Разве не так? Разве он не является одним из людей Лафитта? И если вы ищете виновного, обращайтесь к Лафитту!
— Лафитт ничего не знает о связях Гамби с вашим отцом, о той информации, которую он предоставляет Гамби, когда американские торговые суда идут с ценным грузом, который не следует упустить. Лафитт никогда бы не позволил грабить эти суда.
— Да это просто безумие! Если бы Гамби действительно нападал на американские торговые суда, оставшиеся в живых люди сразу же заявили бы об этом преступлении.
Лицо Рогана потемнело.
— В живых никого не остается.
— Не понимаю.
— Я хочу сказать, что при каждом нападении Гамби проявляет такую осторожность, что не остается никого, кто мог бы рассказать о случившемся. Он делает все, чтобы и само разграбленное судно больше никто не увидел.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что под руководством Гамби совершается массовое убийство… систематическое убийство каждого оставшегося в живых моряка и затопление кораблей.
— Нет. — Габриэль покачала головой. — Я вам не верю! Мой отец не смог бы принимать участие в такой жестокости. Раз нет свидетелей, почему вы считаете, что мой отец… или хотя бы Гамби несет эту ответственность?
— Да, живых свидетелей не осталось ни одного, за исключением моего первого помощника и меня.
Габриэль помолчала, стараясь сохранить самообладание.
— Это какая-то ошибка… и не иначе! — Она резко повернулась. — Мой отец никогда не выдал бы своих соотечественников пиратам. Какие у него для этого могли быть причины? Он богат, уважаем, пользуется доверием губернатора Клейборна! Роган не ответил.
— Зачем? Зачем ему делать все это?
Колючий взгляд Рогана будто впился в ее кожу:
— Вы знаете своего отца лучше меня…
Эти слова на мгновение заронили сомнение в ее душу. Она бросилась к Рогану и, вся дрожа, остановилась всего в дюйме от его мощной фигуры.
— Как… как я могу хоть на мгновение поверить… — Эмоции захлестнули Габриэль, у нее оборвался голос, но затем она продолжила: — Вы просто лжец! Мой отец не виновен в том, в чем вы его обвиняете!
— Виновен.
— Нет!
Почувствовав бесполезность дальнейших споров, Габриэль перевела дыхание.
— Ваши утверждения можно проверить достаточно легко. Раз отец здесь, позвольте мне высказать эти обвинения прямо ему в лицо.
Роган помолчал, а потом своим низким голосом ответил:
— Вы действительно считаете меня полным идиотом?
Габриэль уже не могла остановиться:
— Если отец появился на Гранде-Терре, то вовсе не потому, что он заодно с Гамби и Лафиттом. Он приехал сюда, догадываясь, что я где-то здесь, и намерен освободить меня!
Роган промолчал.
— Что вы собираетесь делать? — воскликнула Габриэль.
Вопрос повис в воздухе.
Что же ей делать?
Клариса мерила шагами спальню, а бесконечная вереница вопросов вертелась у нее в голове. Она взглянула на часы, и сердце замерло. Было одиннадцать. Посыльный мадам отправляется на Гранде-Терре в полдень.
Нет, Пуантро не мог догадаться, что Роган и Рапас — одно и то же лицо. В течение многих лет Рогану удавалось сохранять свою тайну, и не могло ничего случиться, что изменило бы эти обстоятельства.
Вполне возможно, что Пуантро отправился вовсе не на Гранде-Терре, как они предположили. В этом случае письмо Рапасу, переданное через посыльного мадам, вызовет ненужные беспокойства. Может ли она быть уверена, что этот посыльный заслуживает доверия и не передаст ее письмо Лафитту?
Слезы брызнули из глаз Кларисы. Что делать? Стук в дверь вызвал испуг, и она застыла в недоумении. Постучали еще раз.
— Клариса…
Услышав голос Пьера, она закрыла глаза, а затем промокнула выступившие слезы.
— Pardon, Пьер. Я не очень хорошо чувствую себя сегодня. Может, вы извините меня и придете попозже.
После короткого молчания Пьер заговорил, но тоном, которого она никогда прежде не слышала:
— Клариса, откройте дверь!
— Пьер, s'il vous plait…
— Откройте дверь!
Не желая привлекать внимание окружающих к тому, что Пьер так громко взывает к ней за дверью в коридоре, Клариса еще раз промокнула глаза, а затем повернула ключ.
Пьер молча вошел и тут же закрыл за собой дверь. От гнева у него слегка подергивалось левое веко. Он повернулся к ней и сказал:
— Я так и знал — вы плачете.
— Нет, нет. Это ничего. — Клариса изобразила улыбку. — Обычные женские слабости. Время от времени такое случается. Час-другой, и со мной все будет в порядке.
— Клариса… mon amour…
Пьер взял ее за плечи. Гнев его испарился, когда он прошептал:
— Клариса, вам не надо притворяться со мной. Я вижу, что-то случилось.
— Non, ничего!
Пьер убрал прядь волос с ее щеки, и Клариса ощутила нежность, исходящую от его руки. Она увидела, как в глазах Пьера промелькнула боль, когда он прошептал:
— Знайте, что бы ни случилось, вы всегда можете довериться мне.
Клариса отрицательно покачала головой:
— Мне нечего вам сказать!
— Non… mon amour… s'il vous plait, больше не расстраивайтесь. — Он обнял Кларису, и ей стало немного уютнее. — Я не буду больше домогаться с вопросами, только попрошу кое-что мне пообещать…
Он несколько отстранился, чтобы видеть ее глаза, и, помолчав, продолжил:
— Если когда-нибудь вам что-либо понадобится, вы придете ко мне и обратитесь с просьбой о помощи.
— Ноя…
— Обещайте, Клариса.
— Пьер…
— Обещайте мне. Я хочу услышать, как вы произнесете, что придете ко мне, если вам что-нибудь будет нужно.
Милый Пьер… У Кларисы разрывалось сердце. Она, конечно, не заслуживала, чтобы такой добрый и щедрый человек любил ее. Она не могла ошибиться в его чувстве, но ее сердце принадлежало другому.
— Клариса, дайте обещание, ради покоя моей души, если не вашей.
Клариса посмотрела в карие глаза, так преданно устремленные на нее, и прошептала:
— Обещаю. Ради покоя вашей души.
— А что с вашей душой, ma cherie?
Сама удивившись вырвавшимся словам, Клариса прошептала:
— Для меня просто подарок — знать, что я могу положиться на вас, если мне будет нужно.
— А ваше волнение сейчас?
Клариса не знала, что ответить. Правда заключалась в том, что она ничего не могла сделать, чтобы помочь своему любимому Рогану и милому Бертрану, не рискуя подвергнуть их еще большей опасности. Ничего… только молиться.
Пьер был явно обеспокоен. К своему удивлению, она смогла улыбнуться.
— А сейчас я попрошу вас об одной вещи.
— Все, что угодно.
— Не найдете ли вы коляску, пока я буду одеваться? Я хочу поехать в собор.
Он кивнул:
— Коляска будет ждать.
Oui, она могла только молиться…
Да, что же он собирается делать?
Вопрос, заданный Габриэль, повис в тишине каюты. Присутствие Пуантро на Гранде-Терре настолько потрясло Рогана, что он временно утратил способность логически мыслить. Опасность его положения сделалась вдруг как никогда острой.
Годы, посвященные разработке плана, сведения о зверских убийствах американских моряков, вопли умирающих, не дававшие ему покоя, — все это вновь всплыло в памяти Рогана. Встреча с Пуантро стала критическим моментом — под угрозой было восстановление справедливости, которого он добивался. В то же время страдание в чистых серых глазах, недоуменно смотревших на него, заставляло переворачиваться душу Рогана.
Он проклинал судьбу, которая посылала ему новые испытания. Внутри все кипело, и боль отразилась в его голосе, когда он ответил:
— В настоящий момент я ничего не намерен делать.
— Ничего?..
— Бертран отправился на Гранде-Терре. Он должен узнать причину визита вашего отца.
— А потом?
— А потом мы посмотрим.
Тревога Габриэль усилилась.
— Вы… вы не причините отцу зла?
— Причинить ему зло? — Роган не смог сдержать презрительную ухмылку.
— Вы не нанесете ему физических увечий?
— Если бы мои намерения состояли в этом, я мог бы это сделать давным-давно.
— Каковы же ваши намерения?
— Добиться справедливости, мадемуазель!
— Но…
Поняв, что накал эмоций на пределе и дальнейшие колебания приведут его к неразумному поступку, так как стоящая перед ним красивая юная девушка готова вымаливать жизнь человека, которого он поклялся уничтожить, Роган повернулся и вышел из каюты, резко хлопнув дверью.
Он исчез в одно мгновение, оставив Габриэль в полной растерянности. Роган понимал, что впервые в жизни он спасовал перед лицом опасности.
Рубин и кобальт витражей, запах горящих свечей, благостные лица святых, мир и покой над всем… Кафедральный собор был пуст, скамьи красного дерева свободны, кроме двух мест…
Клариса застыла, преклонив голову, только ее губы беззвучно творили молитву… Сидящий рядом с ней Пьер тоже молчал, но не молитвой были заняты его мысли — он наблюдал за Кларисой и не мог оторвать взор от ее несравненной красоты. Головка с искусно уложенными светлыми волосами, покрытая черными кружевами, напомнила ему виденные в Европе картины великих мастеров. Припомнился также момент, когда Клариса появилась на улице перед заведением мадам, где он ждал ее в коляске. Пьер прежде никогда не видел Кларису такой: одетая в строгое темное платье с высоким воротником и в изящной мантилье, каким-то образом подчеркивавшей невинность ее души, она вызвала в нем чувства, каких раньше он никогда не испытывал.
Клариса Бушар… куртизанка? Non. Он всегда знал, что под маской, которую Клариса выставляла напоказ обществу, скрывается ее подлинное лицо. Он чувствовал, что настоящей Кларисы ее профессия не коснулась.
Тем не менее Пьер не представлял, как глубоко будет тронуто его сердце, когда эта женщина окончательно раскроется перед ним и ему выпадет счастье познать ее до конца.
Пьер опустился на колени рядом с Кларисой. Она вовсе не стремилась к тому, чтобы он сопровождал ее в собор. По известной причине она боялась за мужчину, которого любила. Клариса не хотела, чтобы Пьер находился рядом, когда она будет молиться за своего любимого, но в нем проснулась знакомая ревность, когда он посмотрел ей в глаза и все в них прочел.
Однако ревность делала Пьера все более решительным. Он знал, что нужен в данный момент Кларисе — понимала она это или нет. И он намерен был доказать ей это. Он убедит ее в своей любви так, как не могут передать никакие слова, и будет надеяться, что в один прекрасный день она полюбит его, как никогда не любила этого неизвестного мужчину.
Клариса подняла глаза. Ее щеки были мокрыми от слез. Сострадание охватило Пьера, и его рука крепко прижала ее к себе…
В этот момент он произносил свою безмолвную молитву.
— Я не знаю такого человека.
Несколько коротких фраз, произнесенных Лафиттом по-английски с сильным акцентом, повисли в тишине. Пуантро молча разглядывал на удивление молодого француза. Лафитт, сидя напротив него на стуле, обтянутом роскошной материей, с хрустальным бокалом у рта, являл собой воплощение европейской элегантности, что невозможно было отрицать. Пуантро понимал, что весь этот блеск был рассчитан на то, чтобы подчеркнуть его собственный неряшливый вид.
Терпение Пуантро было на пределе. Он скоро понял, что Лафитт дурачит его якобы любезной встречей. Забота слуг Лафитта о комфорте высокого гостя, бокал, который уже дважды был наполнен коньяком, несколько смен подносов с соблазнительными деликатесами — все было рассчитано, чтобы попусту тянуть время и заставить его поволноваться. Таким образом Лафитт избавил себя от необходимости что-либо говорить, оттягивая время и точно контролируя ситуацию. Не будь поставлено на карту благополучие Габриэль, Пуантро, без сомнения, выплеснул бы этот выдержанный коньяк в самодовольное лицо француза. Но поскольку дела обстояли таким образом…
Пуантро выдавил улыбку.
— Как я уже упоминал в своем письме, дружеские отношения с губернатором Клейборном вынуждали меня в прошлом отстраняться от ваших дел в Новом Орлеане. Эта связь требовала придерживаться линии поведения губернатора применительно ко всему, что происходило в заливе Баратария.
Пуантро сделал паузу, готовясь к прямой атаке.
— Однако если в прошлом моим правилом было придерживаться одних взглядов с губернатором, то теперь я хотел бы сделать вам предложение, которое было бы выгодно нам обоим.
— Вы уже сообщали об этом в своем письме, monsieur.
Пуантро заметил, что тепла в улыбке Лафитта поубавилось.
— Все это я понял из того, что вы говорили по прибытии. Однако мой ответ остается тем же. Я не знаю капитана Рогана Уитни, о котором вы здесь упомянули. Насколько мне известно, человека с таким именем на Гранде-Терре нет.
Улыбка застыла на лице Пуантро.
— Я пришел сюда, monsieur, с добрыми намерениями и с солидным предложением.
Лафитт немного помолчал, а затем произнес:
— Я очень надеюсь, что дочь будет благополучно возвращена вам, но помочь отыскать похитителя не могу.
Стараясь справиться с паникой, медленно нараставшей от мысли, что Лафитт вполне может отказать ему, Пуантро отпил немного ароматного напитка из своего бокала, а затем ответил:
— Я и не допускал предположения, что вы можете быть осведомлены о местопребывании моей дочери. Ничего подобного! Но я не сомневаюсь, что при вашем особом положении вы единственный человек, который может помочь обнаружить капитана Уитни и тем самым способствовать возвращению дочери ко мне. Я готов заплатить за это любую, даже немыслимую сумму.
— Ваши разговоры о немыслимых суммах и солидных предложениях не представляют для меня интереса.
Поняв, что разговор неожиданно быстро подошел к концу, Пуантро отбросил все уловки и резко прохрипел:
— Буду говорить откровенно, господин Лафитт! Я прекрасно понимаю, что нет такого денежного вознаграждения, которое могло бы послужить для вас искушением и побудить пойти на сотрудничество со мной, самым злостным вашим гонителем в Новом Орлеане, постоянно настаивавшим на вашем аресте и осуждении по обвинению в пиратстве и убийствах людей! Я не сомневаюсь, что вы прекрасно осведомлены о моей деятельности в прошлом! Но так же, как прежде осуждал вас, теперь я гарантирую поддержку во всем, если вы сейчас окажете мне помощь.
Руки его так тряслись от возбуждения, что он вынужден был поставить бокал на стол. После этого Пуантро взглянул на Лафитта:
— Чтобы окончательно внести ясность, мое предложение заключается в следующем: если вы оказываете поддержку в благополучном возвращении моей дочери, я гарантирую, что губернатор забудет все обвинения против вас и вашего брата и больше не будет выступать против вашей деятельности.
Все более и более озлобляясь против француза, видя, как тот, высоко подняв свои черные брови, открыто демонстрирует скептицизм, Пуантро просто кипел от злости, наконец Лафитт ответил:
— По-моему, вы обещаете то, чего не в силах сделать.
— Я могу это.
— Вы только так говорите.
— Вы ставите мои слова под сомнение, monsieur?
Лицо Лафитта окаменело:
— А если — да?
Слишком разъяренный, чтобы быть осторожным, Пуантро рявкнул:
— Только дурак может сомневаться в том, что говорит Пуантро!
На лице Лафитта вновь появилась холодная улыбка:
— И только слабоумный может допустить при каких бы то ни было обстоятельствах, что Жана Лафитта можно назвать дураком. Однако, monsieur, поскольку вы — мой гость и, безусловно, в расстроенных чувствах из-за любимой дочери, я предпочту не замечать ваши дурные манеры.
Резко поднявшись и отбросив все любезности, за которыми скрывалось едва сдерживаемое бешенство, Лафитт сказал резким тоном:
— Нам больше не о чем говорить. Можете освежиться и остаться переночевать, после чего мой человек проводит вас обратно в Новый Орлеан. Наши переговоры закончены.
Когда Лафитт вышел из комнаты, Пуантро в бешенстве вскочил и попытался его догнать, но в дверях выросла фигура головореза и заставила его остановиться.
— Господин Пуантро…
Пуантро застыл от голоса слуги, который сказал с абсолютно бесстрастным выражением на лице:
— Я провожу вас в вашу комнату.
Пуантро постарался взять себя в руки. Да, он воспользуется гостеприимством этого ублюдка Лафитта! Он поспит несколько часов, а затем вернется в Новый Орлеан, где опять возьмется за поиски Габриэль с еще большей настойчивостью! И если повезет, то письмо от этого выродка капитана Уитни будет ждать его, а Габриэль вскоре вернется домой. А как только она…
Пуантро, трясясь от злости, дал торжественную клятву: Лафитт заплатит кровью за нанесенное ему оскорбление, и он лично проследит, чтобы этот человек был повешен.
Эта мысль придала ему силы и вслед за безмолвным слугой он пошёл из комнаты.
Бертран незаметно прижался к покореженному стволу огромного дерева, и только чуть подрагивающие веки свидетельствовали о том, с каким вниманием прислушивался он к разговору на повышенных тонах, доносившемуся из окна дома Лафитта.
Бертран нервно пригладил рукой свои светлые взъерошенные волосы — единственный жест, выдававший его волнение. Он намеревался оставаться на своем месте, рискуя быть замеченным, до тех пор, пока не убедится, что дальнейшее развитие событий уже не важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Лафитт ничего не знает о связях Гамби с вашим отцом, о той информации, которую он предоставляет Гамби, когда американские торговые суда идут с ценным грузом, который не следует упустить. Лафитт никогда бы не позволил грабить эти суда.
— Да это просто безумие! Если бы Гамби действительно нападал на американские торговые суда, оставшиеся в живых люди сразу же заявили бы об этом преступлении.
Лицо Рогана потемнело.
— В живых никого не остается.
— Не понимаю.
— Я хочу сказать, что при каждом нападении Гамби проявляет такую осторожность, что не остается никого, кто мог бы рассказать о случившемся. Он делает все, чтобы и само разграбленное судно больше никто не увидел.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что под руководством Гамби совершается массовое убийство… систематическое убийство каждого оставшегося в живых моряка и затопление кораблей.
— Нет. — Габриэль покачала головой. — Я вам не верю! Мой отец не смог бы принимать участие в такой жестокости. Раз нет свидетелей, почему вы считаете, что мой отец… или хотя бы Гамби несет эту ответственность?
— Да, живых свидетелей не осталось ни одного, за исключением моего первого помощника и меня.
Габриэль помолчала, стараясь сохранить самообладание.
— Это какая-то ошибка… и не иначе! — Она резко повернулась. — Мой отец никогда не выдал бы своих соотечественников пиратам. Какие у него для этого могли быть причины? Он богат, уважаем, пользуется доверием губернатора Клейборна! Роган не ответил.
— Зачем? Зачем ему делать все это?
Колючий взгляд Рогана будто впился в ее кожу:
— Вы знаете своего отца лучше меня…
Эти слова на мгновение заронили сомнение в ее душу. Она бросилась к Рогану и, вся дрожа, остановилась всего в дюйме от его мощной фигуры.
— Как… как я могу хоть на мгновение поверить… — Эмоции захлестнули Габриэль, у нее оборвался голос, но затем она продолжила: — Вы просто лжец! Мой отец не виновен в том, в чем вы его обвиняете!
— Виновен.
— Нет!
Почувствовав бесполезность дальнейших споров, Габриэль перевела дыхание.
— Ваши утверждения можно проверить достаточно легко. Раз отец здесь, позвольте мне высказать эти обвинения прямо ему в лицо.
Роган помолчал, а потом своим низким голосом ответил:
— Вы действительно считаете меня полным идиотом?
Габриэль уже не могла остановиться:
— Если отец появился на Гранде-Терре, то вовсе не потому, что он заодно с Гамби и Лафиттом. Он приехал сюда, догадываясь, что я где-то здесь, и намерен освободить меня!
Роган промолчал.
— Что вы собираетесь делать? — воскликнула Габриэль.
Вопрос повис в воздухе.
Что же ей делать?
Клариса мерила шагами спальню, а бесконечная вереница вопросов вертелась у нее в голове. Она взглянула на часы, и сердце замерло. Было одиннадцать. Посыльный мадам отправляется на Гранде-Терре в полдень.
Нет, Пуантро не мог догадаться, что Роган и Рапас — одно и то же лицо. В течение многих лет Рогану удавалось сохранять свою тайну, и не могло ничего случиться, что изменило бы эти обстоятельства.
Вполне возможно, что Пуантро отправился вовсе не на Гранде-Терре, как они предположили. В этом случае письмо Рапасу, переданное через посыльного мадам, вызовет ненужные беспокойства. Может ли она быть уверена, что этот посыльный заслуживает доверия и не передаст ее письмо Лафитту?
Слезы брызнули из глаз Кларисы. Что делать? Стук в дверь вызвал испуг, и она застыла в недоумении. Постучали еще раз.
— Клариса…
Услышав голос Пьера, она закрыла глаза, а затем промокнула выступившие слезы.
— Pardon, Пьер. Я не очень хорошо чувствую себя сегодня. Может, вы извините меня и придете попозже.
После короткого молчания Пьер заговорил, но тоном, которого она никогда прежде не слышала:
— Клариса, откройте дверь!
— Пьер, s'il vous plait…
— Откройте дверь!
Не желая привлекать внимание окружающих к тому, что Пьер так громко взывает к ней за дверью в коридоре, Клариса еще раз промокнула глаза, а затем повернула ключ.
Пьер молча вошел и тут же закрыл за собой дверь. От гнева у него слегка подергивалось левое веко. Он повернулся к ней и сказал:
— Я так и знал — вы плачете.
— Нет, нет. Это ничего. — Клариса изобразила улыбку. — Обычные женские слабости. Время от времени такое случается. Час-другой, и со мной все будет в порядке.
— Клариса… mon amour…
Пьер взял ее за плечи. Гнев его испарился, когда он прошептал:
— Клариса, вам не надо притворяться со мной. Я вижу, что-то случилось.
— Non, ничего!
Пьер убрал прядь волос с ее щеки, и Клариса ощутила нежность, исходящую от его руки. Она увидела, как в глазах Пьера промелькнула боль, когда он прошептал:
— Знайте, что бы ни случилось, вы всегда можете довериться мне.
Клариса отрицательно покачала головой:
— Мне нечего вам сказать!
— Non… mon amour… s'il vous plait, больше не расстраивайтесь. — Он обнял Кларису, и ей стало немного уютнее. — Я не буду больше домогаться с вопросами, только попрошу кое-что мне пообещать…
Он несколько отстранился, чтобы видеть ее глаза, и, помолчав, продолжил:
— Если когда-нибудь вам что-либо понадобится, вы придете ко мне и обратитесь с просьбой о помощи.
— Ноя…
— Обещайте, Клариса.
— Пьер…
— Обещайте мне. Я хочу услышать, как вы произнесете, что придете ко мне, если вам что-нибудь будет нужно.
Милый Пьер… У Кларисы разрывалось сердце. Она, конечно, не заслуживала, чтобы такой добрый и щедрый человек любил ее. Она не могла ошибиться в его чувстве, но ее сердце принадлежало другому.
— Клариса, дайте обещание, ради покоя моей души, если не вашей.
Клариса посмотрела в карие глаза, так преданно устремленные на нее, и прошептала:
— Обещаю. Ради покоя вашей души.
— А что с вашей душой, ma cherie?
Сама удивившись вырвавшимся словам, Клариса прошептала:
— Для меня просто подарок — знать, что я могу положиться на вас, если мне будет нужно.
— А ваше волнение сейчас?
Клариса не знала, что ответить. Правда заключалась в том, что она ничего не могла сделать, чтобы помочь своему любимому Рогану и милому Бертрану, не рискуя подвергнуть их еще большей опасности. Ничего… только молиться.
Пьер был явно обеспокоен. К своему удивлению, она смогла улыбнуться.
— А сейчас я попрошу вас об одной вещи.
— Все, что угодно.
— Не найдете ли вы коляску, пока я буду одеваться? Я хочу поехать в собор.
Он кивнул:
— Коляска будет ждать.
Oui, она могла только молиться…
Да, что же он собирается делать?
Вопрос, заданный Габриэль, повис в тишине каюты. Присутствие Пуантро на Гранде-Терре настолько потрясло Рогана, что он временно утратил способность логически мыслить. Опасность его положения сделалась вдруг как никогда острой.
Годы, посвященные разработке плана, сведения о зверских убийствах американских моряков, вопли умирающих, не дававшие ему покоя, — все это вновь всплыло в памяти Рогана. Встреча с Пуантро стала критическим моментом — под угрозой было восстановление справедливости, которого он добивался. В то же время страдание в чистых серых глазах, недоуменно смотревших на него, заставляло переворачиваться душу Рогана.
Он проклинал судьбу, которая посылала ему новые испытания. Внутри все кипело, и боль отразилась в его голосе, когда он ответил:
— В настоящий момент я ничего не намерен делать.
— Ничего?..
— Бертран отправился на Гранде-Терре. Он должен узнать причину визита вашего отца.
— А потом?
— А потом мы посмотрим.
Тревога Габриэль усилилась.
— Вы… вы не причините отцу зла?
— Причинить ему зло? — Роган не смог сдержать презрительную ухмылку.
— Вы не нанесете ему физических увечий?
— Если бы мои намерения состояли в этом, я мог бы это сделать давным-давно.
— Каковы же ваши намерения?
— Добиться справедливости, мадемуазель!
— Но…
Поняв, что накал эмоций на пределе и дальнейшие колебания приведут его к неразумному поступку, так как стоящая перед ним красивая юная девушка готова вымаливать жизнь человека, которого он поклялся уничтожить, Роган повернулся и вышел из каюты, резко хлопнув дверью.
Он исчез в одно мгновение, оставив Габриэль в полной растерянности. Роган понимал, что впервые в жизни он спасовал перед лицом опасности.
Рубин и кобальт витражей, запах горящих свечей, благостные лица святых, мир и покой над всем… Кафедральный собор был пуст, скамьи красного дерева свободны, кроме двух мест…
Клариса застыла, преклонив голову, только ее губы беззвучно творили молитву… Сидящий рядом с ней Пьер тоже молчал, но не молитвой были заняты его мысли — он наблюдал за Кларисой и не мог оторвать взор от ее несравненной красоты. Головка с искусно уложенными светлыми волосами, покрытая черными кружевами, напомнила ему виденные в Европе картины великих мастеров. Припомнился также момент, когда Клариса появилась на улице перед заведением мадам, где он ждал ее в коляске. Пьер прежде никогда не видел Кларису такой: одетая в строгое темное платье с высоким воротником и в изящной мантилье, каким-то образом подчеркивавшей невинность ее души, она вызвала в нем чувства, каких раньше он никогда не испытывал.
Клариса Бушар… куртизанка? Non. Он всегда знал, что под маской, которую Клариса выставляла напоказ обществу, скрывается ее подлинное лицо. Он чувствовал, что настоящей Кларисы ее профессия не коснулась.
Тем не менее Пьер не представлял, как глубоко будет тронуто его сердце, когда эта женщина окончательно раскроется перед ним и ему выпадет счастье познать ее до конца.
Пьер опустился на колени рядом с Кларисой. Она вовсе не стремилась к тому, чтобы он сопровождал ее в собор. По известной причине она боялась за мужчину, которого любила. Клариса не хотела, чтобы Пьер находился рядом, когда она будет молиться за своего любимого, но в нем проснулась знакомая ревность, когда он посмотрел ей в глаза и все в них прочел.
Однако ревность делала Пьера все более решительным. Он знал, что нужен в данный момент Кларисе — понимала она это или нет. И он намерен был доказать ей это. Он убедит ее в своей любви так, как не могут передать никакие слова, и будет надеяться, что в один прекрасный день она полюбит его, как никогда не любила этого неизвестного мужчину.
Клариса подняла глаза. Ее щеки были мокрыми от слез. Сострадание охватило Пьера, и его рука крепко прижала ее к себе…
В этот момент он произносил свою безмолвную молитву.
— Я не знаю такого человека.
Несколько коротких фраз, произнесенных Лафиттом по-английски с сильным акцентом, повисли в тишине. Пуантро молча разглядывал на удивление молодого француза. Лафитт, сидя напротив него на стуле, обтянутом роскошной материей, с хрустальным бокалом у рта, являл собой воплощение европейской элегантности, что невозможно было отрицать. Пуантро понимал, что весь этот блеск был рассчитан на то, чтобы подчеркнуть его собственный неряшливый вид.
Терпение Пуантро было на пределе. Он скоро понял, что Лафитт дурачит его якобы любезной встречей. Забота слуг Лафитта о комфорте высокого гостя, бокал, который уже дважды был наполнен коньяком, несколько смен подносов с соблазнительными деликатесами — все было рассчитано, чтобы попусту тянуть время и заставить его поволноваться. Таким образом Лафитт избавил себя от необходимости что-либо говорить, оттягивая время и точно контролируя ситуацию. Не будь поставлено на карту благополучие Габриэль, Пуантро, без сомнения, выплеснул бы этот выдержанный коньяк в самодовольное лицо француза. Но поскольку дела обстояли таким образом…
Пуантро выдавил улыбку.
— Как я уже упоминал в своем письме, дружеские отношения с губернатором Клейборном вынуждали меня в прошлом отстраняться от ваших дел в Новом Орлеане. Эта связь требовала придерживаться линии поведения губернатора применительно ко всему, что происходило в заливе Баратария.
Пуантро сделал паузу, готовясь к прямой атаке.
— Однако если в прошлом моим правилом было придерживаться одних взглядов с губернатором, то теперь я хотел бы сделать вам предложение, которое было бы выгодно нам обоим.
— Вы уже сообщали об этом в своем письме, monsieur.
Пуантро заметил, что тепла в улыбке Лафитта поубавилось.
— Все это я понял из того, что вы говорили по прибытии. Однако мой ответ остается тем же. Я не знаю капитана Рогана Уитни, о котором вы здесь упомянули. Насколько мне известно, человека с таким именем на Гранде-Терре нет.
Улыбка застыла на лице Пуантро.
— Я пришел сюда, monsieur, с добрыми намерениями и с солидным предложением.
Лафитт немного помолчал, а затем произнес:
— Я очень надеюсь, что дочь будет благополучно возвращена вам, но помочь отыскать похитителя не могу.
Стараясь справиться с паникой, медленно нараставшей от мысли, что Лафитт вполне может отказать ему, Пуантро отпил немного ароматного напитка из своего бокала, а затем ответил:
— Я и не допускал предположения, что вы можете быть осведомлены о местопребывании моей дочери. Ничего подобного! Но я не сомневаюсь, что при вашем особом положении вы единственный человек, который может помочь обнаружить капитана Уитни и тем самым способствовать возвращению дочери ко мне. Я готов заплатить за это любую, даже немыслимую сумму.
— Ваши разговоры о немыслимых суммах и солидных предложениях не представляют для меня интереса.
Поняв, что разговор неожиданно быстро подошел к концу, Пуантро отбросил все уловки и резко прохрипел:
— Буду говорить откровенно, господин Лафитт! Я прекрасно понимаю, что нет такого денежного вознаграждения, которое могло бы послужить для вас искушением и побудить пойти на сотрудничество со мной, самым злостным вашим гонителем в Новом Орлеане, постоянно настаивавшим на вашем аресте и осуждении по обвинению в пиратстве и убийствах людей! Я не сомневаюсь, что вы прекрасно осведомлены о моей деятельности в прошлом! Но так же, как прежде осуждал вас, теперь я гарантирую поддержку во всем, если вы сейчас окажете мне помощь.
Руки его так тряслись от возбуждения, что он вынужден был поставить бокал на стол. После этого Пуантро взглянул на Лафитта:
— Чтобы окончательно внести ясность, мое предложение заключается в следующем: если вы оказываете поддержку в благополучном возвращении моей дочери, я гарантирую, что губернатор забудет все обвинения против вас и вашего брата и больше не будет выступать против вашей деятельности.
Все более и более озлобляясь против француза, видя, как тот, высоко подняв свои черные брови, открыто демонстрирует скептицизм, Пуантро просто кипел от злости, наконец Лафитт ответил:
— По-моему, вы обещаете то, чего не в силах сделать.
— Я могу это.
— Вы только так говорите.
— Вы ставите мои слова под сомнение, monsieur?
Лицо Лафитта окаменело:
— А если — да?
Слишком разъяренный, чтобы быть осторожным, Пуантро рявкнул:
— Только дурак может сомневаться в том, что говорит Пуантро!
На лице Лафитта вновь появилась холодная улыбка:
— И только слабоумный может допустить при каких бы то ни было обстоятельствах, что Жана Лафитта можно назвать дураком. Однако, monsieur, поскольку вы — мой гость и, безусловно, в расстроенных чувствах из-за любимой дочери, я предпочту не замечать ваши дурные манеры.
Резко поднявшись и отбросив все любезности, за которыми скрывалось едва сдерживаемое бешенство, Лафитт сказал резким тоном:
— Нам больше не о чем говорить. Можете освежиться и остаться переночевать, после чего мой человек проводит вас обратно в Новый Орлеан. Наши переговоры закончены.
Когда Лафитт вышел из комнаты, Пуантро в бешенстве вскочил и попытался его догнать, но в дверях выросла фигура головореза и заставила его остановиться.
— Господин Пуантро…
Пуантро застыл от голоса слуги, который сказал с абсолютно бесстрастным выражением на лице:
— Я провожу вас в вашу комнату.
Пуантро постарался взять себя в руки. Да, он воспользуется гостеприимством этого ублюдка Лафитта! Он поспит несколько часов, а затем вернется в Новый Орлеан, где опять возьмется за поиски Габриэль с еще большей настойчивостью! И если повезет, то письмо от этого выродка капитана Уитни будет ждать его, а Габриэль вскоре вернется домой. А как только она…
Пуантро, трясясь от злости, дал торжественную клятву: Лафитт заплатит кровью за нанесенное ему оскорбление, и он лично проследит, чтобы этот человек был повешен.
Эта мысль придала ему силы и вслед за безмолвным слугой он пошёл из комнаты.
Бертран незаметно прижался к покореженному стволу огромного дерева, и только чуть подрагивающие веки свидетельствовали о том, с каким вниманием прислушивался он к разговору на повышенных тонах, доносившемуся из окна дома Лафитта.
Бертран нервно пригладил рукой свои светлые взъерошенные волосы — единственный жест, выдававший его волнение. Он намеревался оставаться на своем месте, рискуя быть замеченным, до тех пор, пока не убедится, что дальнейшее развитие событий уже не важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37