Мари знала, что очень многие жены не прочь наставить рога своим мужьям. Об этом все знают, но делают вид, как будто супружеских измен нет в природе вовсе. «Проклятый Лютер!», в сердцах подумала Мари, отец которой был католиком, и всю жизнь презрительно отзывался об экономной, «лавочной» религии «бюргеров», в которой ханжество, лицемерие и скупость представлялись добродетелями. Сама Мари формально была протестанткой, но сердце ее всецело принадлежало Риму и католицизму с его таинствами, фантасмагорическими хоралами, органной музыкой, чудесным запахом благовоний, величественной красотой соборов.— Пойдем пешком, Мари, — Лизхен потянула подругу за руку, та отдернула кисть.— Тебе так не терпится увидеть эту несчастную?— А разве мы не за этим приехали? — Лизхен смотрела на Мари зло. «Какая же она ханжа!», мелькнуло у Риппельштайн в голове.Мари не нашла, что ответить. Действительно, они приехали посмотреть на Марту.С трудом протискиваясь между любопытными, женщины добрались до середины рыночной площади, где возвышался огромный позорный столб. Его сделали из ствола огромной осины, что стояла здесь до появления города. Ветки срубили, а ствол остался и корни в земле. Каждую весну столб позора покрывался маленькими тонкими веточками, это дерево упорно пыталось возродиться, но стражники начисто уничтожали молодую поросль. Столб должен был оставаться гладким и ровным. Внизу ствол дерева совершенно почернел, словно впитал в себя страдания тех, кого приковывали к огромной и тяжелой цепи на потеху толпе.Мари первая увидела Марту и замерла в ужасе, а затем зажмурилась.— Что там? Мари! Дай и мне тоже посмотреть! Боже мой!..Даже Лизхен стало не по себе.Несчастная «прелюбодейка», как гласила надпись на доске обвинений над ее головой, лежала ничком на земле, закрыв голову руками, и только болезненно корчилась, когда в ее сторону летели очередные помои. Вокруг Марты не было ни единого клочка чистой земли. Все покрывал слой гнили, которой торговки забрасывали бедную женщину. Тело Марты еле-еле прикрывали грязные лохмотья, сквозь которые просматривалось тело, все сплошь покрытое ссадинами и синяками. Чтобы разъяренная толпа не растерзала несчастную совсем, префект города приказал поставить возле нее стражников. Те, впрочем, больше заботились о том, чтобы гадость, летевшая в Марту, не запачкала их камзолов.— Поганая шлюха! — раздался рядом женский визг. Мари обернулась и увидела старую торговку, от которой несло пивом. Ведьма держала в руке яйцо, судя по запаху, тухлое. — Получай! — крикнула она, и, прищурив один глаз, запустила в лежащую у подножья столба Марту своим снарядом. Яйцо попало прямо в голову, и старуха радостно хлопнула в ладоши.— Пойдем отсюда! — Мари не могла дышать. Словно в легкие ей насыпали песка. Казалось, вся эта толпа держит ее за горло. Душит! — Лизхен! Уходим отсюда немедленно!— Но мы только пришли…— Если хочешь смотреть на это изуверство — оставайся! — Мари оттолкнула руку Лизхен и побежала в сторону экипажа. Ей казалось, что если она сейчас же не уедет прочь от этого ужасного места — то умрет.Лизхен некоторое время колебалась, затем бросила полный сожаления взгляд в сторону турецких торговых лавок, расположенных метрах в ста позади позорного столба. Не видать ей сегодня шелка, мускуса и гвоздики. Топнув ногой от досады, Лизхен пошла вслед за Мари.Та уже сидела в экипаже.— Смотри, — показала она Лизхен в сторону колокольни. Лизхен прищурилась.— Там мужчина… Похоже, он плачет… Кто это?— Это Эрхард фон Граубер, муж Марты. Я узнаю его по сюртуку из кремового лионского бархата. Этот сюртук ему подарил Рихард.— Ну что ж, его оскорбленное достоинство мужа, должно быть полностью удовлетворено. Марта вряд ли оправится после такого, — Лизхен пожала плечами.— Нет… Похоже, он страдает… Посмотри. Он не находит себе места. Видишь? Мечется туда-сюда, сжимает голову. Похоже, ему жаль Марту. Трогай, Ганс! — крикнула Мари кучеру. Они медленно тронулись с места, но по мере того как экипаж отдалялся от центра города, скорость увеличивалась.— Но зачем он тогда подверг ее наказанию?— Можно подумать, у него был выбор! Его бы отлучили от церкви, не сделай он этого. Ты что, забыла? Эрхард занимается поставками для австрийского двора, его общественная репутация была кристально чистой. Тем более, что о совершении прелюбодейства ему сообщил не кто-нибудь, а родная мать. Старая Грауберша, если бы Эрхард отказался наказать Марту, сама бы, за волосы, приволокла невестку на площадь.— Все равно, Марте не следовало принимать любовника в доме, где их могли застать, и застали. Это было глупо.— Я думаю, она его любила.— Простите, ваша светлость, но она просто дура, — категорично отрезала Лизхен.— Боже мой! Лизхен, откуда в тебе столько злости? Бедный твой будущий муж!— Вряд ли он у меня когда-нибудь появится, — Лизхен печально опустила голову.— Ну-ну… Выше голову, подружка!— Тебе легко говорить. Ты вышла замуж, твой муж богат, красив и влиятелен. А я простая приживалка при тебе. Не то прислуга, не то бедная родственница. Кому я нужна?— Лизхен! Прекрати, ради Бога! Ладно… Я не хотела тебе говорить до твоего дня рождения, но раз ты так уж переживаешь из-за всего этого, скажу. Мы с Рихардом решили составить для тебя приданое. — Мари улыбнулась и пожала Лизхен руку.— О, Боже! Мари! Это правда? — глаза Лизхен загорелись.— Клянусь небом! У тебя будет порядка двух тысяч марок золотом и небольшой домик на границе моего поместья, тот, что был в моем приданом. Еще мы закажем для тебя целый новый гардероб и собственный экипаж.— О, Господи! Мари! Прости, прости меня! Я не знала… Я была так расстроена, мне ведь уже семнадцать, а скоро будет восемнадцать…Я уже решила, что мне не суждено выйти замуж и всю жизнь придется быть экономкой в твоем замке.Мари нахмурилась.— Ох, прости… Я не хотела показаться неблагодарной. Ты всегда была ко мне так добра, так много для меня сделала. Ведь благодаря твоему отцу я получила хорошее воспитание, да и ты сама одеваешь меня, а твой муж назначил экономкой. Извини. Просто… Я чувствую, что не создана для того, чтобы быть прислугой.— А чего же ты хочешь? — Мари подумала, что Лизхен и вправду не похожа на большинство служанок. У нее слишком ясный ум, слишком самолюбивый характер и чрезмерно много гордости. В последнее время фройляйн Риппельштайн ведет себя так, словно в ее жилах течет благородная кровь.Я всегда мечтала о собственной модной мастерской. Ты не представляешь, какие мысли иногда приходят мне в голову. К примеру, можно было бы сшить платье, на манер тех, что носят жены турок, живущих в Висбадене, только шире. Взять для этого бордового и зеленого бархата, а еще серебристой парчи. Ткань сшить полосками. Рукава в обтяжку, а на шею надеть огромное ожерелье из плотно прилегающих друг к другу пластин, как чешуя, и такие же браслеты на руки. На голове можно носить чалму с большим плюмажем из черного лебедя.— И как, по-твоему, муж будет относиться к твоим занятиям? — Мари улыбнулась, представив себе такой наряд. Выглядеть будет богато, жены местных богатых пивоваров передерутся из-за такого платья. Лизхен, возможно, ждет успех.— О! Когда он увидит, сколько я заработаю денег, то станет сам помогать мне, утюжить нижние юбки, — носик фройляйн Риппельштайн вздернулся вверх.— Мне, конечно, будет тяжело без тебя, — Мари капризно надула губы. — Но раз уж ты такая эгоистка, что предпочитаешь какого-нибудь толстого бюргера, нашей дружбе, я не в силах тебя удержать.— По-правде говоря, ваша светлость, любой толстый бюргер для меня гораздо симпатичнее вас! — ответила острая на язычок Лизхен, и обе женщины рассмеялись.У тебя будет муж, пивовар или винодел. Ты родишь ему много маленьких Гансов и Эльз, растолстеешь, поглупеешь и будешь жалеть, что бросила свою лучшую подругу ради замужества, — не унималась Мари. — У тебя не будет времени утюжить нижние юбки — все время уйдет на пеленки.Лицо Лизхен внезапно стало серьезным. Мари сообразила, что сболтнула лишнее, но было уже поздно. Баронесса фон Штерн даже испугалась, так зло глядела на нее подруга.— Лизхен, ну я же пошутила! Извини, я не хотела тебя обидеть. Ты же мне как сестра! Мы вместе выросли и всю жизнь были вместе. Ты и представить не можешь, как мне тяжело будет с тобой расстаться, вот я и подтруниваю над твоим будущим мужем. Лизхен! Я все понимаю и вовсе не хочу, чтобы ты была несчастной.— Ничего, Мари. Ты очень часто говоришь не подумав. Я уже привыкла.Оставшуюся часть пути они ехали молча. Мари все время поглядывала на Лизхен с виноватой улыбкой, ей было ужасно стыдно за свою глупую шутку. Лизхен же смотрела куда-то «внутрь себя», как говорит Рихард, и лицо ее было крайне напряженным. Мари увидела отчетливую вертикальную складку на лбу подруги.— О чем ты думаешь? — осторожно спросила баронесса фон Штерн.— Ни о чем серьезном, ваша светлость.— Лизхен, я уже попросила прощения…— Я знаю, и больше не сержусь.— Вижу я, как ты не сердишься.Теперь Мари тоже разозлилась. Иногда Лизхен становится невыносимой. И откуда только в ней эта неуемная, несгибаемая гордость? Она чувствовала себя по отношению к Лизхен одновременно и матерью, и подругой. Неудивительно, что та ведет себя или как непослушный ребенок, или как упрямый и независимый подросток. Чувства Мари по отношению к Лизхен, похоже, передались и Рихарду, который иногда, в шутку, называл фройляйн Риппельштайн внебрачной дочерью жены и даже позволял иногда называть себя «дорогой отчим». Ну, ничего. Как только он подпишет все необходимые бумаги и Лизхен станет обеспеченной невестой, они быстро найдут ей мужа. Мари поежилась. Ведь если Риппельштайн не будет рядом, то баронесса останется совсем одна. Отчаявшись родить ребенка, Мари всю свою заботу сосредоточила на Лизхен, обучив ту различным наукам, игре на музыкальных инструментах, привив ей безупречный вкус… И все плоды ее стараний достанутся какому-нибудь полуграмотному виноделу, который только и знает, что гордиться своими барышами после ярмарки!Лизхен так и не заговорила со своей подругой-матерью до самого замка. Она была полностью поглощена раздумьями.
— Рихард!Мари быстро и легко спускалась навстречу мужу по главной лестнице. Она все еще была юна и свежа как шестнадцатилетняя девушка. Все думали, что они и Лизхен — одного возраста. Злые языки утверждали, что Мари специально не хочет рожать детей, чтобы сохранить девичью фигуру.Барон приветствовал жену холодным, «приличным» поцелуем.— Познакомься дорогая. Это граф Александр Салтыков, наш русский гость. Он приехал полчаса назад. Его светлость прибыл в Пруссию по важному делу и вот оказался в наших краях. Я предложил ему кров и счастлив, что он принял мое предложение. Ты же знаешь, как мы рады оказать услугу русскому вельможе.Мари повернула голову туда, куда смотрел Рихард, и увидела красивого молодого человека в русской военной форме, который ей смущенно» улыбался. Она почтительно склонилась в изящном реверансе, и долго не вставала, потому что краска залила ее щеки. Гость был так молод и так красив, что само по себе представление его молодой, замужней даме уже могло показаться пикантностью. Собственная реакция на гостя показалась Мари странной. Она читала о таком в книгах, когда одного взгляда достаточно, чтобы сердечный ритм сбился с привычного такта, чтобы дыхание пресеклось, а весь мир на секунду потерял значение…— Я счастлива приветствовать вас, граф Салтыков, в нашем доме. Надеюсь, что ваше пребывание в Висбадене будет приятным, — ответила баронесса, не поднимая глаз, и прижимая ладонь правой руки к груди.— Спасибо, я уверен, что оно не может быть иным.Молодой человек нагнулся, чтобы поцеловать руку Мари, затем вдруг поднял лицо и непозволительно долго разглядывал баронессу.— Вы прекрасны, — чуть слышно прошептал он, так, чтобы не услышал Рихард.Мари покраснела до корней волос, ведь муж мог все услышать! Какой ужас. Неудивительно, что эти русские так привлекают Рихарда.Должно быть, в России большая вольность нравов, подумала Мари.— Я распоряжусь об обеде. С вашего позволения, — сделав легкий, почтительный поклон мужу, баронесса фон Штерн быстро удалилась.Едва войдя в собственную спальню, она прижалась спиной к двери, пытаясь унять сердцебиение. «Вы прекрасны, баронесса» — звучало в голове. И он прекрасен. Этот русский граф. Высок, строен, широк в плечах, наверное, очень силен… У него черные как смоль волосы, белая кожа, зеленые глаза, ослепительная улыбка. Он молод. Интересно, сколько ему лет? Двадцать пять? Мари сжала виски руками. Нельзя о нем так думать! Это непозволительно!Она несколько раз глубоко вздохнула, и, подняв глаза, увидела себя в зеркале. Чудо Господне, как она преобразилась! Всего за несколько минут. На щеках появился легкий нежный румянец, «девичий», тот самый, что она считала потерянным навсегда. Несколько локонов выбились из прически, грудь вздымалась часто и высоко под жестким корсетом.— Боже мой… — с ужасом прошептала Мари. Так она чувствовала себя лишь однажды. Когда влюбилась в Рихарда.Это теперь он так холоден и невнимателен к ней, а два года назад все было иначе… Они встретились на балу. Он пригласил ее на все танцы, вызвав неудовольствие герцогини Брауншвейгской, что устраивала этот праздник, потому что нарушил все предписания этикета. Придворные правила предписывали ему приглашать разных дам, и только на последний вальс он мог пригласить какую-то из них повторно. У герцога Брауншвейгского было три дочери и восемь племянниц. Семейству угрожало разорение как в случае их замужества, так и в случае, если они останутся старыми девами. В первом случае, понадобилось бы все состояние, чтобы обеспечить этих уродин приданым, а девицы все вышли длинные, тощие с лошадиными лицами и дурным характером; во втором же случае, балы съели бы все доходы: Пока дочери не выйдут замуж, семейство обязано устраивать балы на их дни рождения, на день святой Каталины, на Рождество и один бал просто так, когда заблагорассудится. Герцогиня Брауншвейгская имела большие виды на Рихарда фон Штерна, который в тридцать лет был холост. Правда, его наклонности до определенного возраста внушали некоторые опасения. Барон остался сиротой и унаследовал от отца громадное состояние. Прежде чем король Фридрих II успел запустить руку в это наследство, ради ненасытных нужд своей армии, юный фон Штерн сам промотал почти все в Париже, истратив миллион на шикарные пирушки, французских актрис и карты. Однако в двадцать девять лет барон вернулся обедневшим, но остепенившимся.Мари вспомнила, как трогательно Рихард говорил какие-то глупости, что выглядело ужасно забавно. Высокий, сухой, немного напоминающий породистую лошадь, барон фон Штерн подносил Мари маленькие пирожные. У него дрожали руки, он уронил одно из них. Ужасно смутился, а Мари его поцеловала. Из озорства, хотела смутить еще больше, но он вдруг бросил тарелку, и сжал ее в своих объятиях. Осыпая поцелуями ее шею и плечи, Рихард исступленно шептал слова любви и умолял выйти за него замуж. Мари полюбила фон Штерна, потому что он был первым мужчиной в ее жизни, который прислушивался к ее просьбам проявить благоразумие. Хоть она и видела, что он томится от желания, Рихард сдерживал свои порывы. Их помолвка длилась так долго, как хотела Мари. Каждый месяц барон дарил своей невесте изысканные старинные драгоценности и устраивал пиры в ее честь. Баронессе было особенно дорого ожерелье из огромных сапфиров, старинной огранки, которое Рихард подарил ей через месяц после их знакомства. К этому ожерелью прилагался еще браслет и длинные серьги. Золотые пластины оправы были плоскими, и соединялись между собой подобно звеньям кольчуги. Мари ужасно гордилась этим подарком. Ее отец, виконт де Грийе, видя, как сильно дочь влюблена в барона фон Штерна, не стал чинить препятствий к свадьбе. Приданое Мари составили два огромных виноградника на берегу Рейна, прилегавшие к замку будущего зятя. Небольшая винодельня между ними могла производить до двухсот бочек вина в год. Рихард оказался рачительным хозяином. Сразу после свадьбы он построил еще две винодельни, одна из которых предназначалась для производства коньяка. Этот напиток доселе умели производить только во Франции, но Рихард был уверен, что сможет повторить и даже улучшить способ изготовления этого ароматного, крепкого зелья. Уже второй год коньяк зрел в дубовых бочках.Супруги познали радости взаимной любви только на брачном ложе. Опытный в любви барон фон Штерн бережно и нежно, медленно открывал своей жене все радости плоти. Его губы ласкали ее шею, словно два мягких бархатных бутона. Руки Рихарда сжимали ее тело. Постепенно его поцелуи становились все более решительными, Мари будто потеряла сознание. Так сильно было ее блаженство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20