшее уверенность чертам его лица, сердцу, а может быть, и душе. Во время обеда она сидела напротив и из-под ресниц наблюдала за ним. Ей очень хотелось спросить, что случилось, но что-то удерживало. Нет, не страх, а подозрение, от которого ей было не по себе, подсказывало ей, чем он был встревожен.
Это была она. Из-за нее он попал в ловушку и был впутан в странную аферу. Из-за нее его могли изувечить и лишить жизни. Ему надоело ее постоянное присутствие, из-за чего он был лишен возможности побыть в одиночестве. Ему хотелось бы избавиться от нее и уехать из Аркадии, но несвобода действий подняла в нем волну раздражения, за что, конечно, его нельзя винить, но и спрашивать об этом она ни за что не станет. Ей не хотелось слушать его объяснения, а правду он, конечно, ей не скажет.
Рован кончил обедать, откинулся в кресле, ел орехи, запивая их бургундским. Огонь камина отражался в его фужере. Время от времени он поглядывал на нее: ее лицо, плечи, вырез ночной сорочки, волосы, падавшие на мягкую шерстяную шаль. Он таинственно смотрел на нее своими темными глазами, увлеченный мыслями, казалось, требовавшими его полного внимания.
Кэтрин очень хотела, чтобы он хоть что-то произнес, и сама пыталась придумать какую-нибудь тему для разговора, чтобы снять напряжение, сковавшее их обоих. Сначала он крошил своими сильными руками орехи, треск которых бросал ее в дрожь, потом уставился немигающими глазами на растущую гору скорлупы. Тишину нарушал только треск дров в камине и щелканье орехов. Ей вдруг захотелось вскочить и убежать из комнаты, но она только позволила себе поднять на него глаза.
Рован допил вино, поставил стакан, собрал шелуху со стола и бросил ее в огонь.
— Если так и дальше будет продолжаться, то мы к их приезду или станем идиотами, или убьем друг друга, — напряженно произнес он.
— Мне кажется естественным, что мы должны раздражать друг друга.
— Раздражать? Вы интригуете меня, я благоговею перед вашим самообладанием. Ваша уклончивость, не говоря уже о вашей нежной, как жемчуг, коже, доводит меня до сумасшествия. Но вы не раздражаете меня.
Конечно, из-за их заточения в башне он дошел до точки. Она сказала:
— Нужно потерпеть еще только несколько дней.
— Слишком много. Для женщины и мужчины, запертых вместе в состоянии, близком к совершенно раздетому, — это дьвольское испытание для нервов и воли.
— Так и задумывалось.
Он горько улыбнулся.
— Кругом рай: тут и предательство, и рождение ребенка, и в конце запланированное наказание. Да. Расскажите-ка мне еще раз, почему мы должны следовать нашему заговору, задуманной мести?
Наверное, он выпил лишнего за обедом, а она не заметила. Кэтрин положила вилку, вытерла рот салфеткой и сложила руки на столе.
— Что вы такое говорите? — спросила она, поджав губы.
Он долго рассматривал ее, прежде чем ответить.
— Цель всей этой шарады, с точки зрения вашего мужа, — наследник. Ради нее он разрешает вам тщательно контролируемый эпизод неверности с мужчиной, которого он сам выбрал. Нет, не разрешает, он настаивает на этом. Вы скажете, что он заслуживает того, чтобы быть разочарованным?
— Это мое окончательное решение. — Кэтрин крепче сжала руки.
— И мое… — согласился Рован. — Жаль только, что для нас не существует более сильного метода неповиновения. Очень горько, что приходится не только сопротивляться планам вашего мужа, но и, по крайней мере, я должен сопротивляться неистовому желанию, равного которому я никогда не испытывал.
Кэтрин вдруг увидела, какие изумрудные у него глаза. Он сидел расслабленно, вытянув вперед свою длинную ногу. Рубашка открывала мощную мускулистую грудь и твердый живот. Голова его лежала на спинке, а руки — на подлокотниках кресла. Темные густые волосы были в живописном беспорядке. Картина усталой праздности была испорчена крепко сжатым ртом и напряжением, которое исходило от него и витало в воздухе.
— Желание, — прошептала она.
— Вы, конечно, знали об этом.
Она знала. Но в то же время думала, что в нем, желании, очень мало личного. От Дельфии, да и от Мюзетты она часто слышала, что мужчины имеют слабость желать любую, сколько-нибудь хорошенькую женщину. А здесь, видимо, что-то другое. Она облизала пересохшие губы.
— Вы бы сейчас так не говорили, надеюсь, если бы я раньше по недомыслию не упомянула это слово.
— Оно, до некоторой степени, дало мне мужество говорить. Тогда позвольте мне собрать его остатки и спросить: есть ли у вас возражения насчет того, чтобы отплатить вашему мужу за то, что он с нами сделал?
— Вы имеете в виду… — начала она и не смогла сложить в слова то, о чем догадалась.
— Я предлагаю, — мягко продолжал он, — поменяться ролями и позволить себе радость любви и измены. И отказаться от роли заложников под чутким присмотром вашего мужа.
— Почему я должна хотеть этого?
— Каслрай вовсе не жаждал вверять вас мне, это бы, думаю, оскорбляло его чувство собственника. Скажите мне правду, неужели это не даст вам чувство удовлетворения?
— Я поклялась…
— Вы поклялись не быть в роли кобылы. Я не думаю, что вы давали обет оставаться невинной всю жизнь только потому, что ваш муж неспособен изменить это состояние. А то, что вы выберете для себя, исходя из собственных желаний, совсем другое дело.
— Удобный аргумент, не лравда ли? — спросила она, глядя на огонь в камине.
— Вы, конечно, думаете, что я убеждаю вас только ради себя? Может, вы и правы. Мне хотелось бы верить, что я исхожу из того, что вы лишены радостей супружеской постели, и из необходимости поставить на место вашего мужа. А правда такова, что я медленно схожу с ума от желания прикоснуться к вам. И неужели это не может стать сладкой местью?
Кэтрин чувствовала, как гулко бьется в тишине ее сердце. Там, в душе, она неожиданно согласилась, и вдруг неистово захотела освободиться от своей двусмысленной девственности, в то же время отплатить Жилю за унижение, которому она подверглась за эти несколько дней. Но как она могла выразить свои мысли словами и одновременно оставаться леди?
Он ждал ее ответа. Тщательно подбирая слова, она произнесла:
— В любом случае, я думаю, невозможно сказать с уверенностью: будет ребенок или нет?
Он покачал головой.
— Если я скажу вам, как и что нужно делать, можно ли мне надеяться на перемену в наших отношениях?
— Я… можно, — очень тихо решилась она произнести эти слова.
Рован посмотрел на нее и кивнул, — В Аравии и даже еще дальше — в Персии и Индии — существует свод законов о любви, называемый тантризмом или исмаком. Некоторые относятся к нему, как к религии, поклоняясь принципам женского и мужского начал. В античных храмах и на могилах сохранились цветные рисунки, на которых мужчины и женщины занимаются любовными играми. А другие называют это методом пролонгированной любви. Основным аспектом метода является правило самоконтроля, обязательного для мужчины. Партнер не допускает выброса спермы. Вы понимаете, о чем я говорю?
Кэтрин не смотрела на него, залившись краской, но, тем не менее, она была достаточно знакома с поведением лошадей и некоторой стороной жизни слуг, чтобы понять его объяснение. Поэтому она и сказала:
— Да. Думаю, что да.
— Арабские женщины презирают тех мужчин, у которых отсутствует это умение. То же мне говорили бедуины в Аравийской пустыне. Те, кто не умеет должным образом обращаться с женщиной, не только лишает ее удовольствия, но и подвергает опасности ее жизнь, заставляя часто рожать детей, а ведь они ведут кочевой образ жизни. Если он хочет, чтобы его уважали, он обязан научиться не допускать собственного быстрого удовлетворения, гарантировать женщине безопасность и продлить обоюдный экстаз. Более того, ислам разрешает мужчине иметь четырех жен и даже любовниц, считая необходимым для него сохранять свои жизненные соки, которые отождествляются с мужской силой. И все это для того, чтобы удовлетворить всех жен. Могу сказать, что эта концепция заинтриговывает и что меня обучили этому.
Медленно, коварно, словно яд, жар слов проникал в Кэтрин. Она попыталась бороться с ним, но напрасно, он захватил ее всю, от головы до ног, и сконцентрировался где-то внизу. Кожа покрылась испариной, ее всю заколотило, и ей вдруг страстно захотелось, чтобы он обнял ее.
Она как-то по-новому посмотрела на сидящего напротив мужчину. Он выглядел, конечно, так же: очарование было в линиях его носа, форме рта, длинных пальцах, его высоком росте и естественности поведения. Перемена произошла в ней. Она поняла это, но не противилась и не была уверена, хочет ли она противостоять новым ощущениям. Наконец она сказала:
— Если вы жертвуете своим удовольствием, в чем же ваш выигрыш, чего вы добиваетесь?
— Форма удовольствия очень переменчива, оно не исчезает, мужчина тоже пребывает как бы в раю, но по-другому. А какое удовлетворение получаю я? У меня будете вы, плюс успокоение, какое мы можем иметь в нашей золотой клетке.
— Временный рай, — задумчиво откликнулась она.
Его взгляд встревожился.
— А какой еще, по-вашему, может быть?
Наступила напряженная тишина. Кэтрин подумала, что Рован де Блан объяснил ей свои побуждения и эмоции. Но он не обратился к ней ни с каким предложением. Теперь она должна откликнуться. Она должна решить, чего хочет и что дальше делать с их отношениями. Можно ли верить тому, что он рассказал? Она раньше не слышала об этой удивительной концепции, хотя женщины ее круга шептались о каких-то грубых приспособлениях для предотвращения нежелательных последствий.
У нее не было причины сомневаться в его словах. Ею также овладело новое чувство — уходят время и возможность. Никогда не возвратится эта изоляция с человеком, которого она могла бы уважать и который окружил бы ее новыми, доселе неведомыми эмоциями. Она ведь может никогда не узнать, что же такое на самом деле любовь мужчины и женщины.
Теперь она уже не представляла, как можно не востребовать это смятение, желание, которое недавно в ней поселилось. К тому же именно Жиль санкционировал их союз. Ведь так? А вообще, можно ли сравнить ее хваленую честь, которой она так гордилась, с долгими и пустыми годами впереди?
Слова. Как ей найти слова, как сказать ему, что она согласна, но все равно чувствует себя предательницей, так как все время была хорошей и сознательной женой, чувствовала себя леди и уже не могла быть иной? В отчаянии она открыла было рот, но не смогла выдавить из себя ни звука, вдруг в один миг став такой несчастной.
Рован долго наблюдал за ней, казалось, он даже боялся дышать, а потом в его лице вдруг что-то изменилось, он как-то весь собрался, отодвинул в сторону стол и встал перед Кэтрин на колени. Он взял ее холодные руки в свои и приложил к груди.
— Дорогая, не нужно мучить себя, не будем все усложнять, пусть все идет по-прежнему.
Она застыла перед ним. Потом с трудом покачала головой, а в глазах появились слезы и медленно потекли по щекам.
— Нет? Тогда позволь мне показать тебе первые движения любовной игры. Если в любой момент ты решишь остановиться, только скажи мне, и сразу же все прекратится, и никаких вопросов, сетований, извинений и обвинений.
— И никакой боли? — Она имела в виду не физическую, а душевную, хотя знала, что он понял ее.
— Ах, да. Боль — это цена, которую мы платим за наши поиски радости.
Он повернул ее руки ладонями вверх и припал к ним губами. Она почувствовала тепло его губ, языка и хотела сжать руки в кулачки, но он опять разжал их, покрыл поцелуями места, где бился пульс, потом запястья, потом голубые жилки на руках, хрупких и нежных локтях. Он положил затем обе ладони себе на грудь, взял ее за локти и притянул к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29