— Моя жизнь окончена. Да здравствует Муссолини!» Затем он застрелился. 3 На вилле Савойя король прохаживался по дорожкам сада, бодро разговаривая с офицером своего штаба о заседании Великого совета и об аресте Муссолини. Не была столь же удовлетворена королева. «Они могли арестовать его где и когда они сочли бы необходимым, — выразит она впоследствии свое недовольство. — Но здесь этого делать не следовало.Он был нашим гостем. Законы гостеприимства были нарушены. Это позор» Принц Умберто также не одобрил методы действия генералов. Как говорил он впоследствии, некоторые из них зашли настолько далеко, что предложили немедленно казнить свергнутого дуче. По его словам, сам он резко выступил против этого.
. При первых встречах Муссолини показался ей грубым и вульгарным, однако вскоре она стала испытывать по отношению к нему некое чувство восхищения, что и вызвало в ее душе сожаление по поводу его внезапного и сокрушительного падения. 4 В час ночи в кабинет начальника казарм имени Виктора-Эммануила II вошел подполковник Чирико и обратился к Муссолини: «Генерал Ферроне прибыл к Вам с письмом от маршала Бадольо».Муссолини встал со своей походной кровати и вышел в соседнюю комнату, где его уже поджидал генерал Ферроне со «странно самодовольным выражением на лице». Ферроне, штабной офицер министерства обороны, передал ему письмо от Бадольо. Перед тем как прочитать его, Муссолини взглянул на гостя и спросил: «Генерал, мы с Вами раньше встречались, не так ли?»Действительно, Ферроне, командовавший дивизионом в Албании, был представлен однажды Муссолини. Та встреча проходила в спешке, и дуче, который, как думал Ферроне, напрочь забыл о ней, вовсе не собирался уделять этому много внимания.«Мы встречались в Албании», — сдержанно ответил Ферроне.«Совершенно верно», — согласился Муссолини, широко раскрыв глаза, всем своим видом показывая, как он удивлен тому, что сам Ферроне помнит это. Дуче хотел, подобно Наполеону, показать, что и его память безупречна. «Совершенно верно, генерал. Не забывайте, я всегда высоко ценил Вас».Затем он вновь занялся письмом.«Его Превосходительству кавалеру Бенито Муссолини, — читал он. — Нижеподписавшийся глава правительства желает сообщить Вашему Превосходительству, что все совершившееся делается исключительно для Вашей безопасности и основано на достоверной информации о ряде серьезных заговоров против Вас. Вот почему он желает сообщить Вам, что им будет отдано распоряжение о том, чтобы Вас благополучно сопроводили, оказывая должное уважение, туда, куда Вы захотите. Глава Правительства Пьетро Бадольо, маршал». Муссолини поднял взгляд на Ферроне, который спросил его, куда дуче хотел бы направиться.Не ему отвечать на этот вопрос, — заметил Муссолини, преисполнившись некоего горделивого презрения, — ведь у него нет собственного дома. Он будет гостем везде, куда бы ни поехал.Ферроне предложил ему отправиться в Рокка-делле-Каминате, и Муссолини, казалось, согласился. Он сказал, что не осмелился предложить этот вариант, поскольку всегда считал этот дом не своей личной собственностью, но как принадлежавший ему по положению главы правительства. Он попросил Ферроне передать его просьбу маршалу Бадольо в письме, которое он тут же, не торопясь, продиктовал.«26 июля 1943 года, час ночи (он начал письмо в духе достаточно торжественном, который должен был придать его посланию этакий налет воодушевления и чувства неизбежности). Первое: я благодарен маршалу Бадольо за его заботу о моей личной безопасности. Второе: единственной резиденцией, имеющейся в моем распоряжении, является Роккаделле-Каминате, куда я готов отправиться в любой момент. Третье: я хочу уверить маршала Бадольо, напомнив о нашей совместной работе, что с моей стороны не возникнет никаких препятствий и я буду сотрудничать по всем вопросам. Четвертое: я рад принятому решению продолжать вместе с нашими союзниками войну, поскольку в этом заключаются честь и интересы нашей страны, и я от всей души надеюсь, что эта тяжелая задача, которую маршал Бадольо решает во имя и по приказу Его Величества короля, чьим верным слугой я был двадцать лет и остаюсь им поныне, будет успешно разрешена».Он закончил диктовать это несколько подобострастное письмо, попросил перечитать его, а затем синим карандашом начертал внизу: «Да здравствует Италия! Муссолини» Когда письмо было опубликовано, Гитлер заявил, что это подделка, на что указывает смиренный стиль послания. Однако Муссолини сам напечатал его в своей «Истории одного года».
.Генерал Ферроне ушел, и Муссолини снова лег в свою кровать, стоявшую в этом маленьком мрачном кабинете. Он долго не спал, но перед рассветом, наконец, забылся в тяжком сне.Весь следующий день он провел в этой комнате, по большей части лежа в кровати, и лишь иногда вставал, чтобы посмотреть на машины, разъезжавшие на площади перед казармой, и на курсантов, маршировавших перед стеной, на которой огромными белыми буквами было написано: «Верить! Подчиняться! Сражаться!» Это был лозунг его режима.Со своими тюремщиками он был вежлив. По словам одного из них, он «стремился снискать расположение, с готовностью подчиняясь всем просьбам. Ел он мало и не курил». Когда доктор Сантильо вновь приехал туда и спросил, не нужно ли ему чего-нибудь, Муссолини весьма почтительно произнес следующую фразу: «Только зубную пасту и пару шлепанцев». Наблюдавший за ним офицер сказал, что он был «отрешенным и спокойным». Только сейчас, как впоследствии Муссолини признался Рашели, он вполне осознал, что стал пленником и что власть, которой он обладал в течение двадцати одного года, утеряна им в течение одного дня. «Диктаторы не могут уйти элегантно, — грустно сказал он доктору Сантильо. — Они должны пасть. Но их падение никому не приносит счастья».На следующий день дуче позволили навестить Де Чезаре, который находился в соседней комнате. Они сидели на его кровати, разговаривали друг с другом и пили чай, который принесла им жена коменданта. В семь часов, выглянув из окна своей комнаты, Муссолини увидел, что на площади перед казармой появился взвод карабинеров и взвод муниципальной полиции, которые выстроились рядом с несколькими грузовиками. Спустя час на площадь въехало еще несколько машин с офицерами. Курсанты-карабинеры, заинтересованные всем этим, высунулись из окон и высыпали на балконы.«Все внутрь, — заорал на них кто-то из офицеров. — Всем внутрь и закрыть окна!»Вскоре после этого в комнату Муссолини вошел офицер и сказал: «Пришел приказ уезжать».Они сошли вниз к поджидавшей их машине. Муссолини забрался на заднее сиденье, рядом с ним сел человек, представившийся как бригадный генерал Полито, глава военной полиции. Машина быстро выехала с территории казарм. Перед ней ехал курьер, в обязанности которого входило предупреждение карабинеров на блок-постах с тем, чтобы они пропускали автомобиль без задержек. Шторки в машине были опущены, однако Муссолини удалось заметить на повороте госпиталь Сан-Спирито и он понял, что его везут не в направлении Рокка-деллеКаминате по виа Фламиниа, а на юг, к виа Аппиа. Когда же машина доехала до Альбано, его опасения подтвердились.— Куда мы едем? — спросил он.— На юг.— Не в Рокка-делле-Каминате?— Пришел другой приказ.— А Вы-то кто? Я знал полицейского инспектора Полито.— Это я.— А как же Вы стали генералом?— Они дали мне соответствующее армейское звание.Саверио Полито провел, по словам самого Муссолини, «несколько блестящих операций за годы его режима» и теперь он рассказывал о них — о захвате им Чезаре Росси, предыдущего руководителя фашистского бюро печати, который был арестован после убийства Маттеотти, и о разгромленной им банде Пинтора на Сардинии. В то время как машина неслась по Аппиевой дороге через Вельетри, Чистерну и Террачину, Полито, продолжая курить, развлекал Муссолини, рассказывая ему о своих приключениях и о преступниках, которых он знал. Около полуночи, когда машина поехала медленнее, Полито отодвинул стеклянную задвижку за спиной водителя и спросил его: «Где мы?» — «Около Гаэты».Это название наполнило Муссолини чувством гордости, смешанной с горечью. Он уже думал о себе как об одной из трагических фигур истории. Эта реакция на свое падение позднее выродилась в навязчивую идею, и в своей судьбе он видел отражение судеб тех великих людей, чьи жизни окончились подобным же образом. Конец Юлия Цезаря, смерть Наполеона, даже судьба Христа — все они были близки его судьбе. Теперь же, когда он увидел массивные очертания форта, господствовавшего над гаванью Гаэты, он успокаивал себя тем, что именно здесь скрывался в 1848 году Пий IX, а в 1870 сидел в тюрьме Мадзини. «Я думал, — говорил он год спустя швейцарскому журналисту, — что и меня ожидает такая же судьба. Я был так убежден в этом, что спросил моего Цербера, Полито, не будет ли мне предоставлена честь занимать ту же камеру, что и великому герою Рисорджименто».«Это еще не решено», — коротко ответил Полито.Машина остановилась, и к ней подошел морской офицер. В руке у него горел факел. Инструкции, которые он дал водителю, лишили Муссолини надежды разделить мученичество с Мадзини. Офицер указал на доки, произнеся при этом название будущего местонахождения пленника, по злой иронии называвшееся «причал Чиано». 5 В пять часов вечера контр-адмирал Франко Маугери, начальник разведки ВМФ, получил приказание от главы кабинета министерства военно-морского флота быть готовым к выполнению «обязанностей по сопровождению». Он должен был поехать в Гаэту, где у пристани Костанцо Чиано его ожидал корвет «Персефона». Через два часа генерал Черика отдал ему более конкретные приказания. Муссолини в сопровождении генерала Полито, полковника Пелаги и вооруженного эскорта отправился этой ночью из Рима в Гаэту. Маугери получил приказ встретить его в Гаэте, принять на борт «Персефоны» и отдать приказ ее командиру, капитану Тадзари отплыть на Вентотене, небольшой островок в тридцати милях к югу. Никто не должен был ничего знать о личности пленника до тех пор, пока судно не выйдет в море. Тадзари и офицерам в штаб-квартире ВМФ в Гаэте его следовало представить как «важную персону, замешанную в шпионаже».Маугери прибыл в Гаэту без пятнадцати одиннадцать и в течение трех часов ожидал прибытия пленника из Рима. Сначала он сидел, задыхаясь, в кают-компании «Персефоны», потом прогуливался вдоль причала, куря сигарету за сигаретой и разговаривая с офицерами, один из которых считал, что этот адмирал имеет предписание обсудить где-то в море возможность перемирия с английскими или американскими представителями. В начале третьего Маугери увидел огни фар трех автомобилей, быстро приближавшихся по дороге из Формии.В своей книге «Mussolini mi ha detto» Маугери писал, как головная машина подъехала к нему и остановилась в нескольких метрах от входа на трап «Персефоны». Из нее вышел подполковник карабинеров Пелагри и подошел к нему. Из следующей машины появился генерал Полито, а уж затем на причал ступил и сам Муссолини. Маугери приветствовал его и в этот момент он увидел «необычные глаза» Муссолини, которые «светились в окружающей темноте», в то время как их обладатель приближался к нему.Адмирал Маугери проводил их на борт и, сопровождаемый Полито, полковником Пелаги и другими офицерами карабинеров, подвел Муссолини к двери каюты капитана Тадзари. Пока Муссолини стоял и рассматривал барограф, Маугери вернулся на палубу, где увидел, как лейтенант с корвета давал инструкции охранникам Муссолини — шестерым вооруженным автоматами карабинерам.«Персефона» подняла якорь и оставила за кормой Гаэту. В самом начале плавания возникли неполадки с правым двигателем, который, не сразу заработал, извергая клубы дыма, что и продолжалось на протяжении всего путешествия.Видимость была неважная, дул легкий сирокко. Погода стояла жаркая и влажная, над морем низко неслись облака. Маугери испытывал радость от того, что снова вышел в море, правда, не мог избавиться от мысли о том, что всем им будет уже не до веселья, если на них нападут подводные лодки или сверху свалятся бомбардировщики.Перед прибытием в Вентотене капитан Тадзари сбросил скорость и слегка изменил курс, выжидая рассвета. В четверть шестого он бросил якорь в нескольких сотнях метров от берега.Экипаж оставался на своих местах, в то время как генерал Полито сошел на берег, чтобы исследовать этот островок и решить, подойдет ли он для изгнанного Муссолини. Понаблюдав, как Полито спускается на катер с «Персефоны», адмирал Маугери сошел вниз, чтобы удостовериться, что там «все в порядке». «Я был, — сообщает он, — преисполнен любопытства. Войдя в каюту, я произнес „Ваше превосходительство“ (а как еще можно было его назвать?), он поднял на меня свои необычайные глаза. „Не желаете ли Вы чашечку кофе или чего-нибудь еще?“От кофе Муссолини отказался. Все, что ему нужно, — сказал он, — это информация. Насколько велик этот остров? — спросил он.Адмирал Маугери рассказал все, что помнил, а затем послал за морским атласом.«О, какой маленький островок», — улыбаясь, проговорил Муссолини.Маугери понял, что дуче думал об Эльбе и Святой Елене, и мысли адмирала также обратились к Наполеону. «Он похож на труп, так сильно он изнурен», — отметил про себя Маугери, с сочувствием глядя на Муссолини, словно видел этого человека в первый раз в жизни».«Это корвет, не так ли?» — спросил дуче, прерывая поток его мыслей, и они повели разговор о войне на море, о техническом превосходстве британских военно-морских сил, о сражениях, в которых довелось участвовать адмиралу. Беседа протекала непринужденно. Они говорили об американских, французских и японских военно-морских силах, об образе жизни в Америке и Японии.Муссолини рассказал, как недавно ему показывали фильм о японской авиашколе. Он заметил, что японцы показались ему значительно более высокими, чем принято думать, и поинтересовался мнением Маугери.Адмирал предположил, что это объясняется их увлечением спортом, а также смешанными браками с русскими и корейцами.Их дети очень красивы, — добавил Муссолини, — его дочь, побывавшая в Японии, говорила ему об этом.Беседа вновь вернулась к Америке, с ее удивительным свойством поглощать такое количество людей разных рас. Постепенно лицо Муссолини теряло мертвенную бледность, его глаза вновь заблестели, так что когда на судно вернулся Полито, дуче выглядел довольно бодро.Полито сказал, что Вентотене не может стать местом пребывания Муссолини, поскольку комиссар полиции этого острова показался ему абсолютно беспомощным, к тому же здесь еще находился немецкий гарнизон. Адмирал Маугери отдал приказ отплыть в направлении острова Понца, находившегося в 25 милях к северо-западу. После полудня «Персефона» бросила якорь на рейде острова.«Следуя какому-то необъяснимому импульсу, — писал Муссолини, принимая любопытство жителей островка к прибытию военного корабля за некое ирреальное ощущение важности происходящего, — мужчины и женщины, вооруженные биноклями, заполнили все окна и балконы. Они следили за приближающимся к берегу кораблем. В мгновение ока весь остров знал о моем прибытии».Одним из тех, кто наблюдал за «Персефоной», был Пьетро Ненни. Он вспомнил времена тридцатилетней давности, когда они с Муссолини отбывали заключение в Форли. Тогда они были друзьями — об этом Ненни вспомнил с внезапно нахлынувшей симпатией. Рядом с Ненни стоял другой антифашист, Цанибонни, который также разделял чувство сострадания, испытываемое его приятелем.«Я не пойду, — произнес Цанибонни, разглядев на борту белое лицо Муссолини, — не хочу ссориться с поверженным человеком».Вид множества глазеющих людей, стоявших по берегам бухты и вдоль мола и наблюдавших, как корабль приближается к острову, ужаснул Муссолини. Позже он говорил, что в тот момент он почувствовал страшное беспокойство из-за того, что все они увидят, как его доставляют на берег в качестве пленника, и попросил о свидании с адмиралом Маугери.Маугери, куривший на палубе, спустился вниз и нашел Муссолини «очень возбужденным», хотя тот и старался всячески скрыть это.«Я не хочу сходить на берег днем, — сказал он. — Я не хочу, чтобы меня видели люди… Адмирал, к чему все эти бессмысленные треволнения?» С прошлого воскресенья, — жаловался дуче, — он полностью отрезан от мира. Он ничего не знает о своей семье. Из одежды у него лишь то, во что он одет. Он вспомнил и о письме, в котором Бадольо говорил о серии заговоров, направленных против него.Маугери сказал, что он получил приказ выполнять это задание, поскольку командование ВМФ считало, что Муссолини должен сопровождать офицер высокого ранга. Но он не был уполномочен считаться с его претензиями.Однако Муссолини продолжал настаивать, пусть в более мягкой, но не без раздражения, манере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
. При первых встречах Муссолини показался ей грубым и вульгарным, однако вскоре она стала испытывать по отношению к нему некое чувство восхищения, что и вызвало в ее душе сожаление по поводу его внезапного и сокрушительного падения. 4 В час ночи в кабинет начальника казарм имени Виктора-Эммануила II вошел подполковник Чирико и обратился к Муссолини: «Генерал Ферроне прибыл к Вам с письмом от маршала Бадольо».Муссолини встал со своей походной кровати и вышел в соседнюю комнату, где его уже поджидал генерал Ферроне со «странно самодовольным выражением на лице». Ферроне, штабной офицер министерства обороны, передал ему письмо от Бадольо. Перед тем как прочитать его, Муссолини взглянул на гостя и спросил: «Генерал, мы с Вами раньше встречались, не так ли?»Действительно, Ферроне, командовавший дивизионом в Албании, был представлен однажды Муссолини. Та встреча проходила в спешке, и дуче, который, как думал Ферроне, напрочь забыл о ней, вовсе не собирался уделять этому много внимания.«Мы встречались в Албании», — сдержанно ответил Ферроне.«Совершенно верно», — согласился Муссолини, широко раскрыв глаза, всем своим видом показывая, как он удивлен тому, что сам Ферроне помнит это. Дуче хотел, подобно Наполеону, показать, что и его память безупречна. «Совершенно верно, генерал. Не забывайте, я всегда высоко ценил Вас».Затем он вновь занялся письмом.«Его Превосходительству кавалеру Бенито Муссолини, — читал он. — Нижеподписавшийся глава правительства желает сообщить Вашему Превосходительству, что все совершившееся делается исключительно для Вашей безопасности и основано на достоверной информации о ряде серьезных заговоров против Вас. Вот почему он желает сообщить Вам, что им будет отдано распоряжение о том, чтобы Вас благополучно сопроводили, оказывая должное уважение, туда, куда Вы захотите. Глава Правительства Пьетро Бадольо, маршал». Муссолини поднял взгляд на Ферроне, который спросил его, куда дуче хотел бы направиться.Не ему отвечать на этот вопрос, — заметил Муссолини, преисполнившись некоего горделивого презрения, — ведь у него нет собственного дома. Он будет гостем везде, куда бы ни поехал.Ферроне предложил ему отправиться в Рокка-делле-Каминате, и Муссолини, казалось, согласился. Он сказал, что не осмелился предложить этот вариант, поскольку всегда считал этот дом не своей личной собственностью, но как принадлежавший ему по положению главы правительства. Он попросил Ферроне передать его просьбу маршалу Бадольо в письме, которое он тут же, не торопясь, продиктовал.«26 июля 1943 года, час ночи (он начал письмо в духе достаточно торжественном, который должен был придать его посланию этакий налет воодушевления и чувства неизбежности). Первое: я благодарен маршалу Бадольо за его заботу о моей личной безопасности. Второе: единственной резиденцией, имеющейся в моем распоряжении, является Роккаделле-Каминате, куда я готов отправиться в любой момент. Третье: я хочу уверить маршала Бадольо, напомнив о нашей совместной работе, что с моей стороны не возникнет никаких препятствий и я буду сотрудничать по всем вопросам. Четвертое: я рад принятому решению продолжать вместе с нашими союзниками войну, поскольку в этом заключаются честь и интересы нашей страны, и я от всей души надеюсь, что эта тяжелая задача, которую маршал Бадольо решает во имя и по приказу Его Величества короля, чьим верным слугой я был двадцать лет и остаюсь им поныне, будет успешно разрешена».Он закончил диктовать это несколько подобострастное письмо, попросил перечитать его, а затем синим карандашом начертал внизу: «Да здравствует Италия! Муссолини» Когда письмо было опубликовано, Гитлер заявил, что это подделка, на что указывает смиренный стиль послания. Однако Муссолини сам напечатал его в своей «Истории одного года».
.Генерал Ферроне ушел, и Муссолини снова лег в свою кровать, стоявшую в этом маленьком мрачном кабинете. Он долго не спал, но перед рассветом, наконец, забылся в тяжком сне.Весь следующий день он провел в этой комнате, по большей части лежа в кровати, и лишь иногда вставал, чтобы посмотреть на машины, разъезжавшие на площади перед казармой, и на курсантов, маршировавших перед стеной, на которой огромными белыми буквами было написано: «Верить! Подчиняться! Сражаться!» Это был лозунг его режима.Со своими тюремщиками он был вежлив. По словам одного из них, он «стремился снискать расположение, с готовностью подчиняясь всем просьбам. Ел он мало и не курил». Когда доктор Сантильо вновь приехал туда и спросил, не нужно ли ему чего-нибудь, Муссолини весьма почтительно произнес следующую фразу: «Только зубную пасту и пару шлепанцев». Наблюдавший за ним офицер сказал, что он был «отрешенным и спокойным». Только сейчас, как впоследствии Муссолини признался Рашели, он вполне осознал, что стал пленником и что власть, которой он обладал в течение двадцати одного года, утеряна им в течение одного дня. «Диктаторы не могут уйти элегантно, — грустно сказал он доктору Сантильо. — Они должны пасть. Но их падение никому не приносит счастья».На следующий день дуче позволили навестить Де Чезаре, который находился в соседней комнате. Они сидели на его кровати, разговаривали друг с другом и пили чай, который принесла им жена коменданта. В семь часов, выглянув из окна своей комнаты, Муссолини увидел, что на площади перед казармой появился взвод карабинеров и взвод муниципальной полиции, которые выстроились рядом с несколькими грузовиками. Спустя час на площадь въехало еще несколько машин с офицерами. Курсанты-карабинеры, заинтересованные всем этим, высунулись из окон и высыпали на балконы.«Все внутрь, — заорал на них кто-то из офицеров. — Всем внутрь и закрыть окна!»Вскоре после этого в комнату Муссолини вошел офицер и сказал: «Пришел приказ уезжать».Они сошли вниз к поджидавшей их машине. Муссолини забрался на заднее сиденье, рядом с ним сел человек, представившийся как бригадный генерал Полито, глава военной полиции. Машина быстро выехала с территории казарм. Перед ней ехал курьер, в обязанности которого входило предупреждение карабинеров на блок-постах с тем, чтобы они пропускали автомобиль без задержек. Шторки в машине были опущены, однако Муссолини удалось заметить на повороте госпиталь Сан-Спирито и он понял, что его везут не в направлении Рокка-деллеКаминате по виа Фламиниа, а на юг, к виа Аппиа. Когда же машина доехала до Альбано, его опасения подтвердились.— Куда мы едем? — спросил он.— На юг.— Не в Рокка-делле-Каминате?— Пришел другой приказ.— А Вы-то кто? Я знал полицейского инспектора Полито.— Это я.— А как же Вы стали генералом?— Они дали мне соответствующее армейское звание.Саверио Полито провел, по словам самого Муссолини, «несколько блестящих операций за годы его режима» и теперь он рассказывал о них — о захвате им Чезаре Росси, предыдущего руководителя фашистского бюро печати, который был арестован после убийства Маттеотти, и о разгромленной им банде Пинтора на Сардинии. В то время как машина неслась по Аппиевой дороге через Вельетри, Чистерну и Террачину, Полито, продолжая курить, развлекал Муссолини, рассказывая ему о своих приключениях и о преступниках, которых он знал. Около полуночи, когда машина поехала медленнее, Полито отодвинул стеклянную задвижку за спиной водителя и спросил его: «Где мы?» — «Около Гаэты».Это название наполнило Муссолини чувством гордости, смешанной с горечью. Он уже думал о себе как об одной из трагических фигур истории. Эта реакция на свое падение позднее выродилась в навязчивую идею, и в своей судьбе он видел отражение судеб тех великих людей, чьи жизни окончились подобным же образом. Конец Юлия Цезаря, смерть Наполеона, даже судьба Христа — все они были близки его судьбе. Теперь же, когда он увидел массивные очертания форта, господствовавшего над гаванью Гаэты, он успокаивал себя тем, что именно здесь скрывался в 1848 году Пий IX, а в 1870 сидел в тюрьме Мадзини. «Я думал, — говорил он год спустя швейцарскому журналисту, — что и меня ожидает такая же судьба. Я был так убежден в этом, что спросил моего Цербера, Полито, не будет ли мне предоставлена честь занимать ту же камеру, что и великому герою Рисорджименто».«Это еще не решено», — коротко ответил Полито.Машина остановилась, и к ней подошел морской офицер. В руке у него горел факел. Инструкции, которые он дал водителю, лишили Муссолини надежды разделить мученичество с Мадзини. Офицер указал на доки, произнеся при этом название будущего местонахождения пленника, по злой иронии называвшееся «причал Чиано». 5 В пять часов вечера контр-адмирал Франко Маугери, начальник разведки ВМФ, получил приказание от главы кабинета министерства военно-морского флота быть готовым к выполнению «обязанностей по сопровождению». Он должен был поехать в Гаэту, где у пристани Костанцо Чиано его ожидал корвет «Персефона». Через два часа генерал Черика отдал ему более конкретные приказания. Муссолини в сопровождении генерала Полито, полковника Пелаги и вооруженного эскорта отправился этой ночью из Рима в Гаэту. Маугери получил приказ встретить его в Гаэте, принять на борт «Персефоны» и отдать приказ ее командиру, капитану Тадзари отплыть на Вентотене, небольшой островок в тридцати милях к югу. Никто не должен был ничего знать о личности пленника до тех пор, пока судно не выйдет в море. Тадзари и офицерам в штаб-квартире ВМФ в Гаэте его следовало представить как «важную персону, замешанную в шпионаже».Маугери прибыл в Гаэту без пятнадцати одиннадцать и в течение трех часов ожидал прибытия пленника из Рима. Сначала он сидел, задыхаясь, в кают-компании «Персефоны», потом прогуливался вдоль причала, куря сигарету за сигаретой и разговаривая с офицерами, один из которых считал, что этот адмирал имеет предписание обсудить где-то в море возможность перемирия с английскими или американскими представителями. В начале третьего Маугери увидел огни фар трех автомобилей, быстро приближавшихся по дороге из Формии.В своей книге «Mussolini mi ha detto» Маугери писал, как головная машина подъехала к нему и остановилась в нескольких метрах от входа на трап «Персефоны». Из нее вышел подполковник карабинеров Пелагри и подошел к нему. Из следующей машины появился генерал Полито, а уж затем на причал ступил и сам Муссолини. Маугери приветствовал его и в этот момент он увидел «необычные глаза» Муссолини, которые «светились в окружающей темноте», в то время как их обладатель приближался к нему.Адмирал Маугери проводил их на борт и, сопровождаемый Полито, полковником Пелаги и другими офицерами карабинеров, подвел Муссолини к двери каюты капитана Тадзари. Пока Муссолини стоял и рассматривал барограф, Маугери вернулся на палубу, где увидел, как лейтенант с корвета давал инструкции охранникам Муссолини — шестерым вооруженным автоматами карабинерам.«Персефона» подняла якорь и оставила за кормой Гаэту. В самом начале плавания возникли неполадки с правым двигателем, который, не сразу заработал, извергая клубы дыма, что и продолжалось на протяжении всего путешествия.Видимость была неважная, дул легкий сирокко. Погода стояла жаркая и влажная, над морем низко неслись облака. Маугери испытывал радость от того, что снова вышел в море, правда, не мог избавиться от мысли о том, что всем им будет уже не до веселья, если на них нападут подводные лодки или сверху свалятся бомбардировщики.Перед прибытием в Вентотене капитан Тадзари сбросил скорость и слегка изменил курс, выжидая рассвета. В четверть шестого он бросил якорь в нескольких сотнях метров от берега.Экипаж оставался на своих местах, в то время как генерал Полито сошел на берег, чтобы исследовать этот островок и решить, подойдет ли он для изгнанного Муссолини. Понаблюдав, как Полито спускается на катер с «Персефоны», адмирал Маугери сошел вниз, чтобы удостовериться, что там «все в порядке». «Я был, — сообщает он, — преисполнен любопытства. Войдя в каюту, я произнес „Ваше превосходительство“ (а как еще можно было его назвать?), он поднял на меня свои необычайные глаза. „Не желаете ли Вы чашечку кофе или чего-нибудь еще?“От кофе Муссолини отказался. Все, что ему нужно, — сказал он, — это информация. Насколько велик этот остров? — спросил он.Адмирал Маугери рассказал все, что помнил, а затем послал за морским атласом.«О, какой маленький островок», — улыбаясь, проговорил Муссолини.Маугери понял, что дуче думал об Эльбе и Святой Елене, и мысли адмирала также обратились к Наполеону. «Он похож на труп, так сильно он изнурен», — отметил про себя Маугери, с сочувствием глядя на Муссолини, словно видел этого человека в первый раз в жизни».«Это корвет, не так ли?» — спросил дуче, прерывая поток его мыслей, и они повели разговор о войне на море, о техническом превосходстве британских военно-морских сил, о сражениях, в которых довелось участвовать адмиралу. Беседа протекала непринужденно. Они говорили об американских, французских и японских военно-морских силах, об образе жизни в Америке и Японии.Муссолини рассказал, как недавно ему показывали фильм о японской авиашколе. Он заметил, что японцы показались ему значительно более высокими, чем принято думать, и поинтересовался мнением Маугери.Адмирал предположил, что это объясняется их увлечением спортом, а также смешанными браками с русскими и корейцами.Их дети очень красивы, — добавил Муссолини, — его дочь, побывавшая в Японии, говорила ему об этом.Беседа вновь вернулась к Америке, с ее удивительным свойством поглощать такое количество людей разных рас. Постепенно лицо Муссолини теряло мертвенную бледность, его глаза вновь заблестели, так что когда на судно вернулся Полито, дуче выглядел довольно бодро.Полито сказал, что Вентотене не может стать местом пребывания Муссолини, поскольку комиссар полиции этого острова показался ему абсолютно беспомощным, к тому же здесь еще находился немецкий гарнизон. Адмирал Маугери отдал приказ отплыть в направлении острова Понца, находившегося в 25 милях к северо-западу. После полудня «Персефона» бросила якорь на рейде острова.«Следуя какому-то необъяснимому импульсу, — писал Муссолини, принимая любопытство жителей островка к прибытию военного корабля за некое ирреальное ощущение важности происходящего, — мужчины и женщины, вооруженные биноклями, заполнили все окна и балконы. Они следили за приближающимся к берегу кораблем. В мгновение ока весь остров знал о моем прибытии».Одним из тех, кто наблюдал за «Персефоной», был Пьетро Ненни. Он вспомнил времена тридцатилетней давности, когда они с Муссолини отбывали заключение в Форли. Тогда они были друзьями — об этом Ненни вспомнил с внезапно нахлынувшей симпатией. Рядом с Ненни стоял другой антифашист, Цанибонни, который также разделял чувство сострадания, испытываемое его приятелем.«Я не пойду, — произнес Цанибонни, разглядев на борту белое лицо Муссолини, — не хочу ссориться с поверженным человеком».Вид множества глазеющих людей, стоявших по берегам бухты и вдоль мола и наблюдавших, как корабль приближается к острову, ужаснул Муссолини. Позже он говорил, что в тот момент он почувствовал страшное беспокойство из-за того, что все они увидят, как его доставляют на берег в качестве пленника, и попросил о свидании с адмиралом Маугери.Маугери, куривший на палубе, спустился вниз и нашел Муссолини «очень возбужденным», хотя тот и старался всячески скрыть это.«Я не хочу сходить на берег днем, — сказал он. — Я не хочу, чтобы меня видели люди… Адмирал, к чему все эти бессмысленные треволнения?» С прошлого воскресенья, — жаловался дуче, — он полностью отрезан от мира. Он ничего не знает о своей семье. Из одежды у него лишь то, во что он одет. Он вспомнил и о письме, в котором Бадольо говорил о серии заговоров, направленных против него.Маугери сказал, что он получил приказ выполнять это задание, поскольку командование ВМФ считало, что Муссолини должен сопровождать офицер высокого ранга. Но он не был уполномочен считаться с его претензиями.Однако Муссолини продолжал настаивать, пусть в более мягкой, но не без раздражения, манере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51