Пронзительно запел горн. Разом вспыхнули стены хижин, и, перекрывая треск горящего дерева, забили барабаны. По толпе индейцев прокатился вопль ужаса, и они, заметавшись в пламени и грохоте, бросились прочь от наступавшего на них огня туда, где их поджидали верховые испанцы. В этот миг на них набросили сети. Кое-кто из индейцев, опомнившись, делал попытку выскочить, но тотчас падал наземь пронзенный или зарубленный, и постепенно индейцы смирились и стихли. Санчо де Мурга, убив старика, занес меч над ребенком, но Доминго Итальяно выбил оружие у него из рук.
– Довольно проливать невинную кровь! – закричал он в ярости. – Довольно, а не то тебе придется иметь дело со мной!
Санчо взглянул на него с ненавистью, но все же приказал своим людям:
– Ладно, хватит, мы набрали в плен достаточно.
Не прошло и получаса, как все было кончено: взято в плен шестьсот человек, сто пятьдесят убито, остальные спаслись бегством. У испанцев было легко ранено десятеро; а под Спирой выстрелом из арбалета убили лошадь.
– Дорого бы я дал, – сказал губернатор, – чтобы узнать, какой негодяй стрелял в меня. Я сжег бы его живьем. Или он так косоглаз, что не видел, куда посылает стрелу, или задался целью убить меня.
Гуттену вспомнились его тревожные мысли в ту ночь, когда экспедиция вошла в сельву, и беспокойство охватило его с новой силой. «Да, убийца, как и обещал Федерман, воспользовался первой же стычкой. Но кто он, и за что мстит, и должен ли я рассказать о своих подозрениях Спире?»
Солдаты согнали индейцев на ту самую площадь, где еще так недавно извивался в ритуальном танце колдун. Невольники с ужасом косились на огромных псов.
– Нам не соврали, – громогласно объявил Лопе де Монтальво с высоты коня. – Здешние бабы и вправду редкостно хороши. Еще краше тех, что были в Коро.
– Они с ними из одного племени, – объяснил стоявший подле Лионсио.
– Ну, пусть остерегутся! Пощады я им не дам! Слыханное ли дело: шесть месяцев поста!
Слова эти были встречены дружным хохотом солдат.
Губернатор в сопровождении Гуттена подошел к тому месту, где, скованные по десять человек, стояли индейцы.
– Славно! – воскликнул Спира. – Судьба была к нам благосклонна: захватили сотню пленных. Поглядим, каковы они.
Оценивающим взглядом он окинул колонну Мурги.
– А эти нам зачем? – ткнул он пальцем в двоих индейцев. – К чему нам эти заморыши, когда в избытке столько крепких и сильных туземцев? Да ведь они и ста шагов не пройдут. Вон их! Замените теми двумя!
– Это дело поправимое, ваша милость, – ответил Мурга и, выхватив меч, одним ударом снес голову индейцу. Обезглавленное тело соскользнуло наземь.
– Не смей! – выкрикнул Эстебан Мартин, увидев, что палач заносит меч для нового удара.
– Мурга! – строго сказал губернатор. – Ты служишь не у Федермана. Заруби себе на носу: мы обращаем индейцев в рабство только потому, что нам нужны носильщики, и убиваем их, только если они оказывают сопротивление.
Спира, угадывая намерения своих воинов по отношению к индеанкам и опасаясь, что его запреты действия не возымеют, приказал Веласко:
– Поступай, как находишь нужным. Возьми женщин в заложницы. Мы убьем их, если индейцы что-нибудь предпримут против нас; остальных отпусти с миром, и пусть они унесут убитых.
Пленниц было около четырехсот. Через два часа пожар утих, и никого, кроме индеанок, в поселке не осталось. Гуттен отошел подальше, подвесил под деревьями свой гамак. Не успел он уйти, как до него донесся рев Веласко:
– Ну, ребята, не трусь, повеселимся на славу!
Филипп, дрожа от лихорадочного озноба, прислушивался к шуму дикой оргии, разыгрывавшейся в пятидесяти шагах от него. Сквозь густую листву проникал свет луны – такой же огромной и кроваво-красной, как и в ту ночь в Коро. На верхней ветке гигантской сейбы сидел Себальос – он должен был поднять тревогу в случае приближения индейцев. Монотонный напев флейт и стук барабанов навевали на Филиппа дремоту, и в полусне ему явственно послышался голос отца: «Никогда не делай ничего, о чем потом придется пожалеть». Уже больше года минуло с той поры, как прозвучали эти слова. Образ отца померк, и на его месте появился Фауст. «Оставайся дома, Филипп, никуда не езди. Место твое – подле императора. Лучше разносить по стране дурные и добрые вести, чем гоняться за призраком Дома Солнца»… Чей-то каркающий смех раздался совсем близко, и разбуженный Филипп, увидев перед собой монаха в низко надвинутом капюшоне, осенил себя крестным знамением.
– Успокойтесь, – монах откинул капюшон, и Филипп узнал Хорхе Спиру. – Я не привидение и не дьявол, а облачение «кающегося» надел, чтобы вселить мир в мою душу, которая страждет из-за тех бесчинств, которые творят наши солдаты. Я удалился в чащу леса, не желая слышать воплей их мерзостного ликования, и испрашивал прощения у господа… Как вы себя чувствуете? Не унялась ли ваша лихорадка? В тревоге о вашем здравии я решил вознести молитву о вас, хотя душа, подобная вашей, не нуждается ни в посредниках, ни в заступниках. Отдыхайте, набирайтесь сил: утром мы выступаем. Храни вас бог. Эй, часовой! – крикнул он Себальосу. – Гляди в оба! Чуть что – стреляй из аркебузы!
Спира исчез, а Филипп снова задремал, и ему привиделось живое и веселое лицо юной герцогини Медина-Сидонии. «Как она прекрасна! Я до сих пор храню тот вышитый платок, который она бросила мне на турнире…» Потом герцогиня исчезла, и Филипп увидел севильскую девку, ради которой он отказался от мечты сделаться вторым Парсифалем. Филипп ощутил нестерпимое желание сжать ее в своих объятиях, повалить на грязное многогрешное ложе. Стихла музыка, замер во тьме грубый хохот солдат. Филипп почувствовал: рядом кто-то стоит. Открыл глаза: обнаженная женщина с длинными распущенными волосами глядела на него с земли. Среди пленниц он такой не видал.
– Кто ты? Откуда?
В ответ она звонко рассмеялась, отошла на три шага и снова замерла. «Иди сюда», – поманила она Филиппа, и тот покорно вылез из гамака. «Иди же», – повторила она, медленно удаляясь в чащу, а Филипп следовал за ней, пока не раздался аркебузный выстрел и крик Себальоса:
– Остановитесь, дон Филипп, остановитесь ради всего святого! – Часовой проворно слез с дерева. – Это дьяволица, принявшая обличье женщины! Это ее видели мы в ту ночь, когда сбежали носильщики! Это и есть Мария Лионса, владычица лесов и диких зверей!
Из чащобы долетел насмешливый хохот.
13. АКАРИГУА
Из Долины Красоток, как отныне испанцы стали называть Варавариду, отряд двинулся на Баркисимето. По дороге на них напали индейцы, но экспедиция не понесла никакого урона: никто не был даже ранен.
Веласко и Монтальво ехали рядом, разглядывая эту цветущую землю.
– Как ты думаешь, – спросил Веласко, – сколько индеанок понесут с этой веселой ночки?
– Никак не меньше двухсот. Нас было триста девяносто, а их четыреста. На мою долю досталось семь.
– И на мою тоже. Если попадем в здешние края через год, ручаюсь, увидим кучу ребятишек с чертами нашей породы. И, конечно, индейцы будут их называть «дети коня».
Солнце садилось. Гуттен, чуть отстав от Спиры и остальных, вспоминал вчерашнее происшествие. Как походило оно на детскую встречу с дровосековой женой и на обед в гостинице «Три подковы»! Разумеется, и вчера он встретился с ведьмой. Что стало бы с ним, не опомнись он вовремя?
Спира, изнывая от зноя, стащил с головы свою кожаную шапку, обнаружив плешь, о которой Гуттен и не подозревал. Внезапно в памяти его воскресла запруженная толпой площадь, и на ней – жена Гольденфингена на высоком помосте, и падре, подносящий к ее губам распятие на длинной палке, и монах-францисканец, поджигающий кучу хвороста… Спира одного с ним роста, и у него точно такая же лысина на затылке, и голоса удивительно схожи…
– Ваша милость, – поравнявшись с губернатором, спросил Филипп. – Вам приходилось когда-нибудь сжигать ведьму?
– Сотни раз, – без колебаний отвечал тот, надевая шапку. – Я ведь вам говорил.
– А не знавали ли вы некую трактирщицу по имени Берта?
Спира стремительно повернулся в седле и глянул ему прямо в глаза.
– Это уж не та ли, что пролетала на помеле по семь лиг?
– Та самая, – кивнул Филипп, окончательно укрепившись в своем подозрении.
– Нет, ее я не знал, хотя о деле этом наслышан, – сказал Спира, даже не пытаясь скрыть, как неприятен ему этот разговор.
Он дал шпоры своему коню и галопом ускакал в голову колонны.
Гуттен побледнел. Вот почему так усердствовал Спира, чтобы несчастный Андреас покинул Германию: он боялся, что какой-нибудь очевидец казни расскажет мужу, кто повинен в гибели его жены. Вот почему он был так немилостив с Гольденфингеном, вот почему он отдалил его от себя и послал с передовым отрядом в сьерру! Так, может быть, Гольденфинген и есть тот мститель, о котором говорил Федерман?
Спира между тем уже повернул назад и, приблизившись к Филиппу, с насильственной улыбкой спросил:
– Все еще размышляете о ведьмах?
«Неужели он намеренно желал погубить Андреаса?» – подумалось Филиппу, и он почувствовал сильнейшее головокружение.
– Что с вами? – забеспокоился Спира. – Отчего вы так побледнели?
– Оттого, должно быть, – неприязненно вмешался Лопе, – что нашему доблестному рыцарю не по вкусу, когда ведьм сжигают на медленном огне.
Гуттен удивленно взглянул на него: Монтальво, хоть и держался с ним подчеркнуто сухо, впервые отважился на прямую грубость.
– Почему вы так считаете, капитан? – с нескрываемым вызовом спросил он.
– Есть у меня на то причины, – отвечал тот и отъехал.
«Да что это с ним? – подумал Филипп. – Похоже, он меня просто ненавидит».
«Не вас одного, сударь, – еще несколько месяцев назад говорил ему Перес де ла Муэла, – он всех ненавидит. Ума не приложу, что это с ним случилось. Он всегда, надо сказать, был остер на язык и тяжел на руку, но за последнее время – вот как мы попали в Коро – стал вовсе невыносим. Впадает в самое настоящее бешенство по любому пустяку, а то и вовсе без всякого повода; вечно ходит угрюмый, злой и надутый на весь свет, а то вдруг его охватит дикое какое-то веселье – говорит без умолку, на месте не стоит, напевает и пританцовывает. Я-то полагаю, что это от жары. Здешний климат не годится испанцам, они от него бесятся. Припомните-ка, дон Филипп, ведь уже больше десятка из нашей экспедиции лишились здесь рассудка».
Войско продолжало двигаться вдоль русла Яракуя, который к востоку все больше мелел и становился похожим на ручей. На севере, уходя вершинами под облака, плавно вздымались горы.
– Вот это и есть Большое ущелье, – сказал Эстебан Мартин. – Тут кончаются Северные Кордильеры. А вон те отроги – это уже Анды; обогнув их, мы попадем в Перу и отыщем Дом Солнца.
– Мы двигаемся туда? – спросил Филипп.
– Нет. Мы выйдем к ним на несколько лиг ниже, а сейчас перейдем через перевал – за ним устье реки Кохедес, где нас поджидает Гольденфинген. Потом пойдем напрямик до Акаригуа – это сущий земной рай: там невиданное изобилие плодов и дичи.
Между тем приветливый пейзаж стал хмурым и враждебным.
– Никогда доселе я не видел красной земли, – сказал Филипп.
– Это оттого, что прямо под нею находится преисподняя, – ответил Мартин. – Здесь пустыня, где не растет ничего, кроме кактусов и колючего кустарника, а водятся только змеи да ящерицы. Ах, нет! – спохватился он. – Есть еще и пигмеи.
– Это кто такие?
– Индейцы-карлики. Самые рослые – мне по пояс. Они живут у подножья Сьерры-де-Коро. Несмотря на малый рост, они жестоки и воинственны. От всех прочих карликов отличаются они тем, что красивы и хорошо сложены: это не уродцы, а настоящие мужчины и женщины, только совсем крохотные.
– Любопытно…– сказал Филипп и, сам не зная почему, вспомнил про Фауста.
– Глядите, глядите! – закричал Мартин, указывая на странное животное, перебежавшее тропинку. – Это броненосец.
– В самом деле, похож на крысу, закованную в рыцарские латы. Настоящий рыцарь!
– А вам не кажется, что великое множество благородных рыцарей – просто крысы, закованные в латы?
– Что вы хотите этим сказать, маэсе Мартин?
– Ничего… Так, к слову пришлось, – обводя печальным взором дорогу, отвечал тот. – Прошу простить.
Филипп внимательно поглядел на этого уже весьма немолодого, всегда неразговорчивого и обязательного человека, который неизменно приходил на помощь ко всякому, кто в нем нуждался, но сам при этом никому свое общество не навязывал. Мартин был великодушен с пленными, принимал участие в самых рискованных делах. Казалось, что его денно и нощно снедает какая-то тайная печаль. «Кто он? – размышлял Филипп. – Как он прожил жизнь? Почему он не убивает, не насилует, не напивается в отличие от прочих моих сотоварищей?»
Дорога змеей вилась среди зеленых холмов. Лопе де Монтальво с самым приветливым и учтивым видом подъехал к Филиппу. Себальос и Веласко держались чуть позади, увлеченно беседуя.
– Похоже, они уже успели помириться? – дружелюбно начал Лопе, указывая на них Филиппу.
«В жизни не видел, чтобы у человека так менялось настроение. Десять минут назад он был похож на разъяренного барса, а сейчас сама учтивость. Может быть, лекарь прав?» – подумал Гуттен.
Монтальво вдруг натянул поводья и приставил ладонь к уху.
– Что такое? – спросил его Мартин.
– Мне почудилась стрельба.
– Кому тут стрелять?! Толстяк Гольденфинген не меньше чем в пятнадцати лигах отсюда.
В эту минуту из-за гребня холма донеслось три сухих щелчка.
– Это наши! – рысью догоняя их, крикнул Спира. – Они вступили в бой! Поспешим к ним на помощь! Бить тревогу! Капитан Монтальво, ведите своих людей!
Монтальво и восемьдесят его кавалеристов, обнажив шпаги, галопом поскакали к месту схватки. За холмом отряд Гольденфингена пытался разомкнуть стягивавшееся вокруг них кольцо индейцев, ощетинившихся копьями и дротиками.
– Испания и Святой Иаков! – издал Монтальво боевой клич и с тыла врезался в строй нападавших. При виде всадников индейцы с криками ужаса разбежались.
– Больше недели пришлось нам удирать от этих нехристей, – начал рассказывать Гольденфинген. – Месяц назад начались наши распри с туземцами, впрочем, мы сами во всем виноваты: незачем было бесчестить их женщин. Соединившись с хирахарами, индейцы напали на нас, но нам чуть ли не ползком, под покровом ночи удалось выскользнуть из засады.
– Жалко только, что собак не смогли с собой забрать: так они и остались на привязи.
– Иначе никак было нельзя: они бы нас выдали своим лаем.
– Бедные собачки, – вздохнул Спира. – Эти дикари, без сомнения, уже сожрали их. Продолжай, Гольденфинген.
– Выбравшись, мы всю ночь шли по равнине почти без привалов и сумели оторваться от преследователей, опередив их дня на четыре. Позавчера прибыли на этот холм, заняли оборону и решили, что тут нам и конец придет. У меня четырнадцать раненых.
– Капитан Монтальво! – позвал Спира. – Сколько пленных захватили?
– Восемьдесят два, ваша милость.
– Скольких носильщиков нам не хватает?
– У нас их сто, и больше нам не надо.
– Ага…– протянул губернатор. – Скажите-ка мне, капитан Гольденфинген, сколькими собаками пришлось пожертвовать, чтобы ускользнуть от этих вероломных дикарей?
– Шестерых псов, ваша милость, оставили мы там.
Лицо Спиры приняло зверское выражение, и громовым голосом он сказал:
– Это неслыханное злодеяние так оставить нельзя. Ясно, что индейцы убили их, зажарили и съели. Они заслуживают примерного наказания. Я приказываю: казнить шестьдесят человек – по десять за каждого пса. А приведут мой приговор в исполнение и отомстят за своих погибших собратьев собаки нашей своры.
– А что с остальными? – спросил Лопе.
– Посадить на кол – вон на том пригорке.
Солдаты, усевшись или улегшись наземь по всему склону холма, следили за казнью. Спира остался внизу, у подножья, взор его блуждал. Собаки уже растерзали сорок два пленных, и ужасное зрелище, заставлявшее кое-кого отворачиваться, тешило и забавляло солдат.
Хуан Себальос тряс за плечо прикорнувшего на траве Франсиско Веласко:
– Проснись! Много потеряешь, если не увидишь.
Но тот что-то бормотал спросонок, не открывая глаз, и тогда Себальос, точно поводырь слепцу, принялся рассказывать:
– Вот, отпустили еще одного. Бежит, бежит! Почти достиг ущелья. Три собаки догоняют его… Догнали! Леонадо схватил его за ногу! Он падает… Валькирия вцепляется ему в горло, Тор – в пах! Пропал, бедняга…
Когда настал час «Ангелуса» , губернатор вместе со всем войском преклонил колени, повернувшись лицом к растерзанным телам индейцев. Восьмерым намеренно позволили убежать.
– Пусть они расскажут всем, что ожидает тех, кто осмелился противостать власти императора! – объявил Спира.
– Эге, – сказал Веласко, – губернатор-то у нас совсем рехнулся. Как по-твоему, лекарь? Видел, с каким наслаждением глядел он, как псы рвут клыками индейцев?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42