В последний день марта Вольфу удалось получить согласие Фитингофа на капитуляцию германской армии в Италии, но 13 апреля его самого неожиданно вызвали в Берлин. Предчувствуя самое худшее, Вольф составил завещание и попрощался с друзьями.Но менее чем через неделю он снова оказался в Италии. Не желая подставлять себя, Гиммлер предложил Вольфу самому доложить Гитлеру о ситуации в Италии. В половине пятого утра 18 апреля Гитлер, находясь в подземном бункере, выслушал доклад Вольфа. Рассказывая позднее о подробностях этой встречи с Гитлером, Вольф утверждал, что она прошла в неожиданно вялой атмосфере, и в конце ее речь шла уже не об Италии, а о возможности внесения раскола в ряды союзников. Вольф, пожалуй, как никто другой, понимал невыполнимость плана фюрера беспрепятственно вывести из Италии немецкие дивизии, чтобы использовать их на Восточном фронте. Еще на ранней стадии переговоров с союзниками Вольфу дали ясно понять, что использование немецких войск против России после их эвакуации из Италии невозможно, а военный союз с Россией нерушим. Покидая бункер Гитлера, Вольф почувствовал, что надежда на раскол союзников не покидает фюрера, судьба Италии уже не волновала его.Через несколько дней после возвращения Вольфа в Италию на швейцарской границе состоялась его последняя встреча с представителями союзников, на которой было достигнуто соглашение об условиях безоговорочной капитуляции германской армии, а также о мерах по отношению к тем генералам вермахта, которые не захотят капитулировать. На следующий день Вольф вместе с Дольманом отправились в Милан, где в кардинальской резиденции состоялась их встреча с руководителями партизан. Представители партизан подтвердили свое согласие с условиями капитуляции немцев и сообщили, что Комитет национального освобождения Северной Италии принял решение поднять 25 апреля всеобщее восстание против правительства Муссолини. Было достигнуто соглашение о том, что за несколько часов до начала восстания Вольф отдаст начальнику гестапо в Милане, штандартенфюреру Рауффу приказ, запрещающий войскам СС вмешиваться в боевые действия на стороне правительства.Обо всем этом Муссолини ничего не знал, хотя, конечно, отдельные слухи достигали Гарньяно. Еще 27 февраля во время нелицеприятной беседы с Муссолини Вольф позволил себе сделать намеки на то, что в Швейцарии немцы установили контакты с союзниками. 5 марта во время встречи с Альберто Меллини, сотрудником министерства иностранных дел, Муссолини признался, что подозревает неладное. Он полагал, что Шустер что-то затевает, а немцы вступили в переговоры с Комитетом национального освобождения. Однако Ран, признавая, что определенные контакты между партизанами и СС имели место, пытался убедить Муссолини, что переговоры касались весьма узких и ограниченных тем, и отрицал информацию о том, что германские официальные лица вступили в переговоры с кардиналом Шустером. Тот факт, что немцы оставили Парри Муссолини, было представлено как жест доброй воли, сделанный ради ослабления напряженности и в интересах итальянского народа. Муссолини принял такое объяснение и сказал Меллини, что он не возражает против освобождения Парри, но в то же время он считает, что слухи о закулисных переговорах немцев с союзниками небезосновательны. «Я чувствую, — сказал Муссолини, — что они наладили контакты и с партизанами. Будет лучше, если Ран и Вольф расскажут мне обо всем. Я, несомненно, имею право, — добавил он, — чтобы меня по крайней мере информировали о происходящем».13 марта он решил, что пришло время и ему предпринять определенные шаги. Он послал своего сына Витторио к кардиналу Шустеру с письмом, в котором содержались предложения по гарантии безопасности населения в случае отвода немецких войск из Италии и передислокации фашистских боевых отрядов на оборонительные позиции в Альпах.Познакомившись с посланием Муссолини, кардинал сразу понял, что это скорее запоздалый жест отчаяния, чем политический ход, но все же организовал передачу письма в штаб союзных сил в Казерте при помощи папского нунция в Берне. Как и ожидалось, все предложения Муссолини были с ходу отвергнуты. Единственным условием перемирия было требование безоговорочной капитуляции. Но Муссолини отказался даже рассмотреть это требование: в тот момент он не предполагал, что немцы фактически уже приняли все условия союзников.6 апреля ему доложили, что в некоторых немецких частях получен приказ о подготовке к эвакуации, но день или два спустя генерал Фитингер сумел внушить Муссолини мысль, что немцы будут драться до конца. С этого момента все слухи о капитуляции немецких войск воспринимались им как пропаганда союзников. Глава тринадцатаяПЕРЕЕЗД В МИЛАН
19-25 апреля 1945 г. Я боролся до конца, но проиграл.
13 апреля Муссолини вызвал заместителя министра внутренних дел и спросил его напрямую: «Скажите мне честно, у нас есть шансы избежать поражения?». «Теперь уже можно не сомневаться, — ответил тот, что война нами проиграна».Но Муссолини все еще не мог в это поверить. Он попытался было убедить собеседника, что еще не все потеряно, он привел примеры отчаянного сопротивления немецких солдат на германском фронте, которые бились за каждый клочок земли.«Увы, эти судорожные попытки не в состоянии повлиять на исход войны», — возразил заместитель министра.Муссолини умолк, затем после небольшой паузы тихо произнес: «Да, Вы, пожалуй, правы. Это действительно так. Уже ничего нельзя сделать». Так угас последний огонек надежды, ему стало ясно, что победа недостижима и ожидание трагической развязки не покидало его до самого конца. Отныне только одна мысль беспокоила его: каким будет этот конец лично для него.Некоторые его министры предлагали укрыться в Триесте и там создать оборонительный рубеж, другие советовали организовать оборону Милана (этот план, кстати, поддерживал командующий миланским гарнизоном генерал Венинг, который рассчитывал превратить Милан во второй Сталинград), некоторые члены фашистского руководства из числа наиболее непримиримых призывали его совершить поступок в духе фашистского мифа — уйти в горы и там сражаться с противником до конца.14 апреля на Вилла-делле-Орсолине появился Паволини. Он привез план, который по сути представлял собой последнюю попытку организовать сопротивление. План предусматривал создание оборонительного рубежа в Вальтеллине, севернее Бергамо. Никто из немецких военачальников, присутствовавших при обсуждении плана Паволини, включая самого обергруппенфюрера Вольфа, не высказался против него и не обмолвился о возможной капитуляции немецких войск. Муссолини был немногословен. Создалось впечатление, что он намерен одобрить план без обсуждения. Казалось, его голова занята другим: как достойно встретить смерть. Когда все же началось обсуждение и Грациани выступил с резкой критикой плана, обвиняя Паволини в том, что он многого не учел при его разработке, Муссолини спокойно сказал: «Никто не обязан ехать в Вальтеллину. Каждый пусть решает за себя». На следующий день Муссолини беседовал с отцом Эусебио, армейским капелланом, с которым прежде встречался в Гарньяно. Это была их последняя встреча. Муссолини находился в подавленном состоянии и выглядел как покойник. У него уже не было сомнений, что дело проиграно. Более того, было предчувствие, что его ожидает насильственная смерть Однажды в разговоре с сестрой, когда речь зашла о смерти Мадзолини он сказал: «Бедняга. Но он умер в своей постели, как он того желал. А кто знает, где нас настигнет смерть и где будут брошены наши кости!»
.Через два дня его посетил другой священник, дон Панчино. «Давайте попрощаемся, отец, — сказал ему Муссолини, — благодарю за ваше заступничество перед Богом. Прошу Вас не оставлять меня в своих молитвах, я в этом очень нуждаюсь, так как знаю, что буду убит». Таким же обреченным и смирившимся он предстал перед Динале, старым революционером, знавшим его еще со времени пребывания в Швейцарии. «Я во власти горьких и мрачных предчувствий, — сказал он ему, — ими наполнен воздух». Видимо, ощущения надвигающейся катастрофы, пережитые им накануне ареста в Риме, вновь всплыли в его сознании. «Я чувствую себя распятым на кресте. Я много раз испытывал судьбу, и вот, наконец, она повернулась ко мне спиной. Перед смертью все верующие надеются на милость Божью. Как я им сейчас завидую! У меня все позади. Я играл до конца, но проиграл. Я оставляю этот мир без ненависти, без обиды, без гордыни. Addio» (Прощайте).«Arrivederci» (Д o свидания) — ответил ему Динале.«Нет, нет. Не надо иллюзий. Прощайте!» 16 апреля состоялось последнее заседание совета министров Социальной республики. «Следующая встреча, — объявил Муссолини, — состоится в Милане». Эти слова он произнес ироническим тоном, как бы напоминая всем, и прежде всего оппонентам, о своем триумфальном посещении этого города в декабре. В Гарньяно Муссолини чувствовал себя крайне неуютно и однажды, беседуя с Меллини, он признался: «Мне никогда не нравилась эта дыра; здесь я чувствую себя оторванным от народа. Рим для нас потерян, поэтому Милан будет столицей Итальянской Республики Еще раньше он хотел перенести правительственную резиденцию южнее, в район Монцы, но против этого возражали немцы. Теперь же они предостерегали Муссолини от переезда в Милан, указывая на то, что озеро Гарда находится на пути отхода немецких войск, в Милане же немцы не смогут обеспечить безопасность дуче, так как местный гарнизон не располагает достаточными силами.
».Вопреки советам Вольфа и Рана, ранним вечером 19 апреля Муссолини отправился в Милан под охраной немецких солдат во главе с командиром роты СД Отто Киснаттом и штурмфюрером СС Фрицем Бирцером, молодым человеком с печальным выражением лица, которому было поручено не спускать с дуче глаз ни на секунду.Солнце уже клонилось к горизонту. Пора было ехать. Муссолини попрощался с Рашель в саду виллы Фельтринелли, обещав вернуться за ней позже. Рашель впоследствии рассказывала, что, прощаясь, Муссолини упомянул о Вальтеллине, как своем последнем оплоте в Италии, но у нее уже не было сил спорить с ним. Со своей сестрой Эдвигой он был более откровенен. Германия находится на пределе своих сил, сказал он сестре, после окончания войны ее территория будет поделена между Россией и западными союзниками. Что касается его самого (тут Муссолини не смог отказать себе в удовольствии в очередной раз продемонстрировать свое красноречие), то он готов «вступить в безмолвные просторы царства смерти».В Милане Муссолини устроил свою резиденцию на первом этаже префектуры, располагавшейся в Палаццо Монфорте. В течение пяти дней к нему не иссякал поток посетителей. Нескончаемые разговоры, проходившие в острой, почти истерической атмосфере, восстановили его силы. Он приехал в Милан угрюмым, подавленным и безразличным, но к 20 апреля обрел спокойствие и уверенность. Он даже заговорил об организации обороны в Вальтеллине. По его мнению, сопротивление противнику в течение месяца дало бы возможность сформировать стабильное правительство и добиться почетного мира. Он энергично обсуждал идею создания антимонархистского фронта, предложив включить туда социалистов.20 апреля Муссолини встретился с журналистом Г. Кабеллой, который, вопреки слухам о плохом здоровье дуче, нашел его в очень хорошем состоянии. По словам Кабеллы, Муссолини даже поправился по сравнению с их предыдущей встречей; он был приветливым и спросил журналиста, что бы он хотел получить на память о встрече. «Подарите мне вашу фотографию с автографом», — попросил Кабелла. Муссолини, следуя своей давней привычке, подписал фотографию с апломбом: «Год XXIII от начала фашистской эры». Создавалось впечатление, будто он считает, что фашистскому строю ничего не угрожает. Он добавил, что хотя его карьера как руководителя страны окончена, он верит в будущее Италии и в бессмертие идей фашизма.«Вы действительно доверяете Шустеру?» — спросил Кабелла.Муссолини посмотрел в окно, затем широко развел руки в привычном жесте и ответил так: «Он немного болтлив, но божьему человеку нужно верить».«А что вы можете сказать о новом секретном оружии? Оно действительно существует?» — «Да, существует, — многозначительно сказал Муссолини, — несколько дней назад меня проинформировали об этом». Заговор против Гитлера представлял собой попытку повернуть ход истории вспять, но вскоре события приняли другой оборот.Муссолини попросил Кабеллу ознакомить его с окончательным текстом статьи до ее опубликования в «Пополо ди Алессандрия». И некоторое время спустя его видели за правкой текста, которую он делал с привычной для себя скрупулезностью.21 апреля, прибыв на встречу с Муссолини, Ран отметил, что в тот момент Муссолини выглядел спокойным и невозмутимым. Но послу показалось, что он уловил в его взгляде выражение предсмертной тоски. На столе Муссолини лежала книга стихов Мёрике. Такое настроение не могло сохраняться долго: каждый час поступали сведения о потерях, об отступлении войск, об оставленных городах. Военная катастрофа приближалась. 20 апреля Муссолини узнал о налете вражеской авиации на Болонью и поэтому отменил свое выступление в Миланском соборе после окончания праздничной мессы по случаю годовщины со дня основания Рима. 22 апреля поступила информация о продвижении войск союзников в долине реки По и о падении Модены и Реджо. На другой день была захвачена Парма и потеряна связь с Кремоной и Мантуей. Вечером того же дня партизаны вошли в Геную, а армия Тито заняла Фьюме.Под натиском противника немецкие части стремительно отступали. Когда войска союзников были всего в 60 милях от Милана, стало ясно, что планам о месячной обороне в Альпах не суждено сбыться. Грациани полагал, что с военной точки зрения идея создания оборонительного рубежа в Альпах не выдерживает никакой критики, однако ему не удалось убедить в этом Муссолини и Паволини. Для них обоих значение этой операции заключалось не столько в военном успехе, сколько в том, чтобы ее проведением обеспечить торжество идей фашизма.Его друзья и соратники пытались организовать побег из Италии. Буффарини-Гвиди предлагал ему скрыться в Швейцарии, бывшая любовница Франческа Лаваньини, находившаяся в Аргентине, прислала письмо, в котором умоляла Муссолини приехать к ней. Кларетта Петаччи предложила инсценировать автокатастрофу, после этого объявить о гибели Муссолини и, воспользовавшись замешательством, скрыться. Доктор Захариа вместе с одним из секретарей брался обеспечить побег в Испанию, а Тамбурини — даже в Полинезию. Но все предложения о побеге были им отвергнуты. Ему было суждено умереть в Вальтеллине. Его путь завершен, но идеи фашизма переживут его. В своем последнем выступлении перед группой офицеров, специально приехавших, чтобы услышать дуче, он с прежним блеском говорил о «бессмертии фашистской партии и фашистских идей».Ему необходимо было позаботиться о безопасности семьи. 23 апреля он позвонил Рашели в Гарньяно и сообщил, что приедет, чтобы организовать ее перелет в Швейцарию. Однако через несколько часов он позвонил опять. Мантуя к тому времени была захвачена врагом, и угроза нависла над Брешией. Поэтому он сказал, что пробиться к ней не удастся. Ей надлежало отправиться в Монцу, там на королевской вилле ее встретит Барраку. Она должна оставаться на вилле, пока он сам не свяжется с ней опять.Кларетта со своей семьей нашла приют в Милане, в доме майора Шпеглера. Муссолини пытался уговорить Кларетту бежать, ради этого он приехал к ней. Предполагалось, что все семейство будет вывезено самолетом в Испанию, но Кларетта отказалась лететь. «Я подчиняюсь своей судьбе», — написала она одному из своих друзей, повторив одно из любимых высказываний Муссолини, — что будет со мной, я не знаю, но я не могу идти наперекор судьбе.В течение всего дня 25 апреля Муссолини оставался в Милане. Отвергнув все предложения о побеге из страны, он сохранял спокойствие, а порой выглядел безразличным. Иногда он позволял себе довольно резкие высказывания то в адрес немцев, то — английского короля, но в целом он провел день спокойно: приводил в порядок свои бумаги, принимал посетителей, готовился к поездке на север. Пошли слухи, что он покинет Милан в тот же день, 25 апреля, поэтому штурмфюрер Бирцер нервничал и несколько раз напоминал Муссолини, что он обещал не уезжать до возвращения капитана Киснатта из Гарньяно, где тот занимался отправкой багажа дуче. «Ситуация все время меняется», — холодно отвечал Муссолини и послал его в казармы Мути, чтобы раздобыть грузовики и бензин для будущей поездки. При этом он выглядел расстроенным, и, казалось, причиной этого было не то, что его положение стало критическим, а то, что он вынужден нарушить данное им слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
19-25 апреля 1945 г. Я боролся до конца, но проиграл.
13 апреля Муссолини вызвал заместителя министра внутренних дел и спросил его напрямую: «Скажите мне честно, у нас есть шансы избежать поражения?». «Теперь уже можно не сомневаться, — ответил тот, что война нами проиграна».Но Муссолини все еще не мог в это поверить. Он попытался было убедить собеседника, что еще не все потеряно, он привел примеры отчаянного сопротивления немецких солдат на германском фронте, которые бились за каждый клочок земли.«Увы, эти судорожные попытки не в состоянии повлиять на исход войны», — возразил заместитель министра.Муссолини умолк, затем после небольшой паузы тихо произнес: «Да, Вы, пожалуй, правы. Это действительно так. Уже ничего нельзя сделать». Так угас последний огонек надежды, ему стало ясно, что победа недостижима и ожидание трагической развязки не покидало его до самого конца. Отныне только одна мысль беспокоила его: каким будет этот конец лично для него.Некоторые его министры предлагали укрыться в Триесте и там создать оборонительный рубеж, другие советовали организовать оборону Милана (этот план, кстати, поддерживал командующий миланским гарнизоном генерал Венинг, который рассчитывал превратить Милан во второй Сталинград), некоторые члены фашистского руководства из числа наиболее непримиримых призывали его совершить поступок в духе фашистского мифа — уйти в горы и там сражаться с противником до конца.14 апреля на Вилла-делле-Орсолине появился Паволини. Он привез план, который по сути представлял собой последнюю попытку организовать сопротивление. План предусматривал создание оборонительного рубежа в Вальтеллине, севернее Бергамо. Никто из немецких военачальников, присутствовавших при обсуждении плана Паволини, включая самого обергруппенфюрера Вольфа, не высказался против него и не обмолвился о возможной капитуляции немецких войск. Муссолини был немногословен. Создалось впечатление, что он намерен одобрить план без обсуждения. Казалось, его голова занята другим: как достойно встретить смерть. Когда все же началось обсуждение и Грациани выступил с резкой критикой плана, обвиняя Паволини в том, что он многого не учел при его разработке, Муссолини спокойно сказал: «Никто не обязан ехать в Вальтеллину. Каждый пусть решает за себя». На следующий день Муссолини беседовал с отцом Эусебио, армейским капелланом, с которым прежде встречался в Гарньяно. Это была их последняя встреча. Муссолини находился в подавленном состоянии и выглядел как покойник. У него уже не было сомнений, что дело проиграно. Более того, было предчувствие, что его ожидает насильственная смерть Однажды в разговоре с сестрой, когда речь зашла о смерти Мадзолини он сказал: «Бедняга. Но он умер в своей постели, как он того желал. А кто знает, где нас настигнет смерть и где будут брошены наши кости!»
.Через два дня его посетил другой священник, дон Панчино. «Давайте попрощаемся, отец, — сказал ему Муссолини, — благодарю за ваше заступничество перед Богом. Прошу Вас не оставлять меня в своих молитвах, я в этом очень нуждаюсь, так как знаю, что буду убит». Таким же обреченным и смирившимся он предстал перед Динале, старым революционером, знавшим его еще со времени пребывания в Швейцарии. «Я во власти горьких и мрачных предчувствий, — сказал он ему, — ими наполнен воздух». Видимо, ощущения надвигающейся катастрофы, пережитые им накануне ареста в Риме, вновь всплыли в его сознании. «Я чувствую себя распятым на кресте. Я много раз испытывал судьбу, и вот, наконец, она повернулась ко мне спиной. Перед смертью все верующие надеются на милость Божью. Как я им сейчас завидую! У меня все позади. Я играл до конца, но проиграл. Я оставляю этот мир без ненависти, без обиды, без гордыни. Addio» (Прощайте).«Arrivederci» (Д o свидания) — ответил ему Динале.«Нет, нет. Не надо иллюзий. Прощайте!» 16 апреля состоялось последнее заседание совета министров Социальной республики. «Следующая встреча, — объявил Муссолини, — состоится в Милане». Эти слова он произнес ироническим тоном, как бы напоминая всем, и прежде всего оппонентам, о своем триумфальном посещении этого города в декабре. В Гарньяно Муссолини чувствовал себя крайне неуютно и однажды, беседуя с Меллини, он признался: «Мне никогда не нравилась эта дыра; здесь я чувствую себя оторванным от народа. Рим для нас потерян, поэтому Милан будет столицей Итальянской Республики Еще раньше он хотел перенести правительственную резиденцию южнее, в район Монцы, но против этого возражали немцы. Теперь же они предостерегали Муссолини от переезда в Милан, указывая на то, что озеро Гарда находится на пути отхода немецких войск, в Милане же немцы не смогут обеспечить безопасность дуче, так как местный гарнизон не располагает достаточными силами.
».Вопреки советам Вольфа и Рана, ранним вечером 19 апреля Муссолини отправился в Милан под охраной немецких солдат во главе с командиром роты СД Отто Киснаттом и штурмфюрером СС Фрицем Бирцером, молодым человеком с печальным выражением лица, которому было поручено не спускать с дуче глаз ни на секунду.Солнце уже клонилось к горизонту. Пора было ехать. Муссолини попрощался с Рашель в саду виллы Фельтринелли, обещав вернуться за ней позже. Рашель впоследствии рассказывала, что, прощаясь, Муссолини упомянул о Вальтеллине, как своем последнем оплоте в Италии, но у нее уже не было сил спорить с ним. Со своей сестрой Эдвигой он был более откровенен. Германия находится на пределе своих сил, сказал он сестре, после окончания войны ее территория будет поделена между Россией и западными союзниками. Что касается его самого (тут Муссолини не смог отказать себе в удовольствии в очередной раз продемонстрировать свое красноречие), то он готов «вступить в безмолвные просторы царства смерти».В Милане Муссолини устроил свою резиденцию на первом этаже префектуры, располагавшейся в Палаццо Монфорте. В течение пяти дней к нему не иссякал поток посетителей. Нескончаемые разговоры, проходившие в острой, почти истерической атмосфере, восстановили его силы. Он приехал в Милан угрюмым, подавленным и безразличным, но к 20 апреля обрел спокойствие и уверенность. Он даже заговорил об организации обороны в Вальтеллине. По его мнению, сопротивление противнику в течение месяца дало бы возможность сформировать стабильное правительство и добиться почетного мира. Он энергично обсуждал идею создания антимонархистского фронта, предложив включить туда социалистов.20 апреля Муссолини встретился с журналистом Г. Кабеллой, который, вопреки слухам о плохом здоровье дуче, нашел его в очень хорошем состоянии. По словам Кабеллы, Муссолини даже поправился по сравнению с их предыдущей встречей; он был приветливым и спросил журналиста, что бы он хотел получить на память о встрече. «Подарите мне вашу фотографию с автографом», — попросил Кабелла. Муссолини, следуя своей давней привычке, подписал фотографию с апломбом: «Год XXIII от начала фашистской эры». Создавалось впечатление, будто он считает, что фашистскому строю ничего не угрожает. Он добавил, что хотя его карьера как руководителя страны окончена, он верит в будущее Италии и в бессмертие идей фашизма.«Вы действительно доверяете Шустеру?» — спросил Кабелла.Муссолини посмотрел в окно, затем широко развел руки в привычном жесте и ответил так: «Он немного болтлив, но божьему человеку нужно верить».«А что вы можете сказать о новом секретном оружии? Оно действительно существует?» — «Да, существует, — многозначительно сказал Муссолини, — несколько дней назад меня проинформировали об этом». Заговор против Гитлера представлял собой попытку повернуть ход истории вспять, но вскоре события приняли другой оборот.Муссолини попросил Кабеллу ознакомить его с окончательным текстом статьи до ее опубликования в «Пополо ди Алессандрия». И некоторое время спустя его видели за правкой текста, которую он делал с привычной для себя скрупулезностью.21 апреля, прибыв на встречу с Муссолини, Ран отметил, что в тот момент Муссолини выглядел спокойным и невозмутимым. Но послу показалось, что он уловил в его взгляде выражение предсмертной тоски. На столе Муссолини лежала книга стихов Мёрике. Такое настроение не могло сохраняться долго: каждый час поступали сведения о потерях, об отступлении войск, об оставленных городах. Военная катастрофа приближалась. 20 апреля Муссолини узнал о налете вражеской авиации на Болонью и поэтому отменил свое выступление в Миланском соборе после окончания праздничной мессы по случаю годовщины со дня основания Рима. 22 апреля поступила информация о продвижении войск союзников в долине реки По и о падении Модены и Реджо. На другой день была захвачена Парма и потеряна связь с Кремоной и Мантуей. Вечером того же дня партизаны вошли в Геную, а армия Тито заняла Фьюме.Под натиском противника немецкие части стремительно отступали. Когда войска союзников были всего в 60 милях от Милана, стало ясно, что планам о месячной обороне в Альпах не суждено сбыться. Грациани полагал, что с военной точки зрения идея создания оборонительного рубежа в Альпах не выдерживает никакой критики, однако ему не удалось убедить в этом Муссолини и Паволини. Для них обоих значение этой операции заключалось не столько в военном успехе, сколько в том, чтобы ее проведением обеспечить торжество идей фашизма.Его друзья и соратники пытались организовать побег из Италии. Буффарини-Гвиди предлагал ему скрыться в Швейцарии, бывшая любовница Франческа Лаваньини, находившаяся в Аргентине, прислала письмо, в котором умоляла Муссолини приехать к ней. Кларетта Петаччи предложила инсценировать автокатастрофу, после этого объявить о гибели Муссолини и, воспользовавшись замешательством, скрыться. Доктор Захариа вместе с одним из секретарей брался обеспечить побег в Испанию, а Тамбурини — даже в Полинезию. Но все предложения о побеге были им отвергнуты. Ему было суждено умереть в Вальтеллине. Его путь завершен, но идеи фашизма переживут его. В своем последнем выступлении перед группой офицеров, специально приехавших, чтобы услышать дуче, он с прежним блеском говорил о «бессмертии фашистской партии и фашистских идей».Ему необходимо было позаботиться о безопасности семьи. 23 апреля он позвонил Рашели в Гарньяно и сообщил, что приедет, чтобы организовать ее перелет в Швейцарию. Однако через несколько часов он позвонил опять. Мантуя к тому времени была захвачена врагом, и угроза нависла над Брешией. Поэтому он сказал, что пробиться к ней не удастся. Ей надлежало отправиться в Монцу, там на королевской вилле ее встретит Барраку. Она должна оставаться на вилле, пока он сам не свяжется с ней опять.Кларетта со своей семьей нашла приют в Милане, в доме майора Шпеглера. Муссолини пытался уговорить Кларетту бежать, ради этого он приехал к ней. Предполагалось, что все семейство будет вывезено самолетом в Испанию, но Кларетта отказалась лететь. «Я подчиняюсь своей судьбе», — написала она одному из своих друзей, повторив одно из любимых высказываний Муссолини, — что будет со мной, я не знаю, но я не могу идти наперекор судьбе.В течение всего дня 25 апреля Муссолини оставался в Милане. Отвергнув все предложения о побеге из страны, он сохранял спокойствие, а порой выглядел безразличным. Иногда он позволял себе довольно резкие высказывания то в адрес немцев, то — английского короля, но в целом он провел день спокойно: приводил в порядок свои бумаги, принимал посетителей, готовился к поездке на север. Пошли слухи, что он покинет Милан в тот же день, 25 апреля, поэтому штурмфюрер Бирцер нервничал и несколько раз напоминал Муссолини, что он обещал не уезжать до возвращения капитана Киснатта из Гарньяно, где тот занимался отправкой багажа дуче. «Ситуация все время меняется», — холодно отвечал Муссолини и послал его в казармы Мути, чтобы раздобыть грузовики и бензин для будущей поездки. При этом он выглядел расстроенным, и, казалось, причиной этого было не то, что его положение стало критическим, а то, что он вынужден нарушить данное им слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51